Battle-born

Изуку поправил полосатый шерстяной шарф и потер слипавшиеся глаза. На равнине уже вовсю пригревало теплое весеннее солнце и звенели ручьи, а в горах еще лежал смерзшийся снег, и скользкий лед покрывал узкие тропинки, по которым звонко стучали кованые копыта лошадей. Изуку на крупном вороном жеребце чувствовал себя не комфортно — пусть новый конь не боялся ргапаллов, но был норовист и постоянно пытался выдернуть повод из рук. Черный, мохнатый ргапалл Бакуго был ему под стать: вызывающе щелкал челюстями, но пока не делал никаких попыток напасть или ударить. Бакуго почти не обращал на него внимания с тех пор, как они поднялись в горы — на равнине он еще придерживал ргапалла, а здесь вовсе бросил поводья и управлял животным одними ногами. Вороной конь Изуку раздувал ноздри, щерился и рвался вперед. Изуку с легкой завистью бросил взгляд на серого жеребца Тодороки, сосредоточенного больше на том, что происходило у него под ногами, чем на выяснении отношений, а потом на белоногую кобылу Ииды, которая изначально предназначалась Изуку. Она была южно-миодосской породы, на высоких ногах, с щучьей мордой и летящим хвостом, легкая на подъем и простая в управлении. Изуку ездил на ней по Фессе, показывая Бакуго столицу, но теперь, на территории дэньмитов, ему нельзя было на ней ехать. Как сказал Шинсо, мужчина не может ехать на самке верхового животного, это унизительно. Хотя Изуку не понимал, что в этом может быть унизительного. Уж точно не хуже, чем называться «харсайым»: в дэньмитском не было понятия «супруги». Муж и жена. Предводитель племен — «харс» и жена его «харсайым». После такого наверняка можно было бы ехать хоть на кобыле, хоть на собаке, суть бы уже не изменилась. И все-таки раньше, будучи под седлом Бакуго, этот жеребец вел себя куда приличнее. Когда на следующий день после свадьбы Изуку насилу уговорил Бакуго не ехать на ргапаллах в Фессу — эти животные выглядели слишком жутко, он очень презрительно отнесся к предложению ехать на лошадях. Но конюший вывел ему блестящего золотом вороного, играющего мышцами и высоко несущего голову. Увидев его, Бакуго снисходительно кивнул и легко взлетел в седло, хотя и было видно, что ему непривычно — жеребец был в холке на добрую ладонь выше ргапалла. Конюший попытался предупредить, что конь горячий, но не успел: жеребец взмыл на дыбы, взвизгнул от того, как Бакуго стиснул его бока коленями, и прыгнул вперед, выгнув спину, надеясь избавиться от всадника. Бакуго мотнуло, но он удержался. Он резко натянул поводья, перехватил короче, потом еще, сцепив пальцами трензельные кольца под лошадиным подбородком, и завернул коню голову на бок, заставив остановиться посреди дворцового дворика. Жеребец мгновенно покрылся пеной и замер, выпучив глаза от боли. — Каччан, полегче! — Изуку бросился к нему, повис на руке Бакуго. Расцепить его хватку было невозможно, и Изуку не понял, как применил магию, мгновенно усилив свои руки и освободив храпящего вороного. — Ему же больно! Он поспешно перекинул поводья через уши жеребца, чтобы Бакуго не мог забрать управление. — Это животное, Деку! — В ярости прорычал Бакуго, и в его ладонях что-то заискрилось, защелкало. — Или оно слушается, или страдает! Дай сюда! — С ним нельзя так обращаться! — Изуку провел жеребца шагом вокруг себя, и тот нервно засеменил, не зная, то ли бежать ему, то ли стоять на месте. Бакуго перекинул ногу через седло и угрожающе наклонился к Изуку, сверкая магией в руках: — Я тебе что сказал? — прошипел он сквозь стиснутые зубы, и Изуку понял, что он сдерживался, чтобы не ударить в ответ. — Пожалуйста, Каччан! — Изуку послушно понизил тон и добавил умоляющих ноток в голосе. — Я просто покажу как на них ездят. Это же не ргапалл, это лошадь. Они не любят грубости. Бакуго фыркнул, но все-таки выпрямился, скрестив руки на груди, словно разрешая. Они провели не меньше получаса во дворике прежде, чем выехать в Фессу: свите Бакуго пришлось выдать лошадей помельче и поспокойнее. Да и те не сразу дались новым всадникам, фыркая и храпя, словно дэньмиты были чем-то страшным. Мина и вовсе отказалась ехать, когда соловая кобыла с диким ржанием вырвалась из рук конюшего и умчалась обратно в стойло, видимо, почуяв ее драконью натуру. Первым в седло забрался Шинсо, и его чалый мерин уже спустя минуту опустил и голову, и уши. И теперь, пробираясь по узким горным тропам, Изуку невольно вспоминал, как ровно и мягко двигался его вороной под Бакуго. Может, наученный горьким опытом, но за всю поездку в Фессу он ни разу не ослушался, ни разу не подыграл, а сам Изуку умаялся следить за его выходками и останавливать рукой. Особенно это нервировало на гребнях гор, да когда дорога проходила вдоль обрывов. — Мина, отдай ему своего ргапалла, — приказал Бакуго, глядя на покрасневшие от холода и постоянной борьбы ладони Изуку, когда они уже вечером остановились на заснеженном перевале. — Сама лети вперед, предупреди, что мы будем через два дня. Изуку на пегого ргапалла пересаживаться не стал. Эти падальщики не внушали ему никакого доверия. До становища харса оставалось совсем немного и уж доехать туда на своем собственном коне Изуку точно мог. На привалах не раскладывались. Коням просто ослабляли подпруги и оставляли стреноженными. Ргапаллов привязывали на короткую палку, чтобы не перегрызли кожаные ремни привязи. Дэньмиты спали не раздеваясь, кутались в пушистые шкуры, сшитые на манер мешков. Слуги Ииды и Тодороки каждый вечер ставили легкие, но теплые палатки. Изуку смотрел на эти укрытия с искренним сожалением: ему было бы куда привычнее спать на пуховой перине, укрывшись одеялом из легчайшей заморской шерсти шаршаров, но харсайым было положено спать рядом с харсом. И Изуку, в очередной раз замотавшись во все теплое, укладывался рядом с Бакуго. Благо сам Бакуго всегда был горячим, словно печка, и Изуку, немного привыкнув к жесткой лежанке, быстро засыпал, уткнувшись носом в его руку. Все эти дни ему не снилось ничего, и только за два дня до свадьбы в сон пришло жаркое, красное пламя. Оно играло бежевыми бликами, подкрадывалось, вспыхивало, грозя обжечь, а потом вдруг прыгнуло в сложенные горстью ладони и словно впиталось в кожу, оставив Изуку держать искры. Он проснулся, и рукам его было тепло.

***

Шото вышел из своей палатки с герцогским гербом с двумя львами — красным и белым, и, бросив слуге команду подавать ужин, направился к стоявшему неподалеку Изуку, рассматривавшему что-то в долине, в которую им предстояло спуститься утром. Чем ближе они были к Ганьскому морю, тем теплее становился ветер, и в долине на солнечном склоне уже виднелись одинокие белые цветы, высунувшиеся из-под снега вперед зеленой травки. Закат уже начался, и скалы, венчавшие неприветливые горы, окрасились багровым золотом. — Мидория, — тихо окликнул его Шото, и Изуку не сразу обернулся на его зов. — Тебе нужно поесть. Изуку кивнул, наспех провел рукавом теплого полушубка по глазам, и пошел к палатке. Сегодня он должен был ночевать отдельно от Бакуго, в светлом, специально раскинутом для него шатре. Самого Бакуго уже здесь не было, он уехал в становище еще днем, демонстративно грубо поцеловав Изуку перед отъездом. Казалось, он наслаждался властью, что давал ему этот брак, и пользовался ею при каждом удобном случае. Шото старался не вспоминать его широкие пальцы, вцепившиеся в изящный на их фоне подбородок Изуку, но увиденного было не выбросить из памяти. В шатре из грубой, выбеленной ткани было почти жарко. Молодые девушки крутились вокруг очага, грея воду, предназначенную для омовения, в большом чугунном чане. Все они были очень просто одеты: платья в пол, сапоги из шкур, украшенные незатейливой вышивкой, повязки на лоб и длинные волосы, заплетенные в косы. Они перешептывались, добродушно смеялись и все подбадривали Изуку, видя, что он был не в лучшем расположении духа. Шото не слишком понимал их. Дэньмитский был ему противен до глубины души. Гавкающий, хриплый, наполненный звуками «хр» и «гр», он портил этих девушек как деготь, размазанный по белоснежной ограде королевского сада. На утро им предостояло явиться в стан харса на свадьбу. Шото поехал только ради того, чтобы поддержать Изуку. Иида страдал тут же, все причитая, что Изуку ничем такого не заслужил и жертва была слишком велика. Потом он, конечно, начинал подбадривать своего короля, но Изуку от этого легче не становилось. Шото старался держаться спокойнее. После омовения и ужина, приготовленного в лучших походных традициях Миодоссии, Изуку слегка повеселел, но это приятное сытое настроение тут же улетучилось, когда его позвали примерять свадебный наряд. И хотя дэньмитские мастерицы сделали все возможное, чтобы превратить традиционное платье будущей харсайым во что-то мужественное, основные черты этого образа сохранились. Высокая остроконечная шапка, отороченная белым мехом и расшитая золотыми бусинами, зрительно делала черты лица Изуку мягче и круглее, ниспадающая до самых плеч фата оттеняла его вьющиеся волосы, и они казались немного длиннее, чем были на самом деле. Камиза из самого тонкого льна была расшита такими же светлыми нитками и это придавало ей фактуры. Она бессовестно облегала торс Изуку, и Шото искренне порадовался, когда поверх нее мастерицы накинули богато расшитый жемчугом темно-красный жилет. Одно было плохо: полы жилета доходили до середины лодыжек и придавали силуэту схожесть с женским. Традиционные дэньмитские штаны не спасали. — Не переживай и не печалься, харсайым, — полупропела-полупролаяла зеленоволосая Токаге, старшая среди прислужниц, опускаясь перед Изуку на колени и подавая на примерку расписанные войлочными узорами сапожки. — Завтра хорошо заживешь. Шото едва смог дождаться, пока все закончится. Наконец, девушки сложили свадебный наряд в небольшой деревянный сундук, раскланялись и удалились, пожелав Изуку доброй ночи. Изуку уселся на пуховую перину, заботливо разложенную Иидой, и закрыл лицо ладонями. Шото не нашел слов. Просто сел рядом, едва касаясь плеча Изуку собственным. — Ты знаешь, что они вывешивают простыни после брачной ночи? — Шото вздрогнул от этих чуть слышных слов. — Варварство, — отозвался он спустя несколько мгновений. — Девушка ведь должна быть… — голос Изуку окончательно сломался и стал мокрым, — невинной. Понимаешь? А пятна крови на простыни должны были быть тому доказательством. И все это варварское племя должно было убедиться, что брак действительно начинался с чистого листа. Теперь понятно было, что за милость оказал Бакуго своему супругу в Миодоссии. Приберег до нужного момента. Шото медленно положил руку на плечо Изуку, выражая свою поддержку: — Мидория, мы можем уехать. Можем запросить помощи у других стран. — Нет, Тодороки, — как же Изуку было тяжело говорить. Его слова булькали, выдавая глубокое горе. — Не можем. Мы просили. Никто не откликнулся. Я… я жалок, Тодороки. Мне так стыдно думать, что, может, было бы хорошо не рождаться королем. Не быть наследником Всемогущего. Я…Боги! Я просто не хочу быть здесь завтра! — Я тоже, — согласился Шото. Он гладил Изуку по плечам, пока тот не обернулся и не уткнулся ему в грудь, беззвучно шмыгая носом. — Я тоже не хочу, чтобы ты был здесь. Прости, Мидория. Он отдал бы все за одну-единственную возможность оградить своего лучшего друга от жуткого будущего. Но отдавать ему было нечего, кроме двух государств, которые они оба поклялись защищать до последней капли крови. И эту жертву ни Шото, ни Изуку принести были не готовы. И сейчас, сидя у медленно гаснущего очага, не находя в себе сил подкинуть дров, они просто пытались набраться друг у друга смелости и смирения, чтобы пережить неизбежное. Следующий день Шото провел как в тумане. Тело плохо слушалось, мышцы почему-то ныли и болели. Хотелось думать, что так сказывался горный воздух и неудобная постель, но ему было всего лишь двадцать три. Момо Яойорозу, его правая рука и доверенное лицо, бросала на него обеспокоенные взгляды, но ни слова ни говорила. Лишь раз она предложила создать мятной воды, но Шото отказался, отправив ее с этим снадобьем к Изуку, которому действительно стоило успокоиться. Его руки подрагивали, и Токаге уже в двадцатый раз твердила свое «все будет хорошо», от которого никому не становилось легче. Стоило солнцу покинуть рассветный горизонт, как под завывание горнов на разукрашенных красными лентами ргапаллах примчались Киришима и Шинсо с харским знаменем. Прислужницы покорно склонили головы перед ними и упорхнули кто в шатер за будущей харсайым, кто подводить ей коня, кто отвязывать ргапаллов свиты. Шото легко взобрался на спину своего серого в яблоках коня, Яойорозу и Иида последовали его примеру. Их путь в долину сопровождался воплями и улюлюканием, звуками горнов и флейт, и чем ближе к стану харса, тем громче они становились. Людей, вышедших встречать харсайым, казалось, было больше, чем зевак в Фессе. Полуодетые, с косматыми волосами, играющие узловатыми мышцами под смуглой кожей мужчины тянули шеи, закутанные в закрытые платья женщины тоже пялились во все глаза. Впереди ехали Киришима и Шинсо. Их ргапаллы шли нескорым, стелющимся галопом, и толпа мгновенно рассеивалась перед ними. Следом ровной рысью ехала свита Изуку: Иида, Тодороки, Яойорозу и старшая прислужница Токаге. Они окружали будущую харсайым, скрытую от чужих взглядов фатой, и Тодороки через некоторое время перестал одергивать коня, чтобы объехать зевак. Их было слишком много, и он предпочитал защищать Изуку от лишнего внимания, чем беспокоиться об их здоровье. Тем более, что дэньмиты все равно успевали в последний момент отскочить в сторону. Уже следом за свитой ехали на низких, мохнатых лошаденках, которых лошадьми-то назвать было нельзя, прислужницы и небольшой обоз свиты. Шото слышал, как Иида разрешил оруженосцам защищать королевское имущество любым способом, какой они посчитают нужным, и был полностью с ним согласен. Шатер харса было хорошо видно издали. Он был расписан багровыми и черными символами, смысла которых Шото не понимал и не слишком хотел узнать. В воздухе стремительно сгущался запах костров, жарящегося мяса, подпаленных трав и скотины. Толпа перед шатром была очень плотной, и Шото на мгновение показалось, что им негде будет остановиться, но Киришима с громким криком и не сбавляя темпа врезался в нее, и площадка тут же магическим образом освободилась. Шото знал, что нужно было делать. Он кивнул Ииде и Яойорозу, и они разъехались к краям площадки, обозначая границу, за которую пока ни гостям, ни зевакам не было хода. Шинсо и Киришима сделали то же самое. В середине площадки остались только Изуку с Токаге, которая тут же спрыгнула на землю и взяла обоих лошадей под уздцы. В следующий миг все стихло: полог откинулся, и из дышащего жаром чрева шатра появился Бакуго. В его образе почти ничего не поменялось: тот же пурпурный плащ с отороченным мехом воротником на голое тело, те же свободные дэньмитские штаны. Только на руки непонятно зачем были надеты тканые красно-коричневые рукава, да на щеках то ли глиной, то ли какой краской были нарисованы длинные треугольники. Шото постарался не показывать недовольства — перед всем дэньмитским племенем это могло сыграть плохую службу. Но он был удивлен тем, как быстро смолкла толпа. В следующее мгновение все уже склонились перед харсом, низко опустив головы. Свите Изуку пришлось последовать их примеру, хотя они отдавали честь не предводителю дэньмитов, а своему королю. Следом за харсом из шатра появились шаманы. Шото с презрением наблюдал за тем, как эти странные люди в лоскутных одеяниях, украшенных костями и перьями, с плясками закрутились по площадке, воздевая руки к небу и что-то гортанно бормоча. Наконец, они сделали положенные три круга и, не встретив злых духов, разрешили молодоженам встретиться. Впрочем, Бакуго не был похож на того, кому потусторонние пакостники могли бы помешать исполнить задуманное. Он пересек разделявшее их с Изуку расстояние несколькими широкими шагами, бережно коснулся пальцами колена Изуку, провел вниз. Если бы Шото не знал, он подумал бы, что Бакуго ждал свою невесту словно драгоценность, но это был всего лишь обычай, и Бакуго ему следовал. Он аккуратно вынул ногу Изуку из стремени, переставил на свою ладонь, поддерживая и помогая спешиться. Токаге увела лошадей, стоило Изуку оказаться на земле. И теперь они с Бакуго стояли друг напротив друга, словно выжидая чего-то. Бакуго любовался с минуту, прежде, чем поднять фату. Изуку улыбался, и Шото в очередной раз подивился его выдержке. Глядя на его счастливую улыбку, никто бы не подумал, что сейчас Изуку почти что всходил на эшафот. По толпе прокатился шепоток то ли восторга, то ли удивления. Бакуго взял Изуку под руку и повел в шатер. Шаманы подобострастно откинули перед ними полог. Прислуга харса забрала у свиты коней и ргапаллов, чтобы они могли войти следом. За ними уже потянулись гости. Они рассаживались вокруг низких, деревянных столов, уставленных блюдами с кушаниями и кувшинами с водой и дузом — скисшим ргапалльим молоком. Каждому гостю вручали пиалу — небольшую чашу без ручек — с ароматным, едва теплым чаем, будоражащим аппетит. Здесь ни Шото, ни Иида не имели доступа к Изуку. У четы харса был отдельный стол на возвышении. По правую руку от Бакуго сидел Киришима, улыбавшийся всем вокруг, но Шото его острозубая улыбка казалась хищной. То ли дело было в форме зубов, то ли в том, как поспешно замолкали те, на кого падал его радушный взгляд. Изуку сидел по левую руку на белом войлоке и шитых бисером подушках, Токаге расположилась чуть позади Изуку. Ей, как прислужнице, сидеть за одним столом с харсайым не полагалось, хозяйка сама должна была определять, каких кушаний сегодня она удостоится. Гости располагались по той же логике: свита Изуку с его стороны, приближенные Бакуго с другой. Только Шинсо сидел рядом с Шото и Иидой, готовый переводить и подсказывать, чтобы плохо понимающие дэньмитский гости не совершили ошибок. По сути его приставили присматривать за ними, но он вел себя крайне вежливо, так что Шото приходилось напоминать себе, что ничего дружественного в его заботе не было. Если миодосская свадьба начиналась с обряда, то здесь все начиналось с еды. Шото здесь ничего не нравилось. Жирные шарики жареного теста, толстые, подгоревшие куски мяса на вертелах, густой, пахнущий бараном и луком бульон с квадратиками серого теста и снова мясо, но уже вареное, туго набитое в прозрачную кишку и порезанное на куски — ничего из этого не вызывало ни малейшего аппетита. Подали рис, рыжий от специй и блестящий от жира, и он тоже не лез в глотку. Шото решил поужинать уже у себя в палатке. В конце концов, от одного вечера голодания он не умрет. Иида пытался что-то есть, и Шинсо подсказывал, что могло бы больше подойти под их равнинный вкус. — …а вон там хорхог, для вас сделали с корнеплодами и из конины. — Хорхог? — переспросил Иида, споткнувшись дважды за слово. — Это мясо, тушеное в закрытом котле… Шото проследил взглядом в направлении указующей руки Шинсо, но варево в расписной керамической миске его не привлекло. Может, там и были какие-то овощи, но в общем месиве этого было не разобрать. Пробовать на вкус даже не хотелось. Гости все приходили и приходили, рассаживались за столами, что тянулись вдоль матерчатых стен длинного овального шатра. Солнечный свет вспыхивал в конце этого туннеля каждый раз, когда кто-то входил внутрь, но это случалось все реже и реже. В самом центре шатра традиционно горел жарким пламенем очаг. Факелы, расставленные по периметру, нещадно чадили, создавая тягучий полумрак, скрадывающий происходящее и делающий каждое движение в глазах медленным и плавным. Наконец, из-за отдельного стола, обильно украшенного черепами животных и сушеными цветами, поднялись шаманы, и церемония, наконец, началась. Шото изо всех сил старался не морщиться, когда гулко и густо зазвучали дребезжащие струны в руках музыкантов. К ним присоединился размеренный рокот барабанов из воловьей кожи, и под сердцем невольно закрутилась тревога. Это не было музыкой. Девушка в красном платье провела смычком по струнам своего пузатого инструмента, и тот запел протяжно, как воют волки голодной зимой. А потом как стрела, рассекающая ледяной ветер гор. И Шото вдруг забыл, что за пологом шатра уже занималась робкая, солнечная весна. Здесь, в плену дрожащих языков пламени теплилась жизнь, загнанная к огню суровыми скалами, голодом и пронизывающими ветрами. Барабаны мерно отстукивали ее биение, и шаманы, раскачивающиеся в такт все нарастающей громкости, принялись петь, восхваляя милость богов. Это было жуткое, горловое пение, какого ни Шото, ни Яойорозу никогда не слышали на равнине. Оно было похоже на рычание медведя, заявляющего права на добычу, и наверное, так первые люди на земле, еще не умевшие разговаривать и не познавшие божественной мудрости, обозначали свою территорию. И Момо невольно схватила Шото за руку, словно это прикосновение могло ее защитить. Главный шаман, которого можно было отличить по большим рогам на голове — Шото даже предположить не мог, как они крепились — принялся кланяться и громко рассказывать на распев, придерживаясь барабанного ритма. — …смотрите, боги! Великий харс просит вас принять в его дом новую кровь и наделить ее милостью и благодатью… — донесся до Шото тихий шепот Шинсо, со всей ответственностью переводящего речь шамана. — Обычно говорят женщину, если честно. Девушку. Шото не шевельнулся. «Обычно». Конечно, даже у этих варваров обычно все было правильно. Что вообще творилось в голове у Бакуго? Но эту мысль из его головы тут же сдуло размеренным пением и свистом ледяного ветра. Кончик носа тут же замерз и перестал чувствовать. Шаманы принялись исполнять ритуальный танец, и он больше был похож на медвежьи пляски вокруг костра. Они переваливались с одной ноги на другую, раскачивались в такт барабанам и поворачивались вокруг себя, когда инструмент в руках девушки в красном принимался звучать нараспев, озвучивая метель и вьюгу. Рогоносец неизвестно откуда притащил к костру стреноженного горного козла, взволнованно прядающего ушами и истошно вопящего от ужаса. Остальные прошлись кругами вокруг них, окропили животное водой, тарраком — сквашенным овечьим молоком, местным алкоголем и расступились, склонившись к самой земле. Шото вздрогнул и оторвался от них взглядом. Происходящее дурманило, погружало его в непонятный транс и он чувствовал себя медленным, будто бы тело и вовсе ему не принадлежало. Может, дело было в духоте, может, в паре глотков архахи, чересчур крепкого и кислого вина, поданного в начале, но чувство пространства Шото больше не принадлежало. К центру шатра шли Бакуго с Изуку под руку. Они остановились на полпути, повернулись лицом друг к другу. Шото знал, что они репетировали по дороге сюда, но если там, среди гор, это казалось неуклюжим, то здесь смотрелось завораживающе. Они оба сначала чуть покачивались в такт музыке из стороны в сторону, а потом, когда музыканты жестче ударили по струнам, Изуку плавно поднял руки вверх, словно призывая солнце. Это движение было изящным, почти женским, а двинувшийся вокруг него Бакуго выглядел почти волком. И в этом танце Шото вдруг отчетливо увидел, как он вышел на охоту. Как крался по оврагам и долинам, выслеживая свою жертву. Увидел, как Бакуго пустил стрелу, и услышал, как зазвенела тетива его лука. Шото во все глаза смотрел на то, как девушка — а это уж точно не мог быть Изуку — развела огонь и надежно устроила его в лоне очага, как укрыла его от ветра и взрастила из слабой искры пламя. Как вокруг этого очага сложился крепкий окхель — дэньмитский дом из войлока на деревянном остове — и девушка вышла из него навстречу ветру, встречая охотника. Шаман-рогоносец передал козла Бакуго, и тот ловким движением схватил его между ушей. Изуку стоял по другую сторону от животного с неглубокой золоченой чашей в руках. Бакуго занес жертвенный тесак над головой, и Изуку поспешно опустился на колени. Лезвие глухо просвистело в душном воздухе и одним движением отсекло голову козла от туловища. Шото забыл вдохнуть, рядом подавился воздухом Иида. Яойорозу не сдержала испуганного возгласа, стиснув пальцы, но за музыкой и зрелищем этого никто не заметил. Шаман поспешно оттащил ненужную более тушу, и Бакуго с видом победителя поднял голову животного перед собой. Изуку, не вставая с колен, подошел ближе, подставил чашу под стекающие струйки крови. Они разбивались о ее дно мелкими брызгами и оставались на его лице и одежде. Это было так странно и интимно, и Шото казалось, что ни он, ни кто-либо другой не должен был присутствовать здесь. Охотник отдавал не добычу, не победу, он отдавал жизнь, и девушка принимала ее с благодарностью. От горлового пения шаманов голова кружилась, и все смешалось в дымном калейдоскопе. Бакуго отдал рогоносцу голову козла и едва заметно кивнул. Изуку, поймав его взгляд, поднес наполненную кровью чашу к губам. У Шото внутри все скрутилось в комок. Он видел, как Изуку сделал несколько глотков, и едва сдержал тошноту. Бакуго опустился на колени, принял из рук Изуку чашу и, тоже испив крови, отдал ее рогоносцу. После он взял лицо Изуку в свои ладони и притянул для поцелуя. Шаман с чашей подошел к очагу, пропел хвалебную песнь богам и брызнул кровь в пламя. Огонь не дрогнул. Тогда шаман плеснул немного в самую середину очага, и, когда чуть притихшее пламя разгорелось с новой силой, восторженно завопил. Остальные подхватили этот вопль, по столам застучали, а музыканты заиграли с новой силой и так громко, что все звуки смешались в одну какафонию ликования. — Боги благословили этот брак, — пояснил Шинсо, вынужденный повысить голос, чтобы докричаться до своих подопечных. — Они приняли жертву. Бакуго с Изуку поднялись и лишь потом разорвали поцелуй. Их губы были испачканы кровью, она размазалась по подбородкам и щекам, и это придавало им дикий вид. Глаза Изуку безумно блестели, и Шото не сразу разглядел в его ошалевшем взгляде привычный свет разумности. Под всеобщие крики поздравлений, они вернулись к столу, и Шото показалось, что Изуку слегка пошатывало. Токаге поспешно подложила ему подушек, чтобы было удобнее, и Изуку благодарно отдал ей большую тарелку с хорхогом. Бакуго хищно щурился и улыбался, пока шаманы заканчивали свои танцы, свежевали тушу и разделывали её на куски, которые тут же насаживали на вертел и вешали над очагом. — После всех поздравлений это мясо раздадут гостям. Каждый, отведавший жертвенного мяса, будет счастлив и удачлив. Молодоженам принесут целую ногу и как только они съедят ее, брак будет считаться заключенным. Шото посмотрел на Изуку, насилу вливавшего в себя теплую воду. Вряд ли он был в состоянии есть. — Но главное — боги одобрили этот брак. Последний месяц было много слухов, что это против правил, но в итоге боги сказали свое слово. Да уж, у варварских богов были правила. В Миодоссии пантеон богов давно стал чем-то просто неотъемлемым обыденной жизни, но он уже давно никак не влиял на важные решения. Поговаривали, что если рассыпать на столе соль, то Наизида, богиня домашнего очага, рассердится, но чтобы кто-то приносил ей жертвы и ждал ее благоволения — это давно уже было за гранью цивилизованного понимания. — Шинсо, — Иида взволнованно жестикулировал, — если даже у вас это считается ненормальным, то неужели никто из шаманов и знати не был против? — Воля Великого Харса не подлежит обсуждению, — с нескрываемой самодостаточностью отозвался Шинсо. — Недовольные были и есть, но если Бакуго решил, то они подчиняются. В Миодоссии вассалы дважды собирались на обсуждение, и Изуку пришлось дважды объяснять, почему это решение было им выгодно. Сам Шото тоже был вынужден участвовать в этих встречах и увещевать тех, кто сомневался в положительном исходе. В итоге окончательным аргументом стало донесение разведки о стягиваемых к Вириенне вооруженных отрядах. Но дэньмитам пока никто не угрожал, так что у Бакуго не могло быть такого веского довода. И, видимо, ему он и не был нужен. Наступило время подарков, и Шото все ждал возможности как-то подойти к Изуку и его подбодрить. Тот ничего не ел, в отличие от Бакуго, который на этот раз не отказывал себе в еде, и все время отдавал свою тарелку Токаге. Поздравления звучали неуклюже, как бы Шинсо не пытался переводить их на миодосский и вскоре стало ясно, что дело не в его ораторском искусстве — Шото готов был признать, что Шинсо был хорош в этом не только для варвара, но и для обычного человека — а в том, что гости до сих пор не оправились от волеизъявления богов и теперь путались в словах, не зная, как обращаться к новоявленной харсайым. Изуку тоже был не в своей тарелке, лавируя между необходимостью улыбаться, отвечать и при этом сохранять лицо, когда очередной варвар обращался к нему снисходительно или в женском роде. Бакуго в эти моменты чуть наклонял голову к правому плечу, и поздравляющий поспешно формулировал свои слова иначе. Но харсайым все равно означало «жена харса» и ничего с этим нельзя было поделать. Подарки, конечно, не имели ничего общего с тем, что привозили гости в Миодоссию. Из интересного Шото запомнил только роскошную лисью шубу и шапку к ней, украшенную лисьим хвостом, которую привезло диковатое племя рархаршей для харсайым. Мех был таким рыжим, почти красным, что даже Иида, совершенно безразличный даже к горностаевым шубкам, невольно засмотрелся. Это было дополнительным даром к стае годовалых ргапаллов, уже обтянутых и готовых к заездке. Для таких даров передний полог шатра подняли полностью, и с возвышения, где сидел харс с супругом, можно было разглядеть, что привезли гости. В шатре тут же стало светлее, но Шото с ужасом отметил, что солнце уже шло к закату. Заметил это и Изуку. Душный румянец пропал с его лица, и оно почти слилось с белым мехом шапки и камизой. Золотые украшения, выполненные в технике грубого, почти бесформенного литья, кривые клинки, приспособленные для рубки голов на скаку, стада животных, не имевших на взгляд Шото никакой племенной ценности — все это уж точно было не тем, что Изуку мог бы потом повезти назад в Миодоссию. Ворхиды, жившие у самого Ганьского моря, привезли сушеной, копченой и вяленой рыбы, и теперь ее невозможный запах топором висел в воздухе несмотря на то, что слуги тут же унесли ее из шатра. Но, конечно, самым любопытным подарком стал бурый с красноватым отливом сокол, преподнесенный Йо Шиндо, главой древнего рода Гурандо. Его поздравление Шинсо переводил не сводя немигающего взгляда и подняв повыше свою маску, чтобы та скрывала больше половины его лица: — Великий харс! Я поздравляю тебя от всего рода Гурандо и хочу признать, что восхищаюсь твоей смелостью! — Йо воздел руки к Бакуго, стоя перед его столом, и в шатре стало тихо. Все внимательно слушали. — Наш народ привык сидеть в горах, терзаться распрями за каждый кусок хлеба, а ты смело ведешь нас на равнины, в новый, неизвестный мир, заранее заручившись надежной поддержкой и скрепив ее узами брака! Как человек, искренне желающий всем дэньмитам процветания, я благодарен за твою неустанную заботу о нас! И поэтому я поздравляю тебя с этой прекрасной свадьбой! Пусть дом ваш будет полон и изобилен! Пусть боги даруют тебе победы! Пусть небо будет твоим союзником! Пусть ты будешь счастлив и будет счастлива харсайым! Мой род не так богат, чтобы озолотить вас или наполнить скотом твое становище, но я прошу принять тебя дар, который мы готовили от всего сердца! Оруженосец Йо поднес ему громоздкую кожаную перчатку, на которой сидел крупный, в полтора раза больше человеческой головы, сокол в такой же кожаной шапочке, закрывавшей ему глаза. Йо подошел к харскому столу и вручил птицу Бакуго. Тот благосклонно принял подарок, ответил благодарностью и взаимными добрыми пожеланиями и, когда Йо вернулся за стол, принялся с искренним удовольствием показывать птицу Изуку и мгновенно заинтересовавшейся Мине, специально примчавшейся ради этого из-за правого стола. — Что на этот раз? — тихо спросил Киришима, присаживаясь на корточки за спиной Шинсо. Они перекинулись быстрыми, тихими фразами на дэньмитском, и Шото ничего не разобрал. Он смотрел на Изуку, который с детским любопытством рассматривал сокола и пробовал осторожно погладить его по жестким перьям, пока Бакуго отвлекал птицу, не давая ей клевать руки Изуку. Шото невольно засмотрелся на пальцы Изуку, покрытые и заметными красноватыми полосами и уже почти исчезнувшей белой паутиной отметин. Ему досталась сложная магия. Она проявилась очень поздно и покорялась ему очень долго, неохотно, порой ломая его юношеское тело, но в конце концов стала грозным оружием. Грозным, но сегодня совершенно бесполезным и неспособным защитить своего хозяина. Шото с горечью подумал, что люди успели придумать себе столько правил и проблем, что даже такая совершенная магия уже была не способна их решить. Свадьба медленно, но верно шла к своему завершению. Сиреневый налет на скалах и противный, тягучий холод предвещали скорое наступление ночи. Бакуго поднялся из-за стола, и все последовали его примеру. Он подал руку Изуку, чьи щеки блестели от жира и были немного испачканы копотью — грызть козлиную ногу без столовых приборов было крайне неудобно, помог встать с подушек, и дэньмиты почтительно склонили головы, провожая их из шатра. Шото расстроенно смотрел им вслед. За этот день им почти не удалось перекинуться ни словом. Так, по мелочи, но этого было недостаточно, чтобы поддержать Изуку. Токаге неслышно подошла к нему и села рядом на пятки, видя его беспокойство: — Не сомневайтесь, быть харсайым великая честь, — и Шото изнутри передернуло от ее веры в собственные слова. Он резко поднялся и вышел из шатра, не глядя в сторону Токаге. Яойорозу была рядом, и он слышал, как сквозь толпу следом за ним пробирается Иида. Он был немного пьян, с непривычки не рассчитав силы. Местное кислое вино могло сбить с ног любого. Яойорозу тут же незаметно создала под плащом небольшой кубок с эфирной водой, облегчающей похмелье, и отдала его Ииде. Молодожены направлялись в окхель харса, стоявший неподалеку, и им вслед тут же потянулись зеваки и любопытные, среди которых тут же были замечены и главы родов, и племен, и даже шаманы. Конечно, никто не пустил бы их внутрь жилья, но по традиции они могли расположиться хоть под самой войлочной стеной. Племя имело право знать. Иида возмущенно предложил разогнать их всех, но Шинсо предупредил, что дэньмиты не терпят, когда им запрещают ходить по их собственной земле. Да и свиту харсайым обвинят в нарушении обычаев, и это может сослужить плохую службу Изуку, которому еще предстояло править этими племенами. Шото прикинул, что поджог вокруг окхеля мог бы быть объективной причиной не ходить и не подслушивать. Он даже направился было туда, чтобы посмотреть, как можно уберечь Изуку от унизительной участи провести брачную ночь практически на ладони у толп зевак, но дойти не успел. Окхель стоял на широком скальном выступе и подобраться к нему можно было только с двух сторон: по протоптанному сотней ног пути снизу от становища и по узкой извилистой тропке, спускающейся с гранитной вершины. Но обе эти дороги вдруг оказались закрыты, когда в полумраке полыхнуло горячими искрами пламя, и красный дракон улегся на выступе, свернувшись калачиком вокруг окхеля. Дэньмиты разочарованно вздохнули и отошли на безопасное расстояние, не решаясь проверять, настроено ли животное благосклонно. Многие раскинули походные шкуры на земле, надеясь таки послушать, но ветер дул в сторону окхеля и ни звука до зевак не доносилось. Шото пришел в свою палатку в дурном расположении духа. Он не знал, сколько времени пробудет там дракон, и, что еще хуже, не знал, как Бакуго обойдется с Изуку. Брачная ночь между двумя мужчинами была в понимании Шото чем-то противоестественным, аморальным, и в глубине души он очень надеялся, что она снова будет отложена, как это случилось в Миодоссии. Или вовсе отменена, ведь зачем только нужны были эти интимные отношения в обычном браке по расчету? Будто здесь Бакуго не мог найти, с кем бы ему развлечься. Изуку не заслуживал быть подобного рода игрушкой. Мужское тело для этого не было предназначено. Шото не хотел и старался не представлять то, что могло бы произойти сегодня ночью. Но бездумные, блестящие от слез глаза Изуку никак не шли у него из головы. И, когда на следующее утро Шото проснулся от громких криков и одобрительного гогота, он чувствовал, что ему не следует выходить из палатки. Сам не понял, как оказался под насмешливым весенним солнцем в звоне яростной капели. Мальчишка-шаман лет двенадцати подскочил к нему, увидев в Шото очередного человека, нуждавшегося в благой вести: — Харсайым невинна! — восторженно завопил он, потрясая перед лицом Шото желтоватой конопляной простыней с характерными белесыми и бурыми пятнами, которых было непростительно много. — Харсайым чиста! Шото отпрянул и поспешно скрылся в палатке. Его било крупной дрожью, и на глаза предательски наворачивались злые слезы.