Battle-born

— …этот бессовестный!.. — Да хватит, — широко зевнул Киришима, прерывая поток жалоб. — Все и так ясно. Пожилой дэньмит в теплой рыжей шубе выразительно поджал толстые, мясистые губы и, смерив его недовольным, но боязливым взглядом, выжидающе посмотрел на Бакуго, на лице которого не было ничего кроме сурового безразличия. — Этот человек тебе раб? — Бакуго откинул голову на спинку своего устланного пятнистыми шкурами ирабисов трона. Дэньмит яростно закивал головой, а стоящий рядом с ним худенький мальчик лет тринадцати в холщовой хламиде совсем ссутулился и стал еще меньше ростом. — Вот и делай с ним, что хочешь. — Да его же убить мало! — возопил пожилой дэньмит. — Мне соседям как платить? Он не только моих овец потерял!.. — Твой раб — тебе и отвечать, — оборвал его Бакуго. — Но ему грош цена! Он половины того стада не стоит! Киришима, сидевший на корточках, чуть справа перед троном, поднялся, и дэньмит поспешно замолчал, поняв, что аудиенция закончена. Ворча и кланяясь он вышел из шатра, одновременно волоча своего тощего раба за ухо. Изуку, сидевший по левую руку от Бакуго, проводил их сочувствующим взглядом. Нет, конечно, он сочувствовал не хозяину, жизнь которого уж точно была сытой. Мальчишку-раба, упустившего небольшое стадо, было искренне жаль. Его внешность была не похожа на дэньмитскую: конопатый, нескладный, в отличие от хорошо сложенных дэньмитских подростков, он выглядел неуклюжим и чужим этому месту. Наверняка его захватили и угнали в плен в каком-то набеге. Изуку прикидывал, что этого несчастного можно было бы и выкупить за цену, которая покрыла бы расходы его хозяина. Так все были бы довольны: владелец возместил бы ущерб своих соседей, мальчишку можно было бы отдать под присмотр Ииды, а потом и вывезти в Миодоссию. Изуку даже порывался это предложить сейчас, но Бакуго не дал ему ничего сказать, жестом приказав молчать. Взгляд Изуку невольно вернулся к тонкой, красновато-коричневой полосе на ребре левой ладони Бакуго. Вчерашний порез уже схватился темной коркой и мало бросался в глаза на фоне огрубевшей кожи. Изуку казалось, что Бакуго переборщил, но утром, слыша, как радовались шаманы и свидетели, кому те демонстрировали простыню, пришел к выводу, что так было даже лучше. Варварское племя требовало варварски надежных доказательств. И они их предоставили, пометив лен праздничного постельного белья сначала кровью, а потом и спермой. Каждый сам, не прикасаясь друг к другу и не наблюдая за процессом. Потом Бакуго бросил испачканную простыню ко входу, кинул на войлочную лежанку свежую, нашедшуюся тут же в резном сундуке с домашними вещами, и уснул, уже привычно прижав к себе Изуку, который в очередной раз лежал и не мог поверить, что его казнь случится не сегодня. Утро началось поздно, потому что Бакуго не пожелал вставать ни с рассветом, ни когда солнце поползло в зенит. Токаге принесла дуз и борсыки — круглые кусочки жареного теста, но из ленивого валяния харскую чету смог вызвать только Киришима, бесцеремонно откинувший тяжелый войлочный полог окхеля и заявивший, что просителей сегодня слишком много и на вечер дела лучше не откладывать. Бакуго выругался на дэньмитском, поднялся, никак не стесняясь собственной наготы в отличие от Изуку, в мгновение ока успевшего замотаться в льняную домашнюю накидку, и дал команду зажигать факелы в шатре. И сейчас харс и харсайым принимали тех, кого не могли рассудить ни соседи, ни главы родов — хегшины. В Миодоссии до короля такие вопросы не доходили, для этого были судьи или, в самых сложных случаях, все заканчивалось на регенте государства Ииде. В харском шатре со вчера немногое изменилось. Исчезли ныне ненужные столы, но остались ковры и квадратные коврики и подушки, служившие приближенным вместо сидений. Факелов стало больше, посетителей тоже. Изуку чувствовал себя здесь неуютно. Шаманы и главы племен, допущенные сидеть близко к харсу, бессовестно разглядывали его, одобрительно переговаривались, и Изуку хотелось сквозь землю провалиться каждый раз, когда кто-то из них выразительно ухмылялся, рассматривая красные следы грубых поцелуев и укусов, деловито оставленные Бакуго накануне на его шее. Шло время, а толпа ждущих у входа в шатер не становилась меньше. Шинсо сегодня здесь уже не было, Тодороки и Иида пробыли внутри некоторое время, но потом ушли, поняв, что доступа к Изуку пока не будет. Мина развалилась на войлоке рядом с троном Изуку и была больше занята трубчатой костью, высасывая из нее костный мозг, чем происходящим. Дэньмитское правосудие было сомнительным. Бакуго словно было плевать на своих подданных, он почти не задавал вопросов, чтобы разобраться в сути, а Киришима, безошибочно угадывающий его настроение, часто обрывал просителей на полуслове. — Каччан, что теперь будет с этим мальчиком? — тихо спросил Изуку, и Бакуго ответил, не удостаивая его взглядом: — Не наше дело. Изуку тяжело вздохнул, но не стал спорить. Тем более, что на пустую площадку перед троном вышел следующий посетитель. Посетители. Это были бедно одетые мужчина и женщина. Его изможденное, черное лицо свидетельствовало, что даже для дэньмита его жизнь была нелегкой и полной трудностей. Она же, осунувшаяся и с мешками под глазами, была беременна. Ее большой живот едва помещался в ставшее ей узким платье, а загрубевшие от холодной воды и ветра руки были сложены на груди в умоляющем жесте. Изуку невольно подался вперед, настолько горестным было ее лицо. — Великий харс, — поклонившись, начал дэньмит. — Меня зовут Орсо, я бедный человек. Я пришел к тебе потому, что никто больше не может мне помочь. Эта женщина изменила мне! Понесла от чужого человека! — толпа возмущенно загудела. Женщина всхлипнула и замотала головой, за что Орсо тут же отвесил ей ощутимую оплеуху. — Ее лоно должно принадлежать мне, ее законному мужу! Но твой закон запрещает шаманам и целителям изгонять нежеланных детей. И я прошу, я умоляю сделать исключение из этого правила! Изуку почувствовал, как кровь схлынула с его лица. Он медленно переводил взгляд с Орсо на его жену, стараясь разобраться в собственных чувствах. Наверное, Орсо имел право на это требование. Изуку слышал о травах, позволявших остановить вынашивание ребенка, в Миодоссии некоторые лекари даже имели особые снадобья для этого. Но здесь, в этой дикой стране, Изуку даже представить боялся, как бы это могло происходить. — Откуда ты знаешь, что это не твой ребенок? — бесстрастно спросил Бакуго. — А как мне не знать? Эта бесчестная женщина шесть лет не принимала моего семени! Шесть лет она отказывалась понести от меня ребенка, сколько бы я не пытался! Боги принимали мои жертвы, но она так и не понесла! И вот, семь месяцев назад, когда в мой пустой окхель забрел путник из племени архасслов, мне было нечем накормить и напоить его! Я, как гостеприимный хозяин, поделился женой и кровом, а она изменила мне! Предала мое доверие! Присутствующие осуждающе покачивали головами, до Изуку донеслись недовольные возгласы. Но к его ужасу они относились не к Орсо, а к его жене. Откуда-то с задних рядов послышались пока негромкие выкрики «Потаскуха!», «Пропащая!», «Изменница!». Женщина не выдержала, заплакала. — Великий харс, — подал голос сидевший чуть в отдалении Йо Шиндо. — Неужели ты прикажешь сохранять и таких оскверненных изменой детей? Что скажут боги? Хегшины одобрительно зашумели, поддерживая эти опасения. Йо не улыбнулся, не обрадовался этой поддержке, просто продолжал смотреть на Бакуго с искренней надеждой. Но лицо Бакуго оставалось непроницаемым, и Изуку не сдержался: — Подождите, Орсо! — к нему устремились десятки взглядов. — Я верно понял, что вы сами отдали жену гостю, а теперь обвиняете ее в том, что она забеременела от него? Орсо недоверчиво поморщился, словно не желая говорить, но Киришима выразительно ощерился: — Харсайым ждет твоего ответа, — его острые зубы блеснули в свете факелов. — Верно, харсайым не знает, — в голосе Орсо промелькнуло презрение, — но воля богов проявлять гостеприимство! Я беден, у меня не было ничего, кроме жены и крова! Как еще я мог исполнить хозяйский долг? Изуку набрал было в легкие побольше воздуха — возмущению его не было предела, но Бакуго вклинился в разговор раньше, чем он успел подобрать слова на дэньмитском: — Ты поступил по закону богов, и они явили свою волю. Эта воля теперь в чреве твоей жены. И ты смеешь сомневаться в их решении? Орсо вздрогнул, резко выпрямился, будто его плетью ударили: — Великий харс! Как бы я посмел?! Но разве не велит Хань продолжать род свой собственный? Разве не велит Мон-Арс хранить верность супругу? Как смела эта… потаскуха принять чужое семя и понести от него? — он задрожал от злости и замахнулся на женщину, которая не сдерживая громкого плача закрыла руками живот, спасаясь от гнева мужа. Киришима громко цыкнул, останавливая его, и Орсо задержал руку в воздухе, а потом бессильно опустил ее, с отвращением кривя рот. Изуку сжал кулаки и со всем праведным возмущением повернулся к Бакуго, требуя взглядом справедливости. А лучше кары для этого ублюдка в драной накидке из козлиной шкуры. Хегшины тоже смотрели на харса, но в их взглядах ожидание было совсем иным. — Боги видят дальше, чем мы, — рассудительно изрек Бакуго, не обратив никакого внимания на Изуку. — Пусть они ответят, какова их воля и появляться ли этому ребенку на свет. Мина! Отведи эту женщину к моему стаду и пусть она выберет лучшего барана для жертвы богу Хань и лучшую овцу для жертвы богине Мон-Арсе. Пусть шаманы готовят костер. Мина тут же подскочила, бросив кость на пол, и подхватила уже плачущую навзрыд женщину под руки, не позволяя ей упасть ниц перед харсом: — Ну-ну, не переживай, милая, — донеслось до Изуку ее успокаивающее бормотание. — На все воля богов. Пойдем-ка… Орсо, ошалевший от такой щедрости и не замеченный Миной, опустился на колени, припал лбом к сложенным перед собой ладоням: — Великий харс! Я благодарен… Бакуго не дослушал: — На сегодня хватит, — он поднялся с мягкого трона и, задержавшись лишь на мгновение, чтобы дать Изуку возможность догнать себя, вышел из шатра. — Киришима, завтра начнем раньше. Им вслед загудели, то ли восторженно, то ли недовольно, и Изуку пришлось использовать собственную магию, чтобы не отстать, так стремительно поднимался Бакуго по тропе к своему окхелю. Киришима же остался в харском шатре заканчивать дела. — Как ты мог? — возмутился Изуку, как только за ними закрылся тяжелый войлочный полог окхеля. — Как ты мог, Каччан? Разве она виновата? Что это за законы такие? Эта женщина же не вещь, чтобы так с ней обращаться! Эта… — он подыскал подходящее слово на дэньмитском, — сволочь ведь, наверняка, бьет ее и обращается с ней просто отвратительно! Неужели это нормально для тебя? Бакуго скинул красный плащ, подкинул легких, сухих дров в потрескивающее пламя очага: — Он ее муж. Как хочет, так и обращается. — Но так нельзя!.. — Кстати, о «нельзя», Деку, — Бакуго обернулся, и взгляд его прищуренных глаз не обещал ничего хорошего. — Не смей лезть вперед меня. Изуку не сбавил тона: — Я всего лишь переспросил! Я, что, не имею права даже уточнить? — Ты харсайым, — Бакуго с превосходством вскинул подбородок. — Для всех ты моя собственность. Хуже ргапалла, примерно как собака, пока не понесешь. Так что знай свое место, Деку. Это было сказано так жестко, что Изуку на мгновение потерял дар речи. Имущество харса неприкосновенно, говорила Токаге. И теперь Изуку стало понятно, почему на него с таким снисхождением смотрели хегшины, почему Орсо сомневался прежде, чем ему ответить. Почему Киришиме пришлось надавить. Не потому, что он хотел помочь Изуку. Киришима поддерживал авторитет харса, защищая каприз его харсайым. Не более. Изуку заставил себя проглотить это оскорбление, каким бы горьким оно ни было. Сейчас куда важнее было другое: — И что теперь, Каччан? Что будет с этой женщиной? Бакуго сел на край войлочной лежанки: — Боги решат. Если будут благосклонны, то она родит этого ребенка. Если же нет, то я сам дам разрешение на изгнание главному шаману, — он щелкнул пальцами в воздухе, и золотые искры его магии затрещали вокруг них. Бакуго полюбовался ими, пока они не погасли, а потом задумчиво добавил. — Но вряд ли боги откажутся от мяса. Изуку стиснул зубы, отказываясь верить. Он резко развернулся и вышел из окхеля, не задумываясь, понравится это Бакуго или нет. В конце концов, он не был обязан отчитываться о своих планах. Он не был пленником, не был рабом. Уж решить самостоятельно, куда и зачем ему идти, Изуку точно мог. Их окхель находился на возвышении горного уступа, и ноги Изуку торопились, когда он шел вниз, мимо еще гудящего от людских разговоров шатра харса, к становищу. Здесь, в верхней части долины, стояло еще несколько десятков передвижных домов из дерева и войлока. Возле некоторых из них были привязаны ргапаллы, возле других мелкие, мохнатые лошадки, холка которых была на уровне локтей вороного коня Изуку. Мужчины сидели возле дверей окхелей, что-то жевали или курили, и рядом с ними крутились разношёрстные собаки, больше похожие на волков. Женщины хлопотали по хозяйству, их волосы были собраны в тугие косы или пучки, и периодически была слышна ругань на непоседливых детей, ватагой носившихся по становищу. И отовсюду доносилось обсуждение грядущего жертвоприношения. Изуку прошел через поселение, не встретив никакого запрета: ему кланялись, украдкой улыбаясь, а он не хотел обращать на это внимания. Наверное, выпусти Бакуго своего ргапалла гулять тут, то эту черную бестию тоже бы так почитали. За становищем располагался большой загон, куда двое пастухов как раз заводили пестрое море овец. Изуку с минуту понаблюдал за тем, как Мина деловито сновала между животными, ощупывая шею и спину то одного, то другого, и радостно щебетала о чем-то с все еще плачущей женой Орсо, а потом не выдержал и пошел обратно. Весеннее солнце пригревало, но уже клонилось к горизонту. Весь короткий день они с Бакуго провели, выслушивая жалобы и просьбы, и теперь у Изуку болела голова. Он вернулся к палаткам Ииды и Тодороки, но не застал их. Слуги извинились за своих хозяев, отправившихся обозревать окрестности, предложили Изуку помощь в их поиске, но он отказался. С одной стороны ему хотелось выговориться, с другой же никакого толку в этом изливании эмоций не было. Поэтому он просто шел дальше, стараясь унять злобу и обиду, кипевшие внутри. Ветер дул с вершин, холодный и свежий, но даже он не мог унять жара, от которого полыхали щеки Изуку. Спустя почти час блужданий ноги сами принесли его к огороженной толстым плетнем площадке южнее шатра харса, на которой седой шаман с рогами на голове начинал свой обряд. Его помощники помоложе хлопотали вокруг большого кострища, выкладывая в определенном порядке камни. Они ломали тонкие, сухие стебли какого-то горного растения и рубили поленья, густо пахнущие смолой. Вокруг собирались любопытные. Весть о щедрости харса пожаром разнеслась по становищу, и все шли посмотреть, примут ли боги жертву. Токаге еще по пути на свадьбу рассказала Изуку, что принести в жертву целую овцу может себе позволить не каждый дэньмит и даже богатые люди обычно приносят в жертву заранее заготовленное для этого мясо. Еще приносят в жертву дуз, овечий сыр, шерсть и молоко, но боги редко бывают благосклонны к таким дарам. Боги дэньмитов были кровожадны и требовательны. Орсо шаманы на площадку не допустили, зато его жена в сопровождении Мины стояли у самого кострища, чтобы боги могли хорошенько рассмотреть и нерожденного младенца, и его мать. Женщина, чье имя Изуку так до сих пор и не знал, все еще выглядела заплаканной, и Мина ласково улыбалась, поглаживая ее опущенные плечи. Жертвенные баран и овца жалобно блеяли. Изуку подошел ближе, и его пропустили без лишних вопросов. Главный шаман, завидев его, расплылся в довольной улыбке и, кланяясь, пригласил подойти к алтарю. — Почти нас добрым присутствием, харсайым, — произнес он, указывая Изуку место, где можно было не мешать обряду. Несчастная женщина с Миной стояли по другую сторону разгорающегося кострища, Изуку же был ближе к шаманам. Его мысли были спутанными, рискованными. Он мог бы ее спасти. Его магия давала ему и силу, и скорость, и ему хватило бы нескольких мгновений, чтобы подскочить к женщине, подхватить ее на руки и, перемахнув через плетень, умчаться куда-нибудь вверх по склону, где их быстро бы скрыли острые гранитные скалы. Но потом-то что? В шатер к Бакуго? Да он бы первый выдал ее нерадивому мужу. Палатки свиты Изуку были почти в самом центре становища и пробраться туда не представлялось бы возможным. А сколько времени Изуку сможет блуждать и прятаться по горам в компании женщины на сносях? С какой стороны не посмотри, план был безнадежным. Знакомо застучали барабаны. Но ритм их был другим, агрессивным, лишенным какой-либо мелодичности. Вчерашних жутких, но в то же время затягивающих в свой водоворот песен тоже не звучало. Шаманы что-то одновременно выкрикивали, и Изуку не мог разобрать ни слова в этих коротких, лающих призывах. Только спустя некоторое время, когда ритм стал проще и четче, а слова однообразнее, Изуку смог различить «Хань» и «лик войны». Видимо, так обращались к богу всех мужчин, олицетворявшему и победу, и небеса одновременно. Шаманы кричали все громче, все чаще и, когда стук барабанов достиг своего апогея, седовласый шаман с размаху всадил большой жертвенный нож в бок барану. Животное закричало, и Изуку едва сдержался, чтобы не закрыть уши: это было так странно, так неестественно, но за плетнем тут же поднялся восторженный вой толпы. Главный шаман бережно вынул еще трепыхающееся сердце барана и положил его в золоченую чашу. Барабаны снова сменили ритм, и Изуку узнал в густом, горловом пении некоторые вчерашние нотки, которые акцентировали его танец перед взором варварского пантеона. Но теперь призывали уже богиню домашнего очага и плодородия Мон-Арс. Сердце овцы тоже легло в чашу, наполняя ее кровью. Главный шаман обошел костер с этим подношением в руках, потом его подручный забрал сердца жертвенных животных и чашу наполнили до краев недостающей кровью, вытекавшей из их ран. Изуку хотелось не смотреть, но отворачиваться было бы неуважением к богам, и он не имел права проявить его перед подданными Бакуго. Пение шаманов снова закружило его, и сумрак за его спиной теперь казался живым и полным чьего-то опасного присутствия. — …всесильный Хань! Луноликая Мон-Арс! Мы взываем к твоей воле! — седовласый шаман пел и раскачивался в такт барабанному ритму. — Явите себя, покажите путь вашим детям! Изуку показалось, будто что-то прошло мимо него, обдав жаром. Пламя костра дрогнуло, и снопы искр клубами унеслись в небо. Женщина же была белее мела, когда главный шаман наконец поднес ей золоченую чашу, наполненную кровью двух жертвенных животных. Она опустила в нее обе ладони, и Изуку видел, как ее губы беззвучно зашевелились, вознося молитву. Мина стояла рядом, распахнув свои черные любопытные глаза, поддерживая под локти, не давая упасть в обморок. Изуку мысленно помолился своим богам. Не то, что бы он верил, что они имели здесь власть, просто больше ему не к кому было обратиться. — Риша! — шаман громко обратился к женщине по имени, и она вздрогнула всем телом. — Я вижу, ты ждешь сына. Так пусть Хань и Мон-Арс скажут свое решение! С этими словами он вылил в пламя костра всю кровь из чаши, и Изуку затаил дыхание. Чаша была больше, чем на их свадьбе, и пламя должно было потухнуть от такого. Его тело само наполнилось силой, энергия затрепетала под кожей. Он должен был спасти Ришу и ее еще нерожденного ребенка. Но костер не потух. Наоборот, пламя подхватило кровь, вспыхнуло ярко-ярко и устремилось в небо. Риша и Мина невольно отшатнулись, шаманы же восторженно завопили и понеслись с радостными плясками вокруг огня. — Боги довольны! — затянул горловым пением седой шаман. — Боги ждут этого младенца! Да славится Хань! Да славится Мон-Арс! Изуку вдохнул, только сейчас осознав, что его грудную клетку ломило от нехватки воздуха — ожидая решения варварских богов, он случайно забыл как дышать. Риша рыдала, не таясь, и Мина счастливо улыбалась, что-то болтая ей на ухо. Орсо, стоявший первым у входа на площадку, обескураженно открывал и закрывал рот. Толпа удивленно гудела, и до Изуку доносилось разное. От «как дальновиден наш харс» до «боги сошли с ума». Молодые шаманы принялись разделывать туши овцы и барана, главный же подозвал Орсо и вложил руку Риши в его дрожащую ладонь: — Редко же боги бывают так рады жертве! Орсо, это важный знак. Твоя жена носит под сердцем великого воина! — возвестил он так громко, чтобы все стоящие в первых рядах могли это слышать. Орсо, оглушенный неожиданной новостью, бессмысленно пялился то на шамана, то на Ришу, которая все еще не могла перестать всхлипывать. — Великого, да? — бесцеремонно переспросил Киришима, сидевший на плетне на корточках, словно птица на ветке дерева, и Изуку никак не мог вспомнить, когда он там появился. — Нам нужны великие воины. Риша, я лично дарю тебе трех овец, чтобы тебе было, чем кормить его, когда он родится, и трех молочных коз, чтобы ты хорошо ела сама! Радуйся, боги не потерпят твоего уныния! — Риша поспешно вытерла слезы рукавом, но ее щеки все равно влажно блестели в свете костра. — Эй, муженек, ты слышал? Боги доверили тебе великого воина! Заботься о своей жене хорошенько, и не вздумай их разгневать! Орсо бездумно закивал, не смея перечить глашатаю харса, но было видно, что он никак не может осознать произошедшего. Шаман увлек его к костру, и Изуку слышал, как он долго что-то говорил и объяснял, и по долетавшим до него словам получалось, что сам Хань заглянул в бедный окхель в тот вечер. Иначе чем еще было объяснить такую радость богов? Мина с Ришей же подошли к Изуку, и Риша поклонилась, насколько позволял ей округлившийся живот: — Моя благодарность тебе и твоему мужу, харсайым! Спасибо за сына! — Воспитай его сильным, — заставил себя произнести благословение Изуку. Бакуго здесь не было, и Изуку старался ему соответствовать. Мина одобрительно подмигнула, намекая, что все было сказано правильно. Изуку вернулся в окхель Бакуго уже затемно, когда острые, холодные звезды прорезали бархатный балдахин черного неба. Его немного тошнило от жирной, чуть подгоревшей баранины, которую ему пришлось отведать после жертвоприношения, но на душе было легко. Он нашел вернувшегося с экскурсии по окрестностям Ииду и дал распоряжение выкупить мальчишку-раба у дэньмита в рыжей шубе. Шинсо, присутствовавший при этом разговоре, задумчиво поправил маску, но все-таки согласился переводить торги. И теперь, когда ночь опустилась прохладой, пробиравшейся даже под плотный полушубок, Изуку чувствовал себя свободным. Он на секунду остановился перед пологом, собираясь с мыслями, чтобы войти, когда услышал изнутри довольный голос Киришимы. Видимо, глашатай держал ответ перед харсом: — …так что не думаю, что он еще позволит себе ее обижать, — донеслось до Изуку. Когда он вошел, Киришима сидел перед Бакуго на полу, откинувшись голой спиной на его колени, пока тот, довольно ухмыляясь, чесал пальцами его взъерошенные волосы, укладывая их назад на манер прически. Красные космы ему не поддавались и все равно торчали вверх. Киришима блаженно щурился, подставляя то затылок, то виски под эту грубоватую ласку. — О, Мидория! — воскликнул он, заметив Изуку. — Благословил Ришу? — Да. Надеюсь, все будет хорошо. Бакуго поднял на Изуку взгляд, в котором было столько же насмешки, сколько и уверенности: — Будет, Деку. Боги всегда принимают мои жертвы. Изуку ничего не ответил. Он все еще не мог простить Бакуго этого наплевательского отношения, когда он позволил случайности решать судьбу ни в чем не повинной женщины. Изуку стянул сапоги, сел на тускыс — мягкий ковер без ворса, на котором могли располагаться гости и взял бурдючок с водой. Его мучила жажда, и в духоте окхеля снова начинала болеть голова. Спустя некоторое время Бакуго хлопнул Киришиму по плечу, словно разрешая идти, и тот поднялся на ноги с какой-то неестественной для человека грацией. — Охраняй нас, — приказал Бакуго, и Киришима ответил ему коротким кивком прежде, чем исчезнуть в ночной мгле. Изуку не стал дожидаться личного приказа. Он снял с себя одежду, повесил возле постели и, в очередной раз перешагнув собственную гордость, лег на шершавое плетение конопляной простыни. Он чувствовал, как Бакуго наблюдал за ним, но не оборачивался и очень старался двигаться так, будто бы его это не волновало. Бакуго не нужно было много времени, чтобы присоединиться. В отличие от Изуку, его от постели отделяли только широкие штаны и исподнее белье. — Эй, Деку, — усмешка все так же блуждала на губах Бакуго, когда он поймал подбородок Изуку в свою ладонь и заглянул в глаза. — А когда понесешь ты? Изуку тяжело сглотнул и не ответил. Вырываться было бессмысленно, отдаваться — противно. Бакуго рассмеялся и запечатал его губы собственническим поцелуем, в котором не было никакой спешки. — Знаешь, я тоже хочу, чтобы шаманы скакали вокруг алтаря, приветствуя моего сына, — он лег рядом, подперев ладонью голову и медленно водя пальцами по шее и груди Изуку. — Ты же будешь хорошей харсайым и скажешь мне, когда пора, а, Деку? Его рука выразительно легла на низ живота Изуку, и тот невольно мяукнул сквозь зубы, подавив испуганный возглас. Бакуго широко ухмыльнулся: — Да даже если и не скажешь, — он уложил свою голову на грудь Изуку и спустился поглаживаниями к его бедрам, — я пойму. — Изуку зажал себе рот ладонью, когда рука Бакуго прошлась по его колену, направилась вверх по внутренней части бедра. — Уверен, здесь, — пальцы Бакуго бесстыдно ткнулись между ягодиц, — все будет ощущаться совершенно по-другому. А, Деку? Изуку зажмурился и помотал головой. Он не позволял себе никакого «по-другому» лет с тринадцати, у него всегда для этого был специальный отвар из десятка целебных трав, позволявший ему чувствовать себя обычным. Бакуго посмеялся себе под нос, но руку не убрал: — Спи, Деку. Клянусь небом, ты примешь мое семя, — он коротко поцеловал живот Изуку, не поднимая головы. — И я буду носить тебя на руках. Он вскоре уснул, а Изуку еще долго смотрел в потолочные оси окхеля и не мог отдаться ласковой дреме. Интересно, Орсо тоже когда-то говорил с Ришей с такой собственнической нежностью в голосе? Чего вообще стоили эти пафосные слова в устах Бакуго? И как быстро Изуку тоже станет просто вещью в его окхеле, которой при желании можно и поделиться? Их брачная ночь снова откладывалась, и Изуку теперь понимал, почему. Бакуго ждал. Ему не нужен был секс, ему нужен был наследник. Это давало Изуку отсрочку, но все равно вело к неизбежному. До проклятой течки оставалось не больше двух недель.