Battle-born

В Сантийских горах занималась та прекрасная весенняя пора, что чаще всего вдохновляла живописцев и поэтов на прославление природы. Стояли в розовых платьях дикие яблони, облетали белым снегом изящные вишни. В тени долин было прохладно, на склонах и плато припекало слепящее солнце, оставлявшее свои красные поцелуи на коже идущих быстрым маршем войск. Изуку запрещал себе любоваться этой красотой. Они проходили сады и оставляли за собой выжженную землю, не оставляя алрийцам ничего, чем можно было бы поживиться. Нет, они не дадут им даже разжечь костры на своей земле без головной боли. Пусть идут по пустыне, без еды и возможности ее приготовить, пусть тратят магию, пусть изматывают свои силы. В войсках было неспокойно. Изуку слышал разговоры на привалах. Но военачальники, сначала воспринявшие эту стратегию в штыки, теперь были непреклонны. Минета первый шел с факелом к посевам, Изуку с болью в сердце запускал первую горящую стрелу в опустевшие города. Дэньмиты не участвовали в этом празднике боли. Но их лица теперь тоже были злыми, и они чаще вызывались в ночные караулы или разведку. В харском шатре иногда звучали осторожные, полные недовольства вопросы. «А разве не побеждать мы пришли?», «Зачем променяли родные горы на выжженную равнину?». Бакуго больше молчал. Но его ответы, теперь редкие и короткие, были все такими же жесткими. — Трусы могут уходить, — сказал он в один из вечеров. — И отсюда, и из племени. Такие воины мне не нужны ни здесь, ни дома. Никто не ушел, но разговоры не прекратились. Теперь они просто перешли в рыжий сумрак вокруг костров в то темное и жуткое время, когда все спят и никто не может подслушать. С момента последней стычки с Алрией прошла неделя. За это время основные силы альянса уже дошли до подножия Сантийских гор. Они были ниже, чем горы дэньмитов, здесь уже не было седых шапок ледников, но воздух по мере подъема становился более прозрачным и бедным. Легкая кавалерия осталась на подступах к Зарну — узкому и длинному ущелью, усыпанному скалами. После него начинался изумрудный склон, покрытый травой и кустарником, изредка перемежавшийся хвойным лесом, и здесь остановилась тяжелая пехота. Еще чуть выше разбил лагерь магический фронт с драконами. Здесь же были Изуку с Бакуго. Иида с Минетой были заняты эвакуацией — наспех согнанных из деревень и сел жителей теперь нужно было организовать в других городах. Гран Торино остался сторожить обходной путь в Сантийские горы, чтобы не пропустить алрийцев в сторону герцогства Тодороки, если они вдруг решат избрать долгую дорогу и задержать до момента подхода основных сил. Хэгшины Рин и Тсубураба поджидали врага в дневном переходе от Вириенны, чтобы короткими боями и постоянным отступлением привести в удобное для сражения с альянсом место. Армия, ожесточенная огнем и собственными действиями, ждала возможности отомстить. Но прошла неделя. Потом еще два дня. И еще один. Но алрийцы не сдвинулись с места. Более того — соглядатаи докладывали, что основные силы Даби отослал на несколько дней пути назад на свою территорию. Бакуго, услышав об этом, не использовал ни одного приличного слова ни на дэньмитском, ни на миодосском. Изуку с одной стороны был с ним согласен — получалось, что они зря бежали в такой спешке. Может, им стоило добить врага на следующий же день, а они испугались и ушли так далеко, уничтожив так много. С другой он втайне радовался этой передышке. На рассвете следующего дня Бакуго умчался прочь на спине Мины, а Изуку, еще раз подбодрив военачальников, оставшихся в лагере, позволил себе немного отдохнуть. У него уже болела голова от карт, от расчетов, от писем из Фессы — в стране начиналась паника. Изуку глубоко вздохнул, надеясь отбросить все эти мысли хоть не надолго. В Сантийских горах душно цвела акация. Сладкий, тяжелый запах струился по земле противно и смрадно. Слишком рано в этом году. Мама рассказывала, что акация это дерево смерти. Она растет у эшафотов в годы гражданских войн, растет на поле боя, и пахнет так, потому что напитывается кровью, которая потом выходит ароматом во время цветения. Не сказать, что Изуку пичкали такими рассказами — наоборот, это была та редкая страшилка, которая запала ему в голову и периодически всплывала в самые неподходящие моменты. — Харсайым, — Изуку вздрогнул от неожиданности и поспешно обернулся. Возле колючего куста, усыпанного желтыми медовыми цветами, стоял Киришима: — Я пришел просить. — Вопреки привычке, он не улыбался, и Изуку невольно напрягся, но кивнул, приглашая продолжить. — Кацуки. Ему хуже. Это было правдой. Магическая рана не заживала. И если на следующий день после сражения это было похоже на большую гематому в районе запястья, сходившую на нет чуть выше локтя, то теперь чернота расползлась до самой татуировки знака рода. — Я знаю, — тихо ответил Изуку. — Снадобья перестают действовать. Он все хуже спит по ночам. Не помогало ничего. Лекари готовили все новые компрессы и припарки, и Бакуго терпел их с искренним отвращением, скорее потакая уговорам Изуку, чем веря в их эффективность. Но снадобья, снимающие боль и восстанавливавшие силы, больше не помогали. Изуку слышал, как Бакуго по полночи не мог уснуть, то так, то эдак укладывая травмированную руку. Изуку и сам не спал, прислушиваясь к его непривычно быстрому, поверхностному дыханию и гладя влажные от холодного, липкого пота волосы. Если бы можно было сделать хоть что-нибудь! Но и лекари, и целители только разводили руками. — Отпусти меня, — глаза Киришимы загорелись золотом, словно он был готов перекинуться прямо сейчас. — В хижину, где всегда горит огонь. Я быстро. — Ты просишь меня, потому что Каччан тебе запретил, верно? — Киришима пристыженно стрельнул глазами в сторону, но потом все-таки вернулся к Изуку подтверждающим эту догадку взглядом. — Думаешь, он примет то, каким образом мы решили о нем позаботиться? Киришима нервно вздохнул и сел на траву. Изуку в очередной раз подивился тому, как у него это получалось — одним быстрым движением, словно пальцем пошевелить, а не сменить положение тела. — Но мы же не можем просто сидеть сложа руки, — воскликнул он, зло оборвав острый лист осоки. — Я попробую одолжить у Каччана Мину, — предложил Изуку. — Она быстрее. Скажу, что нужно что-нибудь срочно передать в Фессу. А сам попрошу слетать за Мицуки. — Мицуки не прилетит, — плечи Киришимы разочарованно поникли. — Она не покидает окхеля. Я думал, она просто расскажет мне, что делать. Мина может что-нибудь перепутать. — Тогда отправим писчего. Пусть все запишет. А мы уже сделаем все, что будет сказано. Киришима недоверчиво вздохнул, но спорить не стал. Мина вернулась с гонцом через почти восемь дней. Изуку за это время уже изучил потенциальное поле боя. Они с Бакуго изъездили и Зарн, и близлежащие долины, и узкие горные тропы, выбирая лучшие места для расположения войск, для тактических отступлений, для подвоза оружия и продовольствия на случай затяжного боя. Изуку беспокоился. Теперь на Бакуго всегда была свободная блуза с длинными рукавами, а левая рука все чаще при езде покоилась на бедре, никак не участвуя в управлении Салхи или жестикуляции. Как сказал дэньмитский целитель несколько дней назад, «в ней больше не было магии», но, казалось, что и обычной силы теперь тоже не было. Бакуго практически перестал ей пользоваться. Поэтому длинный свиток, исписанный мелким, но разборчивым почерком, Изуку с Киришимой встретили с нескрываемой надеждой. — Каччан, — уже поздним вечером, после сытного ужина и омовения, обратился к нему Изуку, устраиваясь на постели за его спиной и осторожно поглаживая и разминая плечи, — ты позволишь? Бакуго пожал правым плечом, разрешая. Взгляд его был устремлен в рыжие языки пламени очага. Изуку бросил взгляд на застывший в неподвижной тишине полог, за которым привычно свернулся калачиком Киришима. Он был уверен, что тот даже не собирался спать, целиком обратившись в слух. Изуку легкими движениями прошелся по шее, плечам и лопаткам Бакуго, поглаживая и слегка растирая. Когда и ладони, и кожа под ними стали одинаково теплыми, Изуку призвал магию. «Твоя магия, Изуку, держится на кончиках пальцев. Возможно, ты сможешь использовать ее, чтобы видеть. Магия Кацуки же идет от сердца» Да, вот она. Стучится размеренным тактом, обжигая руки. Изуку уже раз не повезло испытать ее на себе. Колючая и искристая, бьющая ключом, совсем не похожая на густой лавовый поток Киришимы, на котором Изуку тренировался сегодня, чтобы теперь случайно не навредить. «От сердца она льется вдоль позвоночника. Но это никогда не море, что разбегается в разные стороны. Как у ручья или реки у магии свое русло» Изуку закрыл глаза, стараясь различить это течение. Получилось не сразу, и ему пришлось несколько раз провести пальцами вверх между лопаток Бакуго, чтобы поймать направление. Поток шел над лопатками к плечам, расширяясь и усиливаясь. Все логично — основная нагрузка при использовании магии у Бакуго шла на руки. «Магия должна оставаться в этом русле, иначе может сжечь тело изнутри. Каким бы тонким не было русло, оно должно быть целым» С правой стороны казалось, что это уже даже не ручей. Бушующий горный поток, стремительно спускавшийся от плеча к локтю и возвращавшийся обратно к сердцу, переплетаясь, но не смешиваясь. А слева… — Блядь, Деку! — Бакуго резко зашипел и отодвинулся, уставившись на него злыми глазами. — Какого ты творишь? — Прости, — Изуку не понял, как подался вперед, припадая губами к потревоженному плечу, стараясь загладить причиненную боль. — Я не хотел сделать больно. Но можно я попробую еще раз? — Совсем сдурел? — недоверчиво фыркнул Бакуго, и Изуку поспешил соврать: — Когда мы были у Мицуки, она сказала, что я мог бы использовать магию не только для боя. Прости, что не предупредил, но можно, пожалуйста, я попробую послушать руками еще раз? Пожалуйста, Каччан? Бакуго закатил глаза, но все-таки сел обратно. За пологом шатра раздался нетерпеливый вздох, которому Бакуго не придал значения. Еще раз. Все внимание обеих ладоней на левую сторону. От сердца русло магии было четким и ясным, Изуку мог бы при желании даже обхватить его с двух сторон, просто положив вторую руку со стороны ключицы. Но так было только до плеча. Потом… Как же сложно! Бакуго болезненно цыкнул, но не пошевелился. Изуку забыл поблагодарить за терпение и извиниться за доставленные неудобства. Он никак не мог прочувствовать. Вот же вроде — поток. Вот он, легкий, кусающийся, мчится вдоль верхнего края лопатки. Добегает до плечевого сустава и перестает существовать. А искры… где они? Под сдавленные ругательства Изуку спустился ладонями до локтя, а затем ниже. Ощущение под его магией совсем не то, что было на спине. Словно он влез руками в смолу, вязкую, тяжелую, и она стекала с его пальцев черными каплями. Блестящими, огнеопасными каплями. «Так редко бывает, но если русло магии разбито или разорвано, то она начинает копиться, пока не выйдет на свободу. Как кровь в мешочке после удара. Но если кровь можно и нужно выпустить, чтобы позволить телу выздороветь, то с магией так нельзя поступить. Там, где нет магического русла, там не должно быть тела. Не может быть такого, что у мага есть рука, но в этой руке нет магии. Магия не терпит излишества. Плоть без магии надлежит убрать, иначе магия сама сожжет ее, но это затянется на несколько месяцев. Милосерднее сделать это самим.» Мицуки была права. Изуку убрал руки и прекратил слушать. Бакуго выдохнул с облегчением. — Каччан, — Изуку обнял его за талию, устраиваясь щекой между лопаток. — Прости меня. — Ты пытаешься ныть, Деку? — привычно подколол его Бакуго без особого задора в голосе. — Мне очень жаль, что так получилось. Я… — он не мог озвучить всего, что было на языке и за грудиной. Боги, почему такой ценой? — Я очень боюсь за тебя, Каччан. Бакуго только фыркнул, обернулся, потрепал по волосам: — Давай спать, Деку. Я устал. На этот раз Бакуго все-таки уснул раньше — действовала дурманящая настойка полевого мака. Изуку, все это время лежавший, бесполезно уставившись в полотно потолка, наконец, дождался, чтобы его дыхание стало ровным, и, накинув плащ поверх своих голых плеч, выскользнул из шатра. Киришима встретил его уже в человеческом облике: — Ну? — его снова желтые глаза горели нетерпеливым пламенем. Изуку не смог встретить его взгляд, к горлу подкатил горький ком: — Как и сказала Мицуки. Там больше нет русла магии. Боги, как мы ему скажем это! Как скажем, что руку нужно… — на последнее слово у Изуку не хватило сил, как бы он не крепился, и он поспешно зажал себе рот ладонью, чтобы сдержать болезненный возглас. — Она же сказала не только это, — Киришима обнажил свои треугольные зубы в подобии улыбки, но получилось совсем не похоже. — Но я не знаю, что за «ллуй цус иммик»! И Мина не знает! — в отчаянии воскликнул Изуку. Ллуй цус иммик. Мазь из волчелистника, жира ргапалла, календулы и этого непонятного ингредиента была их единственной, да и то не точной альтернативой ампутации. Изуку думал, что это на дэньмитском, но Мина понятия не имела, что это. Поэтому писчий эти слова просто записал дословно. Наверное, это было что-то жидкое. Мицуки писала, что для начала достаточно шести-семи капель. Но что это? Боги, как же Изуку был зол на Мину — почему она не догадалась как следует расспросить Мицуки! Киришима прислушался, словно удостоверяясь, что никто не может их услышать: — Готовь мазь, харсайым. Ллуй цус иммик я принесу тебе до захода луны. И исчез в темноте. Изуку вернулся к очагу. Работа заняла его мысли. Волчелистник не желал растираться в ступке, и Изуку приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы превратить его жесткие листья в однородную массу. Ргапаллий жир, плавящийся в небольшой металлической чашечке, неприятно пах и чадил. Удивительно, что Бакуго это никак не беспокоило, и он продолжать спать, забывшись тяжелым сном. Легкие, оранжевые лепестки календулы легко вмешались в сероватую, густую массу, придавая ей немного терпкий аромат. Изуку смахнул пот со лба и отставил ступку с мазью на столик. Он не успел ни выдохнуть, ни оглянуться, как в шатер заглянул Киришима: — Давай мне, я доделаю и принесу, — одними губами прошептал он. Когда Киришима вернул Изуку ступку, мазь в ней была почти черной и пахла… тошнотворно пахла. Крайне. Вместе со ступкой Киришима протянул Изуку несколько кустистых стеблей горной душицы: — Брось в очаг. Нельзя, чтобы он понял, что это. — Почему?.. — спросил было Изуку, но Киришима уже исчез из шатра. Огонь подхватил траву, и в шатре приятно запахло уютом и лимонными нотками. Изуку, скрепя сердце, разбудил Бакуго. — Опять тебе неймется, Деку, — зевнул он, садясь на постели. — Просто дай этому дерьму время. Но сопротивляться не стал. Изуку взял его левую руку под запястье, помогая держать на весу. Мазь на пальцах была неприятной, скользкой, и на коже плеча Бакуго тоже плохо держалась. Изуку приходилось по несколько раз проводить по одному тому же месту, стараясь вмассировать лекарство. Бакуго сначала дремал. Изуку успел дойти только до середины запястья, когда он зло рыча выдернул руку из его пальцев: — Деку! — голос Бакуго едва не срывался. — Убью! Он прижал к себе больную руку, сгибаясь пополам и сдавленно воя сквозь зубы. Изуку смотрел на его мучения молча, чувствуя, что словами тут не поможешь. — Каччан, — тихонько позвал он, когда голос Бакуго стих, и только шумное, заполошное дыхание нарушало тишину шатра. — Как ты? — Пошел ты, — прошипел Бакуго, не отрывая лица от подтянутых к груди коленей. — Это что за хрень, Деку? — Это лекарство, — уклончиво, но честно ответил Изуку, ласково целуя Бакуго в плечо уже второй раз за вечер. Сейчас это, наверное, был единственный способ его поддержать — руки у Изуку были заняты. — Пожалуйста, дай мне руку. Нужно закончить. — Бакуго не пошевелился. — Я понимаю, что тебе больно. Но мы не можем ждать. Алрия может ударить в любой момент… Боги, какая же это была ложь. Меньше всего сейчас Изуку беспокоила Алрия. Но Бакуго бы не принял его слезливых «мне страшно за тебя, Каччан». Не принял бы жалости. — Каччан?.. Бакуго молча вернул свою левую руку в его распоряжение. И больше не забирал, хотя Изуку чувствовал, как он вздрагивал всем телом и кусал одеяло на собственных коленях. Наконец, Изуку удалось намазать снадобьем пальцы Бакуго, и искры его золотой магии привычно затрещали на почерневшей ладони. Изуку призвал собственное волшебство. Русло магии теперь можно было нащупать, но оно было размытым и широким, и магия постоянно выбивалась из берегов. Но с этим можно было жить дальше. Теперь день на отдых и восстановление и нужно будет готовить новую порцию мази. — Ложись отдыхать, Каччан, — с облегчением предложил Изуку, наконец, почувствовав, что опасность миновала. — Мы с Киришимой за всем присмотрим. Бакуго поднял на него опустевший от боли, практически бессмысленный взгляд, и Изуку повторил просьбу. Бакуго не шевельнулся. Его красные глаза постепенно обретали фокус на лице Изуку и оттенок красного становился все жестче и злее. — Где эта рыжая сволочь? — наконец хрипло спросил он. Изуку замешкал, и Бакуго, не дожидаясь, пока он найдется с ответом, резко поднялся с постели. Через мгновение он уже вышел из шатра, и его голос, разъяренный и требовательный, разнесся по лагерю: — Киришима! Киришима явился. Изуку не успел ничего сделать: Бакуго с размаху врезал с вроде бы больной руки Киришиме в челюсть, а потом схватил за шею, бесцеремонно требуя открыть рот и впихивая пальцы, словно торопясь пересчитать зубы. — Каччан, перестань! — Изуку забыл о субординации, повис на его плече, стараясь оттащить от беспомощно подчинявшегося грубым манипуляциям Киришимы. — Перекидывайся! — орал Бакуго, вырываясь из рук Изуку. — Сейчас же перекидывайся, тварь! Киришима повиновался, и огромный красный дракон развернул крылья над шатром. Бакуго вцепился в него безумным, беспокойным взглядом и, лишь когда смог удостовериться в чем-то, чего Изуку не понимал, выдохнул и обессиленно сел на траву. Киришима вернулся в человеческий облик и послушно опустился перед ним на корточки: — Кацуки… — Я запретил тебе так делать, — процедил Бакуго сквозь зубы. — Ублюдок. Рыжий бессовестный ублюдок. — Киришима виновато растянул уголки губ, наклоняя голову в знак повиновения. — Убирайся. Ненавижу суку. И как бы Изуку не был против, Киришима выполнил этот приказ. Снова схлопнул крылья и исчез в предрассветной дымке. Бакуго и Изуку вернулись в шатер, игнорируя взгляды проснувшихся от шума зевак. — Давай еще раз, — Бакуго кивнул на ступку с мазью. — Но теперь ведь только через день, — возразил Изуку. — А потом через два дня. — Через день тебе придется готовить эту дрянь заново, — оскалился Бакуго. — Ллуй цус иммик не напасешься. Давай, мажь. Я выдержу. Он вытащил из небольшой горки дров у очага гладкую, довольно толстую ветку, и сцепил на ней зубы. Изуку в очередной раз проклял свою мягкотелость и подчинился. Что же это был за ингредиент такой, раз Бакуго проще было измучить себя болью, чем позволить им с Киришимой снова им воспользоваться? Тишина шатра нарушалась только тяжелым дыханием Бакуго, да скрипом сжатого дерева. Изуку сначала бормотал что-то успокаивающее, но вскоре понял, что это было бесполезно. Он стремительно начал уставать — собственное тело, не привыкшее использовать магию так понемногу и так бережно, начало прошибать дрожью. За белым полотном, разукрашенным гербом, уже золотилась заря, когда они оба сидели на постели, едва дыша, мокрые от пота и усталые донельзя. — Сейчас-сейчас, — пообещал Изуку, через силу призывая магию. Бакуго следил за его пальцами пристально, бесполезно поджимая искусанные губы. Первую палку он случайно разгрыз еще на втором подряд нанесении мази. Следующую — на последнем. Изуку надеялся, что на этом хватит. Снадобья оставалось совсем немного. Но русло магии ему удалось нащупать только до костяшек пальцев, и Изуку снова взял почти пустую ступку в руки. — Я убью этого урода, — процедил сквозь зубы Бакуго, загнанным зверем глядя на блестящую черную мазь. — Клянусь Ханем, я выпущу Даби все кишки. — Обязательно, — согласился Изуку, забыв возмутиться таким варварским заявлением. — Потерпи еще немножко. Сейчас закончим, и я принесу тебе мак для сна. — Лучше дай еще одну палку, Деку. И следующую четверть часа Изуку сидел рядом, успокаивающе поглаживая Бакуго по мелко дрожащим плечам и наблюдая, как белеют его челюсти, крепко стиснувшие дерево. Ни крика, ни стона. — Держись, — как же ему хотелось прижаться к Бакуго, хоть как-то забрать на себя эти муки. И в какой-то момент Изуку решил, что это не важно: как оно принято у дэньмитов, как полагается вести себя монарху в Миодоссии, и не посчитает ли Бакуго его поведение недостойным воина. В конце концов, Изуку был еще и харсайым, а что за харсайым не имеет права на эмоции под крышей собственного дома? — Сейчас, Каччан, — прошептал он, призывая магию и снова проверяя результат лечения. — Сейчас. Его собственные запястья ощутимо заныли, но Изуку заставил себя проигнорировать это. Не ему было жаловаться на неудобство. Тонкие, едва заметные ручейки магии оплетали пальцы Бакуго, возвращаясь обратно к запястьям и уже вдоль плеча Изуку с облегчением обнаружил обратный поток. Он вскочил с постели, наспех ополоснул руки в тазу, смочил первую попавшуюся под руку тряпку, в которой уже потом узнал запасную наволочку для подушки, и вернулся к Бакуго, чтобы смыть соленый пот с его лица и шеи. — Все, милый, — он невольно копировал манеру речи Токаге, стараясь создать для Бакуго привычную домашнюю атмосферу. — Все позади. Теперь все будет хорошо. Ты поспишь, а потом, когда проснешься, тебя будет ждать хорхог и холодный дуз. — Алрия… — Подождет, — с уверенностью, но очень мягко произнес Изуку. — Я не позволю им тревожить твой сон. Бакуго едва усмехнулся и уступил ладоням Изуку, осторожно укладывавшим его на подушку: — Звучишь пафосно, Деку. Изуку замер на мгновение, а потом улыбнулся в ответ: — Учусь у лучших, — он коротко поцеловал Бакуго в губы, ощутив металлический привкус крови, и укрыл его одеялом. — Отдыхай, мой великий харс. Я за всем присмотрю. Он хотел, чтобы его слова звучали надежно и твердо. Не как для подданных, когда он со всей ответственностью монарха заявлял свои планы и цели. Не было у Изуку ни вдохновения, ни желания воодушевить. Нет. Он просто хотел, чтобы Каччану не нужно было думать ни о чем лишнем в своем беспокойном сне. Как Изуку мог спокойно вздохнуть в моменты, когда Каччан обещал ему что-либо. Изуку вышел из шатра навстречу желтым лучам восходящего солнца. Киришима сидел напротив входа с куском сырого мяса, видимо, умыкнутого с полевой кухни — как раз наступало время завтрака. На его вопросительный взгляд Изуку утвердительно кивнул, подошел ближе и устроился рядом на траве. — Я поговорю с ним, когда он проснется, — пообещал он Киришиме. — Мне кажется, он был не прав, когда так поступил с тобой. Киришима облизнулся, собирая с губ мясной сок: — Не переживай, харсайым. Это не в последний раз. — Но что это за ллуй цус иммик? — Изуку устало посмотрел на него, взглядом требуя объяснений. Киришима запихнул в рот оставшийся кусок мяса и ничего не ответил.

***

Почти весь день Изуку провел возле Бакуго. В лагере было тихо. Вернулся Иида, уставшие с перехода воины разбили палатки, разожгли костры. И несмотря на то, что шатер королевской четы стоял чуть поодаль, чтобы вокруг было достаточно места для Киришимы, Изуку слышал расслабленную болтовню и звон походной посуды. В этом было что-то уютное. Бакуго спал. Беспокойно, видимо, все еще мучаясь болью, но крепко. Изуку позволил себе подремать рядом, периодически просыпаясь, чтобы обтереть холодный пот с его лба и шеи да проверить, не нужна ли какая другая помощь. Он вдруг обнаружил, что поручить это слугам он не смог бы. Хотя в Миодоссии это было в порядке вещей. Всемогущий никогда не ухаживал за его матерью, когда она была больна. Это делали лекари и слуги. Всемогущий же был занят государственными делами. Он мог заглянуть вечером, чтобы проведать ее, но не более. И хотя сейчас целитель верно ждал у входа, наверняка, внимательно прислушиваясь, Изуку не смог бы доверить ему Каччана. В очередное свое пробуждение Изуку почувствовал тревогу. Ей не было ни единой причины, но между лопаток неприятным ужом крутился холодок. Изуку огляделся по сторонам. В шатре все было по прежнему. Только тень от горы легла на верхнюю часть полога, намекая на приближение сумерек. Но что-то точно было не так. Что-то зловещее было в этом тихом спокойствии. Тихом… Изуку встрепенулся и вскочил на ноги. Они ведь были в военном лагере, среди сотен людей. А тишина стояла мертвая. Изуку наспех влез в сапоги, схватил меч и выскочил наружу. Горы встретили его насмешливым, девственным беззвучием. Едва колыхались верхушки тонких голубых елей, молча пряталось за скалистый хребет солнце. И тут Изуку вдруг понял. Лагерь был пуст. Ни одного солдата, ни одного мага не было видно. И даже целитель пропал. — Эй! — закричал Изуку во всю силу своих легких. — Эй! Эхо разнеслось по долине, задорно отскакивая от скал. Пусто. — Вы звали, Ваше Величество? — из дальней палатки появился Иида и, придав себе ускорения своей магией, в считанные мгновения оказался возле Изуку. — Что-то случилось? — Где все? — обеспокоенно спросил Изуку, кивком указывая на лагерь. — Все здесь, — с уверенностью отрапортовал Иида, а потом осекся, проследив за взглядом Изуку. — Эм… были здесь… — Он поспешно справился со своим удивлением. — Я сейчас все выясню. Я уснул с дороги, но сейчас, уверен, мы во всем разберемся. И поспешно направился вдоль лагеря, внимательно осматриваясь по сторонам и заглядывая в каждую палатку. Изуку последовал его примеру и сам двинулся вдоль опушки небольшого, темного леска. Что же здесь творилось? В абсолютной тишине было жутковато. Вдруг где-то справа, в тени деревьев что-то хрустнуло, и Изуку только боковым зрением успел заметить стремительное движение. Он отскочил было назад, на ходу доставая меч из ножен, но нападающий был быстрее. Огромный и широкий, как трое взрослых мужчин, он вдруг оказался совсем близко и тяжелый меч, больше похожий на поварской тесак, взвился над головой Изуку. Он не успевал закрыться. Но грозное лезвие замерло в локте от его лица, ударившись о преграду. Скрещенные клинки Киришимы, которые он обычно носил на спине, а теперь ловко выхватил, оказавшись на линии атаки, остановили удар, и Изуку с ужасом увидел, как его ноги вошли в песчаную почву по самые щиколотки. Сколько же мощи было у нападавшего? Сейчас, имея мгновение на то, чтобы сориентироваться и сгруппироваться, Изуку узнал его. Тот самый, что был с Даби на переговорах! Алрийцы! Неужели их застали врасплох? Изуку поспешно призвал магию, собираясь помочь, как в воздухе вдруг мелькнул перламутром лазурный диск. — Берегись! — удар жесткого, красного крыла, появившегося из лопатки Киришимы, отбросил Изуку далеко от поединка, и он больно ударился бедром о камень. Лазурь схлопнулась в сферу, затянув в себя и Киришиму, и нападавшего, стремительно уменьшилась и бусиной упала в траву. Изуку бросился к нему на помощь, но ничего сделать уже было нельзя: бусина насмешливо поблескивала холодным гладким боком. Изуку мог угадать очертания двух человек внутри, но ничего больше разглядеть было нельзя. — Осторожнее, Ваше Величество, — раздался красивый, поставленный голос. — Они очень хрупкие. Одно неверное движение — и все. Изуку бережно подхватил бусину и обернулся. Перед ним стоял странный человек. В аляповатом оранжевом плаще, фиолетовой высокой шляпе и с белой маской на лице, он выглядел чуждым солнечному предзакатному пейзажу. В его манере говорить угадывалась актерская выучка: так переливаются интонации с театрального помоста, призванные заинтересовать зрителя. Изуку вцепился взглядом в черные глазницы его маски: — Освободи его, — прозвучало зло и достаточно властно. — Не могу, Ваше Величество, — мужчина сделал сожалеющий реверанс. — Это лишит мой фокус зрелищности. Изуку угрожающе поднял клинок, возвращаясь в боевую стойку: — Мне не интересны твои фокусы! Сейчас же верни Киришиму! — Общение с Бакуго плохо на вас влияет, — с досадой покачал головой алриец. — А как же королевский этикет, Ваше Величество? Изуку ударил. Магия привычно пружинила под пятками, помогая преодолеть разделявшее их расстояние. Но алриец увернулся, скрылся за деревом, а потом возник за другим. Это действительно походило на представление: стоило Изуку настичь его, как он исчезал и появлялся совсем в другом месте. Они так и кружили некоторое время под его неспешные размышления: — Ваше Величество, ну, право, это же не культурно! Вы ведь даже не поинтересовались моим именем! — Это потому, что мне оно не интересно! — Изуку в очередной раз ударил клинком в пустоту, и ель, оказавшаяся на пути, глухо застонала и накренилась. — Верни Киришиму, гад! — Увы, не могу. Имасуджи не простит мне, если я лишу его трофея. Как бы трусливо это не звучало, но мне совсем не хочется с ним ссориться. — Алриец мелькнул уже за другой елью, и Изуку метнулся следом. — И все же, позвольте представиться, Атсухиро! Лучший маг и волшебник его превосходительства! В голове Изуку промелькнула каверзная мысль, но он не стал ее озвучивать. Колкости стоило приберечь как минимум до победы. Все же Атсухиро еще предстояло поймать! И тут Изуку замер: вокруг него высились голубые ели, куда более густые, чем те, что росли на опушке. Здесь его враг мог куда лучше прятаться, а самому Изуку приходилось постоянно лавировать между колючими ветками. Сила Изуку была эффективнее в свободном пространстве, от которого его явно пытались увести. Но где теперь лагерь? В пылу погони Изуку не слишком-то запоминал дорогу. А вдруг… Что если Атсухиро уводил Изуку не от лагеря, а от Бакуго? Осознание прошибло холодным потом. Каччан не сможет сейчас защититься. И Изуку не знал, сколько врагов было в принципе. Имасуджи — тот, что был с Даби, Атсухиро, этот сумасшедший фокусник — уже два и весьма опасные противники. Сколько еще? Изуку медленно закрыл глаза, прислушиваясь. Тишина. Атсухиро перемещался беззвучно, видимо, используя свою магию. Нельзя тратить время, гоняясь за ним. Нужно было возвращаться. Если Атсухиро пришел за Изуку, то он будет вынужден последовать за ним. А пока нужно спрятать хрупкую бусину в нагрудный карман. Магия беспокойно подрагивала, оплетая его тело волшебным доспехом. Изуку призвал еще. Доспех перестал ощущаться как что-то эфемерное, стал плотнее. Еще. До неприятного чувства горячего металла на коже, до чуть обжигающей дрожи на кончиках пальцев. Максимум, который он мог принять, не ранив себя. В запасе было еще, но это предназначалось на самый крайний случай. Изуку поднял меч над головой и ударил справа налево, словно подсекая противника. Магия, направленная клинком, действовала разрушительно. Затрещал лес, застонали разрубленные сосны. И еще раз, но уже в другую сторону. Солнце хлынуло красными лучами на обнажившуюся проплешину, и Изуку заметил, как мелькнул очередной лазурный диск, устремившийся к нему. Нельзя было попасться! У этих дисков был ограниченный радиус действия, и Изуку успел отскочить. — Кажется, я рассердил Ваше Величество, — с наигранным сожалением вздохнул Атсухиро, вдруг появляясь сидящим на поваленном дереве, и Изуку не стал ждать или приближаться. Ударил коротко и совсем не по королевски: просто пнул воздух, вкладывая в пинок всю магию. Атсухиро, явно не ожидавший такой подлости и принявший его за подготовку к выпаду, не успел увернуться. Его шляпа слетела, рыжий плащ остался клочьями на торчащих сучьях, а сам фокусник отлетел далеко в ельник, ломая ветки. Изуку едва поежился — в конце концов, ему еще не приходилось кого-то ранить своей магией. Но тут же поспешил отогнать это чувство. Не было времени жалеть врага. Голубая бусина в нагрудном кармане неприятно холодила сквозь ткань камизы, и Изуку бросился следом за Атсухиро. Но среди обломков веток его уже не было. — Ваше Величество! Мидория! — донесся голос Ииды откуда-то снизу по склону, и Изуку, не раздумывая, направился к нему. Если Атсухиро пришел за Бакуго, то Изуку должен вернуться к шатру как можно скорее. Если же ему нужен был сам Изуку, то он придет в любом случае. А пока только воспользоваться передышкой и выбрать более удобное место для боя. К счастью, возле шатра было тихо. Только Иида настороженно озирался, обнажив меч. — Ваше Величество! — с легким упреком и искренней заботой встретил он Изуку. — Почему вы ушли одни! — Охраняй нас! — без лишних объяснений бросил ему Изуку, наспех заглядывая в шатер. Убедившись, что Бакуго в порядке, он вернулся и спросил уже спокойнее. — Ты нашел хоть кого-нибудь? — Нет, Ваше Величество, — Иида повернулся боком, позволяя Изуку занять позицию спиной к спине с ним. Так их угол обзора был полным. — Алрийцев и их следов я не обнаружил. Магический отряд исчез. Лекарей и целителя тоже здесь нет. Вы должны разбудить Бакуго и призвать драконов. — Нет, — уверенно отозвался Изуку. — Драконами мы рисковать не будем. Кажется, сейчас против нас только один маг. Давай постараемся, иначе я не смогу смотреть Каччану в глаза. Он остановил армию, а мы не можем справиться с одним фокусником? Разве тебе не будет стыдно, Иида? Иида кивнул: — На кону честь Миодоссии. Я выложусь на полную, Ваше Величество. — Пожалуйста, не смешите меня, — раздался знакомый, но уже не такой стройный голос Атсухиро. Он остановился на опушке леса выше по склону, держась на безопасном расстоянии, чтобы магия Изуку не могла до него дотянуться. — О какой чести вы можете говорить, если ваш магический отряд не устоял перед одним единственным фокусником? Он открыл поясную сумку и вытащил целую горсть переливающихся на солнце голубых сфер. Изуку замер. Неужели? Движения Атсухиро были вымученными, ломаными, и Изуку понял, что его хорошо задело. На белой маске раскинулись глубокие трещины, и шарф на его шее был заляпан кровью. — Иида, — тихо прошептал Изуку так, чтобы Атсухиро их не услышал. — В этих бусинах люди. Это его магия. Он может заключить в них кого угодно и что угодно. Выглядит как сфера из воздуха. Постарайся не попасться. — Если мы ударим одновременно… — А вы попробуйте, — любезно предложил Атсухиро, неизвестно как поняв, о чем они разговаривали. — Если вам хватит совести, Ваше Величество. И подбросил всю горсть в воздух. Бусины сверкнули голубыми искрами и рассыпались по траве вокруг него. Атсухиро запустил ладони в сумку и подбросил еще одну горсть. А затем еще одну. Изуку с ужасом наблюдал за тем, как бусины подпрыгивали на упругом зеленом ковре и терялись в нем, сливаясь с изумрудным ворсом. — Проклятие! — процедил Иида сквозь зубы, крепче сжимая меч. — Как мы теперь к нему подойдем? — Здесь двести восемь человек, — театрально возвестил Атсухиро. — Двести восемь ваших магов. Я предлагаю вам сделку, Ваше Величество Изуку Мидория. Целых двести восемь магов в обмен на вас одного. Идемте со мной, и я не трону ни одного из них. — Ни за что! — закричал Иида. — Это не обсуждается! Атсухиро сделал вид, что задумался, поднес к маске руку и задумчиво постучал пальцем по подбородку: — Я могу добавить к сделке одного дракона. Как считаете, Ваше Величество, это будет равноценный обмен? Изуку стиснул зубы. Он прекрасно знал, что значил Киришима для Бакуго. Если сейчас они потеряют его… Боги, Изуку даже думать не хотел о последствиях. Нет, он не должен был им рисковать. Но если Атсухиро это тот самый маг, что создал над драконами купол, то Киришима не выберется сам. Его нужно было освободить и как можно скорее. — Иида, — Изуку опустил меч и спрятал его в ножны. — Убери оружие. — Ваше Величество! — Иида хотел было возмутиться, но Изуку жестом приказал молчать. — Как же?.. Изуку медленно двинулся вперед. У него не было никаких гарантий, что обмен будет честным. В конце концов, что мешало Атсухиро просто не выполнить свою часть сделки? Ведь как только он выпустит магов и Киришиму, он окажется один против всей этой силы. И вряд ли хоть кого-нибудь, включая даже патологически честного Ииду в этой ситуации удержит данное им слово. Атсухиро должен был это понимать. Но он пока не озвучил никаких дополнительных условий. Почему? Ждал согласия, чтобы продолжить переговоры? Не интересовался ими, потому что у него уже был другой план? Изуку остановился возле камня, дальше которого, как он видел, бусины не улетели. Подходить ближе было небезопасно — он рисковал раздавить кого-нибудь. Черные глазницы треснувшей маски смотрели на него насмешливо и безбоязненно. Изуку хотел бы обойтись без жертв. Насколько это было возможно здесь, на войне. «Это война, Деку. Здесь умирают». Изуку хотел бы, чтобы умерло как можно меньше. Но это будет отсрочка. Даби четко озвучил, что не остановится, пока не уничтожит все, что хранило величие имен Всемогущего и Энджи Тодороки. Изуку был лишь частью этого наследия. Лишь частью этого символа мира. Согласиться на обмен сейчас означало бы предать его. — Что скажете, Ваше Величество? — Атсухиро вынул из сумки еще несколько бусин и выразительно сжал их пальцами. Изуку мысленно попросил прощения у тех, кто был в них. Он хотел бы спасти всех. Но он уже понял, что так не получится. За грудиной раненным зверем взвыла боль, и вдруг смолкла, словно внутри захлопнули клетку. «Не сегодня, так завтра». Изуку собирался сделать так, чтобы сегодня умерло меньше. Магия, вдруг послушная и текучая, словно вода, забурлила вокруг него. — Иида! Собери всех! — Изуку надеялся, что он поймет. И резко поднял руки вверх, собирая волну магии. Атсухиро отступил на шаг, и что-то под его ногой звонко лопнуло битым стеклом. Изуку заставил себя не обращать внимания на этот звон. Волна шумела над головой. Опустить руки. Пусть несется вдоль земли, пусть растекается стремительным потоком. Остановить ее, когда она домчится до того черного куска гранита, где блестит самая дальняя бусина. И развернуться на месте, создавая завихрение потока. Рискованно: Изуку никогда еще не управлял магией так долго. Она была его ударным оружием. Или очень статичным, собранным в доспехи и не меняющим форму. Но выбора не было. А потому еще один поворот, еще одно завихрение, еще один виток спирали, по которой взлетают в воздух искристые сферы. Еще. Иида понял. Его магия скорости всегда была неподражаема: наспех сдернув с плеч свой синий плащ, он ловил в него бусины, двигаясь против потока. Ткань, сшитая из льна с примесью заговоренного хлопка, пропускала магию Изуку как воду. Как только в воздухе не осталось ни одной сферы, Изуку отпустил магию, оставив совсем немного на груди и плечах для защиты, выхватил меч и бросился к Атсухиро. Фокусник безжалостно раздавил бусины, освобождая руку, и встретил выпад Изуку своим клинком. Он был весьма умелым фехтовальщиком, и Изуку на мгновение даже растерялся, встретив кого-то, кто владел академическим стилем так же хорошо, как он и Тодороки. Выпад сверху, блок, еще выпад сверху и снова блок. Они оба двигались хорошо и свободно, и даже хромота Атсухиро не делала его более слабым противником. Изуку старался нападать быстрее и чаще, чтобы не дать ему воспользоваться магией, но возле него все равно раз за разом вспыхивали лазурные диски, которые ему удавалось рассечь, ударив сбоку. Он хорошо помнил рассказ Бакуго о том, что изнутри эти сферы было не пробить, и рассекал их под углом, пока они еще не успели раскрыться и схлопнуться. Бакуго! Изуку вдруг вспомнил, как сам проиграл ему, действуя по всем правилам фехтовального поединка, и резко сменил тактику. Не отвечать на выпады, уворачиваться и ждать, пока противник откроется. Бакуго тогда так делал не из трусости — он прекрасно видел, что стиль Изуку требует свободы движений, но обладает большей рубящей силой при прямом ударе. Принимать эти прямые удары, усиленные магией, было бы губительно и глупо. Бакуго использовал силу Изуку, чтобы изматывать его самого, а сам выжидал момент, когда его оружие было наиболее эффективно. И теперь Изуку делал то же самое — уходил от ударов, позволяя Атсухиро вкладывать в них всю силу, а потом атаковал сам, вынуждая его неловко защищаться. И это расшатывало концентрацию противника: если Атсухиро должен был одной рукой фехтовать, а другой использовать магию, то Изуку мог не отвлекаться. И его меч, и его магия сейчас били в одном направлении. Наверное, он мог бы ударить во всю силу, как в лесу, но он не был уверен, что сферы исчезнут, стоит погибнуть хозяину. Он слышал и о другом эффекте. А потому сражаться. Нападать. Заставлять отступать, шаг за шагом, все больше отбирая инициативу. Между лопаток пекло, чувство собственного тела исчезло. Осталось желание победы, магия вокруг, да рукоять меча в едва вспотевших ладонях. Наконец, Изуку выбил оружие из рук Атсухиро, толкнул магией и опрокинул на землю: — Выпусти их! — приказал он, не узнав собственного голоса. Изуку стоял над грудью распластавшегося фокусника, прижимая его к земле потоком магии, каким до этого поднял сферы, и внутри него клокотала ярость. Он занес меч для удара, целясь острием в левую часть маски. — Ну! — Ваше Величество!.. — воскликнул было Иида, но осекся. Изуку знал, что он хотел бы крикнуть. И запретил себе об этом думать. Двести восемь. Двести восемь магов. И Киришима. Жизнь врага не должна была стоить дороже. — Выпускай! — потребовал Изуку, крепче стискивая рукоять. Если не промахнуться, то он только расколет маску. Главное, чтобы Атсухиро поверил. Главное, чтобы он испугался. — Хорошо-хорошо, — сдавленно просипел фокусник. — Ваша взяла. И щелкнул пальцами. Изуку почувствовал, как сфера в кармане начала нагреваться, и поспешно выхватил ее и отбросил на траву. Он уже видел, что так просто они не разбивались — ведь даже те, что ударились о камни, когда Атсухиро разбросал их, остались целыми. Но сейчас Изуку забыл как дышать: брошенная им сфера стремительно увеличивалась в размерах, но изнутри была темно-красной. Еще мгновение, и стало видно, как по ее стенкам внутри обильно стекала кровь.

***

— Берегись! Киришима оттолкнул Деку крылом, чувствуя, что не может уступить противнику ни чешуйки пространства. Это голубое свечение казалось чем-то знакомым, и он инстинктивно знал, что его нужно избегать. Деку отлетел в сторону, и сияние скрыло его от глаз Киришимы. — Ха, неплохо! — зло рассмеялся нападавший, хищно облизываясь. — Такая скорость! Скорость как скорость. Киришима отдыхал, прогуливаясь выше по склону после обеда и намереваясь проведать остальных драконов, улетевших на соседний хребет, и примчался обратно, заслышав тревожное, почти испуганное «эй!» харсайым. Примчался вовремя: удар был сильный, даже руки немного заболели, вынужденные удерживать невероятно тяжелый меч нападающего. Такой бы и Бакуго не отбил, не то что харсайым. Киришима недовольно щелкнул зубами: голубое сияние затвердело вокруг них, отсекая от всего остального мира. Словно тонкий пласт горного льда, оно холодило ноги, но было невероятно крепким — удар крылом ничего ему не сделал. Наконец, Киришиме удалось оттолкнуть противника, и тот отступил на несколько шагов, крутя в руке широкий меч. Где он такой только взял? Шириной почти в человеческое туловище, из черного металла с тонкой кромкой белесого лезвия, меч пах неприятно. — Служение богу Хору требует знать твое имя, — мужчина пригладил свои короткие светлые волосы. — Я — Имасуджи. Я пришел забрать твою жизнь во славу Хора! Киришима пожал плечами и убрал крылья, не опуская мечей: — Моя жизнь мне не принадлежит. Так что отдать не могу. Имасуджи усмехнулся с предвкушением и снова бросился в бой. Нет, его мощь была нечеловеческой. Уж Киришима сражался не с одним десятком, чтобы мгновенно определить в нем могучего противника. Дрожь и боль от ударов, которые он блокировал, разбегались по телу сквозь рукоять и сотрясали до кишок. Сильный. Впрочем, он был шире, намного шире и крупнее. Киришима отскочил в сторону, напал сбоку. Клинки полоснули Имасуджи поперек ведущей правой руки, рассекая плоть до кости. И еще раз, уже по спине, не защищенной никаким доспехом. На следующем шаге Киришима, привычно развернув мечи, раскромсал ногу Имасуджи и отступил, готовясь к следующей атаке. Имасуджи выпрямился, обернулся: — И все? Раны мгновенно затянулись. Киришима чуть наклонил голову, возвращая себе доброжелательную улыбку: — А что, еще надо? Теперь понятно, почему на этом жреце не было ничего, кроме штанов и рубахи. Ему ничего и не нужно было. Киришима чуть согнул колени, готовясь двигаться быстро. В человеческом облике пока что это было его единственным преимуществом. Они схлестнулись снова. И снова. Имасуджи все же был медленнее, но толку с этого было мало. Его можно было кромсать сколько угодно, мясо и кожа тут же нарастали и он был как новенький. Места в сфере было катастрофически мало: десять шагов в одну сторону и еще десять в другую — не развернуться. Можно было, конечно, попробовать превратиться, но Киришима не собирался перекидываться при такой угрозе под брюхом. В очередной раз широкий меч взвился над его головой, и Киришима скрестил клинки, ловя его в перекрестье. Раздался громкий хруст, и лезвие ударило с размаху по плечу, пронзая болью до колена. Киришима рванулся назад, одновременно рубанув Имасуджи по запястью. Хань свидетель, это было близко! Хорошо еще, что Киришима никогда не шел в бой, не нарастив чешуи под кожей. Был бы без — остался бы и без руки, и без части туловища. Но дело было плохо — пропустишь такой удар в шею или живот и даже чешуя не убережет. Видимо, эти мысли проступили на его лице, потому что Имасуджи, мгновенно залечив свою рану, рассмеялся: — Как-то тихо ты. Что, птичка, споешь мне? Или драконы не поют? Киришима наклонил голову к плечу в недоумении. С тех пор, как он был с Бакуго, ему было позволено все, что не мешало самому Бакуго. А потому «скотина», «сволочь» или, на худой конец, сдавленные проклятия были самыми лестными комплиментами в адрес его проделок. Но «птичка»… Такого оскорбления Киришима давно не получал. Он бросил сломавшийся от предыдущего удара меч на землю, крутанул второй в руке, предлагая перейти от слов к делу. Улыбка на губах ощущалась привычно, хотя зубы уже чесались от нетерпения. Насмешливо фыркнув, он бросился в бой. Киришима давно не встречал такого противника. Место, где они сражались, тоже было против него. А за ледяной стеной осталась в одиночестве харсайым. Киришима подметил неестественную, мертвую тишину лагеря еще когда только схлестнулся с Имасуджи. Нужно было быстрее разобраться здесь и выбраться наружу. Еще, не дай Хань, что случится с Мидорией. Бакуго же с него шкуру спустит! Да, давно не было так интересно. Выносливость Имасуджи напрягала. Сколько уже ударов он пропустил? Сколько крови натекло на ледяной пол? Нет, раз за разом он восстанавливался, раз за разом заносил свой огромный меч, и Киришима содрогался от удара, отбивая его своим клинком. Пока тот, наконец, не сломался. — Превращайся, птичка, — мечтательно предложил Имасуджи, смахивая кровь с оцарапанной осколком металла скулы. — В моей коллекции нет дракона. Я съем твое сердце, а голову преподнесу князю. Драконья будет смотреться лучше. — Ты забыл про подношение богу, — усмехнулся Киришима, стараясь встать на скользком полу поустойчивее. — Или Хору достаточно потрохов? Так себе божок, если он принимает такие жертвы. Шея Имасуджи побагровела от этих слов, и он с ревом бросился в атаку. Ладно, Киришима был готов признать, что годы рядом с людьми не сделали его красноречие уместным. Хотя, может, дело было в Бакуго, ведь Киришима, общаясь по большей части с ним, невольно копировал его манеру. От полного соответствия спасал Шинсо со своей учтивой речью, но последнее время его было слишком мало в окружении Киришимы. Уворачиваться нельзя было вечно. Лезвие поймало его уже на излете, перерезав сухожилия под коленом, и Киришима неловко покатился ледяному полу, густо перепачкавшись кровью. — Значит, не такой уж ты и прочный, — удовлетворенно протянул Имасуджи. — Я знал, что где-то должны быть слабые места. Но ты такая изворотливая ящерица, что я даже устал за тобой бегать. Киришима едва успел откатиться в сторону, уворачиваясь от следующего удара. Теперь его подвижности пришел конец, и нужно было срочно менять стратегию. Но вариантов оставалось совсем мало. И все же одно дело раны в человеческом обличии — неприятные, болезненные, но излечиваемые одним превращением, и совсем другое — полученные в истинном облике или, еще хуже, в момент перехода. Такие за мгновение не затянутся, их придется лечить, а времени в этом походе совсем не было. Неизвестно еще, с какими новыми неприятностями нагрянут алрийцы. Прошло немного времени, и их неравный бой закончился. Имасуджи расслабленно сел напротив Киришимы и довольно протер лезвие меча оторванным куском рубахи: — Ну что, птичка, все еще не думаешь трансформироваться? Киришима выплюнул подкатившие от рассеченного желудка кровь и желчь и усмехнулся: — Места тут маловато, — теперь во рту невыносимо горчило, и боль, паршивая и настойчивая, мешала думать. Имасуджи понимающе кивнул: — Подождем тогда. А пока, — он провел тканью по металлу еще раз, — посмотрим, что еще от тебя получится отрезать. Теперь-то ты начнешь петь, а? Ты же не можешь не чувствовать, верно? До Киришимы запоздало докатилось осознание, что его противник понимал под «петь». И нет, такого удовольствия он доставлять врагу не собирался. Еще чего. Идея подождать, пока исчезнет ледяная стена, была бы прекрасной, будь понятно, через сколько Киришима окажется на свободе. Такими темпами эта сволочь со своим мечом и до сердца доберется, а там уже и перекинуться не поможет. Киришима еще раз сплюнул кровь. Видимо, все-таки придется так. Имасуджи поднялся, сложив меч себе на плечо, сделал шаг вперед. Пусть подходит. Киришима наклонил лицо к гладкому, мокрому полу. Из-за тяжелого, металлического запаха собственных внутренностей различить хоть что-то еще было невозможно. Ладно, ему хватит и слуха. Еще шаг. Ногти на руках заострились. Отчетливо заныли костяшки. Болью загудела челюсть, удлиняясь. Но тяжелее всего было то, как горячо и вязко стало за грудиной. Великий Хань! Человеческий облик уж точно был для такого не предназначен. Имасуджи подошел совсем близко, и Киришима увидел носки его кожаных сапогов под самым своим носом: — Поиграем? Он не успел замахнуться. Знакомый импульс прокатился по позвоночнику к ногам, располосованные связки схлопнулись воедино, и Киришима одним движением бросился вверх, уворачиваясь от такого прямого, уже расслабленного взмаха меча. Когти упоительно врывались в плоть, и, когда в пасть хлынула горячая кровь из прокушенной яремной вены, по телу Киришимы пронеслась сладкая судорога. Но этого было мало — он уже видел, как легко и быстро восстанавливался его противник. А потому не останавливаться: полосовать и рвать когтями, выдирать куски плоти и, добравшись до той глубины, где уже не чувствовалось потока магии, жечь огнем. Огонь, правда, ранил — человеческая глотка не была предназначена его изрыгать, но что уж тут было поделать. Имасуджи орал, пытаясь стащить Киришиму с себя, и, боги свидетели, Киришима был рад, что не стал разворачивать крылья, иначе Имасуджи наверняка бы ему их оторвал. А пока его грубые пальцы, больше похожие на крючья, бесполезно соскальзывали с укрепленных чешуей боков. До располосованного брюха он теперь не мог дотянуться, и Киришима, вцепившийся в него всеми двадцатью когтями, дрался самозабвенно, раскидывая клочья все нарастающей плоти в разные стороны. Наконец, под когтями хрустнула грудина, и Киришима поспешно прильнул мордой к ране, выливая пламя. Имасуджи вцепился в его шею, но было поздно. Его руки вдруг потеряли силу, он рухнул и трепыхался еще некоторое время, пока сполохи огня вырывались из пасти Киришимы. А потом, наконец, затих и перестал двигаться. Киришима приподнялся над бездыханным телом, любуясь развороченной грудной клеткой, обуглившейся изнутри: — Хорошо пел. Жаль, что мало. Вокруг потеплело. Киришима посмотрел на лед — стена стремительно истончалась, становилась прозрачной, и за пеленой кровавых капель и ошметков мяса он мог различить темные очертания гор. — Киришима! О, харсайым была жива. Уже отличная новость. Стена исчезла, и он действительно увидел Мидорию, бежавшего к нему со всех ног. За его взъерошенными волосами знакомо мелькнула лазурь. — Пригнись! — крикнул Киришима, хватаясь за обломок своего меча, валявшегося возле головы мертвого Имасуджи.

***

Изуку не успел понять, что произошло. Вот вроде он увидел Киришиму, всего в крови и на грани превращения, метнулся к нему и тут же получил странный приказ. Пригнулся скорей рефлекторно, чем осознанно, и кусок железа просвистел над его головой. Позади раздался сдавленный хрип, и, обернувшись, Изуку увидел Атсухиро, схватившегося за пробитое горло. Вот он снова рухнул на колени, булькнул кровью и свалился замертво. Над Изуку хлопнули жесткие крылья. Он проследил взглядом за тем, как громадный красный дракон взметнулся вверх, в небо, перекувыркиваясь в воздухе, словно отряхиваясь. Иида уже был занят толпой магов, наконец, вырвавшихся из плена, и вроде бы на первый взгляд все были невредимы. Изуку вдруг почувствовал, как слабость пробирается в плечи и колени. Раздался новый хлопок, и Киришима, ловко приземлившись на ноги, остановился возле Изуку. Весь в крови, но с привычной улыбкой, он высморкался, прочищая нос, и принюхался: — Все в порядке, харсайым? — Изуку с облегчением кивнул, не разглядев на нем никаких ран. — Никогда не поворачивайся к живому врагу спиной. Сначала убей, потом оглядывайся. Его голос был так прост и благожелателен, что Изуку не сразу понял, о чем он говорил. Но осознав, почему-то не испытал ни стыда, ни разочарования: — Запомню. Как ты? Ванну? — предложил он, памятуя день, когда они вернулись с вылета на Вириенну. — Не, — Киришима довольно потянулся, — я в порядке. Просто… — Просто облить водой? — рассмеялся Изуку. Он вдруг почувствовал, что все осталось позади, и теперь его сердце смешно и радостно подпрыгивало в груди, требуя выплеснуть накопившиеся эмоции. Киришима оглядел себя, поскреб пальцем подсыхавшую кровь на запястье: — Кажется, придется, — и тоже засмеялся, почти закрыв глаза, но сверкая красной радужкой из-под коротких черных ресниц. Сиреневые сумерки застали их перед шатром. Киришима голышом сидел на расстеленном тускысе, отмытый от следов битвы, и Изуку гребнем пытался вычесать лазурное стекло из его колючих волос. — А ты ведь совсем девственник, харсайым, — задумчиво протянул Киришима, глядя куда-то в звезды. — А? — Изуку подавился всеми имевшимися у него в запасе словами. Он предполагал, что у Бакуго от Киришимы секретов не было, но одно дело предполагать, а другое — получить вот такое откровенное тому подтверждение. — Ты ведь ни разу не убивал врага, да? — Киришима откинул голову ему на колени, уставившись в глаза долгим взглядом, в котором Изуку не мог различить ничего человеческого. — Ни разу не видел, как блеск пропадает из его глаз, когда останавливается сердце? Изуку проглотил ком в горле прежде, чем ответить: — Нет. — Тебе нужно попробовать, — Киришима обнажил зубы в улыбке, и его глаза обрели драконий желтый оттенок. — Ты перестанешь сомневаться. — Я… не думаю, что хочу этого, — тихо признался Изуку. — Сегодня был отличный шанс, — зевнул Киришима. — Хотя, может, и к лучшему, что этого не случилось. Представляешь, что бы мы сказали Бакуго? «Прости, Кацуки, твоя харсайым случайно потеряла невинность, пока ты спал!» И рассмеялся. Рассмеялся и Изуку. Ему почему-то не было противно от этого грубоватого юмора — Киришима не хотел его обидеть, просто шутил, как умел, заразительно теплый и солнечный. Сам Изуку хотел бы волноваться, переживать, но расслабленное присутствие Киришимы не позволяло ему испытывать эти эмоции. Иида был занят наведением порядка, целители пострадавшими, а те маги, что были в лучшей форме, занялись прочесыванием окрестностей. Умчался гонец вниз в долину, чтобы призвать подкрепление и выставить дополнительные караулы. Можно было бы беспокоиться, вдруг враг близко, но Киришима верно рассудил, что будь оно так, их бой бы не закончился. А пока у них было время на передышку и было глупо тратить его на ожидание неизвестного. — В смысле? — раздался недовольный голос Бакуго, от которого и Изуку, и Киришима невольно вздрогнули и вскочили на ноги. Бакуго стоял у входа в шатер, помятый и невыспавшийся, и левая рука его до сих пор плетью висела вдоль тела, но Изуку сразу заметил, что синяки под глазами исчезли, а темные разводы, доходившие до знака рода на плече посветлели, и теперь едва заходили за локоть. Изуку и Киришима переглянулись: ситуация была опасной, но глупой. Судя по недоуменно-настороженному взгляду, Бакуго услышал только последнюю фразу. — Эй, — Бакуго нахмурился, требуя ответа, и Изуку вдруг поймал себя на том, что ему не страшно, а радостно. И не было никакой причины сдерживаться. Лечение помогло, а буря миновала. О чем еще нужно было сейчас беспокоиться? — Каччан, — Изуку улыбнулся, легко и искренне, — ты выглядишь намного лучше, чем утром. Он подошел, все еще держа в руках влажный гребень, и легко поцеловал Бакуго в щеку: — Сейчас подадут ужин. Нам нужно столько тебе рассказать. Бакуго смерил его недоверчивым взглядом, бросил такой же на Киришиму, и тот кивнул, так же бессовестно светясь от счастья. Изуку почувствовал грубые пальцы Бакуго на своей шее и послушно подставился под собственнический поцелуй. От губ Бакуго пахло отваром курмина, оставленным у постели, и у Изуку невольно потеплело в груди. Курмин мало помогал до этого, но целитель и лекари настаивали на необходимости, и Бакуго позволял Изуку уговорить его их слушаться. — Только мой, понял? — требовательно произнес Бакуго, не отпуская Изуку из крепкой хватки, и Изуку только обнял его, крепче прижимаясь к его обнаженному торсу: — Конечно. Только твой. — Разожги очаг, — Бакуго почему-то больше нравилось, когда это неумело делал Изуку, чем его слуги, и перевел взгляд на Киришиму. — Во что ты опять ввязался, скотина? Киришима добродушно пожал плечами, и Бакуго не сдержал довольной ухмылки. Он отступил на шаг, поднимая полог шатра в молчаливом приглашении. Киришима тряхнул чистыми волосами и рванул внутрь. Изуку выдохнул с облегчением. Меньше всего на свете ему хотелось видеть их разлад. И теперь, глядя, как они снова валяются на подушках рядом с горячим кругом очага, Изуку испытывал странное чувство умиротворения. Принесли ужин, заранее расставленный в изящной посуде на низком столике с резными ножками, и вечер из просто хорошего стал сытным. Изуку сам не ожидал, что так накинется на еду. Киришима, растянувшийся поперек коленей Бакуго, хрустел запеченной бараниной, не утруждаясь тем, чтобы отделить кости от мяса. Изуку не мог оторваться от вареного риса и сыра, одновременно запихивая в рот куски вареной грудинки. Бакуго, видимо, пока не испытывавший аппетита, наблюдал за ними с каким-то неуловимым умилением: — Что вы тут без меня делали? — усмехнулся он, сначала потрепав Киришиму по волосам, а потом и уложив голову на плечо Изуку. — Как с побоища, Уухэль вас дери. Изуку с Киришимой промычали что-то нечленораздельное, обещая рассказать сразу, как насытятся, и Бакуго только фыркнул: — Жуйте уже молча. И дайте сюда яблоко. Киришима протянул руку к блюду с порезанными фруктами, столкнулся с пальцами Изуку, а потом одновременно с ним обернулся на Бакуго: — Ябломкхо? — переспросили они в один голос, таки распихав пищу за щеки. Изуку был уверен, что Каччан будет игнорировать миодосские лакомства, Киришима, видимо, тоже. — Да, — лениво нахмурился Бакуго. — Вы чего оба меня сегодня бесите? Откуда-то Изуку знал, что ничего по-настоящему злого за этим ворчанием не было. Каччан снова хотел спать, и нужно было скорее перестать испытывать его терпение. А потому все, что угодно и без лишних вопросов. Он действительно уснул в скором времени, устроив голову на коленях Изуку и слушая их совместный рассказ о вечерних приключениях, изредка отпуская саркастичные замечания. Киришима помог потом переложить Бакуго на постель, а сам остался спать здесь же, у очага, и Изуку, засыпая возле теплого бока Каччана, чувствовал себя уютно и безопасно. И наконец-то достойно.