После восстановления русла магии Бакуго стремительно пошел на поправку. Наконец начали действовать компрессы и снадобья, и Изуку вздохнул с облегчением. Их вечера перестали быть тревожными. Закончив с делами, поужинав и, наконец, забравшись под легкое шаршаровое одеяло — ночью в горах все равно было прохладно — они устраивались поближе друг к другу. Бакуго закрывал глаза, отдавая травмированную левую в руки Изуку, и тот гладил и массировал ослабевшие за пару недель бездействия мышцы. Иногда он призывал магию, чтобы убедиться, что все в порядке, и не скрывал радостной улыбки, обнаружив искристый, ровный поток.
Казалось, что-то сломалось между ними. Что-то нерушимое, высокое и крепкое как каменная стена вдруг истончилось, c каждым днем становясь все прозрачнее и невесомее, и Изуку вдруг обнаружил, что ему куда уютнее засыпать, уткнувшись носом в плечо Бакуго и ощущая его ровное дыхание в своих волосах. Равно как и просыпаться прижатым к льняным простыням его весом, потягиваться и постепенно выбираться из объятий, чтобы через мгновение оказаться вновь пойманным.
— Каччан, но ведь уже трубят подъем, — улыбнулся Изуку, не вырываясь и позволяя снова уложить себя на подушку. — Какой пример мы подаем нашей армии?
— Я спущусь сегодня к Зарну, — пробормотал Бакуго в шею Изуку. — А ты устрой смотр магам. Меня до сих пор бесит мысль, что они попались этому сраному фокуснику.
Изуку ласково провел пальцами по волосам Бакуго, а затем и запястью левой руки, на котором почти не осталось следов травмы:
— Конечно, Каччан. Я не дам им спуску.
В тот вечер Бакуго весьма спокойно уснул под рассказ Киришимы и Изуку, но вот на следующий день всем пришлось несладко. В голове Бакуго просто не укладывалось, как двести с лишним боевых магов могли попасться на одну несчастную уловку. «Безрукие ублюдки» было, наверное, самым приличным его ругательством, и Изуку, привыкший защищать от его нападок все миодосское, не нашелся с возражениями. Он не дал Ииде возможности противоречить Бакуго. Покорно принял его злость в шатре, поддержал на людях. Царящее затишье было решено использовать для тренировок. И если раньше магический отряд пользовался определенной неприкосновенностью, потому что считалось, что им нужно копить силы для битвы, то теперь их гоняли не хуже, чем гонял до этого пехоту и лучников Киришима. Изуку лично включился в их тренировки. На вопрос Ииды «но зачем, Ваше Величество?», у него не было ответа. Так было нужно. Тем более, что Бакуго был не против.
После того дня многое переменилось. Каждый день гонцы доставляли тревожные письма от полководцев. Не о том, как близко алрийцы. О том, как они далеко. Как медлит Даби, как редкие отряды авангарда прочесывают брошенные земли Миодоссии до Лойя, но тут же поворачивают обратно. Хэгшины через одного предлагали напасть. Гран Торино писал о необходимости выжидать. Шото, закончивший с эвакуацией, обещал вскорости приехать в Сантийские горы. Изуку очень ждал его, чтобы посоветоваться. Ему нужно было услышать и его мнение о сложившейся ситуации. С одной стороны, было правильнее не начинать конфликт самим. Но конфликт уже случился, и у Изуку сердце кровью обливалось, когда ему доставляли отчет за отчетом. Пшеницы в этом году они соберут на треть меньше ожидаемого. Ржи — в половину. На юге в Энь Ю снова повысились цены на специи. Мама писала письма о невозможности накормить на ежегодном пиру всех гостей мороженым — приказ Изуку уменьшить расходы на увеселения в пользу армии не позволял заказать достаточное количество ванили. И Изуку, разумом понимавший необходимость провести решающее сражение в выгодных для них условиях, сердцем не мог смириться с необходимостью зависеть от ослабленного, практически разбитого врага.
— Каччан, — Изуку дождался, пока Бакуго поднимет на него взгляд еще заспанных, узких глаз. — Мы ведь победим Алрию?
Бакуго надменно усмехнулся левой стороной лица:
— Ты сомневаешься, Деку?
Изуку медленно и глубоко вдохнул воздух:
— Нет. Я в нетерпении.
Бакуго только фыркнул под нос, а потом сел на постели:
— Готовься, — он поднял левую руку, сжал пальцы в кулак, но Изуку видел, что она еще плохо его слушалась. — Мы не оставим им и шанса.
Изуку кивнул, а потом осторожно взял еще желтое от синяков под кожей запястье Бакуго в ладонь и прижался к нему щекой. Эта передышка была кстати. Сейчас им нужно было оправиться от предыдущей битвы и не повторить ее ошибок. А потому сейчас стояли усиленные караулы, а маги каждый вечер едва не падали в свои походные постели от усталости. Изуку не мог позволить альянсу полностью полагаться только на драконов и Бакуго. Он хотел быть уверен, что если у алрийцев и найдется оружие против них, то армия Изуку сможет быть не обузой, а поддержкой в сражении.
И сегодня, когда на очередной изматывающей тренировке ломались в щепки вековые ели, Изуку не чувствовал ничего, кроме тяжелого, острого желания ощущать себя лучшим по итогу магического поединка. Было бы ложью сказать, что он не любил это чувство победы, но впервые остро и явно он ощутил его после слов Киришимы. «Тебе нужно попробовать. Ты перестанешь сомневаться». Это было варварством — желать увидеть, как погибает твой враг на поле боя. Но Изуку чуть ли не впервые почувствовал, что желание выйти победителем из схватки было чем-то, бьющимся в его венах наравне с кровью и пульсом.
Однако после второго поединка магия стала утекать из рук Изуку. Это было неуловимо и странно. Вроде бы она присутствовала, призывалась, но не слушалась, и точечные, изящные приемы ей было не осуществить. Хотя Изуку был уверен, что за последнюю неделю, когда ему пришлось научиться пользоваться магией на расстоянии меньше пяди, его контроль стал намного лучше. Извинившись перед противником и отпустив его тренироваться с Иидой, Изуку отошел в сторону, принял из рук оруженосца серебряную флягу с водой. Жажда мучила невероятно. Хотя, возможно, дело было в солнце. Оно сегодня было особенно жарким. Отцвели яблони, начала сбрасывать медовые лепестки акация. Наступало лето.
В следующем поединке магия была такой же непослушной. Она приходила в руки Изуку скользкими клочьями, пульсировала на кончиках пальцев и требовала выхода каждый раз, когда он пытался призвать ее к порядку. И только когда солнце перевалило за середину и походные повара протрубили обед, Изуку почувствовал неприятную боль внизу живота. Мысленно послав всем богам все молитвы, которые он помнил, Изуку направился в шатер.
Симптомы были просты и однозначны, да и времени прошло больше трех недель — начиналась течка. Как же невовремя! Хотя, разве это могло быть вовремя? Изуку устало сел на изящный стул с подушечкой, вытянув ноги. Слабость в подколенных связках и тепло между бедер ощущались тошнотворно. Уже второй раз это паршивое состояние накатывало слишком быстро.
Расшитый красивыми золотистыми узорами мешочек лежал на краю столика, и Изуку, в очередной раз взявшего его в руки, тянуло скорее развязать шнурок. Слуга, которого он позвал несколько минут назад, учтиво ждал у входа, не смея торопить Его Величество.
— Кипятку и заварный чайник? — понимающе предположил он через некоторое время.
— Нет, — Изуку бросил мешочек с травами обратно на стол. — Найди Бакуго. Скажи, харсайым желает его видеть.
Слуга чуть поморщился на дэньмитском титуле, но беспрекословно поклонился и исчез. Изуку глубоко вздохнул и принялся расстегивать округлые пуговицы камизы. Когда он возвращался в шатер, Бакуго еще не было в лагере. Он еще не прилетел обратно с Зарна. А значит, у Изуку было немного времени.
Походная купель и уборная, тщательное омовение, строгий приказ слугам не появляться в шатре до утра. Сердце билось как бешеное, отчего изнутри заболели ребра. Изуку забрался в постель и принялся ждать.
Бакуго появился к закату.
— А ты не оборзел, Деку? — насмешливо бросил он, войдя в шатер. — Желаешь меня видеть значит?
А потом вдруг осекся, найдя Изуку взглядом. Изуку сидел, подтянув колени к груди и укрыв их одеялом, уставившись в одну точку. В очаге чуть слышно потрескивал огонь, а в воздухе повис тонкий запах интимной влаги. Изуку и сам его чувствовал. Такой чужой его телу, он набатом бил в нос и от него хотелось избавиться, но после купели он наоборот ощущался сильнее и ярче, не забитый ни запахом пота, ни крахмалом воротника.
Бакуго скинул свой красный плащ и в мгновение очутился рядом с Изуку на кровати. Его глаза напряженно блеснули совсем близко, а рука скользнула под одеяло, проверяя догадку. Изуку заставил себя остаться неподвижным, когда его жесткие пальцы прошлись между ягодиц, собирая смазку.
— Я не мог сказать как-то еще, — тихо ответил Изуку, поняв, что формулировка могла показаться Бакуго слишком повелительной или вызывающей.
Волнение захватило изнутри, и дышать стало тяжело. Бакуго поймал его подбородок, заставляя поднять голову и заглянул в глаза:
— Если моя харсайым желает, то как я могу отказать? — усмехнулся он, наклоняясь для поцелуя.
Изуку не сопротивлялся. Он просто должен был поступить честно. Так как обещал месяц назад. В большинстве своем прикосновения Бакуго были уже привычны и порой даже приятны. Конечно, во время соития все будет иначе — Изуку был в роли женщины, а женщины не получали никакого удовольствия от подобного. Но он мог бы перетерпеть. Губы Бакуго оставили несколько влажных прикосновений на его щеке, прошлись по челюсти и вниз по шее. Терпкий запах его кожи рвал легкие в клочья. Изуку медленно закрыл глаза. Будь, что будет. Но, наверное, он мог попросить не затягивать. Быстрее начнется — быстрее закончится.
— Тогда… — в горле предательски пересохло. — Давай не будем тратить время на прелюдии, пожалуйста?
Бакуго на мгновение замер, все еще касаясь горячим дыханием груди Изуку, а потом выпрямился, склонив голову к плечу, и под его изучающе-требовательным взглядом было не по себе.
— Разворачивайся, — согласно кивнул он.
Наверное, так было лучше. Так не было видно нахлынувшего на щеки Изуку румянца, вымученной гримасы терпения, которая так настойчиво просилась на лицо. Но как же по животному грязно и пошло теперь они были! Изуку старался не думать. Может, если закрыть глаза, то станет проще. Пусть под кожей жарко, пусть потеет между пальцами, а бедра сводит такой гадкой, такой омерзительной судорогой каждый раз, когда Бакуго прижимается к ним пахом. Но Бакуго почему-то все равно было слишком много. Словно ему было наплевать на просьбу: его поцелуи теперь крыли плечи Изуку шелковым палантином, а пальцы бесстыдно скользили по груди и животу. От этих прикосновений внутри зажигались огни и разлетались по телу ядовитыми светлячками. Изуку задыхался. Течка брала свое — слабость внутри требовала уступать. Уступать каждому направляющему движению, уступать настойчивым прикосновениям, подсказывающим положение ног и поясницы. Боги, почему с ним?! Почему эта унизительная беспомощность должна была происходить именно с Изуку?
Ладонь Бакуго вдруг исчезла с его живота и вернулась уже влажной от слюны к возбужденному члену. Изуку дернулся, надеясь избежать контакта, не смог, и шаткий стон сорвался с губ против его воли.
— Не надо, — слишком пошло, слишком недостойно. — Каччан, пожалуйста… — в следующий миг зубы Бакуго вонзились в загривок, наверняка, прокусив кожу до крови, и Изуку болезненно зашипел. — За что?!
— Вот на это я хочу слышать твое «нет», — больше в тоне Бакуго не было и тени игривости. — Когда тебе нравится, ты должен говорить «да».
С этими словами его ладонь снова сжала член Изуку и ритмично двинулась от головки вниз, обнажая ее и лаская на следующем движении. Изуку зажмурился, потеряв дыхание. Хорошо. Как же гадко хорошо было от этих прикосновений. Боги, что они только делали!
— Ну, — большой палец Бакуго лег на уздечку члена Изуку, разбивая внутренние барьеры.
— Это стыдно! — огрызнулся Изуку, чувствуя, как предательски срывается голос.
— Ты не об этом сейчас должен думать, — жестко произнес Бакуго, продолжая ласкать его рукой. — Да или нет.
— Да! — с этим простым словом мир потерял опору и рухнул в безвольный дрейф по волнам похоти.
Изуку мог сколько угодно твердить себе, что его поведение недостойно ни правителя, ни мужчины, но его телу было все равно. Оно плавилось, разбивалось и всячески требовало продолжения. Искры, судороги, горячие струны вдоль позвоночника — меньшее, что сейчас мог бы осознать Изуку. Все это стекалось к крестцу, благодарно вспыхивало под выглаживающими от лопаток до ягодиц ладонями Бакуго, и Изуку ненавидел свой голос, рвущийся сквозь стиснутые зубы. Его «да» было отчаянным, сдавленным, но Бакуго все равно его слышал. Поцелуи в шею, дразнящие прикосновения к соскам, властно ведущая к удовольствию ладонь на члене — Изуку не мог противостоять этому. И его голос, пошло вздрагивающий, раздавался в шатре все громче, отчего тошнотворная волна стыда подкатывала к горлу.
Ласк было слишком много — смазка густыми каплями стекала по бедрам, и Изуку не сдержал возмущенного восклика, когда Бакуго потерся носом и губами меж его ягодиц.
— Ты сводишь меня с ума, Деку, — громко выдохнул он, одновременно проводя подушечками пальцев по подрагивающему кольцу мышц. — Что же ты, блядь, такое…
Изуку и сам хотел бы знать. А пока он просто ненавидел себя за податливость, с которой мышцы его ануса уступали загрубевшим пальцам Бакуго. Боль, легкая и почти незаметная, не могла перебороть желания, с которым он выгибался в пояснице навстречу этим сомнительным ласкам. Осторожным, медленным. Боги, почему Изуку никак не мог с собой справиться? Почему не мог сделать вид хотя бы перед самим собой, что он хотел бы прекратить? Почему это проклятое «да» так хорошо прокатывалось по языку? Спасибо еще, что он мог скулить его тихо.
— Так, — Бакуго мокро поцеловал Изуку между лопаток. — Сейчас. Помнишь, да или нет, ага?
Его голос был глухим, загнанным, и Изуку кожей чувствовал в нем нетерпение, мощной волной прокатывающееся по его позвонкам. Изуку не нашел ничего лучше, чем кивнуть, одновременно стискивая в пальцах уже порядком измятую льняную простынь. Сейчас должно стать так, как и должно было быть. Так, чтобы потом при случайных расспросах уклончиво молчать, делая вид, что ничего такого не произошло.
Пальцы Бакуго скользнули глубже, и боль, уже осязаемая и унизительная, пронзила тело. Изуку попытался перетерпеть, но на второе движение, исследовавшее его изнутри, все же зашипел.
— Да что за хрень, — пробормотал Бакуго, снова упершийся пальцами в эластичную преграду.
— До первого соития омеги как женщины, — задохнувшись от стыда, подсказал Изуку. — Поэтому…
В следующий миг он уже лежал на спине, а Бакуго смотрел на него расширившимися глазами, в которых горело искреннее изумление:
— Серьезно?
Если бы Изуку мог провалиться сквозь землю, он бы уже это сделал. Впрочем, чего он ждал от варварского племени, если сам в библиотеках-то едва нашел хоть что-то?
— Да, — слова на языке стали вязкими и непроизносимыми. — Это как у птиц…
— Отлично! — Бакуго не дослушал, лизнул его в губы, а затем углубил поцелуй. — Расслабься.
Он спешно сгреб подушки, подложил их под поясницу Изуку и прошелся быстрыми, кусающими поцелуями от шеи к тазовым косточкам. Его руки поймали Изуку под коленями, чуть разводя в стороны и прижимая к груди. Изуку не выдержал, зажмурился. Он не хотел этого видеть.
Гладкая головка члена Бакуго легко скользнула в кольцо мышц, тут же отозвавшееся благодарным возбуждением. Сейчас. Но нет, поступательные движения оставались короткими, совсем не проникающими, и Изуку почувствовал, как под веками загораются звезды. Его тело требовало продолжения. Требовало еще. И Изуку не мог никак с этим бороться. Боги, за что? Изуку хотелось злиться на Бакуго — ведь можно же было не превращать это презренное действие в такую пытку желанием? Он ведь даже попросил!
Внутри все пульсировало и жаждало контакта. Изуку облизнул пересохшие от коротких «да» губы. Скорее, это должно было произойти скорее.
— Дыши, — коротко приказал Бакуго и, стоило Изуку схватить порцию воздуха, размашисто толкнулся бедрами.
Короткая, разрывающая изнутри боль прокатилась по тазовым косточкам и бедрам, и Изуку только успел стиснуть зубы, сдерживая крик. Он буквально чувствовал, как внутри стало влажно и горячо, и был бессилен скрыть вдруг мокрые уголки глаз.
— Охин сайн, — взгляд Бакуго был восхищенным и любующимся.
Изуку знал, что это значило. На миодосском ближайшим было что-то вроде «умница» или «молодец», и эта внезапная похвала пустила огонь по его венам. Это было неправильно и бессмысленно, но сопротивляться было бесполезно. Бакуго дал ему несколько мгновений привыкнуть к ощущению заполненности и принялся двигаться. Его ритм был мягким, неспешным, и Изуку, в первые несколько толчков еще ощущавший боль, вскоре забыл о ней, отвлекшись на ласкающую его член руку.
— Эй, Деку? — окликнул его Бакуго, и Изуку поспешил стереть с лица забытое на нем выражение терпения. Терпеть, кроме себя самого, было уже нечего:
— Да.
Вселенная Изуку кончилась здесь же. Со всеми устоями, правилами, приличиями: все это рассыпалось прахом среди вспышек удовольствия. Изуку захлебывался. Захлебывался поцелуями, захлебывался собственными стонами, которых не мог скрыть. Мысль, что они сейчас совсем неподалеку от лагеря, от воинских палаток, о том, как хорошо, наверняка, слышен его голос среди зеленых склонов, пробивалась сквозь туман похоти, раз за разом резала душу изнутри, чтобы тут же отступить под очередным приливом возбуждения. Еще. Боги или кто придумал эту проклятую омежью сущность? Изуку отдал бы руку на отсечение, лишь бы сейчас вернуть себе способность рассуждать и чувствовать здраво.
Но нет, ничего подобного для него не предусматривалось. Руки Бакуго были везде: на груди Изуку, на его бедрах, они подлавливали и разжигали его желание все сильнее и сильнее. О том, что творилось ниже пояса Изуку не хотел думать. Но единственное, что расплывалось горячим туманом в его голове, было «еще», Больше, глубже, чаще — так, чтобы пульсирующее чувство внутри слилось в одну звонкую ноту и разбило его на части, для которых уже ничего не будет иметь значения. Бесстыдное «да», придуманное Бакуго и вложенное в уста Изуку, становилось все более громким и жалобным, и взгляд Бакуго, горящий в полутьме нескрываемым восторгом, не отпускал Изуку ни на мгновение.
Ощущений стало через край. Слишком ярко. Это было похоже на оргазм, который можно было получить постыдной мастурбацией, но его было так много, что Изуку боялся просто не пережить этого. Сердце билось в груди как заведенное, в ушах волной поднимался тонкий всепоглощающий гул.
— Каччан! — потом должно было быть «хватит», но тело отказало Изуку.
Слабость, беспомощная слабость разлилась по мышцам. Бакуго, до этого кусавший губы, немного отклонился назад, и его темп, теперь уже размашистый и быстрый, потерял ритм. Толчок, другой — дерганные, глубокие, так идеально попадающие по всем чувствительным точкам внутри, и оргазм, дикий и мощный, остановил для Изуку время. Это было похоже на сорвавшуюся с крючка дверь — удовольствие ударило его с такой силой и грохотом, что дыхания не хватило, и стон, то ли болезненный, то ли просто ошалевший, превратился в совсем бесстыдный крик, от которого в ушах стало звонко.
— Деку, — голос Бакуго был довольным. — Мой Деку.
Короткие, влажные поцелуи сыпались по коленям и лодыжкам Изуку, а он все еще не смел открыть глаз. Возбуждение, наконец, отступило, и в голове постепенно стало проясняться. Горло чуть саднило, намекая на громкость, с которой Изуку выдыхал свое откровенное «да», и жар, гадкий и липкий, прокрался к его щекам. Бакуго этого не заметил. Он вынул уже опавший член с чавкающим звуком, от которого у Изуку в душе все перевернулось, и расслабленно сел на постели, позволяя Изуку опустить ноги. Боги! Да разве могло быть что-то хуже и развратнее того, как он лежал? Изуку хотел бы замотаться в одеяло, свернуться калачиком, но тело до сих пор не слушалось. Ему было хорошо где-то под кожей, ему всему все еще было хорошо, но, боги, это хорошо вообще никак не относилось к тому, как подобало бы быть монарху Миодоссии. Да что монарху — разве можно было представить себе мага или воина на его месте? Хоть кого-то достойного?
Мышцы не подчинялись его желаниям, а магия… Магия струилась вдоль рук все сильнее, все нарастающим буйным потоком. И если раньше Изуку четко ощущал, как она постепенно обретает форму, то сейчас она просто была. Ей словно не нужно было больше его согласие, чтобы существовать, словно не было больше никаких преград и барьеров, не было неподходящего для нее сосуда. Над ладонями затрещали зеленые искры, и воздух в шатре перестал быть неподвижным.
Бакуго, отвлекшийся было на воду в золоченом кубке, резко обернулся.
— Эй, Деку? Ты чего?
Изуку не смог ответить. Что-то темное, гадкое, чему не было места во время соития, накатывало на него, захватывало изнутри, и магия, подпитываемая этой волной, теперь расходилась вихрем от его тела. Погас огонь в очаге, хрустнула приоткрытая дверца шкафа. К горлу подкатил горький ком, который Изуку предпочел бы вытошнить.
— Деку!
Захлопали полы шатра, затрещало красное дерево мебели. Бакуго в мгновение оказался рядом. Наверное, он что-то говорил, но магия Изуку трещала сильнее, заглушая слова. Ее становилось все больше, и Изуку уже мог чувствовать, как она скручивается в черные эфемерные жгуты, которые он никогда не был способен контролировать. Искрящая, жгучая магия Бакуго вцепилась в его запястья, и разрушительный поток, наконец, остановился. Он бурлил, раздирая ладони изнутри, бился в надувшиеся вены, но сквозь искры Бакуго ему было не пройти.
Наконец, магия стихла, оставив после себя ноющую боль в руках, почти не ощущаемую за глубокими ожогами на запястьях. Изуку, тяжело дыша, вжался спиной в простынь. Исчезнуть. Как бы он хотел сейчас исчезнуть. Наверняка сейчас сюда сбежится весь лагерь. Он уже почти слышал взволнованные возгласы слуг, слышал, как пробивается сквозь их испуганную стайку Иида, не получавший никакого приказа «не вмешиваться». У Изуку не было голоса, чтобы что-то им сейчас ответить. Им, которые, наверняка, все слышали.
— Киришима!
Изуку вздрогнул от громкого голоса, но Бакуго вдруг выпустил его из своей мертвой хватки. Лишь на миг — чтобы завернуть в свой плащ и подхватить на руки. Еще мгновение — и они вышли из шатра. Изуку не успел испугаться публичного позора. Перед ними высилась громадина чешуйчатого бока, и кожистое крыло ловко легло к ногам Бакуго. Изуку весь съежился, опасаясь, что его все-таки смогут заметить, зарылся носом в белый мех, так надежно пахнущий чем-то терпким и сладким.
— Давай наверх!
Вокруг резко стало прохладнее. Уши слегка заложило, когда Киришима в очередной раз мощно взмахнул крыльями, но Изуку сейчас нечего было слушать. Быстрое, громкое биение сердца Бакуго он ощущал телом, и ничего не мог с собой поделать, прижимаясь к его груди изо всех сил, словно рук было недостаточно, чтобы удержать его в безопасности.
Вершина Тошис, самая высокая в Сантийских горах, встретила их тишиной и мраком. Небо еще дрожало фиолетовыми и багряными полосами, но между разлапистых елей было совсем темно. Бакуго соскользнул с кирпичного бока Киришимы, крепко держа Изуку, усадил на траву. Нос мгновенно замерз, хотя в коконе плаща все равно было тепло.
— Вытяни руки, — скомандовал Бакуго, и Изуку повиновался беспрекословно.
Его всего вдруг обдало горячим влажным ветром: Киришима повернул свою массивную голову к нему, и его язык, опаляющий вязкой слюной, скользнул по запястьям Изуку. Ожоги защипало, но они практически сразу затянулись.
— Лети, — отпустил его Бакуго. — До полудня.
Киришима утробно рыкнул, взмахнул крыльями, отчего по земле полетели клубы мелкой пыли, еловых иголок и сухих травинок, и исчез в ночном небе.
Изуку не шевелился. Он слышал тихие, кошачьи шаги Бакуго, хруст сухих веток, треск магии и запах паленой древесины. Совсем рядом с ним занялся рыжий огонек костра, чьи языки быстро стали длинными, а затем в воздухе запахло чем-то острым и пряным. Наверное, это была хорделия — ее собирали в горах и жгли в лампадках, чтобы прогнать комаров из спален.
Бакуго присел на корточки напротив Изуку. Он все еще был обнажен, не найдя в этой суматохе времени, чтобы одеться, и Изуку чувствовал себя виновным в доставленном дискомфорте.
— Прости, — коротко прошептал он, стараясь не смотреть в рубиновый отблеск глаз Бакуго. — Я все испортил.
Все — и это было еще мягко сказано. У Изуку не осталось ничего, что было бы сделано правильно. Не осталось ни одного образа, которому он мог бы соответствовать. Не было ничего, в чем он бы не провалился.
— Деку, — голос Бакуго был тихим, и Изуку слышалось в нем отчуждение:
— Я обещал тебе не лгать. Но я, видимо, по другому не умею, — он лгал всю жизнь.
Окружающим, друзьям, матери. Наверное, даже Всемогущему, когда не смел отказаться от магии, от вверенного ему королевства. Тогда он думал, что это правильно. Он не мог подвести. И сегодня, удостоившись такого искреннего «охин сайн», которого Бакуго бы не произнес, не чувствуй он этого по настоящему, Изуку снова был самозванцем, получившим миссию, для которой не был предназначен. Что ж, пора было признаться:
— Ты ведь думаешь, что я особенный, — ком в горле перетек вверх, сделав нижнюю челюсть тяжелой, а язык непослушным. — А я обычный. Хуже, чем обычный. Нет у меня магии. Это не мое, мне одолжили. Даже управлять как следует не умею. Вот и приходится тебе теперь со мной возиться…
— Деку, — Изуку послушно замолчал, поднимая голову от колен так, чтобы Бакуго было удобнее дать ему пощечину. Он ее заслужил. — Ты мой, Деку.
Теплые, шершавые ладони Бакуго поймали его лицо, и губы накрыли сбившееся дыхание Изуку. Изуку распахнул глаза, окончательно потерявшись во вдруг нахлынувшей на него нежности, которой никогда не ожидал получить. Поцелуй за поцелуем, прикосновение за прикосновением, пока они снова не растянулись на траве.
— Идзу… — распахнут плащ, и волна нежности устремилась вниз по шее, к ключицам и грудине. — Изуку.
Изуку закрыл лицо руками, давая себе волю. Он этого не заслуживал. Но Бакуго оставался рядом, и теперь, наверное, был ближе всех, кого Изуку знал. Ничего не осталось — ни одного кусочка личности Изуку, который не был бы ему знаком, и Изуку, наверное, впервые такой целый, такой открытый, больше не видел смысла прятаться.
Под кожей Изуку снова зародилось возбуждение, но уже не то, что разрывало его на мелкие кусочки. Оно было теплым, ласковым, словно соленая вода морского прибоя, и Изуку не стал от него отказываться. Положил собственные ладони на плечи Бакуго, отвечая. У него не было никакого опыта, но что если просто касаться? Просто ощущать такое живое, такое согревающее тепло под своими пальцами? Просто возвращать ту нежность, что так уютно окутывает Изуку со всех сторон?
И, наконец, все стало просто. Они были одни здесь, на краю неба, где никто не мог их потревожить, и звезды сияли алмазами на бархате, путаясь с золотыми искрами костра. Не нужно было уметь, чтобы все сделать правильно. Тело знало, чувствовало, как будет лучше, и Изуку, вдруг осознавший, что Бакуго от него не откажется, мог позволить себе откровенность. Не вымученное «да», требовавшее от него вывернуть душу наизнанку, а простой, благодарный стон удовольствия, за который ему самому, наконец, не было стыдно. Касаться. В этой простой формуле были ответы на все вопросы, и Изуку не мог ими насытиться. Ему, давно потерявшемуся в правилах, стереотипах и надлежащем поведении, голодному до своих собственных эмоций, было мало. И Изуку шел в эти прикосновения. Шел в это принятие. Так свободно и смело, как никогда бы не пошел один.
«Каччан» — это имя заменило ему и «да», и «пожалуйста». Не было на свете ничего, что лучше бы выразило его чувства в этот момент. Все оставалось позади. Предрассудки из дворца, запечатлевшиеся глубоко на подкорке поджатые губы матери при одном упоминании о супружеских обязанностях — они сгорали ветхим пергаментом в наслаждении, когда голос Изуку срывался на крик от особенно глубоких толчков Бакуго. И Изуку выгибался навстречу, стараясь впустить его глубже, открыться навстречу. На этот раз Бакуго кончил первым, рыча Изуку в шею, и Изуку задохнулся от глупого, бессмысленного счастья. Ему нужно было, чтобы это не заканчивалось, и он слегка подмахнул бедрами, стараясь продолжить такое странное в своем удовольствии трение.
Только на третьем оргазме Изуку явственно ощутил, как член Бакуго вдруг стал толще, и кольцо мышц отозвалось сполохами удовольствия. Все чувствительные точки внутри словно окатило жаром, и, боги, не было ни одного шанса не прийти к вершине следом, забрызгивая собственный живот спермой и вздрагивая всем телом.
— Изуку, — Бакуго медленно провел рукой по его мокрым от пота волосам. — Что ты, блядь, такое…
Изуку только рассмеялся, не способный удержать распирающее его счастье:
— Охин сайын?
Бакуго поцеловал его в уголок губ, словно стараясь не спугнуть эту улыбку:
— Охин сайын, — а потом вдруг задумался. — Я не знаю, как это на твоем языке, Изуку.
— Какая разница? — Изуку прижался щекой к щеке Бакуго. — Кат… — он не собирался отставать.
— Ка-цу-ки.
— Кацу…
— Ки.
— Кацуки.
Бакуго снова прильнул губами к губам Изуку:
— А ты не безнадежен.
Изуку только приоткрыл рот, отвечая на ласки языком. Ему было тепло, и даже еще чуть подрагивающий внутри него твердый член Бакуго казался чем-то естественным и правильным в этом моменте. Правда, про такое Изуку не читал, но о чем было беспокоиться, когда он ощущал себя так хорошо?
— Вам воды не надо? — донесся откуда-то из темноты зевающий голос Киришимы, и Изуку, лежавший под Бакуго, широко разведя ноги, невольно вздрогнул.
— Скотина, — проворчал Бакуго, приподнимаясь на руке, чтобы взять протянутый ему бурдюк с водой. — Не мог, блядь, подождать, а?
И выразительно стрельнул глазами в сторону Изуку. Киришима, которого Изуку теперь мог лицезреть в золотистом ореоле костра, растерянно взъерошил свои и без того торчащие в разные стороны волосы:
— Ой, я забыл, что харсайым стесняется, — он прозвучал действительно виновато, а потом пробормотал себе под нос, словно надеясь, что его не услышат. — Хотя чего тут стесняться.
И Изуку вдруг поймал себя на греховно прозрачной мысли, что он был прав. В конце концов они были супругами. Было логично, что между ними должна быть интимная связь. Это не значило, что они могли бы заниматься этим вне шатра под взором чьих-то глаз, но даже если их кто-то и слышал, то это было сугубо их личным делом.
— Я не стесняюсь, — вышло все равно немного взволнованно, но Изуку справился с собой, поймав два удивленных взгляда, один из которых тут же уважительно сместился в сторону. — Но ты должен предупреждать о своем появлении. Мне так будет спокойнее.
Киришима хохотнул и быстро развернулся на пятках:
— Понял-понял, больше не мешаю, — Бакуго фыркнул ему вслед, покровительственно усмехаясь. — Я тут вам тускыс и перекусить оставил, в полдень вернусь.
— Да можешь к закату, — напутствовал его Бакуго, и Изуку чуть смущенно прикрыл глаза. — Тут не оторваться, блин.
Это должно было быть в переносном смысле, но Бакуго явно сказал в прямом — мышцы ануса Изуку до сих пор крепко обхватывали его член, не позволяя выйти. Изуку вспыхнул от таких откровенных подробностей:
— Кач… Кацуки!
— Ты сам сказал, что не стесняешься, — без тени сожаления ощерился Кацуки.
***
Изуку проснулся, когда солнце уже прошло свой зенит. Несмотря на неровную землю под тускысом, он чувствовал себя отдохнувшим и выспавшимся. Вчера Изуку даже не запомнил, как они уснули. Помнил, что рассвет он встретил срывающимися от наслаждения стонами, в очередной раз принимая ласки и теряя себя во взаимном удовольствии. Помнил голос Бакуго, шептавший ему на ухо сбивчивую похвалу на дэньмитском. И свободу. Какое-то невероятное ощущение полета, каждый раз освобождавшее Изуку от его собственного тела.
— Каччан? — Изуку зевнул и сел, кутаясь в красный плащ, теперь заляпанный белесыми пятнами.
— Утречко, Деку, — Бакуго отошел от еще подрагивающего почти прозрачным в ярких лучах пламенем костра и приземлился рядом на тускыс. — Как ты?
Изуку потянулся, разгоняя кровь по чуть затекшим мышцам, а потом нашел глазами красноватые отпечатки пальцев Бакуго на своих запястьях. Бакуго проследил за его взглядом, поймал правую руку и поднес к губам:
— Это Кири не исправит. Оно от магии осталось, — в его тоне промелькнула досада, и Изуку поспешил его успокоить:
— Ничего страшного. В тот раз прошло за пару недель, вряд ли теперь понадобится больше времени.
Бакуго кивнул, и Изуку сам потянулся к нему за поцелуем.
Спустя некоторое время они расслабленно лежали на тускысе, наслаждаясь тенью елей, что спасала их от палящего горного солнца, а аромат корделии, ставший неизменным атрибутом за эту ночь, спасал от мошки. Изуку неспешно жевал кусок нхарна, от которого во рту было слишком много слюны. Бакуго, казалось, дремал, прикрыв глаза, но Изуку слышал по дыханию, что сны его далеко.
— Кацуки, — произнести правильно его имя все еще требовало от Изуку концентрации. Бакуго хмыкнул, позволяя продолжить. — Я думал, ты разозлишься, когда узнаешь про магию, — тихо признался Изуку. — Что она не моя.
Бакуго глубоко вздохнул:
— Я догадывался. Когда мы были в окхеле, где всегда горит огонь, Мицуки сказала, что твоя магия особенная. И не касается сердца.
Изуку приподнялся на локте, стараясь заглянуть ему в лицо:
— И ты… Ты принял это?
Кацуки открыл глаза, посмотрел на Изуку:
— Я же выбрал тебя, — он произнес это просто и бесхитростно. — Что бы ты еще не выкинул, мне придется с этим жить.
Изуку ошарашенно хлопал ресницами, осознавая услышанное. Он уже понял, что Бакуго при всей его варварской сущности обладал качествами, которых Изуку не мог не уважать, но с каждым днем, проведенным вместе, Изуку находил все больше новых граней, которые переворачивали его представление о собственном супруге. Может, сейчас в нем говорили ленность и нега, но Изуку нравилась эта открытость, с которой звучал Бакуго. И что-то подсказывало ему, что мгновения такой искренности редки и драгоценны, и он старался впитать в себя каждое.
— Я… — голос Изуку потерял силу и осип. — Я обещаю больше ничего не выкидывать.
Бакуго фыркнул и потрепал его по волосам:
— Да конечно. Ты вчера пытался изнасиловать себя с моей помощью. Придурок.
Изуку покраснел до корней волос и уткнулся Бакуго в ключицу, стараясь спрятать смущение:
— Я… я не думал, что для тебя это важно. И я… я ведь был согласен. Просто не хотел утруждать тебя, — каждое слово было глупым, обесценивающим, и Изуку, сдавленно застонав, предпочел замолчать.
— Я же сказал — придурок, — подытожил Бакуго, массируя подушечками пальцев кожу головы Изуку. — Я обещал тебе весь мир, чтобы ебать тебя без согласия. Очень разумный план.
— Только не злись, пожалуйста, — Изуку следовало прикусить язык, но любопытство было слишком очевидно, — но я думал, у вас это принято. В смысле, дэньмиты ведь достаточно воинственный народ, и вы постоянно совершаете набеги на Тахи. И я видел, как многие обращаются со своими женами, — он невольно вспомнил Орсо и Ришу. — Мне показалось, что у вас хуже, чем у нас…
— Блядь, Деку, — Бакуго нетерпеливо щелкнул его по уху. — Изуку. Какая разница, кто и что делает? Ты мой и ты харсайым.
— Прости, — Изуку склонил голову в знак покорности, и Бакуго ощутимо расслабился рядом, успокоенный его податливостью:
— Я знаю, о чем ты, — произнес он через некоторое время. Бакуго поднял левую руку, вызывая искры своей магии, и Изуку невольно залюбовался причудливыми завихрениями, в которые они складывались. — Я мог бы не ждать твоего согласия. Я лучше владею магией, и мог бы взять тебя силой. Но я знаю, какими глазами смотрят жены на таких мужей. Я хочу возвращаться в свой окхель, не встречая в нем врага.
Изуку осторожно провел ладонью по плечу Бакуго, потом к локтю, подкрадываясь к искрам. Тонкая культурная завеса, разделявшая их, таяла.
— А до этого… — Изуку старался не навредить словами. — Ты женился по… по любви?
— Первый раз да. Когда стал харсом — уже нет, выбирал по крови.
В Миодоссии аристократия тоже не могла себе позволить жениться по зову сердца. Следили за генеалогическим древом, чтобы сохранить чистоту магии, чтобы уважить политические интересы и завести полезные связи. Это не было чем-то противоестественным: Изуку с детства знал, что когда придет время связать себя узами брака, он выберет одну из нескольких принцесс или герцогинь, что будет милее его неискушенному взору и будет стараться создать с ней ту единую семью, которая будет достойно смотреться на королевском троне. Правда, не ожидал, что в итоге сам окажется такой вот принцессой.
Светлая мысль озарения мелькнула в голове, и Изуку аккуратно уточнил, стараясь не ляпнуть ничего лишнего:
— Кацуки, но ты же стал харсом в девятнадцать, верно? Тогда получается, что ты женился первый раз…
— В шестнадцать, — с долей превосходства ответил Бакуго. — Когда появился окхель, куда я мог ее привести. До того два года тихарились, чтобы ее родители не прознали.
— Че-четырнадцать! — Изуку смущенно пискнул. — Я в этом возрасте только узнал, откуда дети берутся!
В этом была малая толика лукавства: примерно Изуку догадывался. В восемь, когда надежды на проявление магии не осталось, он слышал разговоры. И ему строго-настрого запретили рассказывать кому-либо, что магии у него нет и не будет. А, когда в тринадцать пришла течка, придворный лекарь закрыл двери в спальню и тихо-тихо объяснил очень обтекаемыми словами, что это такое и как с этим жить. Тогда это была худшая ночь в жизни Изуку, когда он не понимал происходящего и не знал, что с собой делать. Потом уже на помощь пришли книги, свитки и травы. Но в большинстве своем Изуку пришлось разбираться самому.
— Это потому что вы, как кролики, по разным клеткам сидите, — назидательно фыркнул Бакуго. — Ты был в окхеле, там углов нет. Так что лет с четырех ты прекрасно знаешь, что за охи-вздохи доносятся с родительской постели, когда они думают будто ты спишь. Когда тебе шесть, тебя просто выгоняют, чтобы не мешался. И ты сидишь у костра с другими мальчишками и жуешь нхарн или борсык, пока мать не позовет обратно.
— Звучит тепло, — признался Изуку, чье детство было не таким обильным на запретные знания.
Наверное, он не хотел бы для себя и своих детей такого будущего. В окхеле, у костра, среди суровых, скалистых гор с жирным куском жареного теста в руке. Но Бакуго говорил об этом с такой любовью, неприкрыто сквозящей в его резком тембре, что Изуку невольно почувствовал легкую зависть. Он хотел быть причастным. И то, как Кацуки обнимал рукой его плечи, крепко и надежно, доказывало, что это возможно. И, наверное, было куда ближе, чем казалось Изуку.
— Кацуки, — тихо позвал Изуку, прижимаясь щекой к его груди и водя пальцами по ладони, лавируя между редкими золотыми искрами. — Спасибо.
Кацуки молча поцеловал его в макушку, и Изуку окончательно почувствовал себя в безопасности.
***
— Значит, Имасуджи и Атсухиро потерпели поражение, — рассудительно заключил Гиран, выслушав доклад двух соглядатаев, отправленных вместе с боевыми напарниками. — Прискорбно, мой князь, прискорбно.
Даби только махнул рукой. Он не собирался выглядеть расстроенным или сожалеющим при этом заносчивом советчике, приставленном к государственным делам Алрии против его воли. Хотя потеря и Имасуджи, и Атсухиро сильно била по его планам и самолюбию.
— Что еще вы смогли узнать? — Даби перевел наигранно ленивый взгляд на соглядатаев, что сейчас стояли посреди его черного шатра.
Они оба ему не нравились. Один, темноволосый алриец средних лет, бледный и худой, был направлен Гираном. Наслышанный о тяжелом характере князя, он сутулился и избегал смотреть в его сторону, тщательно разглядывая ковер под ногами. Даби не помнил его имени. Анджи? Наверное. Не имело значения. Второй же его не боялся. Его фиолетовые волосы казались совсем темными на фоне полога шатра, и черная маска на лице, закрывавшая все до самых скул, не добавляла выразительности. Хотя глаза сиреневого цвета и выдавали его живой ум.
— Нам удалось увидеть харса, — подобострастно протараторил Анджи. — Нам показалось, он ранен.
— Показалось? — притворно зевнул Даби.
Хорош соглядатай, которому «показалось».
— Если позволите, Ваша Светлость, — второй посланник взял слово, — я расскажу, что удалось подслушать. Бакуго не может пользоваться левой рукой. Эта рана не прошла с момента битвы здесь, на Вириенне, и придворные лекари не нашли лекарства от нее.
Хитоши. Даби не мог не признать, что пока он был полезнее всех, кого только находил и рекомендовал Гиран. И это его беспокоило.
— Дохтур, — Даби помахал рукой, отвлекая Гараки, ожидавшего его аудиенции и пока занятого потрепанным свитком. — Что скажете?
Гараки встрепенулся, непонимающе похлопал глазами, и Хитоши повторил, терпеливо делая паузы, чтобы дать собеседнику сосредоточиться и переварить услышанное. Гараки потер пальцем густые усы:
— Звучит очень похоже на разрыв магиеносных сосудов. Современная медицина не знает методов, кроме ампутации поврежденных конечностей. Говорите, они до сих пор этого не сделали? Очень хорошо! Чем дольше, тем больше плоти испепелит магия.
— Прекрасно, — Даби щелкнул пальцами, призывая свое ледяное пламя. Его раны уже затянулись благодаря стараниям Гараки, и даже сильный поток почти не причинял боли. — Значит, силу Бакуго можно делить на два.
— На четыре, Ваша Светлость, — поправил Гараки. — Использование магии усиливает скорость ее течения во всем организме. Я смею предположить, что если кому-то удастся спровоцировать Бакуго на такую же тяжелую битву, что и вам, то можно будет добиться полного разрушения сосудов.
Даби ухмыльнулся так широко, что заболели уголки губ. Ему было чем раззадорить харса дэньмитских племен. Оставалось несколько важных вопросов. Первый озвучил Гиран:
— Вы смогли определить расположение войск?
— На Лойской равнине только небольшие отряды конницы, — скороговоркой ответил Анджи. — Основные силы стоят в ущелье Зарна. Альянс опустошил земли Миодоссии от Вириенны до самых Сантийских гор. Провести армию коротким путем будет невероятно трудно.
Гиран покрутил золотое кольцо на пальце:
— Очевидно, они будут пытаться заманить нас туда, где им удобнее сражаться. Горы всегда удобны для малочисленного противника. Нужно выбить их на равнину или пройти длинным путем, чтобы им пришлось выбраться из своей норы.
Все, как по учебнику военной стратегии, с которым Даби не расставался все свое детство. Не лучшие воспоминания и совсем не вовремя.
— Если позволите, Ваша Светлость, — Хитоши снова учтиво обратился к нему, — горы плохой союзник для миодоссцев. Хороший для драконов. А у вас их ведь будет не меньше.
Даби напрягала его эмпатия. Хитоши словно подмечал все, что происходило в его голове, облекал в приемлемую форму и озвучивал так гладко и ловко, что не возникало никакого желания с ним спорить. Даби поднял руку, направил ее на Хитоши. Тот не дрогнул. Полыхнуло белой струей пламя, пронеслось мимо его головы, опалив кончики волос.
— Я вижу, ты трус, — с превосходством бросил ему Даби, насмехаясь над тем, как Хитоши замер на месте и зажмурился. — Боишься смотреть опасности в лицо.
— Все верно, Ваша Светлость, — отозвался Хитоши все тем же ровным, чуть скрежещущим голосом. — Смельчаки не бывают предателями. Надеюсь, вам будет полезно это мое качество.
Сукин сын. Даже сейчас он говорил с абсолютным достоинством, принимая оскорбительные для любого воина слова в свой адрес, и от этого чесались подушечки пальцев. Но стоило признать, предатель из Хитоши был отличный. И соглядатай тоже. Такому нечего было делать в магическом отряде или на поле боя. Все-таки всегда хорошо, когда человек занимается своим делом. Таким делом были убийства и бойня для Имасуджи. И Даби грела душу мысль, что на его стороне может появиться вот такой вот соглядатай, который легко мог бы разузнать, что там происходит на миодосском берегу.
— Если вы позволите, — эта фраза из его уст звучала особенно хорошо. Хитоши, в отличие от Анджи, не пресмыкался, но каждый раз подчеркивал, кто здесь главный, — Ваша Светлость, я покажу на карте, где сейчас расположились отряды, которые нам удалось обнаружить. Судя по разговорам, Бакуго уверен, что, в случае стычки с драконами в узком пространстве, ваша армия бежит.
Даби кивнул, и Гиран с Хитоши занялись картами. Анджи стоял рядом, поддакивая и подтверждая. Анджи был надежен, Гиран был в нем уверен. Пришлого Хитоши, сбежавшего от миодоссцев при первой же стычке, следовало держать на коротком поводке и всячески перепроверять. Но Даби ничего не мог поделать с тем, что Анджи ему не нравился. Он был слабаком, а слабаков Даби ненавидел с самого нежного возраста. Хитоши же был сильным. Трусливым, если верить ему самому, но не более. И хотя Хитоши тоже не вызывал у него никакой симпатии, после сегодняшнего короткого диалога Даби считал его более надежным источником информации. Мысленно пометив себе, что этому паршивцу придется платить больше и только золотом, Даби принял из рук Гараки серебряную чарку ароматной микстуры, приятной только на запах. На вкус как была моча собачья, так и осталась. Честно выразив свое недовольство Гараки, Даби уставился на карты, где уже высились флажки, обозначавшие пехоту, конницу и магический фронт.
Вон оно как, значит. Все в долине Зарна. Конница у самого входа в ущелье. Бакуго собирается нападать. Думает заманить их и ударить. В случае чего отойти назад и столкнуть их с тяжелой пехотой. Ну что ж, это была знакомая стратегия. Отпустив соглядатаев, Гиран предложил обойти Сантийские горы и ударить сбоку. А может и выманить альянс на равнину, где у Алрии было численное преимущество. Но Даби не давала покоя идея добить этого гордого ублюдка там, где, как ему казалось, он был в безопасности. Тем более, что теперь Бакуго был ослаблен и этот бой должен был дорого ему стоить.
— Мы выдвигаемся, — приказал Даби, игнорируя рекомендации Гирана. — Вызови Твайса. Пусть создаст недостающий провиант, а остальное пусть подвезут позже. Мы пройдем коротким путем. — Теперь-то они выяснят, кто в итоге побежит. И ведь Бакуго хватало наглости на эти заявления, когда это его бесполезные воины альянса бежали в первую же минуту боя! Когда сам он был практически обречен! — Ударим по Зарну. Думаю, штук десять тварей Тоги хватит. Сожжем их пехоту, уничтожим драконов, а потом я запихну Бакуго в глотку его высокопарные заявления о том, какой он свободный и непобедимый. Дохтур, — Гараки с нескрываемой надеждой блеснул маленькими глазками, — вы хотели себе омегу? Вы его получите. Только обещайте мне, дохтур…
— Все, что угодно, Ваша Светлость, — Гараки расплылся в поганенькой улыбочке, от которой у большинства по спине пробегали мурашки.
Даби она нравилась. Она позволяла предвкушать:
— Медленно. Препарируйте его медленно.
