***
— А ну иди сюда, скотина! — Кацуки зло полыхнул магией, стиснув пальцы в кулак, но в ответ раздался только громкий смех, и ватага мальчишек, показав ему языки, скрылась из виду. Громко выругавшись и пообещав достать обидчиков, Кацуки раздосадованно пнул попавшийся под ногу камень и, наконец, осмотрелся. Его враги становились все изощреннее в своем желании напакостить. Они уже выучили, что в одиночку Кацуки лучше не задирать, да и будучи вдвоем-втроем можно крепко получить в нос, поэтому всегда нападали большой сворой. Кому-то доставалось, но в итоге им удавалось чего-то да добиться. Вот и сейчас эти суки умудрились спихнуть его в какой-то овраг, и Кацуки, прокатившийся кубарем по крутому каменистому склону, стер ладонью кровь с расцарапанной щеки. Надо было выбираться. Иначе эти проклятые овцы разбегутся. В стаде нынче ягнят много, потеряется еще какой и готовь спину под плеть. Взгляд снова зацепился за рабскую метку на запястье, и Кацуки фыркнул себе под нос, закусывая губы. Как же его это злило. Весь прошлый год он провел в попытках сбежать или узнать себе цену, чтобы придумать, как вывернуться, но Дэйдора, заплативший какую-то невероятную сумму и каждый день добавлявший в нее еще по несколько медяков за кров и еду, ясно дал понять, что выкрутиться или даже выкупиться не получится. Овраг был глубоким. Каменистые склоны еще можно было преодолеть, но потом края нависали над ними и получалось на манер кувшина. Кацуки, тихо ругаясь себе под нос, двинулся вдоль оврага, надеясь найти место, где можно будет подняться. Иначе придется орать и звать на помощь, а это было недостойно его гордости, которую за год не смогли выбить ни кнутом, ни палкой. — Вот ведь блядь! Горлышко кувшина было повсюду. Только в одном месте можно было попробовать вскарабкаться, и Кацуки прикидывал, как бы это сделать не свернув себе шею, когда в дальнем углу оврага раздался подозрительный шорох. А затем еще один. Словно кто-то переступал с ноги на ногу, тревожа мелкий гравий. Кацуки обернулся. В углу, за выступом гранитной скалы, кто-то был. Внутреннее чутье не обманывало — за ним наблюдали. Кацуки поспешно направил магию в руки, и обжигающие искры затрещали на кончиках ногтей. Кто там мог притаиться? Хоть бы не ирабис. Зверь скрытный, ловкий, и когти у него с пол человеческих пальца. Все стихло, но Кацуки уже не чувствовал себя в безопасности. Сидеть и просто бояться было не в его привычке. Нагнав магии в ладони, он медленно двинулся к скальному выступу. Нельзя было карабкаться никуда наверх, не удостоверившись, что клыки зверя не вонзятся в спину. Шаг, еще один, и еще. До выступа оставалось совсем немного. А если он сейчас подойдет, и зверь бросится? Может, кинуть камень для начала? Кацуки щелкнул пальцами, и грохот искр разнесся по оврагу. Когда зверь не среагировал, Кацуки медленно подобрался к скале и заглянул за него. — Нихуя ж себе! И тут же отшатнулся, уворачиваясь от струи огня, направленной ему в лицо. Переждал немного и заглянул снова. За скалой сидел дракон. Кацуки слышал про них, и даже видел одного издали, но так близко столкнулся впервые. Дракон был красный и мелкий. Наверное, в половину роста Кацуки. Заметив его, дракон еще раз полыхнул пламенем, и Кацуки снова пришлось уворачиваться. А что если его поймать? Вот ведь будет добыча! В становище все с ума сойдут! Может, получится даже выручить за него денег! Кацуки вмиг забыл про овец, поиск выхода и все остальное. Сдернул пояс со штанов, сложил петлей. Главное ведь накинуть на морду, чтобы огнем не плевался, да? Кацуки пригнулся и еще раз заглянул за скалу, на этот раз ниже, чем в прошлый, чтобы дракон не сразу его заметил. Когти на передних лапах были впечатляющими. Такими прилетит в пузо и кишок не соберешь. На задних вроде помельче. А еще длинный шипастый хвост и четыре кожистых крыла, одно из которых как-то странно висело. Да и сам дракон сидел на манер побитой собаки, поджав левую переднюю лапу. Кацуки увернулся от очередной порции пламени и недовольно фыркнул. Хороша добыча — мелкий, раненый дракон. Считай, обычная морская ящерица, только огнем плюется. Забился вон в угол и сидит, трусит. Может, даже давно сидит. Кацуки присмотрелся к склонам и скалам внимательнее. Во многих местах виднелись глубокие царапины от когтей, но, видимо, выбраться из оврага он сам не мог. Кацуки усмехнулся — это давало ему возможность подготовиться к охоте. А, заодно, и найти, как потом эту тварь отсюда доставать. Вернулся он уже следующим утром, отогнав овец на тенистое плато неподалеку. Левая рука со вчера немного болела — Кацуки использовал магию, чтобы оттолкнуться от воздуха и перебраться через край оврага. Он сделал так впервые, и теперь плечо ощутимо ныло. Вчера ему повезло быстро собрать стадо и пригнать в хутту. И теперь, вооружившись веревкой, ргапалльим намордником и украденным с разделки куском свежего мяса, Кацуки намеревался закончить начатое. Дракон нашелся там же, за скалой. Видимо, он прятался, стоило ему услышать чьи-то шаги, и Кацуки пожалел, что не застал его врасплох. Впрочем, он не просто так прихватил с собой мясо. Кацуки слышал из разговоров взрослых и из легенд, что драконы едят только свежую добычу, и поэтому надеялся его приманить. — Эй, ящерица, — Кацуки окликнул дракона из-за скалы, и тот плюнул в его сторону пламенем. — Жрать хочешь? — Еще один сгусток огня пролетел над головой. — Вылезай давай. Кацуки бросил небольшой кусочек мяса через скалу и довольно ухмыльнулся, услышав характерное чавкание. С этой подачкой дракон справился за секунду, и следующую Кацуки бросил уже на землю, туда, где мог бы хотя бы увидеть дракона, если не схватить. Дракон метнулся за мясом, расправился с ним в два движения челюстью, и замер, заметив Кацуки. Его глаза были большими и желтыми, с чуть вытянутым зрачком и смотрели настороженно. Кацуки перехватил поудобнее веревочную петлю и бросил следующую порцию мяса уже чуть поближе к себе. Сердце восторженно лупилось о грудину. Дракон посмотрел на мясо, на Кацуки, снова на мясо, и снова на Кацуки, но с места не сдвинулся. Кацуки медленно отступил на пару шагов. Дракон ждал. Ладно, у него еще была в запасе приманка. Кацуки отступил еще. Дракон, наконец, счел разделявшее их расстояние достаточным и похромал к подачке. Со вчера лапа стала выглядеть хуже, и с такого ракурса Кацуки мог рассмотреть темную рану, с волнами запекшейся крови и торчащим осколком кости. Как он так умудрился? Выглядело плохо. Наверное, шибанулся с высоты, когда пролетал мимо. Поллуны назад был сильный ураган, такого мелкого ветром легко бы сбило. Вон и крыло как сломанный сачок для рыбы болтается. В овраге не было видно мышиных нор, и вряд ли здесь было на кого поохотиться. Интересно, сколько драконы могли обходиться без пищи? Веревка неприятно жгла пальцы. Хорош охотник. Дракон мало того, что мелкий и раненый, да еще и полумертвый с голоду. Вон как мясо хватает, до земли долететь не успевает. Кацуки зло дернул плечом, и дракон мгновенно ощерился, показывая острые зубы. — Жри, — Кацуки бросил ему остатки мяса. — Скотина несчастная. Потом развернулся и выбрался из оврага. Веревку и намордник спрятал под камнем, наспех отмыл руки от красноватого мясного сока и помчался обратно к овцам. На следующий день дракона пришлось выманивать с таким же упорством. И на следующий. Через дней семь он уже встречал Кацуки, выглядывая из-за скалы и высматривая, нет ли в руках подачки. Конечно, принесенным нельзя было наесться, но и Кацуки не мог притащить ему большего. Служанка Дэйдоры, готовившая каждый день пищу ему и его нукерам, и так сегодня накричала на Кацуки, чтобы он прекратил вертеться под рукой. — Да на, харэ трусить, — Кацуки протягивал шмоток бараньего легкого на ладони. — Бери, блин! Дракон сидел с завидным упорством, явно выжидая, пока подачка как обычно полетит к его ногам. Но Кацуки тоже был настойчив. Хотя терпения и не хватало. — Тупая ящерица, — ругался он, потрясая ладонью, с которой стекали редкие капли крови. — Иди сюда и жри, блядь! Дракон наклонил голову к плечу и все-таки подошел, держась на трех лапах. Кацуки дождался, пока он все-таки схватит первый кусок, тут же отпрянув, и предложил следующий. А потом еще один. Когда дракон перестал отскакивать, а стал просто ждать, когда на ладони появится новая порция, Кацуки подтянул поближе веревку. Дракон схватил кусок, и Кацуки быстрым движением заарканил его шею. Через мгновение он уже прижимал дракона к земле, усевшись на его спину между крыльями. — Да успокойся, блядь, — прошипел Кацуки, в поясницу которому по касательной раз за разом прилетал хвост. — Тихо, кому говорю! Через некоторое время дракон устал вырываться, и Кацуки, к тому моменту, уже седьмым потом обливавшийся, выдохнул с облегчением. Его ноги были расцарапаны, рубаха на спине тоже порвалась. — Скотина, блядь, — недовольно ворча, он накрепко завязал дракону морду, чтобы тот не мог его цапнуть или обжечь, и достал из поясной сумы небольшую флягу с отваром хуруны. В результате с драконом Кацуки провозился почти до самого заката. Пока вычистил рану, пока выправил лапу и навязал палок, чтобы кость могла срастись в правильном положении. Дракон рычал и вырывался. Кацуки за день обзавелся сотней новых царапин и десятком кровоточащих ссадин. — Да перестань! — Кацуки с досадой хлопнул дракона по хребту, когда тот в очередной раз умудрился хлестнуть его хвостом по колену. — Я помочь тебе пытаюсь, тупое ты животное! Дольше всего он промучался с крылом. Дракон все время умудрялся стряхнуть ненадежную конструкцию и зафиксировать правильно не получалось. Наконец, Кацуки плюнул на затею сделать это хоть сколько-нибудь прилично и накрепко примотал крыло к кирпичному боку дракона, чтобы тот не мог стряхнуть повязку и поддерживающие сломанные кости палки. Затащив его обратно в укромный угол за скалу, Кацуки развязал дракону морду и едва успел увернуться от потока пламени. Дракон еще долго недовольно фырчал, обнюхивая перевязанную лапу, но, к счастью, зубами пробовать не стал. — Вот и не трогай, — назидательно произнес Кацуки, тут же отскакивая обратно за камень, чтобы не получить ожога. — Как заживет, сам сниму, ясно? В овраге стало темно — солнце закатилось за гору, и Кацуки, бросив еще пару успокаивающих фраз, помчался на плато. Овец пора было гнать назад к становищу, в хутту, и Кацуки рисковал получить пару плетей за опоздание. Когда же он, наконец, добрался по протоптанной тропинке до пастбища, сердце и вовсе ухнуло до желудка: стадо испуганно жалось к скалам и громко блеяло, а у родника валялись останки загрызенной овцы. Ее словно выпотрошили, оставив только шкуру и крупные кости. Волки.***
— И что ты пялишься? — раздраженно бросил Кацуки, когда дракон высунулся из-за скалы, любопытно наклонив голову. — Жри, что дали! Дракон обнюхал брошенные на землю жирные борсыки и есть не стал. Кацуки выразительно закатил глаза и обессиленно сел на гравий. У него ушли все силы, чтобы добраться сюда хоть с какой-нибудь едой, и, если эта ящерица собиралась выкобениваться, то это были сугубо ее личные проблемы. Дракон еще немного вытянул шею и шумно втянул воздух. Кацуки бросил на него недовольный взгляд и подтянул колени к груди. Сидеть ровно без опоры было невыносимо, исполосованная спина не держала нагрузку. Он бы вообще упал бы тут же на живот и лежал бы, выжидая, пока боль хоть немного не успокоится. Но надо было возвращаться. То, что его освободили от обязанностей пастуха на время, не означало, что работы не было. Зная Дэйдору, Кацуки был уверен, что ему теперь не дадут спуску. Ему удалось улизнуть из становища только по недосмотру нукера, и за это тоже потом придется расплачиваться. Год назад мир для Кацуки перевернулся и с тех пор никак не желал выправляться в правильное положение. Он никогда не был бит — даже в родном окхеле ничего, тяжелее материнской затрещины, ему никогда не прилетало. И теперь, когда у него не осталось ничего своего, Кацуки все равно был возмущен до глубины души, когда плеть или кнут свистели в его сторону. Наверное, молчи он и будь почтительнее, и его замечали бы реже. Но Кацуки молчать не умел. А выражать почтение тем, чье место было у собачьей привязи — не хэгшинского сына было дело. Медленно перебирая лапами и раздувая ноздри, дракон приблизился, старательно вытягивая шею. — И че ты нюхаешь? — сначала лениво ощерился Кацуки, а потом вдруг понял. От него наверняка пахло кровью. Наверняка дракону не было разницы, чье мясо жрать — баранье или человечье. — Ну-ка отвали! Кацуки готов был вскочить на ноги, но дракон уселся напротив него, безобидно помахивая хвостом. Кажется, со вчера ему стало лучше. Сидя вот так, на задних лапах, склонив голову на бок и елозя хвостом по земле, дракон был похож на большую, чешуйчатую собаку, и выглядел вполне безопасно. Кацуки медленно протянул руку в его сторону: — Ебанина ты бесполезная. Нахуй вчера с тобой тут маялся. — Дракон с пониманием моргнул и ткнулся носом в ладонь, видимо, выпрашивая мясо. — Надо тебя как-то вытащить отсюда. А то ты же тут с голоду сдохнешь. Дракон пододвинулся еще, словно проверяя нет ли подвоха в этом разговоре. Он все осматривал пространство вокруг Кацуки, выискивая веревку, и устраивался поближе, по мере того как убеждался, что опасность миновала. — Да не ссы, — Кацуки провел ладонью по прохладной красной шее. — Не сделаю я тебе ничего. Они так и сидели некоторое время. Возвращаться в становище не хотелось. Впрочем, возвращаться надо было. Лучше прийти самому, чем дождаться пока его начнут искать с собаками и обнаружат еще и дракона. Тот тем временем сидел уже совсем рядом, шумно нюхая плечо и шею Кацуки. — Эй, какого хрена?!.. — возмутился было он, когда дракон вдруг вцепился своими загнутыми зубами в рубаху и со всех сил принялся дергать шеей. Ткань не выдержала, затрещала лоскутами. — Бля… Кацуки зло полыхнул магией, заставив дракона отскочить. Потревоженные лопатки отозвались острой болью, вынудив зашипеть. Теперь еще и за это влетит. Херово быть рабом, а у Дэйдоры тем более. За все спросит, за все накажет. За этот год Кацуки поклялся себе раз двадцать, что убьет его при первом же удобном случае, но случай никак не подворачивался. Магия стихла, и дракон вернулся. Высунул язык, который, в отличие от ящериц не был раздвоен, и быстро, словно воровато, лизнул Кацуки возле загривка. Рассеченную до мяса кожу защипало, и Кацуки в очередной раз дернулся, сдерживая болезненный возглас: — Ну-ка бля!.. — боль вдруг отступила, и Кацуки замер, прислушиваясь к своим ощущениям. — Ты… Дракон… улыбался? Взгляд его золотистых глаз был задорным, а поза выглядела игривой. Кацуки осторожно провел пальцами по месту, где только что прошелся драконий язык. Кожа была тонкой, но это уже была кожа, а не кровавый струп, сочащийся сукровицей при каждом резком движении. Кацуки перевел взгляд на перевязанную лапу. Там тоже уже не было никаких следов раны, хотя дракон все еще слабо на нее опирался. Видимо, поэтому крыло внешне было целым. Там кости не мешали и не тревожили рану при каждом движении, и дракон легко ее зализал. — Ладно, — медленно произнес Кацуки, слегка сомневаясь в собственном рассудке. — Давай еще раз. Дракон прищурился, моргнул и вернулся, едва прихрамывая. Да, кости не шкура, так быстро не заживают. Раны от драконьей слюны жгло и щипало нещадно. Кацуки бесполезно кусал запястье. Привычка терпеть и не показывать виду брала свое. Наконец, дракон закончил вылизывать особенно глубокую рану между лопаток, и Кацуки выдохнул с облегчением. Чтобы через мгновение задохнуться от ужаса: на плечо легла чья-то шершавая, широкая ладонь. Кто успел так подкрасться? Кацуки рванулся, одновременно разворачиваясь и треща магией. — Не ссы, — насмешливо отозвался грубоватый, с хрипотцой голос. Дракон исчез, а на его месте стоял мальчишка с торчащими в разные стороны красными волосами. Выглядел он ровесником Кацуки — лет на восемь-девять. Его левая рука была кривоватой и висела вдоль тела. Он стоял в чем мать родила и бессовестно лыбился, обнажив частокол треугольных зубов. — Киришима, — он широким жестом приложил ладонь к груди, представляясь. — Кацуки, — ответил на его приветствие Кацуки.***
К сожалению, «не ссы» оказалось единственным, что Киришима говорил на дэньмитском, и Кацуки подозревал, что выучил он это словосочетание в последние пару дней. Друг друга они не понимали решительно, все приходилось объяснять жестами. Но вытащить кого-то своего телосложения и возраста из оврага оказалось намного проще, нежели раненого дракона. Неделю Киришима прожил в пещере за дальней обходной тропой, куда сейчас, в разгар лета почти не захаживали. Потом к Кацуки возникли вопросы, куда это он исчезает по вечерам, и Кири, как он теперь коротко называл своего нового друга, пришлось перебраться поближе. А потом и вовсе поселиться у Мицуки, которая не смогла отказать в просьбе. Ну, как в просьбе. Кацуки просто привел Киришиму к ее окхелю и сказал, что его новый друг будет жить здесь. Это был первый раз, когда они снова заговорили друг с другом. До этого, даже появляясь в черном целительском окхеле, Кацуки игнорировал Мицуки. Лето пролетело незаметно. Киришима на рассвете исчезал в горах, охотился там, где его не могли заметить, и возвращался обратно к становищу. Находил Кацуки и ждал, пока тот закончит с работой. Оказалось, что дэньмитский и драконий очень похожи, только слова исковерканы и иногда обозначают совсем не то, что у ворхидов или архасслов. Когда Кацуки и Киришима не хотели, чтобы их поняли, они переходили на драконий и были абсолютно довольны. Стоило закончиться всем делам, и они исчезали из виду, чтобы болтать, махать палками на манер мечей или украдкой жечь костер и жарить припасенную Киришимой тушку кролика. Вообще без Киришимы Кацуки бы пришлось тяжко: Дэйдора был скуп, и его рабы никогда не бывали сытыми. За любую провинность можно было остаться без ужина, плетьми же кормили исправно. Но теперь дела пошли в гору: местные мальчишки, взявшие себе за развлечение донимать его, быстро обнаружили, что мальчишка-раб из чужого племени теперь не один и даже если сам он не может дать сдачи прямо сейчас, то рядом есть Киришима, который ответит так, что мало не покажется. Нукеров этот постоянный эскорт злил, но что они могли запретить свободному человеку? Срывали злость на Кацуки за малейшую ошибку, но он учился не ошибаться, и единственным, что действительно портило ему жизнь, была лютая чванливость Дэйдоры. Говорили, что Дэйдору обижали в детстве. По другим слухам ему изменила жена и сбежала с богатством. В третьих его и вовсе зачали от шуунала — злого духа, промышлявшего воровством. Как бы то ни было, теперь он был богатым и плохим хозяином. Его прислуга должна была падать ниц при его появлении. Никому не было позволено смотреть ему в глаза. Каждую весну Дэйдора женился. Мика и шаманов даже не было на этих свадьбах: воли богов тут спрашивать не требовалось и благословения от них Дэйдора не ждал. Его нукеры и слуги знали, что, как только молодая жена надоест, то станет их поживой. А может, и просто будет забита хозяйским кнутом на морозе. Это слуги стоили Дэйдоре денег, это нукерам и воинам он исправно платил, а потому хоть немного, но уважал. Жена же доставалась ему бесплатно, и имела не больше прав, чем самый последний раб. Все становище могло слышать ночью, как он учит ее подобострастию и покорности. Кацуки не любил пересекаться с ним. Потому что любой нукер при появлении хозяина требовал от него услужливости. Кто был подобрее, те просто останавливались с ним рядом и чуть ли не силой заставляли склонить голову, уткнув глаза в пол, пока Дэйдора проезжал мимо. Другие со злорадной усмешкой позволяли им столкнуться взглядами, и ближайшим вечером Киришиме приходилось зализывать очередной десяток кровавых полос на загорелой, но все равно более светлой, чем у других мальчишек, коже. — Кацуки, — Киришима перекинулся обратно в человеческий облик и обтер окровавленный рот. — А, может, просто не надо бросать ему вызов? — Я не склонюсь, — коротко отозвался Кацуки, натягивая обратно усеянную бурыми пятнами рубаху. — Думает, самый главный. А ни хера. — Ну… Я видел его, — Киришима почесал щеку. — Он слабее тебя. Кацуки призвал магию, поиграл искрами, и Киришима тут же сунулся чуть ли не в пальцы, с восторгом наблюдая за причудливыми отсветами. — Нет, — вздохнул Кацуки. — Пока нет. Киришима пожал плечами, неуклюже ткнулся носом в сноп искр и отпрянул, чихая и фыркая. Кацуки рассмеялся, потрепал его по жестким красным волосам, и Киришима тут же подставил затылок под его грубые пальцы. К осени Киришима потерял покой. Он не спал по ночам, и все чаще Кацуки не мог дозваться его утром. Его обычно красные в человеческом облике глаза все чаще сверкали желтым, а зрачок все реже бывал круглым, и Кацуки боялся, что кто-нибудь догадается, кем был его друг на самом деле. В их болтовне и играх Киришима становился все более рассеянным, словно его мысли на самом деле были не здесь, а где-то очень, очень далеко. Он потерял интерес к пище, и Кацуки приходилось руганью отправлять его на охоту. А еще он начал исчезать из становища. На день. На два. Однажды Киришима пропал на целую неделю, и Кацуки обиделся до глубины души, не обнаружив его в черном окхеле несколько дней к ряду. Потом он, конечно, появился, но было ясно, что долго в становище он не пробудет. Ударили первые заморозки. Овраг-кувшин, который давно стал их своеобразным убежищем, лежал, укрытый снегом. Киришима неловко провел носком сапога по тонкой пороше: — Мне домой пора. Кацуки с ухмылкой хлопнул его по плечу: — А долетишь? Киришима развернул за плечами крылья: — Я пробовал. До скал точно доберусь, передохну и дальше. Кацуки отдал ему суму с нарезанным мясом и бесцеремонно облапал каждое крыло, убеждаясь, что кости крепко срослись: — Значит, все? Надо тебе «пока-прощай» сказать? Киришима рассмеялся и переложил ладонь Кацуки с крыла себе на голову: — До весны только. Потом снова будет теплый ветер, и я вернусь. Их прощание было по мальчишески неуклюжим, скомканным, но полным надежды на новую встречу. И только когда красная точка скрылась в сером, затянутом железными тучами небе, Кацуки позволил себе разочарованный вздох, в котором никто, кроме Киришимы бы не угадал печали.***
Окхелю Дэйдоры мог позавидовать любой хэгшин: белый, практически без молочного оттенка войлок стен, толстый тускыс, свалянный ровными полосами густых оттенков, вытканные узоры на каждой подушечке, что полагалась гостям для сидения — все это далось его рабам не одним днем и стоило теперь очень дорого. Попробуй отбели желтоватую овечью шерсть! Сколько труда вложено в каждую вышитую подушку! У Дэйдоры в каждом узоре узор, и нитки для них использованы яркие, каких за раз не получишь. Каждую вымочили в едком соке люта, каждую просушили под палящим солнцем, каждую размягчили маслом и пропитали красками, которые тоже было нелегко получить. Куда не посмотри — везде роскошь. Тсунагу у Дэйдоры был редким гостем. С тех пор как одна вражеская стрела лишила его легкого, а другая глаза, а вражеский меч подрезал сухожилия на левой ноге, Тсунагу оставил воинское дело и зажил мирной, скучной жизнью. Он жил ею уже лет пять, обрастая гадкими слухами и золотой славой. Еще с весны у него была очередь из тех, кто хотел получить ргапалла, заезженного именно им. Каждую осень он ездил по становищам, выбирая молодняк из новой ставки. Ргапаллов продавали охотно, хотя и пытались всучить задорого. Тсунагу выбирал лучших. За кого-то было не жаль заплатить и двойную цену, за кого-то приходилось торговаться. Но с ргапаллами все было просто. Дэйдора, узнавший, за чем приехал Тсунагу, усмехнулся, и хитрые блики заплясали в его маленьких глазках: — Значит, опять кого-то угробил? Каждый год продаешь ставку ргапаллов, деньги себе, а кости матери? Или ты поумнел и в помощники только сирот берешь? Тсунагу пропустил эти колкости мимо ушей: — Ргапаллы животные сложные. Боевые и того сложнее. — Знаю-знаю, — отмахнулся Дэйдора, запихивая в рот борсык, а следом и кусок вяленого мяса, и продолжил уже жуя. — За ними к тебе за год очередь стоит. Как нынче, набрал хорошую ставку? Прислужница налила в пиалу Тсунагу чаю, и он неторопливо пригубил ее. Потом закусил кровяной колбасой, вываренной в травах, и ответил: — Ставка в этом году хороша. Но помощника мне не хватает. У тебя, Дэйдора, всегда в становище хватает дельных мальчишек. Знаешь же, на молодняк никого взрослого не посадишь. Может, есть кто на примете? Дэйдора хохотнул и лихо отвесил затрещину жене, неловко подавшей ему ускурут: — Да кто в здравом уме тебе ребенка отдаст? Иди, по беднякам пройдись, авось и продадут. Хотя какая мать… — Дэйдора вдруг задумался, — а, кстати… Могу тебе одного раба одолжить до весны. Сдохнет — заплатишь цену, выживет — только за зиму пользования. Тсунагу напрягся, но вслух только спросил: — Сколько? — Всего два злата до весны, — насмешливо бросил Дэйдора, приглаживая жирными пальцами свои редкие, черные волосы. Тсунагу сделал вид, что не удивлен. За два злата можно было купить десяток годовалых ргапаллов. А здесь Дэйдора хотел эти деньги за полгода пользования. И за кого: не за взрослого нукера, не за умелую прислужницу. За мальчишку! — Покажи, — коротко, не проявляя интереса отозвался Тсунагу, подвигая пиалу так, чтобы прислужнице было удобнее подливать чай. Тсунагу давно знал Дэйдору. Ему не предложили бы чего-то действительно ценного. Высокая стоимость могла быть обусловлена легендарной скупостью. Но Дэйдора усмехался, буквально мелко дрожал от какого-то предвкушения, и Тсунагу это не нравилось. Словно Дэйдоре было интересно, что выйдет из этой аренды и вернут ли ему раба. Наконец, полог окхеля отдернули в сторону, и перед хозяйским столом остановились двое. Нукер, облаченный в тяжелый овчинный полушубок, и светловолосый мальчишка, на котором болталась тонкая шерстяная жилетка. — Вот, смотри, — презрительно махнул рукой Дэйдора, вцепившись в раба ненавидящим взглядом. — Хороший раб. Сильный. Работал бы больше — цены бы ему не было. — Попробуйте пиздить меньше, — с вызовом оскалился мальчишка. Тсунагу не отводил от него глаз. Ни уважения, ни страха. Гордый, злой. Как щерился, глядя на хозяина, так и под плетью выражения лица не сменил. А глаза-то, глаза. Красные, горели как тлеющие угли, и страха в них не было. — Вот как с таким, — с наигранным расстройством произнес Дэйдора, — восемь лет, а уже волчонок. Только палкой таких и воспитывать. Да, Кацуки? Ответом ему были сдавленные ругательства. Тсунагу мысленно улыбнулся. Волка палкой не воспитаешь. Вернее, одной лишь палкой. И что-то ему подсказывало, что у этого зубы будут достаточно остры, чтобы вспороть хозяйскую глотку. — Сдохнет он у меня, — вздохнул Тсунагу. — Продай лучше сразу, чтобы мне весной крюк сюда не делать. Доплачивать ведь придется. Дэйдора не повелся на его уловку: — Не продаю. Нравится — бери до весны. Не нравится — ищи еще где-нибудь. И Тсунагу согласился.