Battle-born

Промозглое утро встретило Тсунагу рассыпчатым мелким снегом. Поднимался колючий ветер, что должен был принести настоящие холода. Рыжий, в крупных белых и бурых пятнах ргапалл ждал его на привязи, свернув голову на подветренную сторону и прижав маленькие ушки к гладкому черепу. Кутхи. Постарел, конечно. Сколько битв уже пройдено вместе, сколько троп изъезжено. Наверняка зима, другая, и придется расставаться. Тсунагу похлопал любимца по шее, и тот тут же защелкал клювом в ответ. Второй ргапалл рядом был самкой. Ликту было три года от роду, и она много крови выпила Тсунагу при заездке. Тонкошеия, с большими выразительными глазами, она до сих пор скалилась при приближении людей и клацала острыми зубами. Пугала. К удивлению Тсунагу, ждать Кацуки не пришлось. Мальчишка явился вовремя, и Тсунагу в очередной раз подивился Дэйдоре: раба в пользование ему выдали в единственном комплекте одежды. Ни еды, ни вторых штанов, ни даже дорожной сумы у Кацуки при себе не было. На логичный вопрос Тсунагу, а где все в дорогу, он только насупился: — Не нравится — не бери. Я обратно пойду. Гордый. Тсунагу усмехнулся: — Уплачено. Ездить умеешь? Кацуки фыркнул и направился к едва поседланной Ликту, но остановился за пару шагов. — Это что, самка? Тсунагу рассмеялся: — А ты разве воин? Кацуки прошипел что-то нечленораздельное, но скорее всего оскорбительное и все-таки протянул руку к Ликту. Та изогнула серую шею и попыталась цапнуть, очевидно недовольная тем, как бесцеремонно чужой мальчишка схватился за поводья. Тсунагу уже был готов услышать болезненный вопль, но вместо этого ещё сонное утро разбил грубый крик, смачный звук шлепка, и Кацуки ловко вскарабкался в седло. Тсунагу усмехнулся, чуть слышно присвистнул, и Ликту по команде высоко скакнула вперед, выгнув спину. — Ах ты сука! — Кацуки, не ожидавшего такой подлости, мотнуло, но в седле он все же удержался, пусть ему и пришлось схватиться за переднюю луку рукой. Тсунагу громко зацокал языком, и Ликту поспешно подбежала к нему, ткнувшись мордой в руки. Вовремя — Кацуки уже схватился было за повод, и Тсунагу не дал ему наказать ргапаллиху: — Это боевой ргапалл. Слышал о таких? — красные глаза Кацуки резко сузились. — Они не любят неумелых всадников. Ликту особенно. Постарайся доехать живым до моего окхеля. Кацуки вспыхнул: — Я хорошо езжу. Если эта тварь не будет выпендриваться, то живой доберётся. Тсунагу окинул быстрым взглядом посадку и манеру держать поводья и отступил, позволяя Кацуки самому отвести Ликту на несколько шагов. Мальчишка не лгал, ездить его учили. Но ещё Тсунагу видел, что навык этот он давно не практиковал. Любопытно. Кто же допустил малолетнего раба до ргапалла? Кутхи привычно присел на лапах, помогая своему хромому всаднику забраться в седло, выпрямился и с первого шага на тропу взял ровный темп иноходью в сторону Багряного перевала. Ликту, ещё не переученная на комфортный аллюр, пошла рысью, и Тсунагу мысленно посочувствовал Кацуки — до дома было четыре дня пути, и их мальчишке предстояло ехать, постоянно привставая на стременах. В первый день они остановились лишь дважды — у родника, совсем истончившегося к зиме, чтобы напиться самим, и у морены, чтобы напоить ргапаллов. Уже затемно они добрались до бедного становища рархаршей, где их гостеприимно пригласили переночевать. Добрая хозяйка подала на стол борсыков и дуза, согрела жидкого хорхога, в котором почти не было мяса. Тсунагу украдкой наблюдал за Кацуки. Видно было, что дорога и строптивая Ликту утомили его. Пальцы у мальчишки обветрились, кожа на губах лопнула в нескольких местах. Но он сидел нарочито прямо и ел так, словно не был голоден. Не торопясь, хотя Тсунагу и видел, как его красные глаза рыскали по небогатому столу, примечая, что ещё можно взять. — Мальчик совсем голодный, — ласково произнесла хозяйка, заметив, как Кацуки тщательно подбирал горьковатую жижу хорхога борсыком. — Кушай, я ещё принесу. — Вы очень добры, — поблагодарил Тсунагу вместо него. После ужина, за которым Кацуки съел в два раза больше, чем Тсунагу, они разошлись: мальчишка спать, а Тсунагу поговорить с хозяином. Седовласый рархарш, чья дочь подавала им ужин, долго судачил о хэгшинских прихотях да об архасслах, что опять забыли свои границы. Тсунагу охотно слушал, неохотно говорил, и порой находил взглядом Кацуки. Тот спал, свернувшись клубком под тонким одеялом, и, отходя ко сну, Тсунагу всё-таки накрыл его собственной овечьей шубой. Кацуки вскоре пригрелся, перестал дрожать и довольно засопел. Утром Тсунагу проснулся первым, забрал шубу и лишь потом разбудил Кацуки: — Рассвело. Пора ехать. Наскоро позавтракав борсыками, чаем да соленым курдюком и покормив ргапаллов вяленым мясом, они снова двинулись в путь. Дорога теперь была прямой и ровной, по опустевшим лугам, весной и летом богатыми травой, а ныне, в преддверии зимы голым и неприветливым. Ветер здесь гулял сильный, но ровный, в отличие от сквозящих порывов в ущельях, и, когда из-за стальных туч, наконец, выглянуло солнце, вокруг заметно потеплело. Ргапаллы пошли веселее, навострив уши и озираясь по сторонам. Кутхи делал это ненавязчиво, зато Ликту вертелась и постоянно сворачивала то влево, то вправо, шумно нюхая воздух. — Возьми поводья короче и уже, — посоветовал Тсунагу Кацуки, который постоянно возвращал свою ргапаллиху обратно. — У нее свободы много, вот и крутится. — Разберусь, — огрызнулся Кацуки, не поменяв положения рук. Тсунагу не стал повторять. Время расставит все по местам. Но ему нужен был помощник на эту зиму, и если Кацуки не собирался учиться ремеслу, то толку от него было мало. Впрочем, до дома было еще два дня пути и присмотреться время было. Как и научить. Впрочем, Ликту с этим справлялась отлично. Уже к середине луга Кацуки умаялся бороться с ней, и Тсунагу все чаще чувствовал на себе его цепкий, быстрый взгляд. Мысленно усмехнувшись, он набрал поводья, прижал их к шее Кутхи, вовсе не нуждавшегося в таких подсказках, и некоторое время ехал так, показательно правильно, позволяя мальчишке подглядеть и повторить. В каменистую долину въехали уже ровно. Ликту шла прямо, почти не сворачивая головы. Кацуки сменил положение плеч, копируя Тсунагу, хотя было видно, что с непривычки ему неудобно. Добравшись до ущелья Каньйу, они остановились. Тсунагу сомневался. Солнце уже скрылось, на востоке сгустились тучи и ветер гнал их прямо сюда, раздирая в клочья. В воздухе настойчиво скапливался тяжелый запах снега. Если выбрать длинный путь, то они попадут в бурю, и придется потерять много времени. Да и ехали они налегке — у Тсунагу в поясной сумке было несколько кусков нхарна, сушеные травы, но это все равно было скудным запасом. А если бурей заметет перевал, то и вовсе придется ждать или пока снег замерзнет и по нему можно будет смело проехать, или же пока подтает и пойдет вниз с неустойчивого щебня. Короткий путь для неумелого всадника был опасен. — Кацуки, — Тсунагу указал на каменистый, крутой склон, по которому вилась тонкая, едва заметная тропинка. — Поедем там. — Чего? — недоверчиво протянул мальчишка, проследив за рукой, — Ебанулся? — Сквернословишь, будто злые духи тебе нипочем, — покачал головой Тсунагу. — Испугался? Кацуки недовольно шмыгнул носом и стиснул поводья до побелевших пальцев: — Пошел ты. Убьешься — туда тебе и дорога. Смерив его долгим осуждающим взглядом и не дождавшись ни искры раскаяния, Тсунагу тронул бока Кутхи ногами, сворачивая к крутому склону. Ликту зашагала следом. Значит, вон как. Не удивительно, что Дэйдора терпеть не мог Кацуки — почтения в нем не было никакого. Но то и было странным. Обычно раб по рождению знал свое место. Мелкие мальчишки, захваченные в другом племени, тоже быстро привыкают. А этот почему-то не привык. — Ликту очень ловкая, — громко бросил Тсунагу через плечо, чтобы Кацуки мог его слышать. — Главное на таких склонах ей не мешать. Если она поднимается вверх, то не сиди прямо, а наклонись к ее шее, чтобы освободить ей задние ноги. И следи, чтобы ты не висел у нее на челюсти. Это отвлекает ргапалла от дороги. Кацуки не ответил. Тсунагу связал поводья и повесил на луку седла так, чтобы Кутхи мог свободно вытягивать голову, но они не свешивались слишком низко и не мешали идти. В отличие от молодой Ликту, Кутхи можно было управлять одними ногами. Первые несколько минут дались ргапаллам легко. Потом же тропинка пошла уступами, и Кутхи двигался по ним короткими скачками, подобно ирабису, перепрыгивая с одного яруса на другой. Он делал это по кошачьи мягко, подгибая длинные лапы и пружиня спиной при приземлении, стараясь сберечь своего всадника. Ликту, конечно, себя этим не утруждала. Она едва разгонялась перед прыжком, делала резкий скачок и тут же останавливалась, больше заботясь о сохранении собственных сил, нежели о том, чтобы не потерять мальчишку. На самом деле ее поведение было типичным для ргапалла, и именно податливость Кутхи был чем-то из ряда вон выходящим. Тсунагу позволял себе светлую грусть в ожидании прощания с верным другом и чувствовал, что после уже вряд ли когда-то сядет в седло с тем же удовольствием и покоем, что и сейчас. Тропинка прерывалась все чаще, все меньше под ногами было земли, и все больше приходилось ехать по осыпающимся склонам и растрескавшимся скалам. Кутхи все чаще останавливался, охаживал себя длинным хвостом по бокам, примериваясь для прыжка. Ликту оставила ворчание и теперь только жалобно щелкала клювом. Кацуки же молчал. На его лице застыло напряженное, крайне сосредоточенное выражение, и он не отвлекался от ргапаллихи ни на секунду. На вершину горного кряжа добрались одновременно с тучами с востока. Ветер крепчал, ударял в спину ледяными порывами и грозил вскоре сбить с ног. Махнув рукой, Тсунагу выслал Кутхи в галоп, стремясь перебраться через узкий перешеек до того, как начнется снег. Ликту неотступно следовала за ним. По левую руку от них был обрыв, и оба ргапалла благоразумно держались подальше от его края. Впереди кряж прерывался глубокой расщелиной. Нужно было как следует разогнаться, чтобы ее перепрыгнуть, и в Кутхи Тсунагу не сомневался. А вот Ликту… — Гони! — приказал он Кацуки, одновременно толкая Кутхи пятками. Несколько скачков они ехали рядом. Пропасть приближалась стремительно и лучше было бы пересечь ее одновременно. И вот на краю Кутхи привычно оттолкнулся задними лапами, распластался в воздухе и плавно перенес своего всадника на другую сторону. Ликту и Кацуки остались позади. Тсунагу видел, как ргапаллиха испуганно защелкала клювом, присела на задних лапах и попятилась назад. Кацуки с ней не боролся. Его взгляд был прикован к пропасти, и он сидел сгорбившись. — Кацуки. Вздрогнул, будто плетью ударили. Набрал поводья, толкнул Ликту ногами, но она уперлась еще больше и завизжала. — Она не прыгнет, — подсказал Тсунагу. — Ей страшно. Наверное, следовало вернуться. Плохая это была затея. Надо было пересадить Кацуки на опытного ргапалла, а Тсунагу почему-то понадеялся, что обоим подросткам хватит духу на этот путь. Хотя, каким подросткам. Кацуки было восемь, слово «подросток» будет не про него еще года два. Тсунагу набрал поводья и отъехал от расщелины, чтобы дать Кутхи разогнаться. Ветер бил в спину все жестче и нужно было как можно скорее спускаться вниз, в долину, где сейчас было тихо. Если начнется снег, то прыгать будет слишком скользко и опасно. Но прыгать не пришлось. Кацуки все-таки развернул Ликту и, сделав пару небольших кругов галопом по скальному пятачку, теперь гнал ее к пропасти. Ветер дул в сторону Тсунагу, донося обрывки такой ругани, что ему пришлось незаметно просунуть большой палец между средним и безымянным, отгоняя злых духов. За несколько шагов галопа до края Ликту начала замедляться, и Кацуки, вцепившийся одной рукой в кудлатую шерсть на ее шее, прикрикнул на нее и с размаху хлестнул поводьями. Ликту рванулась от боли и прыгнула. Кутхи приветственно заскрипел, и ргапаллиха, приземлившаяся уже по эту сторону расщелины, метнулась к нему, уткнулась мордой в шею и принялась жаловаться. Кацуки сидел в седле теперь уже совершенно неподвижно, красные пятна на щеках резко контрастировали с его побелевшим лицом. Тсунагу протянул было руку к поводьям, собираясь забрать их и привязать к луке своего седла. Так мальчишка мог бы отдохнуть и спокойно доехать до становища. Но Кацуки только мотнул головой. — Похвали ее, — Тсунагу похлопал Кутхи по рыжей гриве, и Кацуки повторил этот жест с Ликту. — Она хорошо постаралась. Дальше ехали скоро, но молча. Ликту старалась ни на шаг не отставать от вожака, Кацуки притих. Гладкий склон долины гостеприимно стелился под ногами. Пошел снег, но ветер бушевал над горным кряжем, почти не заглядывая в долину, и ргапаллы мчались ровно, завидев вдали знакомые очертания становища. Их встретили радушно. Юу Такеяма, молодая вдова его друга, забрала обоих ргапаллов и увела в хутту, где резвился недавно купленный Тсунагу молодняк. В окхеле уютно пахло горячим: жареным тестом да томящимся на вертеле мясом. Сытный ужин был как нельзя кстати. До самой ночи Кацуки не было ни видно, ни слышно. Он все время смотрел перед собой, забывая огрызнуться на поручения или советы, и Тсунагу на миг даже задумался, а не заболел ли мальчишка часом. Но во сне его лоб был прохладным, а дыхание ровным, и Тсунагу не стал беспокоиться. День они отдыхали. Кацуки вязал из веревок новые намордники для молодняка — гнать их гоном на верхнюю стоянку было рискованно, могли и покалечиться, и потеряться. А потому Тсунагу собирался отвести на привязи сначала двенадцать мелких, а затем и шестерых покрупнее. Веселая вопреки своему траурному статусу Такеяма укладывала в сумы сушеное мясо, рыбу, мешки с крупой. К зиме племя спускалось вниз, в долину, чтобы переждать холода и сберечь скот. Тсунагу с ргапаллами же, наоборот, поднимался выше, туда, где было меньше хищников, а жестокие условия делали падальщиков более сговорчивыми к заездке. На переезд потратили три дня. Заброшенная летом верхняя стоянка задышала новой жизнью. Возвели окхель, повернув его выходом к подветренной стороне, чтобы бураны не задували внутрь. В небольшом хутту теперь бродили молодые ргапаллы, привычные только к кормушке и намордникам, но еще не знавшие ни узды, ни седла. Хутту побольше пока пустовало, его Тсунагу нарочно оставлял только для работы. Почти сотня овец толклась в совсем узком загоне. Им с Кацуки предстояло еще много работы, чтобы подготовиться к зимовке. Ргапаллы падальщики, кормить их свежим мясом можно, но молодняк будет потом жаловаться на желудки. А потому овец предстояло зарезать и освежевать. Часть закопать в снег выше у ледника, часть подвесить в воздушный схрон — на выбитые из камня гладкие столбы, куда не добрался бы ни один хищник. В привычной работе Кацуки быстро освоился и у Тсунагу почти не было к нему замечаний. А вот с заездкой молодняка пришлось повозиться. На годовика нельзя было сажать кого-то с грубой рукой, и навыка Кацуки было недостаточно, чтобы он ездил иначе. И первая неделя превратилась в рутину, от которой ни один из них не чувствовал себя радостно. Проснуться с рассветом, накормить Ликту и Кутхи, приготовить себе нехитрый завтрак, а потом до полудня возиться с молодняком. Брать одного ргапалла из ставки, надевать намордник, выводить в просторный хутту, приучая следовать за человеком. Молодняк приучаться не хотел. Для них это была игра, веселая и занятная, и если Тсунагу легко справлялся с их проделками, то для Кацуки это было гонкой на выносливость. Какая любимая игра была у ргапаллов? Так догонялки же. Цапнул, отскочил — за тобой погнались. Весело! Да только вот клювы у ргапаллов были острые, и руки Кацуки в первые же дни покрылись синяками и глубокими царапинами. Не спасала даже тонкая дубленка, выданная ему доброй Такеямой. Ее рукава молодняк быстро изодрал в клочья. Тсунагу, прихрамывая, вел мухортого годовика, когда сзади раздалась уже знакомая ругань. Ну как, знакомая, на этот раз совсем ожесточенная и грубая. Пришлось обернуться. Мелкий желто-серый ргапалл носился вокруг Кацуки короткой, дерганной рысью, силясь уйти с поводка, и уворачивался от резких вспышек магии. Круг, второй, третий. Он споткнулся раз, еще, ударился лапой о булыжник и завизжал, но Кацуки продолжал гонять его, не обращая внимания на испуганно поджатый хвост и жалобно опущенные уши. Наспех привязав магией своего мухортого к плетню, Тсунагу поспешил назад: — Хватит, — его не услышали. — Я сказал, хватит! Кацуки! — Что?! Кацуки резко развернулся на месте, и причина переполоха стала понятна: его щеку от носа до челюсти пересекала глубокая царапина, с которой до сих пор обильно текла кровь. Видимо, желтый махнул лапой, играясь, и зацепил. — Достаточно, — Кацуки только фыркнул и снова затрещал магией. Тсунагу устало вздохнул, но в очередной раз шугнуть ргапалла не позволил — его собственная магия закрутилась незримыми нитями, оплела уже занесенную было для удара руку Кацуки и дернула назад, заставив болезненно вскрикнуть. — Он маленький. С него хватит. Успокой и отведи в хутту. Кацуки сверкнул в его сторону ненавидящим взглядом, но, когда магия Тсунагу иссякла, все-таки сделал быстрые несколько шагов к ргапаллу, одновременно сматывая повод. Желтый боязливо попятился и не сразу дал себя огладить да и потом до самого хутту старался держаться от Кацуки подальше, насколько ему позволяла веревка. Тсунагу вздохнул. Боевой ргапалл должен быть достаточно смелым, чтобы хорошо служить своему хозяину. Это дойных самок нужно строить самым строгим образом, чтобы не доставляли хлопот в хозяйстве. — Ты не научишь их ничему, кроме страха, если не будешь знать меры в наказании, — вернулся к этому случаю Тсунагу уже за обедом. — От нас ждут боевых товарищей, а не бездумный скот. Ты меня понимаешь, Кацуки? Кацуки только языком цокнул, не встречаясь с ним взглядом. — У тебя хорошая реакция, — продолжил Тсунагу. — Но ты слишком невнимателен. Кацуки ответил ему яростью, полыхнувшей в глазах, но промолчал. — Как доешь, поседлай Ликту, — Тсунагу поднялся, взял длинную веревку у входа в окхель, где висела вся многочисленная ргапаллья амуниция. — Мне нужно, чтобы ты научился ездить без рук. Впрочем, в этом году работа спорилась. Как бы Кацуки не огрызался и не грубил, но поручения выполнял, и Тсунагу в какой-то момент обнаружил, что, несмотря на младший возраст, толку от него было больше, чем от предыдущих помощников. Одного Тсунагу потерял в самом начале зимы, второго в середине, но Кацуки учился быстро и подавал определенные надежды. Тсунагу порой замечал, как он подолгу стоял возле хутту, наблюдая за его работой с молодняком, вместо того, чтобы пойти отдохнуть или спокойно поесть. — Ты пользуешься магией, чтобы их заезжать, — недовольно бросил он однажды за ужином. — Да, пользуюсь, — спокойно отозвался Тсунагу. — Тебя это беспокоит? — Ха! — надменно фыркнул Кацуки. — Конечно нет. Магия Тсунагу никогда не была чем-то достаточно хорошим для воина. Она досталась ему от бабки и для воина была постыдной. Велика ли честь управлять нитями? Это ей, известной мастерице, такая магия была с руки. А вот мальчишке с таким что делать? Тсунагу больше прятал ее, чем пользовался. И лишь во взрослом возрасте обнаружил, что она может быть куда полезнее, чем он ожидал. Сплетенная им сбруя была крепче, чем у других ремесленников, его окхель не могли разрушить бури и его ргапаллы, выученные тонким, незримым управлением, теперь стали цениться очень высоко. Но, чтобы принять это, ему пришлось потерять глаз и охрометь. — Думаешь, раз у тебя нет такой магии, то ты с ними не справишься? — предположил Тсунагу, подливая себе чай. Кацуки в ответ лишь оскалился: — Не дождешься. Я еще лучше тебя буду ездить. Тсунагу пожал плечами. Этот настрой ему нравился, но будь в голосе Кацуки хоть немного почтения, их беседы приносили бы ему больше радости. Тсунагу невольно понимал, почему Дэйдора так люто ненавидел мальчишку. Чтобы с таким работать, нужно видеть дальше собственной жажды уважения. Кацуки всем своим видом показывал, что уважать и подчиняться кому попало не собирается, а все, что делает сейчас, было не больше, чем уступкой безвыходности положения. Но делал хорошо, и Тсунагу сосредоточился на результатах, а не на процессе. Пусть фыркает, ругается и презрительно кривит губы. Пока Кацуки делал все так, как следовало, на это можно было закрывать глаза. К середине зимы все двадцать ргапаллов уже привыкли к узде, к посадке в седло, и теперь Кацуки с утра до позднего вечера ездил верхом. Тсунагу забрал себе домашние хлопоты: он для молодняка был слишком тяжел. Приближался ухэльхог — долгий месяц холода и мрака перед весной. и в горах с каждым днем становилось все морознее и ветреннее. — Проверь хутту, — напутствовал Тсунагу этим утром. — Грядет буря, плетень может не выдержать. — Какая там буря, — отмахнулся Кацуки, стоя на пороге окхеля и щурясь от яркого солнца. — Небо как летом. Но ветер пришел и принес с собой метель. Она выла и стенала, словно волчица, бросалась на стены окхеля и те вздрагивали от ее особенно сильных ударов. Тсунагу в очередной раз подбросил дров в очаг. Благо ему хватило ума сегодня принести побольше и высушить. Он собирался топить всю ночь, чтобы не дать морозу пробраться сквозь войлочные стены. Когда ветер немного стих, он кивнул на дверь: — Сходи, подкорми ргапаллов. Замерзнут. Кацуки быстро влез в сапоги, завернулся в полушубок, нацепил шапку и выскочил из окхеля. Тсунагу ожидал, что он вскоре вернется, раскрасневшийся и ворчащий себе под нос, но прошло немного времени, потом еще немного, и еще чуть-чуть, но Кацуки так и не было. Снова завыла метель. Тсунагу тяжело вздохнул, подождал, пока сгорела ветка, и все-таки поднялся. Куда мог запропаститься этот мальчишка? До ргапалльего хутту было не больше сотни шагов. Проваливаясь по колено в снег, Тсунагу дошел до середины пути и остановился. Сквозь белую пелену мало, что можно было разобрать, да только одно было ясно — ргапаллов там не было. Как и одной стены, опрокинутой ветром. Они обнаружились в другом загоне, привязанные к самой скале, куда почти не задувал ветер. Молодняк остервенело грыз куски баранины, не обращая внимания на Тсунагу, пересчитывавшего их по головам. Не хватало троих. Снег валил так сильно, что следов на земле было не разобрать. Осуждающе покачав головой, Тсунагу вернулся в окхель. Видимо, ограда действительно не выдержала. Ргапаллы не овцы, разбежались. И Кацуки, очевидно, пошел их искать. Только куда ж ему в такую-то погоду? И за ним идти смысла нет — ни следов не найти, ни за воем ветра не докричаться. Тсунагу бросил кусок нхарна в очаг. Если Хань нынче милостив, то приведет мальчишку обратно. Пламя ласково вздрогнуло желтым и принялось пожирать подношение. Тсунагу достал травы и поставил котелок на огонь. Кацуки заявился спустя несколько часов. Его губы посинели, вся одежда была сплошь покрыта льдом и снегом, и в теплом окхеле его мгновенно разбила дрожь. Тсунагу сделал вид, что не удивлен: — Как ргапаллы? — спросил он, будто Кацуки вернулся вовремя. — На месте. Значит, нашел таки. В такую погоду и нашел. Отчаянный. Тсунагу снял с веревки согретую огнем простынь: — Раздевайся и иди сюда. Спустя несколько минут Кацуки уже сидел у самого очага, укутанный в хлопок и овчину, морщился от горечи отвара, но все равно жадно пил, пока Тсунагу натирал его заледеневшие ступни горячим ргапалльим жиром. — Боги к тебе благосклонны, — с некоторым облегчением вздохнул Тсунагу, когда пальцы Кацуки, наконец, покраснели. — Так можно и без ног остаться. — Боги, может, и благосклонны, а ты нет, — фыркнул Кацуки, обжегся и сдавленно зашипел. — Можно было сразу сказать, что ограду чинить надо? — Я сказал, — ответил ему Тсунагу долгим, немигающим взглядом. Кацуки на миг замер, словно вспоминая, а потом пристыженно съежился и отвел глаза. — Тебе нужно научиться сначала слушать, а потом огрызаться. Конечно, на следующий день, несмотря на все ухищрения Тсунагу, Кацуки свалился с жесточайшей простудой, но в постели провел всего три дня, на удивление быстро встал на ноги, и еще через два снова уже был в седле. Больше разногласий у них не было. Конечно, характер у Кацуки не поменялся. Он все так же ворчал, бросал колкости и ругался, но больше ни одно поручение Тсунагу не оставалось без внимания. С ргапаллами все тоже ладилось: легкий и ловкий Кацуки делал все четко, и молодняк быстро разучивал команды. К моменту, когда день стал догонять ночь, все двадцать ргапаллов уже знали аллюры, резкие развороты и специальный свист, позволявший управлять ими на расстоянии. А потом солнце стало припекать, растапливая снег в своем зените, и Тсунагу приказал собираться. Пора было идти вниз, к зимовьям, а оттуда к Орлогу, где каждый год проводились веселые ярмарки и игры горных кочевников, праздновавших начало весны. Здесь было людно и шумно, и после нескольких месяцев тишины и одиночества, изредка прерываемых поездками к Такеяме за припасами, Тсунагу чувствовал себя слегка оглушенным. Кацуки тоже немного потерялся от этого гомона, но быстро пришел в себя. Из двадцати ргапаллов двенадцать были уже предназначены, а остальных восемь предстояло продать. И они отлично справились: хорошо выезженные самцы нравились воинам, а то, как легко управлялся с этими норовистыми животными обычный мальчишка, и вовсе их подкупало. Кацуки седлал то одного, то второго, забирался в седло и показывал ргапаллов во всей красе. Желтого продали дороже всех: умудренному годами ворхиду уж очень понравилось, как тот старался угодить своему молодому всаднику. Неподалеку шли игры: стреляли из лука, скакали на ргапаллах, шуточно сражались на деревянных мечах и боролись. И каждую свободную минутку Кацуки был там, сверкая восторженными глазами и наблюдая за воинами. Тсунагу не было сложности его дозваться: он возвращался по первому же зову, но видно было, что мальчишеское сердце было далеко от неспешной торговли. — Что ж, вот и закончили, — довольно произнес Тсунагу, когда последний ргапалл обрел нового хозяина. Кацуки проводил мухортого взглядом, посмотрел на опустевший загон, и Тсунагу вдруг увидел, как задор в его глазах померк, и он стоял теперь совсем одинокий и потерянный. — Кацуки? — молчание в ответ было тягостным. — Пойдем, посмотрим, чем нынче на ярмарке торгуют. Кацуки побрел следом, запихнув руки в карманы. Тсунагу понял. Сегодня вечером жрецы принесут жертвы богам, а завтра день победит ночь и наступит весна. Придет пора возвращаться. Тсунагу в свое становище, где он проведет несколько месяцев в тиши и покое прежде, чем отправиться выбирать новых ргапаллов. А Кацуки нужно будет вернуть хозяину. На ярмарке как всегда вкусно пахло. Вкусно пахло все: и свежевыделанные шкуры, и деревянная посуда, и кислый дуз с крупами, и мясные деликатесы. Острым ароматом манили копченые внутренности. Тсунагу нравилось выбирать. Кацуки же шел рядом, не обращая ни на что внимания. — Голоден? Кацуки мотнул головой и отвернулся. Тсунагу набрал всего понемногу — хорошая работа требовала хорошего ужина после. Окхеля они с собой не привезли, а потому поставили небольшую палатку из шкур и к темноте уже сидели у костра. Кацуки жарил подстреленную по пути куропатку: она выпорхнула из-под ног Кутхи, а ему хватило реакции выхватить лук. Тсунагу наблюдал за ним с доброй гордостью. За зиму, вопреки всему, Кацуки вытянулся, и одежда теперь была ему коротка. В плечах тоже стал шире, из черт лица пропала голодная угловатость и вернулись подобающие его возрасту щеки. Что еда из волчонка делает. И вон, накладывает ужин по мискам больше не таясь. В первые дни как следил, чтобы не взять себе больше, чем Тсунагу. А теперь вон кусок за куском грудинки таскает, только за ушами трещит. — Смотри, что нашел нынче, — Тсунагу развернул небольшую тряпицу и протянул Кацуки. — Обычно раньше лета и не делают. Видать, на зиму ягод насушили, чтобы к первой ярмарке сварить. На тряпице лежала пара кусочков земляничного кухтыка, обошедшаяся Тсунагу дороже половины сегодняшнего ужина. Кацуки усмехнулся: — Что я, маленький, сладости есть, — но все равно взял, и Тсунагу сделал вид, что не заметил, с каким восторгом он запихнул кухтык в рот. Все дети любят сладкое. Это взрослым уже неважно, а этим в радость. И глядя на то, как Кацуки медленно жует лакомство, растягивая удовольствие, Тсунагу старался сдержать улыбку. Все-таки ему было еще восемь. И никакой характер, и никакие способности не могли этого изменить. На следующий день Тсунагу отдал Кацуки новые штаны и рубаху, купленные у местных мастериц, а затем и два десятка медных монет. — Ты серьезно? — переспросил Кацуки, недоверчиво глядя на них. Рабам не положено было иметь деньги. Тсунагу только кивнул: — В следующем году думаю взять три десятка ргапаллов на заездку. Как думаешь, справимся? Кацуки вздрогнул и улыбнулся, не успев изобразить независимой ухмылки: — Сомневаешься? Дэйдора встретил их насмешливо: — Плохой ты хозяин, Тсунагу. Дал тебе раба, а он у тебя разжирел. Кацуки недовольно дернул было плечом, но Тсунагу лишь отшутился: — Жирный раб — медленный раб. Мне, хромому, за голодным не угнаться, — и тихо, так, чтобы его слышал только Кацуки, добавил. — В этом году вернусь раньше. Он очень надеялся, что этому гордому, колючему засранцу хватит ума не бросать вызова Дэйдоре и дождаться, пока снова настанет пора заездки. А пока, так и не договорившись о покупке, но ударив по рукам о пользовании на следующую зиму, Тсунагу неспешно трусил верхом на Кутхи в сторону родного становища. По левую руку слышался далекий, неспешный шум Ганьского моря, и теплый ветер уже звенел капелью со скальных карнизов. Далеко в небе промелькнула красная точка, слишком крупная для птицы, и Кутхи запрядал ушами, но Тсунагу не придал этому значения, увлеченный своими мыслями.