***
Длинный коридор из королевских покоев в лазарет не спасали ни витражные окна, ни расставленные заботливым садовником цветущие кусты в горшках. Изуку не любил здесь ходить с самого юношества, когда придворные лекари сбились с ног, обрабатывая его ссадины, царапины, а порой и раны, полученные от магии. Но сейчас уютный ковер скрадывал звук его быстрых шагов, а под сердцем крутилось жестокое беспокойство, смешанное со страхом. Накануне Изуку пришлось уехать из дворца, чтобы встретиться с вассалами, а по возвращению его уже встретили встревоженный Иида и угрюмый Шинсо, чьи эмоции без маски отчетливо проступали на лице. Они добрались быстро, всего за четыре дня, и Изуку не успел обрадоваться их появлению. — Ваше Величество, я не стал отправлять вам гонцов с такими известиями, чтобы сообщить лично. Алрия бедна. Гран Торино прошел несколько городов, но брать в них нечего. Вассалы разочарованы, а проклятые хэгшины лютуют и все хуже повинуются. Изуку, пропахший с дороги пылью и жарой и не успевший переодеться, приказал слуге подать воды. Новость была подкашивающей. Но, боги, Даби ведь завоевал столько стран. Куда он успел подевать все награбленное? А что если… Что если они не грабили завоеванного? Что если все богатства так и остались лежать на останках городов, расплавленные в пожарищах и погребенные под пеплом? — Знают ли семьи вассалов? — спросил Изуку. — Ни в коем случае. Гран Торино запретил отправлять личных гонцов под страхом смерти. Вся переписка проходит строго через руки Яойорозу. Герцог Тодороки каждый день ведет переговоры с теми вассалами, кто на фронте. — Рюкио? — Госпожа держит хэгшинов в достаточном страхе, но без Бакуго очевидно, что их покорность не будет долгой. Изуку запретил себе принимать поспешные решения. Нужно было продумать. Возможно даже обсудить. Мысленно послав Гран Торино все благодарности и помолившись богам о его здравии, Изуку перевел взгляд на Шинсо, ожидая вестей от него. — Киришима очнулся, — его доставили во дворец вчера, и Изуку еще не успел его увидеть. — Я заставил его перекинуться, и мы перевязали раны. Но он отказывается от воды и пищи. Изуку догадывался, что это означало. «Мяса, много свежего мяса» — об этом просила Тсую, когда драконам нужно было восстановиться после битвы. И если Киришима теперь не хотел есть… — Я уговорю его, — пообещал Изуку. И теперь, когда слуга сообщил, что Киришима проснулся, Изуку шел к нему, оставив все дела, ждавшие его в кабинете. В лазарете пахло чистотой. Здесь всегда было невероятно светло и пусто. Он сохранился еще с тех пор, как Фесса не была столицей, а замок не был дворцом. Это было наследие боевого, кровопролитного прошлого, и Изуку помнил, как матушка порывалась переделать лазарет во что-то более приличествующее мирному времени. Каждый раз что-то мешало. Теперь же к аромату уксуса и мыла добавился тяжелый запах, знакомый Изуку по полю боя. И никакие розовые цветы на широких подоконниках не могли его заглушить. Киришима лежал на постели на боку, вытянув перед собой руки, и они безвольно свисали с края кровати. Взгляд его обычно ярких глаз теперь был пуст. В бинтах он был весь — от подбородка до поясницы, а ниже не было видно за плотной простыней из выбеленной фланели. Даже на голове была повязка, и волосы обычно на вид колючие и торчащие, выглядели сально и жалко. И что на виске и на затылке, что на левом боку сквозь бинты проступали темные пятна крови. За время этой войны и сражений Изуку многое увидел. Но такого — чтобы на месте ребер была лишь внушительная вмятина, кое-как закрытая повязками — ни разу. Как и успел шепнуть ему лекарь, жуткое было зрелище. Изуку присел на небольшой табурет у постели. Киришима не шевельнулся. На низкой тумбочке стояла глубокая керамическая миска с мелко нарезанным мясом. Оно было еще теплым и выглядело на удивление вкусным. Слуг не за что было бы ругать — действительно принесли свежее. И если это не вызывало аппетита у дракона, проведшего без еды больше двух недель, то плохо было дело. — Киришима, — тихонько позвал Изуку. — Как ты себя чувствуешь? Его вопрос остался без ответа. Изуку заставил себя не разочаровываться. Вряд ли он сам в таком состоянии горел бы желанием беседовать. Подвинул табурет чуть ближе к изголовью: — Я понимаю, тебе больно. Но, пожалуйста, хотя бы посмотри на меня, — зрачки Киришимы дрогнули, и безжизненный взгляд теперь уткнулся куда-то в колени Изуку. — Мина говорит, тебе нужны силы, — Изуку взял в руки миску, подставляя ее содержимое в поле зрения Киришимы. — Давай поедим немного. Хотя бы чуть-чуть. Черные ресницы отрицательно сомкнулись. До этого едва заметный шрам на веке теперь выглядел грубым и четким. Да и в принципе Изуку теперь мог видеть, что обычно невредимый на фоне мелких шрамов Кацуки Киришима тоже был покрыт сеткой боевых отметин. Вряд ли под бинтами картина была лучше. — Но хотя бы глоток воды? Пересохшие, растрескавшиеся до мяса губы красноречиво свидетельствовали о терзавшей его жажде. Изуку тяжело вздохнул, отставляя пищу и кувшин с водой обратно на столик. — Это из-за Бакуго? Из-за того, что тебе рассказали? Драконы не отличались дипломатией, отличались честностью. Но Изуку хотелось волосы на себе рвать, когда он услышал, что Кода проговорился об исчезновении Бакуго. Не просто об исчезновении. О возможной смерти, о которой сам Изуку старался не предполагать, хотя и был вынужден действовать, как если бы это случилось. И, что было того хуже, о тайных жертвах, принесенных Мономой накануне их отбытия из Зарна. Ни одну из них не приняли боги, и лишь костер, зажженный для Уухэль горел высоко и стройно. «Имя харса сокрыто пеплом», — изрек тогда Монома, и Изуку не смел возвращаться к этому в своих думах. Киришима бесстрастно моргнул, подтверждая. — Я… — лгать было нельзя, ему бы этого не простили. — Я не знаю, будут ли успешными наши поиски, но мы продолжим их. В Сантийских горах и не только. Я очень надеюсь, очень верю, что в конце концов мы сможем найти Кацуки. Киришима лишь закрыл глаза. Изуку с острой болью в груди видел, как сильно его это травмировало. Как очертились скулы, как горько искривился вниз уголок губ. Этот вид умирающего не подходил Киришиме. Изуку сейчас бы все отдал, лишь бы снова увидеть его нагловатую, зубастую ухмылку, от которой первое время у него по спине пробегали мурашки. — Но я пришел не для того, чтобы сказать об этом, — нельзя было поддаваться скорби, она и без того глодала Изуку изнутри каждую минуту, которую он не был занят, и он заставлял себя думать о будущем насильно. — Я пришел просить. Ты ведь наверняка знаешь, ради чего был этот брак. Киришима не шевельнулся, но его взгляд, вдруг острый и осознанный впился в лицо Изуку в затаенном ожидании, которое нельзя было подвести. Воздух в легких стал тягучим и скудным. — У нас получилось, — тихо произнес Изуку, все еще испытывая глубокий трепет перед фактом свершившегося. Киришима медленно перевел взгляд на живот Изуку, и ноздри его расширились, словно он надеялся учуять знакомый запах. Он смотрел не отрываясь, жадно, будто бы надеясь на какой-то знак, который доказал бы ему правдивость услышанного. Киришима медленно приподнял руку, и Изуку подвинулся ближе, поймал грубую ладонь и прижал к своему животу, туда, где сам чувствовал биение новой жизни: — У него та же магия, — прошептал он не то с гордостью, не то с нежностью. — Такая же яркая. — Знакомые красные отблески мелькнули в багрянце радужки. — Помоги мне. Я не выстою в одиночку. — Ладонь Киришимы, еще мгновение назад холодная и безжизненная, стремительно теплела, наполняясь густым лавовым потоком магии. — Я так боюсь не справиться. Но я хочу, очень хочу, чтобы он появился на свет. Магия Кацуки отозвалась, и Изуку невольно вздрогнул от резонанса, прокатившегося по его внутренностям. Но глаза Киришимы больше не были пустыми. Теперь его взгляд был осмысленным, жадным, и горечь пропала с пересохших губ: — Не бойся, харсайым, — голос Киришимы был хриплым, но в нем Изуку услышал то же стремление, какое свистело в его крыльях, когда он мчался в бой. — Мы выстоим. Я присягаю тебе своей жизнью. Изуку невольно шмыгнул носом. Он так боялся, потерять их обоих — и Кацуки, и Киришиму, что теперь, наконец, мог хоть немного вздохнуть с облегчением, измотанный страхом надеяться. Он не успел ничего ответить, как Киришима приподнял голову с подушки: — Мне нужно встать. Харсайым, мне нужно выздороветь. Он голодно уставился на миску с мясом, и Изуку поспешно схватил ее в руки, собираясь помочь. Они уже почти закончили с нехитрой трапезой, когда за дверью лазарета послышались чьи-то предостерегающие возгласы, а потом дверь резко распахнулась, и Мина, чьи волосы уже привычно были взъерошены, пропустила вперед Мицуки, одновременно отпихнув крылом назад возмущенную стражу. Киришима встретил целительницу довольным возгласом, обрадованный ее появлением, но она тут же осадила его: — А ну-ка тихо! Знаю я тебя, лишь бы прыгать! — а потом посмотрела на Изуку. — Харсайым? — Говорите, что делать, — Изуку с почтением кивнул ей. — Все остальное подождет.***
Вечер застиг их тут же, в лазарете. Киришима дремал, поминутно вздрагивая и скуля. Изуку сидел в самом изголовье кровати и ласково чесал его космы между повязками своими дрожащими пальцами, пока Инко, переодетая из привычных царственных нарядов в простое удобное платье, кормила его, будто совсем маленького, с ложки теплым гороховым супом с курицей. Сам Изуку в руках бы не удержал сейчас и пустого кубка, не то что изящного столового прибора. Мицуки сидела в принесенном слугами кресле, устало закрыв глаза. Она еще не успела переодеться, и брызги крови, пятна от отваров и соков трав засохли на ее сером, украшенном тонкими узорами платье. Иида, приглашенный для разговора и уже оповещенный об новом положении Изуку, стоял у соседней постели, задумчиво ел орехи из хрустальной вазочки один за другим, не осознавая ни количества, ни вкуса. Мина привычно валялась на полу, наслаждаясь рубленной специально для нее сырой уткой. На второй кровати сидел Шинсо. Он успел немного восстановиться за это время, но сам еще плохо ходил и нуждался в покое и отдыхе. — Вы расскажете об этом Гран Торино? — спросил Иида через некоторое время. Изуку покачал головой. Гран Торино был человеком надежным, но все же приверженцем старых взглядов. Было бы неблагодарным тревожить его сердце сейчас, когда у него и без этого было предостаточно поводов для волнения. С ним Изуку должен будет поговорить лично, когда вся история с Алрией, наконец, закончится. — Герцогу Тодороки? — Пока не время, — отозвался Изуку, проглотив очередную порцию. — Не нужно его этим беспокоить. Сейчас здесь те, кому я готов доверять. И я прошу о помощи. Шинсо мгновенно переводил все, сказанное на миодосском, чтобы Мицуки могла их понимать. И пусть она была далека от дел государственных, в ее магию, способную слышать хвори и боли сквозь тело, Изуку верил. Сегодня она была его глазами все то время, пока они возились с Киришимой, выправляя обратно в нужное положение сломанные кости. Магия Изуку нашла новое применение — истончив ее жгуты до незримого, получалось словно запустить ее в плоть, и Мицуки подсказывала, куда и как нужно было сдвинуть очередной осколок прежде, чем наложить повязку. Ребра Киришимы царапали легкие, и они умаялись, возвращая их на природой отведенное место. Отвар курмина и другие снадобья мало помогали, и лазарет был наполнен его сдавленным шипением, ворчливой, но осторожной бранью Мицуки, и тихими возгласами недовольства, когда Изуку не хватало концентрации доделать начатое. — Какая помощь нужна тебе, харсайым? — уточнил Шинсо, не поднимая взгляда. Он все еще был угрюм и задумчив, словно в ожидании беды, но Изуку не мог понять, что его беспокоило. — Сохранить все в тайне и удержать в порядке оба государства. Еще несколько месяцев, и я не смогу показаться на людях. Иида недоумевающе моргнул и снова хрустнул орехом: — Ваше Величество, я полагаю… смею предположить, что несколько месяцев мы сможем поддерживать какую-то видимость вашего присутствия. В конце концов, вы имеете право отсутствовать и выезжать в другие страны. Я буду вашими глазами, вашим голосом и лицом, если потребуется. Однако, что потом? Как вы объясните вассалам появление младенца? — Всегда можно жениться на любой дворянской дочери и представить малыша как плод этого брака, — отозвалась Инко, зачерпывая еще ложку супа. — А то, что рождение было до свадьбы — так не чужого ума дело. Сколько бастардов перестали таковыми быть, когда их родители таки решили связать себя узами брака. — Это может быть планом на случай, если Бакуго к тому времени не вернется, — согласился Изуку, хотя мысль о том, чтобы жениться по расчету теперь ему претила до невозможности. — Хотя это и крайний выход из положения. — Вы говорите о вещах, на которые даже боги еще не смотрят, — резко произнесла Мицуки, и Шинсо тут же прошелестел следом, переводя ее слова на миодосский. — Этот ребенок зачат от альфы, причем зачат в любви. Вы представляете, какая магия может быть заключена в нем? — Это магия Кацуки, — спокойным тоном ответил Изуку. — Я иногда слышу ее, и она приятно трещит под ладонью. Зрачки Мицуки расширились и почти закрыли красную радужку: — Уже? Дай-ка мне послушать, харсайым. Изуку не отказал, и ее ладони быстро проскользили ощупывающим теплом по низу его живота. Она делала это сквозь одежду, но все присутствующие все равно стыдливо отвернулись. — Боюсь, ты не выносишь этого младенца, харсайым, — тяжело произнесла Мицуки, вернувшись на свое место, и лицо ее было белее снега на горных вершинах. — Что? Почему? — взволнованно воскликнул Иида, резким движением отставив в сторону хрустальную вазочку и рассыпав орехи. — Магия Кацуки проявилась за две недели до его рождения, — взгляд Мицуки загнанно уставился в каменный пол. — Мне едва хватило сил выносить его, и это рождение уничтожило мое лоно. Он мой единственный ребенок. Я не смогла бы выносить и родить еще раз после. Мина резко села, заглядывая Мицуки в лицо, и Изуку вдруг понял, что она не лгала. Теперь, когда она озвучила это вслух, ее сходство с Кацуки было очевидным: глаза, волосы, черты лица — они были похожи так, как только могут быть похожи сын с матерью. — Но разве целители могут иметь детей? — с сомнением пробормотала Мина на дэньмитском. — Долгая история, — не стала рассказывать Мицуки. — Но этот малыш сильнее. Намного сильнее. Наверняка ты знаешь, что Кацуки уже был в браке… — И обе его жены умерли, — закончил за нее Изуку. Стало ясно, о чем шла речь. Радость и нежное ожидание его улетучились. Всего несколько мгновений назад Изуку казалось, будто ему удалось развести тучи, сгустившиеся над ним и Миодоссией. Вокруг него были верные люди, которые несмотря на удивление и шок, приняли его и были готовы поддержать. Но теперь стало ясно, что разогнать ему удалось лишь пушистые облачка, а настоящая гроза еще только подбиралась к Изуку, угрожающе сверкая молниями. — Ты должен знать, магия тех детей не проявлялась так рано, но все равно ее было достаточно, чтобы прожечь материнскую плоть. Урарака, первая жена Кацуки, умерла на моих руках в мучениях, и не было ничего — ни снадобья, ни наговора, ни заклятия, чтобы ее спасти. И это случилось, когда я руками уже слышала ребенка. А сейчас… Сейчас он еще слишком мал, чтобы даже ощутить его очертания, а магия уже струится в нем. Луна, вторая, и ей станет тесно в твоем чреве. — Мицуки замолчала, увидев как Инко едва не вскрикнула, но закрыла свой рот ладонью. Изуку кивнул, прося продолжить, — Больше всего на свете, харсайым, мне хотелось бы увидеть наследие моего сына. Но как целительница и как мать, я должна сказать тебе: откажись. Я помню, я надеялась, что раз ты колыбель героев, то вы предназначены друг другу. Но это… Это больше, чем ты можешь выдержать. В лазарете повисла гнетущая, темная тишина. Мина сидела и хлопала глазами, словно все еще не способная переварить услышанное. Выражение лица Шинсо не поменялось. Иида тоже держался стоически, пусть брови его и были приподняты в беспокойстве. Только слышно было, как дыхание Инко с каждым рваным вздохом становилось все более влажным и болезненным. Мама собиралась плакать. Что ж, ей, изысканной женщине, это было свойственно. Изуку медленно опустил взгляд на свою руку, все еще лежавшую на красноволосой голове Киришимы. Тот крепко спал и пока понятия не имел, о чем ведут речи собравшиеся вокруг него люди. Призвав немного магии на вторую ладонь, Изуку накрыл уже привычное место ниже пупка. Искры Кацуки едва были слышны. Очевидно, ребенок тоже спал, не ведая, какая угроза над ним нависла. Под сердцем стало больно, и Изуку с горькой усмешкой отметил, что слезы и сентиментальность были их семейной чертой. Первый раз Кацуки женился по любви. Другой, наверное бы, больше не пытался. А попытавшись, не впустил бы уже в свое сердце. Но Изуку знал другую сторону своего супруга. Как же хотелось закутаться в его плащ, но тот остался в спальне, и плечам Изуку было несколько холодно в звенящих в воздухе лазарета страхе и ожидании. Теперь это было не о Миодоссии и не о том, чтобы рискнуть троном. Верность собственным обещаниям и верность Кацуки требовали рискнуть жизнью. Но все же ни Мицуки и никто другой не знали, каким целым ощущал себя Изуку в объятиях Бакуго. И как правильно было отдаваться в соитии и последующих прикосовениях. Они были связаны чем-то, что не было магией, но существовало в них обоих и тянуло их друг к другу жаром и жаждой. Наверное, это незримое знало лучше других о том, как теперь ему следовало поступить. — Мой выбор уже сделан, — произнес Изуку, сглотнув ненужный ком в горле. — Мы попытаемся.