***
— Почему?! — гавкнул Каминари, брызжа слюной. — Почему ты не дала мне?! Очако устало опустилась на землю, вытянула полосатые лапы, дрожавшие от напряжения. Каминари недовольно дернул желтыми крыльями, зацепился за колючки кустов и жалобно заскулил. Джиро осторожно помогла ему освободиться, стараясь не повредить собственные уши о шипы. — Почему? Почему? — наперебой затараторили малыши, трогая плечи Очако лапками. Очако только зажмурилась, стараясь сдержать слезы. Она так надеялась сегодня, когда Джиро, наконец, услышала звук открывающихся врат. Они так давно не ели, что даже вонючая падаль, которой их кормили обычно, была желанна. А сейчас из корзины пахло просто восхитительно, и в животе все скручивалось и болело, так голодна она была. Но брать еду у человека было нельзя. — Мало ли что он сделает, если мы подойдем, — ответила она, проглотив ком в горле. — Он человек. Сами знаете, что может человек. — Как он может быть человеком? — отозвался Каминари, пялясь жадными глазами на поляну. — Он говорит как дракон. — У него пламя из рук, а не из глотки, — ответила Очако. — Это не по-драконьи. — А если он научился так делать с огнем? — смущенно пробормотала Джиро, стараясь не встречаться с Очако взглядом. — Ну, просто вдруг. Не знаю. Просто подумалось. Они все хотели есть. Очако же сомневалась. Они уже имели глупость даться людям в руки. Они хорошо запомнили, почему так делать было нельзя. Подойти сейчас значило бы забыть полученный урок. Нужно было подождать. Быть может, этот человек уйдет. Оставит мясо, оставит их в покое и тогда они заберутся на дерево, с дерева к мясу и наедятся до отвала. Во рту было склизко. Очако открыла пасть, чтобы зевнуть, и слюна потекла вниз густыми нитями. А если этот человек не уйдет? Или того хуже, уйдет с мясом? Тишина текла мимо, и только хныкание малышей, выпрашивавших еду, нарушало ее. — Каминари! — предостерегающе воскликнула Джиро, и Очако вынырнула из омута задумчивости. Желтая шкура его мелькнула уже на поляне, и все четверо драконов тут же метнулись следом, чтобы остановиться в одной чешуйке от конца спасительной тени. Наверное, нужно было выскочить следом, схватить и затащить обратно, как Очако уже сделала раз. Каминари предостерегающе поднял хвост, и она осталась на месте. А что если у него получится? Если ему все-таки дадут еды? Человек снова протягивал мясо. Запах был одуряюще хорош. Каминари подкрадывался медленно, все сильнее припадая к земле, и Джиро в страхе и нетерпении царапала когтями влажную после ночи почву. Вдруг Каминари вскочил на лапы, в два прыжка добрался до мяса, выхватил кусок и бросился назад без оглядки. Он вломился в кустарник, расталкивая их и ломая ветки. — Вкуууууусно! — едва не выл он от радости, крепко держа край мяса в пасти. — Помоги-ка мне! Джиро поспешно вцепилась с другой стороны, и вместе они разодрали кусок на два помельче. Очако не удержалась, присоединилась к дележке, и сама не сдержала блаженного стона, когда пусть остывшая, но жидкая, солоноватая кровь попала ей на язык. Они не едали ничего свежего с тех пор, как их забрали из дома, и теперь ей до одури хотелось еще. — Эй, — раздался громкий голос человека. — Полосатая! Иди жрать! Очако сомневалась. Но малыши не сомневались. Видимо, этой подачки им было достаточно, чтобы, забыв страх и раздразнившись доставшимися им ошметками, броситься на зов. Очако шамкнула им вслед, но было поздно: оба малыша уже были на поляне.***
Кацуки только хмыкнул, увидев обоих рыжих, мчавшихся к нему. Давно, видать, им ничего вкусного не перепадало. Он положил обратно в корзину полосу мяса, срезанную с ребра, и выбрал другую, с позвоночника. Она была нежнее и тоньше и таким маленьким должно было быть легче ее грызть. Кацуки даже не стал заставлять их прыгать, чтобы схватить ее, а просто бросил неподалеку от себя. Ему не нравилось то, что доносилось из кустов. Эти звуки голода и восторга злили его. Распаляли вроде бы усмиренную магию под кожей, и она обжигала сердце. Кацуки запретил себе думать. Это должно было быть схоже с ргапаллами, которых он заезжал будучи мальчишкой. Полгода он кормил, поил, чистил и работал с бесячими, полудикими ргапаллами, у которых на уме были лишь игры: догонялки да кусалки. Чтобы потом, весной отдать их новым хозяевам. И не имело значения, нравился ему кто из ставки или нет — их ждало расставание в любом случае. Кацуки знал это и сильно не привязывался. И сейчас он тоже должен был просто сделать работу, ради которой его подлечили. Не из благодарности, но из последних крупиц собственного достоинства. Вот только ргапаллов Тсунагу не продавал кому попало. Это были дорогие животные, которых так или иначе ждали грамотные руки и достойное содержание. Здесь же Кацуки понятия не имел, что с этими драконами будет дальше. Наверное, это не имело значения и не должно было его заботить. Рыжие схватили кусок спинной мышцы и принялись тянуть в разные стороны. Это было глупо: они могли бы просто откусывать каждый со своей стороны и обоим бы хватило. Неужели мелочь была настолько глупой? Но дракон вдруг лег на землю и принялся кататься туда-сюда, пока самочка крепко держала другой конец мяса. Наконец, им удалось его разодрать, и они быстро проглотили получившиеся порции не жуя. Кацуки нахмурился и достал еще кусок, но поменьше. Этот уже схватила самка и снова не стала жевать. Дракон уставился на Кацуки выжидающими глазами. Но этот кусок Кацуки уже не бросил, а протянул. Ему нужно было, чтобы мелкий подошел ближе. На это ушло немного времени. Голод был сильнее боязни, и вскоре рыжий уже схватил первую подачку из пальцев Кацуки. Затем вторую. Затем третью. Дракониха еще медлила, но это было не так уж важно. На четвертой порции рыжий потерял осторожность, и Кацуки удалось накинуть петлю веревки ему на шею. Он тут же метнулся прочь, насколько хватило свободы, а самка с визгом унеслась с поляны. — Да успокойся, глупый, — проворчал Кацуки, подтаскивая вырывающегося дракона к себе и морщась от неприятной боли в спине. — Ничего я тебе не сделаю. Да не дергайся, кому говорю! Оказавшись в руках Кацуки, рыжий перестал сопротивляться и просто оцепенел. На поляну было выскочила полосатая, но и она теперь боялась подходить. Ну и слава богам, еще не хватало сейчас сражаться с ней. Зажав рыжего между колен, Кацуки заставил его поднять голову и насилу разжал ему пасть. В драконьем рту было пусто. Ни одного зуба. С трудом поверив своим глазам, Кацуки провел пальцами по челюстям. Ничего даже в зачатке. Одни лунки, закрывшиеся беловатой десной. — Блядь, — не сдержался Кацуки. — Блядь. Тошнотворная волна подкатила к горлу. Он убрал ладони от челюстей, просто глядя в карие глаза, подернутые льдом нескрываемого ужаса: — Что, у твоих друзей тоже так? Рыжий только моргнул, подтверждая. Кацуки перестал его держать, оставив только привязь: — Сиди. Говорить не хотелось. Волна жестокого отвращения захлестнула, и теперь, если бы можно было только снять с себя шкуру и прополоскать в горной реке! Но, увы, ни Хань, ни Мон-Арс не завещали людям шкур и оставалось жить с тем, что было. Кацуки достал нож, кусок мяса из корзины и нарезал на мелкие кусочки длиной с палец. — Ешь, — скомандовал он. Рыжий непонимающе лупал глазами, все еще боясь пошевелиться. — Ешь, кому говорю. Так удобнее. И мелкий принялся за еду. Хватал кусок, дергал шеей, проталкивая его в глотку и принимался за следующий. Когда он насытился, Кацуки снял с него веревку, слегка хлопнул ладонью по задней лапе, и дракон поспешно скрылся в кустарнике. Полосатая так и сидела, уставившись на Кацуки ненавидящим взглядом. Он нарезал почти в труху все, что было в корзине. Спустил ее на землю, чтобы малышне не нужно было карабкаться на дерево. И ушел к хижине мясника, где у плетня его ждал неподвижным изваянием Курогири. Кацуки шагнул в подставленный под его ноги портал и сразу оказался внутри, под решетчатой крышей, в комнате, где пахло сушеными травами. Мясник сидел у очага на корточках, держа над огнем решетку с уже знакомыми иглами. Последние два дня он не поджигал их, а просто вкалывал уже разогретыми. Мясник обернулся на Кацуки и выжидающе усмехнулся: — Ну? Это был и приказ, и вопрос. Кацуки в очередной раз наступил себе на гордость: — Познакомились. Он неуклюже избавился от одежды, оставив ее кулем валяться на земляном полу, и улегся животом на свое ложе, гладкое и твердое. Тошнота стала сильнее. Шаги мясника оцарапали слух. Кацуки крепче вжался щекой в полированное дерево. Волосы на теле поднялись дыбом против его воли. Холодные пальцы в очередной раз прошлись по загривку и горячая, почти раскаленная игла вошла между ними, пробивая жаром до самого крестца. Кацуки запретил своему дыханию сбиться. Он ненавидел это. Ненавидел животный страх от прикосновения, в котором он стыдился сам себе признаться. Ненавидел покорность, с какой шел на них. И ненавидел сладкое предвкушение, с каким ждал, когда вся эта мука закончится, и ноги станут еще послушнее и еще подвластнее, приближая миг выздоровления. — Нахуя ты им зубы выдрал? — процедил Кацуки, когда иглы пронзили главный сгусток боли ниже лопаток. — А? — мясник, видимо, не сразу и вспомнил. — Кусались. Пусть отвыкнут огрызаться, пока коренные не полезут. Наступило молчание. Огонь в очаге чуть хрустел дровами. Иглы методично вонзались одна за другой. За грудиной ворочалось что-то острое, что жгло и кости, и сердце. — У драконов не бывает молочных зубов. Мясник, казалось, задумался, и следующая игла воткнулась в поясницу чуть резче: — Дрессируй. Через пару месяцев тебе привезут новых. Испорченных, может, продадим. Экзотика же. Последнее слово было непонятным. Но продать — о, это было знакомо. Те же ргапаллы, только без шерсти. Вот только Тсунагу не калечил своих подопечных. И сколько вечеров они провели вместе, выхаживая того, бурого, пришибленного камнем на перегоне. «Не злись на него, Кацуки, — говаривал Тсунагу, когда ргапалл в очередной раз умудрялся цапнуть Кацуки за руку, уворачиваясь от лечения. — Он маленький, и ему страшно.» И Кацуки запирал в себе желание хорошенько врезать непослушному животному. Просто ворчал на него, гладил, пока тот не укладывал лысую морду на землю и не позволял продолжить с ним возиться. Следующая игла проколола мышцы у крестца. Кацуки выдохнул, скрыв злость за болью. Магия жгла ладони. Но использовать ее было бесполезно. Ее все равно бы отобрали. Без нормальной еды драконы не вырастут крупными. Без зубов они не смогут добывать себе пропитание и драться с другими драконами. На драконьем острове они станут изгоями и их просто убьют. Так что выдрессировать их наверняка было милосердием. Под закрытыми веками мелькнула омерзительная картина. Кацуки мог себе представить, как эта малышня вырывалась. И что пережила, лишаясь зубов один за другим. Хорошо еще, что ни один из них не был похож на Шинсо или Мину. Или Кири. Особенно на Кири. Магия тихо затрещала у кожи, и Кацуки поспешил ее прибрать, ощутив, как пальцы мясника в тот же миг стали еще холоднее. — Случайно, — прохрипел он, замазывая эту вспышку. Мясник не ответил. И до конца дня уже ничего не говорил. Кацуки поддерживал это молчание. Он закусил щеку изнутри и не позволил себе больше ни одного резкого жеста, ничего, что могло бы пошатнуть веру в его покорность. Уже ночью, лежа на своем жестком ложе и глядя в жердяной потолок, Кацуки не ждал сна. Сытный ужин не мог призвать его. В складках прозрачного магического балдахина мерцали звезды. Вон Кроличий хвост, а вон и Ирабис притаился за Камнем. Веками караулит, чтобы напасть, но так и не бросится. Хань создал небо, и сколько бы людей не умерло и не родилось, оно останется таким же. И так и будет Ирабис ждать, а Стая Псов бежать за ярким Кроличьим хвостом. Старик Камихара любил пялиться на эти сраные звезды, говорил, что набирается от них божественной мудрости. Брехня, конечно. Не было там никакой мудрости. Да и богов не было. Кацуки слишком много жертв и молитв им принес, чтобы убедиться, что их некому принять и услышать. А вот Камихара верил, и верил свято. Как, впрочем, и все горные племена. Камихару, хэгшина ворхидов, выкупившего и воспитавшего его, Кацуки сейчас вспоминать не хотел. Но образ старика настойчиво лез в его мысли. Вот сидит возле Дэйдоры, ухмыляется. Сдержанно, но видно, что ставит себя выше всех присутствующих. Вот стоит у окхеля, опершись плечом на стену, и наблюдает, как Кацуки машет деревянным мечом. И не поймешь по его ухмылке, доволен он или нет. Кацуки только годам к четырнадцати научился различать, когда Камихара улыбался, а когда просто не хмурил бровей. Старый лис. А лисиц Кацуки презирал. Среди звезд клубилась бездна. Темная, как та ночь, когда они с Камихарой ехали на какую-то из встреч хэгшинов. Кацуки был горд — ему, еще не посвященному в воины, позволили сопровождать Камихару наравне со взрослыми нукерами. И он ехал чуть позади от своего хэгшина на пегом ргапалле, представляя, что однажды будет ехать первым. Тропа спускалась вниз по склону долины и вливалась в уже протоптанный тракт на ее дне. По другой стороне неспешной рысью ехали пятеро всадников, и белые шапки выдавали в них архасслов. К тракту они спустились одновременно, и Камихара осадил своего ргапалла. Он встретился с другим хэгшином взглядом и поклонился ему в плечи, приложив руку к груди в знак сердечного приветствия. Нукеры повторили за ним, и лишь Кацуки остался неподвижным, во все глаза рассматривая хэгшина архасслов. Коротковолосый, с острым птичьим взглядом, он высокомерно проигнорировал приветствие Камихары и уехал вперед к Орлогу. Чисаки. Кацуки хорошо его тогда запомнил, чтобы через пять лет снять его голову ударом меча в бою за Кху Тэнь. — Не думал, что ты такой трус, — недовольно процедил Кацуки в спину Камихаре. Камихара только усмехнулся: — Моему племени сейчас нужен хэгшин. Не смелый, но умный. И, тронув своего ргапалла пятками, потрусил вперед. Вспоминая тот год, кровопролитный и голодный, Кацуки теперь мог объяснить это малодушное поведение. Их племя не выдержало бы столкновения с кровожадными, умудренными в боях архасслами. Камихара не хотел привлекать внимания. Но уже через два года, когда молодые воины окрепли и вошли в силу, Камихара объявил Чисаки войну. — Умный, значит, — пробормотал Кацуки себе под нос. — Что ж, старик. Я тебя понял. Лисица, Мышкующая на снегу. Созвездие маленькое по сравнению с Ирабисом и Псами, но такое близкое к Кроличьему Хвосту. Дай Хань ход времени звездам, и она первая бы схватила добычу. Незаметная, но зубастая. Как, видимо, и Йо Шиндо, столько времени точивший зубы за спиной Кацуки. Он никогда не возражал и не спорил, и Кацуки в какой-то миг перестал его опасаться, в отличие от тех же Рина и Камакири, открыто выражавших свое недовольство. Кацуки вытянул руку к небу, словно собираясь схватить мерцающий огонек Кроличьего Хвоста: — И тебя, Шиндо Йо. Хорошо ты мне объяснил. В тоне Кацуки промелькнула привычная вкрадчивая угроза, и пальцы сами сжались в кулак, закрывая звезду. Магия полыхнула между пальцев родными искрами. Яростно рыжими, затмевающими серебристое мерцание. Медленно опустив запястье на глаза, Кацуки приказал себе спать. Впереди была битва, и к ней нужно было подготовиться.