Battle-born

Длинногривый жеребец под седлом Шото давно превратился из белоснежного в грязно-серого. Он фыркал и дергал поводья, поскальзываясь на раскисшей от долгих, проливных дождей земле. Шото не жалел его, лишь гнал вперед. Там, на горизонте, уже виднелся Анрон, один из крупнейших городов Алрии, ныне рыжий в мареве пожаров. Нужно было торопиться, пока еще можно было спасти хоть что-то. Анрон, ранее принадлежавший Льехарду, славился своей изысканной архитектурой, золотыми изнутри и снаружи храмами, чудесным ячменным пивом и библиотекой, вобравшей в себя тысячи книг. Вполне возможно, что там, именно там сохранились богатства, награбленные Алрией со всего льехардского региона, но вовсе не это сейчас было главным. Даже Даби сохранил Анрон практически нетронутым, и Шото не хотел, чтобы теперь за альянсом осталась слава диких варваров, разрушивших культурную жемчужину равнин. Город встретил его запахом мокрого пепла и крови. Шото набрал поводья короче и толкнул коня шпорами, заставляя мчаться галопом по усеянным мертвыми телами улицам. Передовые отряды альянса, измученные долгим противостоянием, дальней дорогой и бесплодностью своего похода, зверствовали. То тут, то там видны были отсеченные головы, искромсанные мечами люди, сжимавшие мертвыми руками вилы и топоры — единственное доступное оружие, служившее им инструментами в мирной жизни, из невысоких каменных домов доносился надрывный детский плач. Воины Шото, получившие четкие приказания еще до прибытия в Анрон, рассредоточились по кварталам, в попытке прекратить резню. Синий плащ Шото, сотканный Яойорозу, не потерял своей яркости под свинцовым небом. Он привлекал внимание, и бойня замирала, стоило Шото свернуть на очередную улицу. Словно люди вдруг вспоминали, что есть высшая власть и старались ей соответствовать. Пылающий храм бога Кихона стонал высокими стенами. За пламенем уже нельзя было рассмотреть ни узоров, ни лепнины, некогда золотые двери почернели. Шото остановил коня совсем близко к огню, и ледяная магия вступила в сражение с жаром. Через некоторое время храм, полыхавший словно свеча, покрылся тонкой коркой льда, и, обернувшись, Шото увидел, как воины альянса стекаются на площадь перед храмом. — Прекратить бой! — скомандовал Шото, перекрикивая горестный гул, окутывавший город. — Тушите пожары! Военачальников ко мне! Смена приказа покатилась волной. Наспех высказав военачальникам все, что он думал об их недостойном поведении, Шото погнал коня дальше. Магия привычно облегала льдом пальцы, и в голове билась одна-единственная мысль — сохранить Анрон. К наступлению ночи город погас. Но не смолк. Горестные крики и траурный плач были слышны даже сквозь толстые каменные стены Риханского замка, где Шото остановился на ночлег. Когда-то здесь давали роскошные балы и устраивали богатые приемы, но теперь отполированных деревянных полов не стало — их скрыли глухие мятые ковры, а вместо золотых канделябров чадили убогие факелы. Льехард пал, сгинуло и его убранство. Но вот на дальней стене приемной залы еще висит роскошный портрет Наны Шимуры, давно покойной королевы Льехарда, создавшей материковый Пакт мира, сохранявший правила и устои последние пятьдесят лет. Шото остановился напротив картины. Она была выполнена в технике реализма, написана масляными красками, рецепт которых до войны в строжайшем секрете хранили живописцы ныне павшей Тройбы. Ныне он, наверняка, был утерян, но Шото верил, что его удастся отыскать со временем. Лицо Наны излучало всю храбрость, какую только может излучать лицо женщины, взявшей меч в руки, тяжелые черные волосы балдахином ниспадали на округлые, персикового оттенка плечи. Шото не смог посмотреть ей в глаза. Он помнил, как отзывались о ней и отец, и Всемогущий. Великая. И теперь Великая лицезрела то, что было ее недостойно. — Звали, Ваше превосходительство? Шото обернулся. Шаркая заляпанными сапогами по ковру, к нему шел Йо Шиндо, весь взъерошенный, мокрый, уже не от дождя, но от пота, и его обнаженный торс был сплошь забрызган кровью и измазан гарью. Шото посмотрел на него сверху вниз: — Я приказал захватить Анрон, а не сжечь. Ты нарушил приказ. Шиндо улыбнулся, но никакого подобострастия в уголках губ больше не таилось: — Мне жаль, Ваше Превосходительство. Жители сами захотели сражаться. — Когда вы начали грабить их, да? — Шото резко шагнул вперед, сокращая расстояние до угрожающего. — Я запретил вам это делать! Шиндо не стал отрицать: — Бакуго привел нас на равнины за добычей. Воины просто хотят получить обещанное, — примирительно наклонил он голову к плечу и развел руками. Омерзительно. Дикие, грязные варвары, не интересующиеся ничем, кроме как жратвой и золотом, им плевать было на окружавшую их красоту чужой страны. Плевать было на приказы. — Бакуго больше нет, — процедил Шото сквозь зубы. — Вам придется делать не только то, что он вам обещал. — Это вы правы, Ваше Превосходительство, — широко улыбнулся Шиндо. — Бакуго здесь нет. Но согласия со второй частью своей мысли Шото так и не услышал. Зато понял другое: силы, которая могла бы держать в узде это дикое племя, теперь не стало. И Шиндо, чувствуя свою безнаказанность, не собирался раскаиваться в содеянном. Как и подчиняться достаточно, чтобы альянс мог чувствовать себя уверенно и надежно в присутствии дэньмитов. Хэгшины все больше выходили из повиновения. — Еще одно ослушание, — предупредил Шото, глядя Шиндо в глаза, — и я восприму это как измену. Шиндо коротко хмыкнул: — Просто позвольте нам взять свое, Ваше Превосходительство. Мы люди простые, не жадные. У нас нет обозов, добычи возьмем ровно столько, сколько сможем увезти на себе да угнать. Вашим странам от такого не обеднеть. — Вы действуете под флагами альянса, — возмутился Шото. — Тень ваших преступлений падает и на наши страны тоже. Шиндо почесал затылок, и в глаза Шото бросились глубокие царапины на его запястье. И следы зубов ниже локтя. Шиндо проследил за его взглядом, без смущения провел пальцем по кровавым меткам: — Местные женщины хороши, но крикливы. — Убирайся. Шиндо пожал плечами, коротко поклонился без лишнего почтения и вышел из залы, бряцая кривым мечом. Призванная к ответу Рюкио, кому было поручено держать дэньмитов в узде, явилась спустя полчаса и лишь глаза потупила: — Мне приказано, чтобы они не брали лишнего. Я не могу уследить за каждым. Шото пытался поймать ее взгляд, но она упорно смотрела в сторону. Что ж, она была драконом, и, наверное, ей нужно было просто объяснить, почему это было так важно. — Послушайте, — Рюкио поправила складки на своем голубовато-синем платье, — ни Миодоссия, ни мое герцогство не должны быть замешаны в кровавых беспорядках. Да, мы победили в войне, но имя наших стран в истории должно остаться незапятнанным бессмысленным насилием. Вы же помните, как важно это было для, — Шото заставил себя не сбиться с голоса, — вашей харсайым. Рюкио подняла на него черные, бездонные глаза: — Я не присягала харсайым. — Я понимаю, — как же это было сложно. — Но кто, кроме вас, может держать дэньмитов в узде? Они не понимают цивилизованного языка, один грабеж на уме. Шрам, оставшийся на щеке Рюкио после налета на алрийский лагерь, скривился и стал безобразным: — А что мне до циви… цивиности? Я здесь лишь потому, что мне было приказано Бакуго. Но ответь мне, герцог, кто ты такой и кто такая харсайым, чтобы говорить мне, что делать? В тишине раздумий трещало пламя камина. Его пламя билось искрами о кованую решетку, и причудливые тени плясали на стенах. Глаза Рюкио смотрели на Шото не отрываясь, не моргая, и было видно, как их белки постепенно желтеют, словно перед превращением. — Харсайым озвучивает волю харса, — как же гадко это было произносить сейчас. Бакуго уже не было здесь, а Шото все равно приходилось связывать с ним Мидорию, чтобы удержать хоть какой-то контроль над ситуацией. Рюкио прищурилась: — Только вот откуда харсайым ее знает? — вкрадчиво прошипела Рюкио. — Или, быть может, Бакуго вернулся? Это было не той ложью, которую можно было бы использовать. Из драконов нельзя было делать врагов. По крайней мере сейчас, когда руки Шото были связаны тайной исчезновения харса и его глашатая: — Мне не приносили вестей об этом. Глаза Рюкио вспыхнули на мгновение и тут же погасли. — Тогда, герцог, — тон ее стал глухим и едва различимым, — знай, что приказ его не будет для меня вечным. И цели твои мне чужды. Она поднялась с истертого кресла и покинула Шото. Когда ее шаги стихли в коридоре, а слуги получили распоряжение готовить спальню ко сну, Шото устало сел на массивный стул из черного дерева и вцепился себе в волосы, упирая лоб в основания ладоней. И драконы, и дэньмиты все больше выходили из-под контроля. Ничего удивительного в этом не было. Бакуго всю войну показывал, что с союзниками можно не считаться, и теперь эти варвары копировали его поведение. Но у Шото не было ни времени, ни желания их усмирять. Им нужно было скорее закончить эту непонятную войну, изъять достаточно золота и добра для контрибуции и просто вернуться домой, не навредив репутации своих стран. Мидория ведь настоятельно просил обойтись без лишних жертв. А что сегодня они устроили в Анроне? Хуже Даби, честное слово! Неприятно заныли шрамы на лице. Их так и не получилось свести ни мазями, ни снадобьями и они так и остались красным пятном вокруг глаза и на лбу. Даби! Сама мысль об их родстве была тошнотворной. И как только отец мог? А что если те трое, найденные в списках, были не единственными? Что если их было больше? Вряд ли они могли бы претендовать на трон, но что если они тоже были где-то неподалеку, отравленные ненавистью, как Даби, и выжидающие своего времени, чтобы ударить? Дело было деликатное и поручать его кому попало по переписке Шото не хотел. Завершить бы скорее все здесь, и назад, в Фиэну, где есть надежные Ибара и Хагакуре. Чтобы обязательно разыскали всех бастардов Тодороки. Перед отходом ко сну Шото все-таки сел за перо и бумагу. Его письмо Мидорие было немного сбивчивым, но все же лаконичным и правильным. Дэньмитов нужно было высылать обратно в их дикую страну. Пусть пройдут через Фэссу или же Лой, получат свою меру золота и серебра и уходят. Толку от них было все меньше, рисков восстания или же саботажа все больше. Шото был готов покрыть эти расходы сам — только бы вернуться в Фиэну, а там он уж найдет из какой статьи бюджета выкроить эти деньги, чтобы вернуть их Миодоссии. С драконами же следовало переговорить самому Мидории. Быть может, он как харсайым сможет до них достучаться. Закончив письмо, Шото запечатал его сургучом и закрепил печатью. Конечно, оно пройдет и через руки Яойорозу, и его отправка будет одобрена Гран Торино, но от них Шото и не думал скрывать своих опасений. Как только письмо уйдет дальше, вновь запечатанное, он отдаст приказ Шиндо и другим хэгшинам возвращаться домой. А Рюкио и драконы пусть сопроводят их до Мидории, чтобы варварское племя ничего не натворило по дороге. Засыпать в стонущем от нанесенных ран Анроне было тяжко, и вся тьма до рассвета была пронизана дурным предчувствием.

***

Желтая кляча лениво фыркала и лишь дергала правым ухом, когда Гиран пытался выслать ее в рысь. Солнце палило нещадно, и тени пока редких елей не спасали от духоты и назойливой мошки. Скорее бы уже преодолеть этот десяток стадий, добраться туда, где появляется тайная тропа и магическая завеса, не пропускающая чужих. Там-то его ждал отдых и можно было бы перестать оглядываться и озираться. Под копытами кобылы мерно хрустели длинные стебли дикого овса. Она наклонялась, хватала один, другой и, получив сильный тычок пятками в ребра, шла дальше. Гиран устало вздохнул. Он выменял эту животину в захолустной деревеньке на один из своих перстней и должен был быть рад хоть такому. Люди, однажды наученные жестокостью князя, не ждали ничего хорошего от новых захватчиков и бежали с насиженных мест. Ну, кто бежал, а кто малодушно оставался, дожидаясь своей участи. Купить же повозку или лошадь было почти невозможно. Гирану насилу удалось убедить хозяйку постоялого двора, что перстень его будет куда ценнее хромой кобылы. Ко всем своим недостаткам — кривым ногам, проваленной спине и редкой гриве, кляча оказалась старой, да еще и умудренной опытом. Поднять ее в галоп можно было лишь дикой болью, и этот метод Гиран решил приберечь на экстренный случай. А пока ночными перебежками да короткими переходами он держал путь туда, где его отчетов наверняка уже заждались. Ранее он посылал их регулярно, не реже раза в неделю, и молчание длиною почти в месяц наверняка должно было насторожить истинного хозяина Алрии. Наконец, ели стали гуще, дремучей, и скрыли своими нахмуренными вершинами солнце. Кобыла запрядала ушами, захрапела. Почти добрались. Гиран спешился, взял испуганное животное под уздцы и повел по желтой тропе из сухих еловых игл. С каждым шагом воздух становился все гуще и тяжелее, а затем и вовсе стал оседать на руках и одежде, вязкий и плотный. Гиран надавил трензелем кобыле на челюсть, требуя ускориться. Еще несколько жутких шагов, на последнем из которых стало нечем дышать, и они вырвались из магической пелены. Кобыла, почуяв свободу, вдруг загарцевала и задергала ногами, будто отряхиваясь. Здесь ничего не изменилось с прошлого его визита. Добротный дом из красного кирпича давно посерел, и Гиран был уверен, что внутри его убранство не стало изысканнее. Дверь была привычно заперта. Привязав кобылу к вбитому в стену железному кольцу, Гиран громко постучал и приготовился ждать. Звякнул ключ, скрипнул замок, и на пороге замаячила знакомая высокая фигура в белом балахоне до пят. — Приветствую вас, — прогудел Курогири, очевидно признавший Гирана еще по стуку. — Хозяин немного занят, но буду рад к столу пригласить вас с дороги. К столу это было своевременно. Последние пару недель Гирану приходилось перебиваться жидкими похлебками да черствыми краюхами, поэтому поданому горшочку с мясом он уделил все свое внимание. Воздушный белый хлеб казался сладким. А потом наступило время ждать. В ожидании можно было рассмотреть дом. Нет, все же ничего не изменилось. Многочисленные полки из белой древесины, горшочки, склянки, колбы — все это занимало дальнюю стену и ни на одной стеклянной поверхности не было ни крупинки пыли. Конечно, хозяину было не до уборки — это Курогири содержал кладовую в целости и порядке. А вот лавки у стола сменили на новые, видимо, пришло время. Глинобитный пол тоже был чист и тщательно выметен. По правую сторону от стола висела искусно сплетенная шелковая занавесь, отделявшая хозяйские покои от гостевой части дома. По левую зияла непроглядная бесцветная пелена, за которую не положено было заглядывать. Вот она дрогнула, пропуская хозяина, и Гиран учтиво поднялся: — Приветствую, Шигараки Томура. Рад видеть вас в добром здравии. Шигараки поморщился, поправляя белые волосы и, зевнув, сел напротив. Гиран последовал его примеру. Он ожидал вопросов. Возможно, недовольства. Но Шигараки, очевидно, был занят другими мыслями. Поданный ему обед он оставил без внимания. Просто взял кусок хлеба в руки и принялся крошить в глиняный горшочек, следя за тем, чтобы кусочки получались равными. — Могу доложить? — осторожно спросил разрешения Гиран. Шигараки кивнул. — Как я предсказывал, Даби потерпел поражение. Альянс ведет наступление на земли Алрии, сопротивление оказывать некому. Я хотел бы рекомендовать… — он тут же поправился, — предложить вам возглавить сопротивление или же встретиться с главами альянса, чтобы завершить конфликт на документальном уровне. — Зачем? — отозвался Шигараки, присматриваясь к оставшемуся у него клочку хлебной мякоти. — Эта возня меня не интересует. — Но ведь это ваше королевство! — не сдержал возмущения Гиран. — Его нужно сохранить! Кусочек хлеба, наконец, был разорван надвое, но половинки вышли косыми, и Шигараки раздосадованно уронил их на стол: — Гиран, — в его обычно бесцветном голосе проскользнуло раздражение. — ты все испортил. Лучше скажи мне, что там у Гараки. Есть что-нибудь новое? — Сожалею, — потупил взгляд Гиран. — Гараки убит воинами альянса. Шигараки моргнул и взял новый кусок хлеба: — Это большое упущение. С твоей стороны, — Гиран поспешил покорно склонить голову, признавая вину. — Впрочем, с него мало было толку в последнее время. Курогири неслышной тенью возник по правую руку от Шигараки и положил на стол большую деревянную ложку, почти коснувшись хозяйского локтя. Тот словно вынырнул из своей задумчивости, но к еде так и не приступил. Его серые глаза уставились на Гирана, мгновенно сменив цвет радужки на красный: — Мне нужны новые драконы. — Прошу меня простить? — недоумевающе моргнул Гиран. — Но у вас же есть целых пять, хозяин? — Варвар говорит, от этих мало толку. Нужны новые. Гиран нахмурился. Прямой приказ хозяина не подлежал обсуждению, но что ему-то было делать? К появлению этих тварей здесь он был совершенно непричастен и понятия не имел, откуда их вообще сюда притащили. Он узнал-то о них из письма, в котором получил строгий наказ наблюдать за взрослыми тварями на поле битвы. И отчеты его были после сосредоточены не только на военных действиях, но и на описаниях увиденного в бою. Еще и какой-то варвар теперь указывал хозяину! Непонятно. Как же это было сомнительно и непонятно. — Что вы хотите, чтобы я сделал? — осторожно уточнил Гиран, стараясь не провоцировать очередную вспышку красного. Шигараки протянул руку ко лбу Гирана и коротко ткнул пальцем. В голове мгновенно вспыхнул образ человека, словно отпечатался внутри черепа, и Гиран мог поклясться, что увидев его вживую, обязательно узнает. Имя тоже осело на языке и произносить его было бы гадко. Дэньмитское, грубое. — И вы желаете, чтобы я нашел его? — догадался Гиран. — Боюсь, это будет проблематично. Как советник Даби, я не самая желанная фигура в Алрии, а он, судя по всему, сейчас там. Шигараки лениво пожал плечами, взял ложку и принялся за еду: — Это уже не мои проблемы. Гиран позволил себе усталый вздох: — Вы правы, хозяин. Но это поручение может быть сложнее и выполняться дольше, нежели вы ожидаете. Когда вам нужны новые драконы? Шигараки не ответил, занятый едой. Гиран смотрел на то, как размеренно двигались его челюсти, и не мог понять, в какой момент черноволосый угрюмый мальчишка успел превратиться в умудренного жизнью седовласого мужчину. Вроде бы взросление Томуры проходило почти у него на глазах, но миг трансформации Гиран пропустил. Как пропустил и тот миг, когда дела государственные перестали иметь для наследственного правителя всяческое значение, сменившись склянками и колбами. Он до сих пор испытывал тайный первобытный ужас от осознания владения Шигараки несколькими видами магии сразу и старался не показывать виду, как сильно его это беспокоило. — Позволите переночевать и отдохнуть с дороги? — уточнил Гиран, почувствовав, как пустой, но требовательный взгляд вернулся к нему. Шигараки бездумно кивнул, а потом достал из кармана прозрачную склянку с красным дымом, оседающим черными каплями и повертел в ладони: — Как там Махия? — Мертв. Шигараки разочарованно поджал губы, но почти сразу вернул себе скучающий вид: — Ладно. Образец остался, — потом отдал склянку Курогири, чтобы тот вернул ее на место на полку. — Отдыхай. Курогири, где там наш варвар? Курогири тихо прогудел что-то вроде «спешу выяснить» и исчез. Шигараки поднялся и снова исчез за безликой пеленой, очевидно, куда более заинтересованный в своих экспериментах, чем в новостях, и Гиран позволил себе устало потереть пальцами глаза. Его последняя надежда рухнула, и Алрии, очевидно, предстояло сгинуть в анналах истории.

***

Густой, тенистый ельник сползал со склона высокого холма холодными полосами и каплями. Там, где не было их тяжелого духа, толпились травы, бедные и желтые у хвойной подстилки, буйные и хрусткие там, куда не дотягивались жадные корни дремучих елей. Еще ниже по склону проклевывались камни древних гор и рек, но видно было, что годы их сочтены. Почва под ногами была пусть и усыпанной стеблями, но все же хрупкой. За камнями начинался овраг из желтого суглинка, на котором отчетливо отпечатались многочисленные следы когтей. Кацуки усмехнулся себе под нос: ишь, драконье племя. Мясом не корми, а дай спрятаться. Кода вон тоже, какой бы крупный ни был, а от детской привычки так и не избавился. А эти мелкие, им положено прятаться, чтобы не мозолить глаза взрослым. Да только где тут спрячешься — ни скал, ни пещер. Мозгов нор себе нарыть наверняка не хватило. Все же не роют драконы себе убежищ, не суслики ж. За оврагом миражом дрожал воздух, и Кацуки остановился. Значит, вот где заканчивается загон. Слишком обширный для Кацуки — прогулка эта ему далась тяжело, и последние шагов сорок ноги едва слушались — а для драконов маловато. Будут учиться летать, все крылья себе разобьют о незримую преграду. Да и места им нужно больше, иначе как бегать, как двигаться? А эти еще и забились в самый дальний от плетня угол, небось только к кормушке и выходят. Совсем ослабели небось. Кацуки устало оперся рукой на тонкую ольху. Пот лился с него градом и пришлось смахнуть соленые капли со лба, чтобы не щипало глаза. Нет, не видно. Ни одной тропинки, кроме едва заметной в сторону поляны, драконы не протоптали. Пуганные. Странные все-таки твари. Трусливые. Пока в силу не войдут и не поймут, что им все дозволено, все сидят ящерицами под камнем. Эх, как тогда развернулся Кири, когда, наконец, дошло, что нихуя он не меньше и не слабее, чем ТецуТецу! Как рычал, как радовался! Слюна вмиг стала горькой, и Кацуки поспешил сплюнуть ее в траву. Он собирался уже было продолжить свой путь, как вдруг почувствовал на себе внимательный взгляд. Скосив глаза и присмотревшись, Кацуки заметил притаившуюся ушастую дракониху на другой стороне оврага. Наверняка она заслышала его нетвердую поступь задолго до того, как он смог доковылять сюда. Но не ушла. Что ж, это было хорошим знаком. Значит, она не считала его уж слишком большой угрозой. — Эй, ушастая! — Кацуки махнул ей рукой, однако не поворачиваясь всем телом в ее сторону. — Давно сидишь? Конечно, она не ответила. Ни звука ни издала, только встрепенулась, очевидно, не ожидая, что будет замечена. — Где остальные? — Кацуки медленно посмотрел на нее, показывая, что точно видит ее. — Не ссы, иди сюда. У него не было с собой мяса, чтобы приманить их, но сегодня это и не требовалось. Последние три дня он оставлял корзину с едой на поляне в привычном месте и уходил, чтобы малышня просто привыкла к его запаху. Да и сил нужно было подкопить. Мясник вопросов не задавал, но довольства в его мертвых глазах не наблюдалось, и Кацуки просто продолжал делать то, что считал нужным, игнорируя сомнительное несогласие. Дракониха возмущенно чихнула и исчезла в кустах. Кацуки только почесал нос и быстро, насколько только позволяли одеревеневшие мышцы, перебрался в заросли орешника, раскинувшиеся сразу за ольхой. Вряд ли ушастая сможет быть начеку, пока драпает сквозь кусты. Теперь оставалось только успокоить дыхание, сделав его тихим и незаметным, и выждать. Время потекло больной лимфой. Драконы не спешили появляться. Быть может, они так и сидели в овраге? Хотя это было вряд ли. Все-таки ушастая была из старших, наверняка, осталась проследить, не полезет ли чужак в их логово. А остальные должны были сбежать. Хотелось лечь. Боги, Кацуки бы много отдал за возможность растянуться хоть здесь, но так он наделал бы шума, и драконы бы снова спрятались. Носиться за ними по всему загону было бы утомительно. Да и бессмысленно. Чем дальше от хижины мясника произойдет эта встреча — тем лучше. Наконец, из кустарника выскочила полосатая. Встала на задние лапы, вытянула шею, принюхиваясь. Но ветер дул в сторону Кацуки, и она не могла его учуять. Все же старшая. Любопытно было знать, одной матери дети или таки разных. Не то, что бы у драконов были сильны родственные связи, но все же до вылета из гнезда малышня старалась держаться вместе. Вот она обернулась, тявкнула и соскочила в овраг. Двое рыжих вскоре последовали за ней. Еще через некоторое время вернулись ушастая и желтый. Кацуки выждал еще немного, давая им возможность успокоиться, и, когда до него донеслись звуки веселой возни, медленно направился к оврагу. Склон с его стороны был более крутым, так что малышня не могла его видеть, да и их собственное шебуршание скрадывало его шаги. Остановившись у края, Кацуки усмехнулся. Малышня игралась. Дергали друг друга за хвосты, валялись, шуточно пихая друг друга лапами. Маленькие они везде маленькие. Что ргапаллы, что драконы, что дети. И вот вроде трусливые, вроде жизнью битые, а все равно беззаботные. Не заметили, ни как к оврагу подошел, ни как прихромал к пологому склону, по которому они сами выбирались, отрезав им путь. Увидели только когда спускаться начал. Встрепенулись разом, отскочили. И полосатая вон как зашипела. Хвостом себя принялась грозно охаживать, будто могла что-то сделать. Кацуки сделал вид, что не заметил этого. Нельзя. Драконы уважают силу. Дрогни — и все, больше не поверят. Остановился лишь, когда добрался до дна оврага. Драконы, все это время пятившиеся, теперь жались к желтой глинистой стене. Ушастая и полосатая расправили крылья, стараясь казаться больше. Желтый скалился, рыжая мелочь ожидаемо пряталась за старшими. — Что, отожрались? — беззлобно бросил Кацуки на понятном им драконьем языке. — Силы появились? Желтый коротко и вызывающе рыкнул в ответ, и Кацуки продолжил, пользуясь тем, что бежать им от него было некуда: — Я отведу вас домой, — шипение и тихий клекот мгновенно стихли, и драконы замерли на месте, недоверчиво лупая глазами. Проще сказать, чем сделать. Но пока он просто хотел, чтобы они поверили. Кацуки плавно поднял руку ладонью вверх, и золотая магия заклубилась широким потоком: — За серое море, черное зимой, — искры разбежались подобно волнам, — За Зубастые скалы и Огненный хребет, — он пошевелил пальцами, и рыжий силуэт сначала нарисовался острыми пиками, а затем и дышащей жаром вершиной. Драконихи опустили крылья, уставившись в причудливый танец магии. Кацуки продолжил.— В Лунный залив, где не замерзает вода. И по белому песку, до Колыбельной заводи. Магия плясала, дрожа и играя в такт его голосу. Искры выстроились в полукруг, и задрожали под такими же золотыми волнами. Драконы завороженно наблюдали за представлением. Вот море отступило и обнажило тропу по дну к каменному утесу, усеянному трещинами пещер. Гранитные уступы, блестящие от соли, вели к ним крутой лестницей, по которой взрослому дракону было не пробраться. Острые карнизы защищали их от нежеланных гостей с воздуха. И именно там, в недрах теплой, пышащей первородным пламенем земли, вили свои гнезда драконихи, чтобы вывести потомство. Рыжие запищали, завидев дом. Ушастая с полосатой обессиленно опустили крылья, и горящие глаза их стали влажными и мутными. Желтый же запрыгнул на угловатый валун возле Кацуки, оказавшись на уровне его плеч, и требовательно уставился в глаза. — Я выведу вас, — повторил Кацуки. — Это не будет просто, но мы выберемся. А пока вам придется ждать и слушаться. Каждого моего слова и каждого жеста. Желтый метнулся взглядом к искрам и обратно. Кацуки протянул ему ладонь с дрожащим силуэтом пещеры: — Я обещаю. Я верну вас домой. И желтый дракон доверчиво ткнулся носом в магию, тонкую и теплую, не способную обжечь его шкуру. Он медленно прикрыл глаза, словно греясь в тепле родного гнезда, и Кацуки мысленно поклялся Ханем, что мяснику это с рук не сойдет. Давно отучивший себя от жалости и не знавший презренной мягкости характера, Кацуки глухо злился, а за темной стеной ненависти тлело что-то еще, похожее на первые весенние ростки, и за грудиной от этого чесалось. Желтый же не догадывался об этих чувствах, все больше поддаваясь магии и, в конце концов, сложив подбородок на пальцы Кацуки. Киришима тоже обожал так делать. И как когда-то давно Киришиму, Кацуки почесал желтого по челюсти, за небольшим колючим ухом и, проведя несколько раз разгоряченной магией ладонью от носа к затылку на манер материнского вылизывания, отстранился. Желтый довольно моргнул и расслабленно обвил хвостом свои лапы. Полосатая и ушастая не двигались с места, а рыжие довольно запищали и бросились к ногам Кацуки. — Я вернусь завтра. Будем искать выход, — произнес он, погладив обоих по шершавой чешуе. Дорога до хижины была отвратительной. Губы Кацуки ощущал вдруг тяжелыми и искусал их до крови, стараясь вернуть себе вид учтивый и покорный. Курогири встретил его порталом, ложе — уже привычной жесткостью. — Долго тебя не было, — бросил мясник через плечо, шурудя кочергой в пламени очага. — Нужно было осмотреть загон. Вышло хрипло и некрасиво. Мясник все же обернулся, и его взгляд, обычно сухой и тленный, блеснул алым: — Весь? Кацуки согласно кивнул, чувствуя, что голос может его выдать. Мясник смотрел на него долго, оценивающе, а потом снял с решетки над огнем греющиеся иглы: — Хватит с тебя пока. Окончательно выздоровевшим ты будешь опасен. Кацуки только прикрыл веки, будто бы ему было безразлично. Ломящая боль растекалась вдоль позвоночника от непривычной нагрузки, и его клятва Ханю в мыслях становилась все более кровожадной.