***
Голубое море трепетало волнами и ласково раскачивало корабль. Шото мерил шагами палубу, внушая самому себе, что это было не от беспокойства, а лишь для оздоравливающей прогулки. Но это было ложью. Впереди уже виднелись гавани герцогства, и у него чесались руки как можно скорее оказаться дома. Фумикаге сидел на поручне левого борта, по птичьи подогнув ноги и вытянув руки на коленях, и неотрывно следил за Шото. — Вас что-то тревожит, — заключил он, когда до земли оставалось не более часа пути. — Ничего особенного, — отозвался Шото, остановившись неподалеку и скрестив руки на груди для пущей убедительности. Волны сменили цвет с глубокой синевы, лишь поверх казавшейся лазурной, на зеленоватый оттенок приближающегося дна. Еще немного, и вода обретет серовато-желтый оттенок, а там и вовсе станет прозрачной, обнажая округлые, вылизанные за века камни и песок, а потом киль с размаху зароется в податливый берег, что гостеприимно примет корабль в свои ласковые объятия. Фумикаге был прав. У Шото были поводы для волнения. И в первую очередь — долг Миодоссии. Письмо Мидории было написано кратко, крайне доброжелательно, но главное в нем было то, что Мидории пришлось перехватить денег у Энь Ю, и, зная стиль переговоров Аоямы, Шото был уверен — он не даст отсрочки. А значит, до платежа оставалось не более десяти дней, за время которых Мидория вряд ли сможет изыскать достаточно средств. Контрибуции с Алрии они не взяли практически никакой. Двести златов ушли на провиант для армии да на организацию ее возвращения на земли альянса. Гран Торино взял на себя эту задачу, которая заняла бы не одну неделю. И теперь Шото мчался домой, чтобы успеть собрать денег к первому платежу. Отчий замок встретил Шото не то угрюмо, не то требовательно, будто бы наперед зная, что на уме у юного герцога. Пусть Энджи Тодороки уже давно не было на свете, вот только дух его жил здесь в каждом камне и в каждой дубовой двери. Некоторые из них он выпилил, обстругал и закрепил лично, и их можно было отличить по темному дереву, закаленному в жарком пламени. Шото не слишком любил к ним прикасаться. Словно они до сих пор могли упрекнуть его за слабость или недостаточно сильную магию. Или за решение, недостойное герцогского титула. Но пока Шото было не до этих ожиданий. Сроки возврата денег были сжатыми и о стыде и позоре он собирался задуматься после. Коридоры открывались перед ним прямыми, исхоженными дорогами, и Шото стремительно преодолевал их, на ходу раздавая указания, почти не останавливаясь, чтобы подумать, что скрывается за очередной дверью или в арке светлой залы. Главное, здесь было, что конвертировать в деньги. Вон фамильные драгоценности, передававшиеся из поколения в поколение. Но это, конечно, на потом, желательно бы их сейчас не трогать. А что еще? Гобелены, ковры, мебель из красного дерева. Все на корабли и пусть сторгуют за восемьдесят процентов стоимости! Герцогской одежды здесь было не так много, но вот всяких выходных платьев для церемоний достаточно. И серебром шиты, и золотом. Тоже сторговать. Слуги хлопали глазами, но слушались, выполняя приказы. Яойорозу наблюдала за происходящим со слезами на глазах. — Не о чем тревожиться, Момо, — строго осадил ее Шото. — Богатство дело наживное. Сейчас нельзя позволить Мидории жертвовать дорогим его сердцу из-за нашей слабости. — Она горько вздохнула, и Шото поправился. — Моей слабости. Ты сделала все, что могла. Ступай, отдохни с дороги. Яойорозу кивнула, но так и не покинула его в этом нелегком деле. Забрала несколько слуг и отправилась в храм, чтобы осмотреть его на предмет золота и серебра. Конечно, не дело было — брать у богов и жрецов, но вот все то, что хранилось в дальних комнатах и не показывалось прихожанам, вполне могло послужить делам государственным. Боги, какой позор должен был лечь на его голову! Шото в очередной раз запретил себе об этом думать. Он должен был избавиться от дэньмитов раньше. Не нужно было тащить их с собой в Алрию. Да, легкие, да, быстрые, да, доказавшие свою исключительную пользу в разведке, но альянс мог справиться на чужой земле и без них. И сейчас Шото предстояло исправить свою ошибку, тем более, что Мидория так великодушно и без лишних вопросов оказал ему поддержку. Уже глубокой ночью отпустив и слуг, и Яойорозу на покой и наказав присоединиться к нему на рассвете, Шото перешел в библиотеку. Хорошие книги дорого стоили, но он не собирался никого к ним допускать, дорожа некоторыми изданиями, еще вручную набитыми специальными штампами на грубой, зернистой бумаге. Конечно, он мог пойти другим путем. Дождаться возвращения войск, разоружить их и продать все те качественные мечи из ринской стали, что они с Мидорией закупили накануне военных действий. Но это было время, а время нынче стоило дорого. Да и как знать, действительно ли настало мирное время. Алрия вон осталась в пожарищах, разодранная на лоскуты былых провинций и государств. Уходя, альянс не оставил там порядка, а где нет порядка, там рождается хаос. Как знать, не постучится ли он в двери спустя пару месяцев, не подкрадется ли вместе с дождями и ледяной поземкой? «Искусство военной стратегии» в массивном кожаном переплете приятно грело ладони. Шото с любовью погладил книгу по обложке и отложил в сторону. Он ни за что бы ее не продал. Ее, подаренную Всемогущим на его двенадцатилетие. Что и говорить, а старый правитель Миодоссии все еще вызывал у Шото какой-то мальчишеский трепет перед своим величием и невероятной магией. Отцовскому пламени до нее было далеко. Шото щелкнул пальцами, призывая огонек, и, устало моргнув, запустил его в стеклянное ложе второй лампадки — первая почти догорела. «О морских ветрах», «Трактат о земледелии», «Трактат об экономике судоходных рек»… Эти книги были красивыми, но Шото не сомневался, что к моменту, когда они снова понадобятся, он успеет наладить положение дел. Он сам читал их лишь однажды, а, тщательно законспектировав и выучив, вернул в библиотеку, где они честно покрылись слоем пыли промеж страниц. Снаружи за ними ухаживал библиотекарь, но стоило распахнуть, и в нос бил запах ненужности. «Современное коневодство» с выгравированным серебряным конем на обложке Шото не сразу смог отложить. Отец с этой книгой почти не расставался: конюшие с ног сбились, трудясь над выведением новой породы. И, действительно, новомиодосская лошадь была и стройней, и выше своих предков. Название Энджи планировал другим, но не успел. Слишком рано ушел из жизни, а селекция не входила в список интересов Шото. Отец отбил ему эту тягу еще в детстве, кляня на чем свет стоял белогривую кобылу, принесшую недостаточно хорошее потомство от достойного жеребца, стоившего с десяток златов. Это сейчас, оглядываясь назад, Шото мог предположить, что дело было не столько в кобыле, сколько в жеребце, ведь от него в конюшнях Тодороки не осталось ни одного наследника, участовавшего бы в разведении. А тогда, в свои неполные шесть, ему просто хотелось спрятаться и не слышать ни ругани, ни треска пламени, ни испуганного ржания несчастной кобылы. Запястье Шото дрогнуло, и книга едва не выскользнула из пальцев. Он едва успел подхватить ее второй рукой, но тут на пол вылетело несколько тщательно сложенных листов бумаги. Это были… письма? С одной стороны, это было глупо — хранить важную переписку вот так, но до своей кончины отец с книгой буквально не расставался, а после Шото переместил ее в библиотеку, даже не задумавшись открыть. Лампадка потрескивала маслом и понемногу теряла свою яркость. Шото перебирал листок за листком. Тонкие, легкие, вощеные с наружной стороны — а значит, предназначенные для тайной голубиной почты — одни были исписаны резким, требовательным почерком Энджи Тодороки. Другие же, наоборот, деликатной, но твердой в своих движениях рукой Всемогущего. Но разобрать, о чем шла речь, оказалось практически невозможно. «Ты можешь отрицать, Всемогущий, но только слепому не ясно, в чем предназначение такого рода аномалий. Эта возможность должна быть использована незамедлительно. Я не прошу, я требую от тебя не препятствовать.» «Боюсь, мой дорогой Тодороки, не нам решать. И, осмелюсь добавить, что ты лишь подозреваешь его отличие. Я наблюдаю совершенно иную историю» «Неужто ты веришь в жалкое блеяние лекарей о запоздании? И сколько лет ты будешь надеяться на то, что они оказались правы?» Эти три листка выглядели самыми старыми и истлевшими. Неудивительно: шестнадцать лет прошло, если верить датам в правых нижних углах. О чем это, интересно, писал отец? Шото пролистал книгу и нашел еще несколько писем. Они стали короче, теперь они умещались на одном листе и содержали в себе и послание, и ответ. Пятнадцать лет назад. «Все еще ждешь?» «Великое требует терпения» Четырнадцать лет назад. «Не обманывай меня, Всемогущий! Побереги нашу дружбу!». И тут же был ответ, и буквы в нем были простыми, словно растерявшими изящество курсива: «Мои слова все еще искренни» Шото нахмурился. Чего-то здесь не хватало. Видимо, основной предмет спора все же обсуждался лично на приемах или конных прогулках. Четырнадцать лет назад им с Изуку было по девять лет и они часто проводили время вместе. Магия Шото к тому моменту перестала проявляться вспышками, он научился достаточно ее контролировать, чтобы не обжигать или не морозить никого ненароком, а у Мидории волшебство только-только пробудилось, и он старался не использовать его без надобности, ни разу не показав до полных тринадцати. Шото уважал его за эту сдержанность безмерно. Наследник Всемогущего — тут уж не нужно было лишних слов! Присутствие опасной и не знающей границ силы было очевидно: руки Мидории вечно были в шрамах, ссадинах и синяках, но он улыбался легко и радостно, и Шото видел в этом проявление достоинства правителя. Его тяготы оставались за пределами чужих взоров, и только иногда Изуку мог позволить себе устало сгорбить плечи, когда они возвращались из верховой прогулки по яблоневым рощам. Тогда и Шото, воспитанный деликатно не замечать таких жестов, притормаживал своего коня, спешивался и они оставались сидеть на поляне, болтая про то да сё, жуя мягкие пшеничные лепешки да закусывая еще кисловатыми, с розовыми боками яблоками. Всемогущий и Энджи этим не беспокоились: во владениях Тодороки было спокойно, а верные слуги присматривали за наследниками, пусть и не подходили слишком близко, дабы не тревожить господ и не мешать их досугу. Следующие письма касались торговли со Спейном да смуты в Льехарде. Но вот еще одно, датированное уже куда более близкой датой. Десять лет назад Энджи отправил решительное послание, на которое получил не менее категоричный ответ: «Не думай, Всемогущий, что ложью ты заставишь меня отступиться. Ты одряхлел, и этому логично есть объяснение. А потому или ты уступишь, или я возьму силой. Лишь в память о нашей дружбе я дам тебе шесть месяцев на раздумья» «Направь свой пыл в коней, мой друг, а людей оставь в покое. А если нет — готовь мечи. Бой будет у Лойя.» Шото нахмурился. Десять лет назад два правителя рассорились, и дело действительно шло к вооруженному конфликту. Но что было причиной, ни Шото, ни Мидория не догадывались. Им запретили видеться, запретили общаться, но что такое родительское слово юному сердцу, жаждущему приключений? Шото не свезло обзавестись друзьями дома, а потому он изыскивал любые возможности повидаться. Но неужели все было так серьезно? Ему об этом не говорили. Значило ли прочитанное, что мир на континенте не был нарушен лишь потому, что Энджи тяжело заболел и умер спустя пару месяцев после этого письма? Больше посланий не было, и Шото устало потер переносицу. Еще этих загадок ему сейчас не хватало! Мало было ему тревог о покое Миодоссии и честности перед Мидорией, так тут покойный отец еще подкинул вопросов! А ведь Шото не разрешил себе отвлекаться ни на что лишнее, пока долг не будет закрыт или же распланирован экономически! Впрочем, сейчас думать о причинах ссоры двух правителей было не к спеху. Шото вздохнул, отвлекая мысли в привычное русло оценивания. Осмотрел обложку, выгравированную на ней серебряную лошадь с черным глазом из морского агата, такие же серебряные уголки. Он лениво пролистал книгу еще раз на предмет залежавшихся меж страницами писем и повреждений и вдруг замер: на последних пустых страницах мелькнуло знакомое имя. Обычно отец рисовал здесь родословные лошадей или скрещивания, которые только планировались, но четкое «Тойя» вдруг резануло по глазам Шото. Он даже не стал придвигать лампадку, подсветил себе пламенем, чувствуя, как сердце начинает громко и протестующе стучаться о ребра изнутри. Тойя, 38й год. Обведено, но зачеркнуто. А рядом… Нацуо. Зачеркнуто. Фуюми. Зачеркнуто. Сердцебиение стало жестким, галопирующим. Строкой выше были указаны Тэн и Рейши. Зачеркнуты. Потом еще несколько имен матерей и детей, связанные тонкими линиями, и тоже перечеркнуты мягким, широким карандашом. И лишь потом были Рей и Шото. Имя Шото было обведено, но по соседству с Рей красовалась одинокая «И» и знак вопроса. Линии связи тянулись и к венчающему страницу «Энджи», и к скромному «Шото». Шото отпихнул от себя книгу, и она, соскользнув по краю стола, упала на плотный ковер почти беззвучно. В горле противно поднималась волна отвращения, будто после несвежей пищи, и руки Шото вдруг стали тяжелыми. Последние минуты словно вываляли его в грязи, и он сидел, хватая воздух ртом, стараясь сдержать тошноту. Значит, вот как? Значит, бастардов Тодороки было даже не трое? Чего, боги милосердные, отец вообще добивался?! И кто такая эта несчастная «И», с которой, очевидно, что-то не получилось, раз Шото сохранил свое право на трон?! А если бы… Если бы, наоборот, все бы вышло так, как ожидал отец, то Шото тоже выкинули бы из дворца, как когда-то Тойю?! Или же нарисованная с ним связь свидетельствовала лишь о том, что отец был готов перенести свое увлечение селекцией не только в кирпично-красные стены конюшен?! Шото с горечью отметил, что до проявлении своей магии и герцогских покоев-то не мог припомнить. Все было каким-то далеким, но почему-то теперь казалось, будто и не было там ни слуг, ни серебряного звонка утренних колокольчиков, да мать не носила голубого шелка, довольствуясь серым льняным платьем, застиранным от жирных пятен. А значит… Невольно всплыла в памяти ухмылка Энджи, наблюдавшего за мчавшимся по зеленому лугу годовалым жеребенком в белых носочках. «Вот этот хорош», — бросил он тогда конюху. — «Вот этого оставь». «А остальных?» — переспросил конюший. Отец лишь выразительно промолчал. Но Шото знал, что было за этим молчанием. И, как же гадко было теперь знать, что эта красноречивая тишина без слов могла быть не только про коней. И, как знать, не услышал бы он ее сам в свой адрес или в адрес своих детей, если бы Энджи остался ими недоволен. И, пожалуй, никакие доводы о цивилизованности и недопустимости такого подхода не были бы услышаны. И да, пусть редкий аристократ мог позволить себе жениться лишь только по любви, но сама идея вот так перебирать пары для получения лучшего потомства — от этого горчило на корне языка и больно саднило внутренности. Шото наклонился, вырвал исписанные карандашом страницы и убрал во внутренний карман камзола. «Современное коневодство» без сожалений отправилось в стопку для продажи.***
К ночи серые обрывки туч сгустились, слиплись и укрыли собой небо, спрятав луну и звезды. В воздухе запахло дождем, и Очако все-таки перебралась в вырытую в склоне лога пещерку, где уже сидели в ожидании непогоды Денки и Джиро. Малыши игрались тут же, перетягивая гладко выструганную ветку, которой нельзя было пораниться. Очако фыркнула себе под нос и постаралась улечься так, чтобы не оглядываться. Вокруг них становилось все больше человеческого, и от этого под чешуей чесалось. — …говорит, завтра летать меня научит, — донесся до нее воодушевленный рык Денки, а потом и хлопание крыльями, от которого песок полетел в разные стороны. — Я тоже хочу летать, — завистливо зевнула Джиро. — Но меня он не зовет. — А ты о ноги его потрись, — с раздражением бросила Очако, не поднимая головы с лап. — Вон, Денки только на шее у этого… Этого! не сидит! — Бакуго. — Что? — Бакуго, говорю, — беззлобно облизнулся Денки. — Зовут так. — Ммм, запомню, — фыркнула Очако. — Дурак ты. Он человек, а, значит, против нас. Просто дурит нам головы, а сам пакость какую готовит. Просто хитрый, а ты и поверил! Денки возмущенно дернул было хвостом, но Очако не дала ему возразить: — Про Серого ты тоже говорил «он вроде спокойный», а чем кончилось? — внутри переносицы стало тяжело и мокро, и челюсти снова заныли, будто едва беззубые. — Но Бакуго же вроде из наших, — неуверенно пробормотала Джиро. — Мясо нам режет, пещеру вот вырыл, да и домой обещал отвести. Он не выглядит плохим. — А что ж до сих пор не отвел? — насупилась Очако, стараясь не показывать своего расстройства. — Врет он, а вы и рады верить. Она накрыла морду лапой, отказываясь продолжать беседу. Денки перелег к ней поближе, толкнул пару раз крылом, но, не получив ответа, перестал беспокоить. Застучали тяжелые редкие капли по листьям, и малыши тоже спрятались в укрытие. Их скользкие от налипшего песка лапы зашуршали по дну пещеры, а потом они устроились под боком Очако, спрятали носы под ее крыло и заворчали, укладываясь спать. Дождь разъярялся все больше. Он стучал не переставая, а где-то далеко в небе перекатывался грозовой вал. Он шел волнами, но вместо морской пены разлетался треском и вспышками молний, после которых густой, утробный гром раскатывался по всему лесу. Что ж, это могло быть похоже на дом. Очако прикрыла малышей и зажмурилась. Дом… Дом пах морем и сытостью: рыбьей чешуей да жирными моллюсками, что оставались в песке после отлива. А какое счастье было идти босиком по тяжелому, зыбкому песку и собирать блестящие черные раковины, чтобы потом разбить их камнем да и высосать тугие внутренности, сплевывая розовый жемчуг? Пальцами такую добычу раскрывать было удобнее, но и в драконьем облике можно было позабавиться, швыряя моллюска туда сюда по каменистому берегу, что разрастался зубьями скал возле родной пещеры. Туда, в расселину между двумя гранитными выростами, похожими на шипы, не могли пробраться взрослые драконы. Но оказалось, что они никак не могли задержать легкую лодку, приплывшую откуда-то из-за моря, и людей, что сидели в ней. Любопытство тогда сыграло с Очако плохую шутку и, если бы она могла воротить назад тот злосчастный день, то она ни за что бы не вышла посмотреть на смуглого, улыбающегося мужчину в блестящих от воды и соли штанах. От него пахло чем-то вкусным, похожим на рыбу, да какой-то пряной, похожей на тихое пламя травой, и Очако не почувствовала опасности. А когда на ее морде затянулась петля, опасаться было уже поздно. Они провели долгие три дня в качке на дне лодки, терзаясь голодом и жаждой, стянутые веревками и не способные пошевелиться. А мужчина все улыбался да посмеивался, и Очако злилась от звука его голоса. После же их встретил снегами и холодом чужой берег, а затем и клеть из тонких, но твердых прутьев, которую погрузили на нечто, что понесло их дальше, скрипя своими короткими, круглыми лапами, что не отрывались от земли. Больше улыбающегося мужчину Очако не видела, но запах… Она помнила как от него пахло потом, и соленой, горькой рыбой, и пряной травой от ног ниже колен. И черную метку на его левом плече она тоже хорошо помнила. И теперь не видела ни одной причины слепо доверять тому, кто носил похожую. Ночь прошла в убаюкивающем шуме дождя, и все драконы проспали ее безмятежно. Наутро стало ясно, что в логе накопилось воды, но укрытие, вырытое Бакуго для них, было достаточно высоко да и пол его уходил вверх, так что ни ветер, ни лужи не смогли забраться и потревожить их сон. Денки потянулся и ушлепал к кормушке, воодушевленно хлопая крыльями. Следом за ним, неловко прыгая с островка на островок, убежали малыши. Джиро ободряюще потерлась плечом о бок Очако и тоже выбралась из лога, стараясь не замочить лап. Желудок урчал и требовал, приученный к плотному завтраку по утрам. Очако вздохнула и поплелась следом, забыв бросить выжидающий взгляд в еще серое небо.