***
Шепот дождя крался по желтым листьям редких осин, соскальзывал на густую хвою и затихал в ней. Небесная вода была прохладной, даже холодной. Она не успевала согреться в остывающем после лета ельнике, и капли соскальзывали на землю, напитанные промозглым запахом моклой хвои. Кацуки пришел в себя лишь когда Лисица, мышкующая на снегу, уже не могла увидеть скрывшегося за горизонтом Кролика. В голове было шумно, словно после сильного падения, и Кацуки пришлось моргнуть несколько раз, чтобы убедиться, что тьма вокруг была ночной, а не результатом помутившегося зрения. Земля и трава под ним остыли, и его мгновенно разбило крупной дрожью. Болезненно выдохнув, Кацуки приподнял голову. Что-то теплое, что он ощущал как данность всего мгновение назад, вдруг отлегло от его правого бока, послышался быстрый, рваный хруст, и тонкие детские пальцы подхватили его подбородок: — Бакуго! — На силуэт и голос ей было лет шесть. Кацуки успел только подумать, кем из драконов она могла бы быть, как она разрыдалась. — Мы не послушали тебя, Бакуго! Их вдруг сразу стало несколько, и все вдруг перекинулись, словно только и ждали, пока он придет в чувство, и громкий, отчаянный плач заполнил гулкую тишину поляны. Они все ластились, как умеют только драконы, стараясь поймать хоть какое-то прикосновение, и Кацуки вдруг растерялся. — Эй, эй, — стоило поднять руку, чтобы отпихнуть одного, как в нее тут же вцеплялись двое, утыкаясь лицом, размазывая горячие слезы. — Хватит. Ничего… — он осекся, понимая, как лицемерно прозвучит «ничего страшного не случилось». Случилось. Он дал этому случиться. — Мы виноваты, Бакуго! — Нет, — воздуха отчаянно не хватало, нижнюю челюсть начало сводить судорогой. — Нет, не вы, — не в манере Кацуки было кого-то утешать. Но этот плач, это искреннее чистое горе больно резонировало где-то внутри, и у Кацуки самого вдруг начало тянуть щеки. — Да что ж вы все ревете, блядь?! Кацуки упер ладони в землю, торопясь подняться. Негоже было тут валяться, когда малышня была так расстроена. Нужно было встать, полыхнуть магией и запретить им, да и себе тот стыд, который они тут устроили. Даром, что маленькие. Уухэль на возраст не смотрит, берет себе слабых. Но встать не вышло. Уже знакомая боль опутывала все тело ниже лопаток, и Кацуки на миг задохнулся. — Ну-ка тихо! — рявкнул он на драконов и тут же подавился — ребра и позвоночник словно камнями дробило от резкого движения. — Блядь… И хер бы с этими ребрами! Но ниже поясницы все снова было глухо, пусто, и Кацуки взвыл сквозь зубы, взрывая пальцами землю. Опять! Гребанный мясник! — Бакуго?.. — испуганно прошептала девчонка с черными волосами. — Тебе больно? Больно? О да, Кацуки мог поклясться, что уж этого ему сейчас хватало сполна. Но хуже всего было другое — его победили. Как давно он не испытывал этой опустошающей ярости поражения. Отступления у Вириенны и Лойя не были его личными проигрышами, это были лишь уловки для спасения войск. В битве с Даби он не ушел единственным победителем, но и там это была лишь передышка перед новой схваткой. Шиндо… Шиндо, взявший его силой, связанного и тяжело раненного вообще был не в счет. Но мясник… Он оказался, мать его, сильнее! И вон как, тварь, еще силу доказал! Просто взял и отобрал все, до чего удалось доползти за это время. Сколько боли, сколько унизительных процедур, сколько томительных недель слабости и зависимости! И все насмарку! Кацуки с размаху ударил кулаками по мокрой траве, давая волю своему голосу. Он орал, надрывая легкие, и драконы отступили на пару шагов, растерянные и испуганные. Ненависть кипела в горле, жглась магией под ногтями. Разбит. Снова словно в четырнадцать, когда Камихара больно ткнул его носом в проявленную дерзость. Вот только тогда ошибка Кацуки не привела ни к чьей смерти. Проклятье! Уухэль его дери! Выучил бы Кацуки Желтого слушаться как следует! Только-только начало что-то получаться, только-только начал складываться план! Хорош был Великий Харс! Ни Киришиму не спас, ни этого мелкого сил сберечь не хватило! Наконец, его голос стих. Заполошное, рваное дыхание вырывалось едва заметным паром. Драконы стояли молча, неловко шмыгая носами. Кацуки уперся лбом в запястье. От травы, несмотря на дождь, все равно пахло поминальным костром. В этом запахе нельзя было угадать трескучий, похожий на мелкий речной песок запах Желтого, но он был там, и это знание снова закаляло Кацуки изнутри, как закалялись раскрасневшиеся от жара мечи в ледяной воде. Набат боли уступил место тишине и коротким, вспыхивающим подобно кострам мыслям. «Научу знать свое место». Это значило, что еще ничего не было кончено. Завтра, а, может, сегодня, мясник попробует получить желаемое заново. И все начнется сначала. Вот только на этот раз никто не умрет. Кацуки сцепил зубы и рывком перекатился на спину. Поляна на миг побелела от боли. — Воды? — робко прошептала самая мелкая девчонка, и, дождавшись его кивка, протянула мокрый мох, как сделала это Пестрая в первую их встречу. Утолив едва проснувшуюся жажду, Кацуки вытянул руку над собой, зажег магию и сосредоточился на том, чтобы она искрила ровно и широко, испаряя дождь. Это требовало внимательности и определенной силы потока, но малышне пора было согреться, да и самому Кацуки не помешало бы тепло. За сосредоточением хоть немного отступал багровый туман, путавший мысли. — Эй, — он чуть махнул рукой, и драконы поспешно устроились рядом с ним. — Хватит ныть. Завтра попробуем еще раз. Они непонимающе переглянулись. — Еще р’аз? — неловко переспросила та, что первой подошла к нему после пробуждения. Без зубов она шепелявила будто старуха, и магия в ладонях Кацуки отзывалась на ее произношение острыми всполохами, которые ему приходилось гасить. — Ты будешь др’аться? В свете магии он мог рассмотреть ее лицо. Круглое, с большими глазами, слишком детское, но такое знакомое, что впору было звать целителя, чтобы дал глоток отвара еслены или коры кхарга. Не иначе как в теле поднялся жар и зрение заволокло видениями. Кацуки отогнал от себя дурные мысли и усмехнулся, кривя уголок губ: — С ним нельзя драться. Не с ним, видит Хань, — его голос осип, и пришлось сглотнуть, чтобы восстановить тембр. — Но я убью его. — Убей, — с жадностью отозвалась вторая девочка. — Мы поможем. Мы сделаем все, как ты скажешь. Кацуки медленно кивнул. Сколько теперь уйдет времени, чтобы встать на ноги? И сможет ли он вообще подняться? Мясник был умный, так что нечего было и ждать, что теперь он допустит Кацуки до того здравия, которое позволило бы ему сражаться. А значит… Кацуки закрыл глаза и облизнул губы. Горели поминальным пламенем далекие берега Ка Ле Хо Ри, куда он собирался вернуться уже не тайным гостем, а с войском и на загривке Киришимы как завоеватель и новый царь. Растаяли в дыму черных головешек изогнутые ргапалльи клювы, грызущие железо удил, вместе с гривастыми миодосскими конями под объединенными флагами. Рассыпался в погребальную пыль светлый окхель, украшенный изумрудными лентами да с ситцевыми мягкими простынями на постели, да с резной колыбелью. Рыжий мальчик лет трех от роду уложил голову на живот Кацуки, прижимаясь плечом к боку и стараясь согреться. Его сестра — внешнее сходство было однозначным — такая же рыжая и конопатая, устроилась рядом, холодная и мокрая от дождя. — Кто из вас Уши? Старшие девчонки переглянулись, и отозвалась темноволосая: — Я Джир’о вообще-то. — Очако, — представилась вторая. Кацуки только фыркнул: — Имя еще заслужить нужно, ящерицы, — они обе чуть насупились. — Перекидывайтесь. Холодает. Рыжие последовали их примеру сразу же, и до самого рассвета, пока небо за тучами не посветлело и не стало серым, Кацуки жег свою магию, изредка меняя руки. Если завтра мясник вернется, Кацуки будет покорен. Ох, Хань свидетель, он постарается. Не для себя, уже не для себя. — Так ли ты старался для своей Миодоссии, Деку? — пробормотал Кацуки, пользуясь тем, что малыши крепко спали. Тогда Кацуки не оставил ему выбора. И, как знать, действительно ли Деку тогда подчинился по-настоящему? Ведь если Шиндо не солгал, и харсайым все знала… то где лежали границы этой непонятной, чуждой существу Кацуки дипломатии? Доселе чуждой. Он разбудил драконов и выслал назад в лог, когда солнце уже проделало половину пути к зениту. Магии Кацуки осталось совсем мало, и боль, и усталость затопили его настолько, что глаза начали слипаться. Курогири же явился в полдень. — Хозяин знать желает, усвоен ли урок вчерашний, — сообщил он с почтительного расстояния, уставившись в глаза Кацуки своим немигающим, желтым взглядом. — Полностью, — отозвался Кацуки, и в этом не было ни капли лжи.***
Золотая осень щедро одаривала улицы и сады Фессы многоцветными переливами. Солнце грело ласково и не жарко, ветер, мчавшийся с далекого моря, был уже легким и прохладным, но во дворце было еще тепло благодаря магии камердинера, создававшего для королевской семьи лучшие условия. Холмы вокруг еще зеленели, и конюший каждый день выгонял табун породистых лошадей из королевских конюшен, дабы те успели накопить солнечного света перед зимой, набраться сил и блеска на сочной траве. Жеребцов пасли отдельно, кобыл отдельно, чтобы не создавать ненужных скрещиваний да не провоцировать драк. Годовики еще гуляли вместе, и Изуку нравилось наблюдать за тем, как они носились по лугу, высоко задирая ноги, резвясь и играя. Мина, сидевшая рядом с ним на плотном, украшенном узорами пледе, тоже наблюдала за лошадьми, хотя они и были не слишком-то ей интересны. Чаще она оборачивалась и долго смотрела на соседний холм, обеспокоенно запихивала в рот очередной кусок сырой грудинки, и снова нарочито внимательно вглядывалась в разномастных жеребят. — Не стоит тревожиться, — доверительно произнес Изуку, разламывая пухлую белую булку. — Все будет хорошо. — Знаю, харсайым, — согласилась Мина, но оглядываться не перестала. Изуку и самому хотелось последовать ее примеру. Но он обещал, а значит, должен был держать слово, несмотря на беспокойство и жгучий интерес. Все же он был рад, что до сих пор Мина оставалась с ними, несмотря на собственное обещание покинуть Миодоссию сразу, как они вернутся в Фессу. Раз за разом у нее находилось что-то, ради чего она задерживалась на день или пять. Пусть она все реже ночевала во дворце, пусть ее теперь проще было найти на холмах или вовсе за априкотовыми садами, но и Шинсо, и Киришима легко могли ее дозваться. — Получилось! — вдруг завопила Мина, вскочила на ноги и бросилась бегом. Табунок молодняка же всполошился и галопом умчался наутек. Изуку не сдержал ласковой улыбки и обернулся: действительно, получилось. На расстоянии пяти стадий раскрывал и снова складывал два широких, кожистых крыла кирпично-красный дракон, и Изуку с облегчением отметил, что он крепко стоял на всех лапах. Вот Киришима сделал несколько шагов, выгнул спину, словно разминая затекшие мышцы, и широко зевнул. Желтое, горячее пламя полыхнуло факелом на фоне синего неба. Изуку неуклюже повернулся на бок, чтобы встать — так получалось легче. Когда он добрался неспешным шагом до соседнего холма, Киришима уже перекинулся обратно в человеческий облик, и Мина радостно щебетала что-то на драконьем, потираясь носом о его нос. Шинсо стоял неподалеку, и вид его был мрачным. Он все еще хромал и ходил, опираясь на изящную, черную трость, подаренную ему Иидой. И сейчас Изуку почудилась зависть в его взгляде, направленном на Киришиму. — Киришима, тебе удалось! — воскликнул Изуку с искренней радостью. — Как ты? — Не так плохо, как думал будет, — Киришима взъерошил ладонью волосы, и стало видно, что его лицо и шея блестят от пота. Он провел пальцами по своему боку, словно проверяя, — вроде на месте всё. Мина поспешно отодвинулась в сторону, пропуская Изуку, чтобы тот мог послушать магией. Получилось плохо, и Изуку неловко рассмеялся: — Все же в этом Мицуки получше меня! Это она слышала и боль, и хвори, а вот у него получалось лишь делать конкретные вещи под ее руководством. Киришима хохотнул следом, а потом обернулся к Шинсо: — Попробуешь? Шинсо поправил воротник балахона так, чтобы тот закрывал нижнюю часть лица: — Не хочется. Идемте назад, если закончили. Киришима только пожал плечами и бодро зашагал в сторону замка. Мина последовала за ним вприпрыжку, вновь о чем-то болтая и размахивая руками. Изуку выждал немного. Шинсо тоже не двигался с места. — Могу спросить, что тебя беспокоит? — он произнес это тихо, чтобы ветер не мог донести слов до Мины с Киришимой. — Осень, — уклончиво отозвался Шинсо. Изуку не стал делать вид, что ему все понятно. Переспросил сразу же. Шинсо вздохнул: — Перед зимой мы делаемся раздражительными. До холодов нам положено возвращаться домой. И сколько бы лет ни прошло, нас тянет к гнездовьям. Рюкио и остальные уже, наверняка, там. Что ж. Пожалуй, Изуку мог его понять. Дом всегда милее чужбины. И если Шинсо примет решение вернуться на драконий остров, то Изуку не станет его уговаривать и задерживать. Не из ненадобности, а лишь из глубокого уважения. — Ты хочешь вернуться? — Для этого нужны крылья, — устало прошипел Шинсо сквозь плотную вязь балахона. — И лететь, пока солнце трижды не окунется в море. А еще, — он перевел взгляд с горизонта на Изуку, — нужно спасти тебя, харсайым. Мне больше нечем отплатить Бакуго. Вот только как мне это сделать? Его темные глаза цвета морского аметиста на миг вспыхнули желтым и снова погасли. Изуку не нашелся с ответом. — Вот и я не знаю, харсайым, — подытожил Шинсо. — Идемте. Мицуки и ваша мать будут волноваться. В этих словах была правда. Утра становились для Изуку все более тягостными, а дни все более утомительными. Хотелось лежать, изредка гулять неспешным шагом по гладким тропинкам садов. Необходимость завтракать изматывала своей обязательностью. Обычно до обеда кусок в горло не лез, а во время трапезы редкое блюдо не пахло тошнотворно или гадко. Зато к ужину просыпался голод. Изуку потерял любовь к хрустким салатам и печеной тыкве. Хотелось мяса, чуть жирного и обязательно жареного, и Инко с некоторой тревогой пыталась уговорить его поесть хоть чего-то легкого или сладкого. Мицуки лишь посмеивалась, глядя на эти тщетные старания. А ночью ей было совсем не до смеха: Изуку и тошнило порой, а порой и магия Кацуки вновь просыпалась и жглась так, что в глазах от боли темнело. Отвары, травы, амулеты, зрячая магия Мицуки и жаркие руки Киришимы — все это лишь немного облегчало его состояние. Сон Изуку стал прерывистым, плохим, и это не помогало ему вести государственные дела. Любое дело требовало времени на то, чтобы сосредоточиться, вспомнить все обстоятельства и лишь потом принять решение. Иида всячески помогал и забрал на себя большую часть аудиенций и приемов. Изуку же появлялся на званых ужинах лишь ненадолго, уделял время разговорам с вассалами, а после удалялся, чтобы упасть в своей спальне на подушки, глотнуть мятной воды и лежать, уткнувшись бессмысленным взглядом в складки балдахина. Ему словно все время требовался отдых. Эта ночь не стала исключением. Малыш предпочитал бодрствовать перед рассветом, и Изуку бессильно грыз уголок подушки, давя в груди болезненные стоны. Он все надеялся, что удастся успокоить магию, но на этот раз ее было столько, что Мицуки отдернула руки, чтобы не обжечься. — Харсайым… — она нахмурила брови, и Киришима клацнул зубами в ответ, вдруг оскалившись. Изуку догадался. Он смотрел на нее долго и внимательно, пока жаркие ладони Киришимы отогревали область ниже пупка. Когда же магия стихла и он отнял руки, в неровном свете масляной лампадки стали видны синяки, словно дикие маки расцветавшие под кожей. — Что будем делать? — Киришима шумно втянул воздух носом, наклонившись промеж бедер Изуку. — Так скоро и кровь пойдет. Мицуки потерла пальцами переносицу: — Нужно заварить асот. — Нет! — в один голос вскинулись Киришима и Изуку. — Нет, — уже тише повторил Изуку сам. — Я не откажусь. Киришима благодарно толкнул его запястье носом. Весь его вид выражал гневную решимость, и Изуку чувствовал себя куда лучше, ощущая поддержку и единство в этом желании все-таки выносить ребенка. Мицуки присела на край постели, взяла Изуку за руку: — Неужели ты не слышишь, харсайым? — она положила ладонь Изуку туда, где расползались синяки. — Их двое.