Погребальный костер догорел. Он был большим — вопреки всем традициям для него не рубили кустарника, лишь обложили сухой травой хэгшинский окхель, превратив его из доброго дома в костровище. Когда только поджигали, слышны были вздохи — ох, сколько нажитого теперь к праотцам отправится! Но мало кто знал, что действительного дорогого в окхеле уже ничего не было. А что до ковров, войлока да льняного платья — так воинам ли за них держаться?
Влажный луг, едва ли подсохший под еще холодным весенним солнцем, опустел. Разошлись ворхиды, держа у груди шапки в знак глубокой скорби. Киришима проводил взглядом последнего ковыляющего прочь старейшину, вздохнул и вернулся глазами к одинокой фигуре у пепелища. Кацуки. Киришима не сомневался, что он не уйдет отсюда.
Да и куда идти? В становище, где не стихают рыдания, и лишь Токаге держит хозяйство в порядке, закусывая побелевшие губы? В становище, где только немой не судачит о случившемся? Ох, Киришима мог представить, сколько крови прольется, если хоть что-то из этих ядовитых слов долетит до ушей Кацуки. Он сам-то смог достучаться до него лишь спустя три ночи. В первую Кацуки гнал прочь всех, срывая голос в горестном вое, и горы молчали, словно испуганные. После, сорвав голос, затих, но все равно встречал любого, посмевшего нарушить границу окхеля, сполохами магии. Мицуки даже не пыталась.
Киришима нервно моргнул, прогоняя засевшую в зрении картину: Кацуки, сидевшего на коленях, вторые сутки прижимавшего к себе свою мертвую Урараку и коричневое, потемневшее от ссохшейся крови тельце так и неродившегося младенца. Кацуки все бормотал под нос нечто, похожее на колыбельную, покачиваясь в такт, будто у него было хоть что-то, способное вернуть их к жизни. Но была лишь магия, жестокая, яростная, не различавшия никого и ничего, и именно ее он бросил Киришиме в лицо, опалив ему брови и короткие волосы надо лбом, когда тот потревожил Кацуки слишком рано. Но время шло, и на третье утро Токаге удалось дозваться Кацуки и вымолить выйти из окхеля.
Наконец, переменился ветер, уперся Киришиме в спину. Он дул теперь со стороны становища, и Киришима, не оборачиваясь, мог определить — есть ли кто рядом или их, наконец, оставили в покое. Впрочем, желавших проверять настроение Бакуго не осталось. И Киришима подошел.
Кацуки уже на ногах не держался. И на Киришиму глаза поднял не сразу. От его взгляда чесались челюсти: Кацуки смотрел на Киришиму, но видел ли?
— Идем, — Киришима протянул ему ладонь, требуя подняться.
Всего несколько шагов в сторону обрыва, и Киришима развернул крылья, уложив одно к ногам Кацуки. Небо встретило их прохладой. В нос бил прекрасный свежий аромат моря, и Киришима, уверившись, что Кацуки удобно сидит между его лопаток, прибавил ходу.
Горы, увенчанные седыми шапками, остались далеко внизу. Теплый поток, бивший в спину, подгонял, и Киришима повернул все четыре крыла так, чтобы легче было отталкиваться от ветра. Впереди блеснула серым полоска Ганьского моря. Она становилась все больше, все шире, обозначился мышиной шерсткой галечный берег. Вот зарябили волны, вот по правую руку мелькнули светлые окхели Орлога. Еще взмах крыльями, и земли горных племен остались позади.
И пусть Киришима мчался стрелой, его маленькие чуткие уши и тело были слухом. Не вздохнет ли, не шмыгнет ли носом. Но нет, Кацуки словно был отлит из железа: сидел неподвижно, и лишь тепло между лопаток, да стойкий запах мертвечины выдавали его присутствие. Как же от этого чесался нос! В драконьем облике нюх Киришимы привычно обострился, и под языком горчило. Вскоре от запаха зачесались и губы, и затылок.
Солнце следовало за Киришимой, чуть отставая и чуть клонясь к закату. И когда его лучи облизнули влажным языком острые Карсовы Клыки, торчащие из морской пучины, Киришима плавно пошел на снижение.
Карсовы Клыки были местом отдыха: несмотря на крутые скалы и колючий вид, между ними располагался уютный песчаный пляж, а море на несколько взмахов крыла вокруг было неглубоким и тихим. Правда, обычно до Карсовых Клыков лететь было дольше, но Киришима не придал этому особого значения. Он прожил среди людей добрых девять лет, мог и подзабыть. Сейчас его вело чутье, какое позволяет драконам возвращаться домой когда угодно и откуда угодно, так что Карсовые Клыки лишь подтверждали, что путь их был верным.
Матовые, густые от своей толщины волны стали зелеными от проступающего из глубин песка. Киришима, чье зрение уже было способно различить крупную рыбу, крутящуюся у поверхности, бросил быстрый взгляд через плечо, удостоверился, что Кацуки не спит, и резко нырнул вниз.
— Кири!!
Очнулся! Киришима сдержал довольный рык и с размаху влетел в воду, предусмотрительно изогнув шею, чтобы Кацуки не разбился, если вдруг не успеет сгруппироваться. Море встретило их ласковой, еще весенней прохладой, разлетелось брызгами и мириадами солнечных бликов. Киришима подтолкнул Кацуки крыльями вверх, сам активно заработал хвостом и перекинулся, как только получилось вынырнуть и глотнуть воздуха.
— Ты, скотина дурная! — в миг на Киришиму обрушились и ругань, и кусающие всполохи магии.
Киришима нарастил чешую и принялся плавать вокруг, уворачиваясь от неопасных под водой пинков, но все такой же кусучей и обжигающей магии. Когда ярость Кацуки утихла — слишком быстро — Киришима подставил плечо и кивнул в сторону берега. Кацуки от помощи ожидаемо отказался, и это немного да радовало. Значит, не совсем еще обессилел. До суши было рукой подать, и Киришима незаметно принюхивался — смыла ли морская вода запах. Уже на мелководьи стало ясно, что штаны и плащ Кацуки пропитались хрусткой солью, а вот от волос все равно несло целительскими куревами да снадобьями. Ну… и всем тем, чему они не смогли помешать. И Киришима будто бы случайно подставил подножку, инициируя шуточную потасовку. Она прекратилась лишь когда Кацуки, закусив губу до крови, извернулся вцепиться горячими пальцами Киришиме в загривок и чуть притопил в волнах залива.
— Придурок! — назидательно пнул его Кацуки в ребра и зашагал на берег.
Киришима спокойно смотрел ему вслед. Хотел бы Кацуки ему навредить, держал бы дольше. А так, считай, как щенки на солнцепеке повозились. В воде было хорошо. Волны накатывали, и Киришима хрустнул лопатками, раскрывая крылья и погружая их в шумящую прохладу. Кацуки выбрался на берег, сел на песок и принялся выливать воду из сапог, вопреки обыкновению даже не ворча себе под нос. Устроил их сушиться на камнях, там же раскинул красный плащ, сшитый ему Ураракой перед битвой с Чисаки. Да, чудная тогда была драка.
— Вылазь, ящерица, — бросил он так бесцветно, что у Киришимы аж лопатки заныли. — Не лето еще.
Киришима перекинулся, прошлепал когтистыми лапами по воде, свернулся вокруг пятачка с одеждой и Кацуки и жарко дыхнул в середину. Кацуки поднял руку, позволяя ткнуться носом в ладонь:
— Спасибо.
Так тихо, что никто бы не расслышал. Киришима чувствовал.
До Драконьего острова добрались за два дня. Здесь уже вовсю царила жара: еще на подлете Кацуки, до этого спавший беспробудным сном, стянул с себя плащ и дыхание его сменилось с глубокого на поверхностное, словно для него здесь было слишком душно. Киришима привычно облетел Сар-берег подальше, стараясь не попасть на глаза взрослым. Мало ли с них станется. У сильного, известно, всегда бессильный виноват.
А вот Лех-холмы, что выходили к морю лесом за песчаной косой, благосклонно раскинулись бархатной травой под его лапы, и Киришима, дождавшись, пока Кацуки спрыгнет с его загривка, принялся кататься по земле, собирая на себя знакомый аромат дома. Здесь все было и знакомым, и родным, и вроде бы тем же, но почему-то другим. Деревья стали ниже, на поляне было едва уместиться. Земля хранила пахучий след стайки лехов, по имени которых и были названы холмы: крупные грызуны на манер тех, что водились в горах у Кацуки, только жирнее и толще.
Киришима перекинулся, припал носом к следу: недавно пробежали, можно и выследить. Кацуки, наблюдавший за этим с едва ли заметным участием, выхватил охотничий нож:
— Куда?
Киришима голодно облизнулся и кивнул в сторону молодой рощи. Кацуки кивнул и быстрым, легким шагом двинулся в указанном направлении. Киришима вскочил на ноги и принял левее. Они всегда так охотились, если вместе. Один загонщик, второй охотник. И раз уж у Кацуки не было с собой лука, то роль ловких и цепких зубов отводилась Киришиме.
Серый лех не заставил себя ждать. Кацуки спугнул его из под куста, и тот бросился бежать. Киришиме оставалось только оказаться на его пути. Привычно хрустнула шейка зверька, и Киришима встряхнул его на руке, взвешивая. Добрая была добыча. Киришима усмехнулся было, но ни похвалы, ни радости от Кацуки не дождался: его красные глаза снова заволокло слепотой, как у погребального костра, и Киришима, удрученно вздохнув, принялся свежевать тушку.
Он понимал. Конечно не так, как другие люди. Это они вздыхали, сочувствовали, кто-то даже плакал, но Киришима видел это иначе. После смерти Урараки и ребенка Кацуки был болен. И пока эта хворь не лечилась ни далекой дорогой, ни доброй едой. Что себя обманывать, Киришима не знал, что могло бы его исцелить. Но пока здесь Кацуки не становилось хуже, как становилось бы в племени, и Киришима собирался продолжать.
— Хороший лех, молодой, — завел он болтовню, содрав клочьями шкурку и показывая Кацуки упругое, розовое мясо. — Такого бы сырым! Ммм, вкусный будет!
— Ну и жри сырым, — фыркнул Кацуки, не глядя ломая сухой куст на дрова. — Запрещаю, что ли.
Киришима выразительно клацнул челюстями в ответ, словно укоряя, и разорвал тушку на несколько частей:
— Вот и сожру! — и в подтверждение своих слов хрумкнул заднюю лапку.
Во рту в тот же миг стало вкусно, и Киришима блаженно заурчал, похрустывая косточками. Все же как было весело и беззаботно здесь носиться за лехами, за уйсами — длиннолапыми перепелками, за загаханом! Вот, точно! За загаханом! Кацуки был падок до хитрой охоты, когда на выносливость или на меткость, когда или долго идти по следу, или долго плести сети. Загахан рыба крупная, хитрая, такую сразу и не возьмешь. Справившись со своей долей леха, Киришима пыхнул на уже сложенные уголком сухие ветки, и принялся ждать, пока Кацуки пожарит себе мясо. Аромат паленой коры и мясного сока в углях успокаивал, и Киришима привычно полез ластиться. Кацуки не отталкивал, но его движения были скупыми, короткими, и, ткнувшись носом ему за ухо, Киришима в очередной раз подавился едким дымом погребального костра.
— Идем! — нетерпеливо дернул его за руку Киришима, как только с нехитрой трапезой было покончено. — Захагана покажу! Ты таких еще не видел!
За захаганом нужно было идти далеко. Быстрее, конечно, было и долететь, но по левую руку были гнездовья, а по правую Сар-берег, так что Киришима предпочел остаться в человеческом облике, который делал его незаметным среди деревьев и кустарника да и позволял не посягать ни на чью территорию. Здесь тоже были горы, только куда более ласковые чем те, где обитал Кацуки со своим племенем. Здесь и леса, и луга тебе, и поляны с высокими травами, и идти по склону несложно, и снега на верхушках не бывает летом. Стоит себе остров, зеленеет, сил к зиме набирает. Всюду журчали ручьи, тонкие, и вода в них была сладкая. Киришима носился от одного к другому, соскучившись и, как оказалось, истосковавшись. В желудке половины леха для сытости было мало, и он поминутно принюхивался, прикидывая, не получится ли еще чем поживиться.
Выше по склону подвернулась мышь. Потом птичье гнездо с тремя яйцами. Кацуки от лакомств отказался. Шел себе, не слишком выбирая дорогу, и Киришима всерьез забеспокоился, когда он не глядя прошел по поваленному бревну, подгнившему и трухлявому.
— Смотри, смотри, Кацуки, — Киришима ткнул пальцем в небо, где разворачивались чьи-то темно-оранжевые крылья. — Громадный, да?
Кацуки проводил охристого в пятнах дракона скучающим взглядом:
— Не особо.
Ну, как, не особо! Ух, хотел бы Киришима до такого дорасти. Да только до такого сколько, лет сто надо? А может и сто пятьдесят! Вон, в пасть пару овец уложить можно и еще место останется! Такого все боятся, вот точно-точно! Но Кацуки, вовсе невпечатленный, побрел дальше, и Киришима поспешил вперед, показывать дорогу.
На захагана охотиться предстояло на реке, текущей средь каменистого ущелья. Она то мчалась между валунов, то растекалась голубыми заводями, и то тут, то там был слышен плеск мелких плавничков. Резвилась слахаль. Это было хорошо: раз резвится слахаль, значит и захаган придет на нее охотиться.
— Смотри, — Киришима показал Кацуки темную пещеру на дне одной из заводей спустя некоторое время блуждания по берегу. — Вон там живет. Теперь или ждать, пока выйдет, или выманивать.
Здесь только на вид было неглубоко: вода была прозрачная, но до дна не всякий мог донырнуть. Кацуки медленно осмотрел росший у самой воды куст с прямыми, крепкими ветками:
— И глубокая у него нора?
Киришима хохотнул и потерся щекой о плечо Кацуки, ощущая немного ребристую кожу под недавно набитой татуировкой знака рода:
— Да ну туда лезть, он такой, кусается, знаешь ли.
Кацуки пожал плечами и не стал спорить. Просто сел на камень, подпер подбородок ладонью и уставился в воду. Киришима нахмурился и издал негодующий горловой звук. Нет, здесь все определенно шло не так!
Пока Кацуки сторожил нору захагана, Киришима метнулся вниз по течению, нашел другую заводь, где спахаль был потолще, наловил по детской привычке зубами рыбок покрупнее и вернулся, роняя то одну, то другую — чешуя у спахаля гладкая, жирная, так и норовит ускользнуть.
Пожевав рыбешек и сплюнув их в заводь неподалеку от норы захагана, Киришима устроился на ближайшем камне и замер, стараясь слиться с местностью. Кацуки тоже ждал, но, если Киришима ждал добычу, то Кацуки, казалось, просто задремал.
Наконец, на заводь опустились сумерки, и в глубине мелькнуло что-то черное. Киришима насторожился и превратил пальцы в когти. Этому трюку он научился еще в первую зиму с Кацуки, у Тсунагу, научившись не обращать внимания на тянущую боль от незавершенного превращения. Еще мгновение, и стали видны очертания крупной рыбы. Вот захаган повел мордой, принюхиваясь и поплыл прямиком к приманке. Проплыл почти всю заводь и принялся подчищать ошметки. Киришима поджал ноги, уперся в камень и прыгнул. Холодная вода залилась в глаза, чуть защипала, но недостаточно, чтобы зажмуриться. Захаган дернул хвостом, надеясь сбежать, но Киришима легко догнал его и вцепился когтями. Захаган был мелковат, всего в половину роста Киришимы, и с ним удалось быстро справиться, перекусив позвоночник за головой.
Вынырнув из воды, отфыркиваясь и отплевываясь, Киришима бросил убитого захагана на берег возле Кацуки и, выбравшись на мелководье, принялся отряхиваться.
— Киришима?
Знакомый, почти забытый за эти годы голос заставил вздрогнуть. Незаметный в сумраке, выделяющийся из серого массива кустов лишь горящими глазами, у реки на корточках сидел Шинсо. Кацуки мгновенно вскочил на ноги, выхватив меч, и Киришима поспешил оказаться между ними:
— Подожди, — он развернул крылья, закрывая Шинсо, — подожди, Кацуки!
Оказалось, закрываться нужно было самому: в спину ощутимо и даже больно ткнулась острая ветка:
— Значит, все-таки не умер, — недовольно прошипел Шинсо. — Долго же тебя носило.
Киришима хохотнул, в пару шагов подскочил к Шинсо, надеясь приветственно потереться плечом или обнюхаться, но тот к себе не подпустил. Они с Кацуки мерили друг друга неприязненными, жесткими взглядами, и Киришима, припомнив человеческие ритуалы вежливости, решил их все-таки представить:
— Кацуки, это Шинсо. Мы росли вместе… здесь, — больше и добавить было нечего, наверное. — Шинсо, это Кацуки, это мой друг.
Шинсо скривился, поводя нижней челюстью:
— Что такое “друг”?
— Ну… — Киришима впервые задался этим вопросом на миг, но потом решил не размышлять лишнего. — Мы охотимся вместе.
У людей под слово “друг”, коего не было в драконьем, попадало слишком много всего. Киришима, привыкший не спрашивать, а наблюдать и учиться, не вывел в своей голове какого-то определения. Он просто знал, кто есть “друг”, а кто нет. Вот Кацуки друг, Токаге друг, Урарака тоже была друг, но друг Кацуки. А все остальные — нет. Объяснять это сейчас было слишком размыто и непонятно.
Шинсо раздул ноздри, втягивая запахи, а потом развернулся и пошел прочь:
— Ну и правильно. Слабаки должны держаться вместе.
— Ну-ка повтори, что ты сказал, — прорычал ему вслед Кацуки, но это было скорей из привычки, чем из ярости.
Оставив его без ответа, Шинсо скрылся в кустарнике. Киришима почесал за ухом и вернулся к добыче. Кацуки проводил Шинсо недобрым взглядом, но не успел Киришима обрадоваться знакомым багровым искрам, как они погасли. Глаза Кацуки вновь стали тусклыми и медленными.
Ночевали в пещере, объевшись рыбой. Мясо у захагана было белым, с розоватыми прожилками, и Киришима грыз его сырым, чавкая и облизываясь. Кацуки свою половину не осилил, уснул вскоре, наблюдая за костром. Киришима спал рядом, навалившись на его босые ноги. Среди гранитных скал зудяще пахло человеческим пеплом.
Следующий полдень застал Киришиму и Кацуки на белом каменном уступе, возвышающемся над морем. Вода под ним была темной, сизой. Киришима хватал ртом теплый ветер, скалил зубы на жаркое солнце. Это место было любимым: когда-то он учился здесь летать. Первое безопасное место сразу за гнездовьями, оно было на другой стороне от Сар-берега, и ближе к восходящему солнцу. Воздушные потоки, огибавшие остров, сходились здесь, сталкивались, и поднимались к небу. Малышне здесь удобно было учиться: главное крылья правильно раскинуть, а дальше ветер поможет. Киришима остановился у самого края: может, попробовать? Он, наверняка, стал великоват для этого, но искушение попробовать было сильным.
— Кири, — тихо позвал его Кацуки. — Это еще что за хуйня?
Ох, этого дракона Киришима узнал сразу. В момент затряслись поджилки. Поспешно спрятав улыбку, опустив плечи и чуть согнув колени, Киришима поприветствовал старшего:
— ТецуТецу, — его голос без ноток рычания выражал покорность. — Давно не виделись.
ТецуТецу всегда был крупнее. Их шуточные потасовки были шуточными только для ТецуТецу. Киришиме же всегда доставалось до ссадин, до ноющих синяков и глубоких царапин, которые не спешили заживать.
— Ты на моей территории, — оскал ТецуТецу был недружелюбным, и Киришима поторопился еще пригнуться:
— Я не знал. Не переживай, мы уже уходим.
За эти годы ТецуТецу даже в человеческом облике раздался в плечах и был шире Киришимы. Да и мускулы его были больше, и ладони разлапистее, и зубы острее.
— Погоди, — ТецуТецу перегородил им дорогу. — А этого, — он кивнул на Кацуки, — я первый раз вижу. Кто ты такой?
Киришима обернулся на Кацуки и его спину прошибло холодным потом: Кацуки стоял как привык стоять там, у себя дома, гордо вскинув подбородок, расправив плечи, как положено стоять хэгшину-победителю над своими подданными. И какими бы разными ни были драконы и люди, непокорность и вызов читались в такой позе обоими видами одинаково хорошо.
— Бакуго, — без тени страха бросил Кацуки, положив руку на рукоять меча.
Киришима нервно сглотнул. Нет, взгляд Кацуки не горел враждебностью, но его поведение было отточено годами, и ТэцуТэцу своей злостью спровоцировал его как провоцирует крик сход лавины в суровую пору ухэльхога.
— Ты, кажется, не отсюда, Бакуго, — ТецуТецу растянул губы, демонстрируя оскал еще шире. — Я здесь самый сильный.
— Здесь? — презрительно бросил Кацуки, смотря на противника сверху вниз.
— На этой стороне острова.
— Значит, мелковат, — заключил Кацуки. — Нечего терять на тебя время.
ТецуТецу ударил без предупреждения. Длинный, сверкающий металлом хвост просвистел в воздухе и ударил Кацуки сбоку, разбив выставленный для защиты меч вдребезги. Кацуки отлетел в сторону, хрипя от боли. Киришима не понял, как перекинулся. Крыло вперед, чтобы сбить ТецуТецу с ног и отбросить прочь, морду к Кацуки. И действительно, было что зализывать: с левой руки кровь хлестала, царапина на груди обильно кровоточила. Хорошо, не пришлось железным хвостом ниже по мягкому животу — ударит туда, потом кишок не соберешь.
Грозный рев разнесся по острову. Киришима вцепился когтями в белый камень уступа. Из зарослей, ломая деревья и топча кустарник, поднималась блестящая, стальная фигура ТецуТецу. Он повзрослел. Вся его морда была усыпана острыми наростами, длинные шипы венчали голову на манер короны. Он сиял на солнце, и его шкура сияла, нерушимая, слитая воедино, будто без единой чешуйки. Его рев требовал одного — отойти. Но отойти сейчас означало подпустить ТецуТецу к Кацуки. Означало предать его. И Киришима не двинулся с места.
Он слишком отвык быть драконом. Он слишком хорошо привык к тому, что у него две руки и две ноги, почти забыл про две пары крыльев и про то, как двигается его шея, а потому шансов выстоять против ТецуТецу у него не было. А еще Киришима знал, что проиграет. Потому что ТецуТецу всегда побеждал. Всегда был сильнее. И сейчас Киришима надеялся только на одно — он надеялся, что Кацуки хватит времени скрыться.
Клыки ТецуТецу обрушились на шею, отскочили от чешуи, ударились в бок, но снова не смогли прокусить. Киришима попытался цапнуть в ответ, получил сокрушающий удар лапой по голове и потерялся в пространстве. Он пошатнулся, дернул головой, чтобы посмотреть, не наступит ли на Кацуки, и в этот миг ТецуТецу вцепился мертвой хваткой в его заднюю лапу. Клыки пробили тонкую чешую с внутренней стороны бедра, и, как Киришима не цеплялся за землю, ТецуТецу рывком оторвал его от земли и бросил с обрыва.
Воздух засвистел в ушах, смешиваясь с оглушающей болью. Крылья сложились, не способные бороться с тяжестью падения, и Киришима зажмурился, ожидая удара.
— Киришима! — Голос Кацуки ударил его плетью. Киришима вздрогнул, распахнул глаза, дернул бесполезными крыльями, но они не раскрылись. — Перекидывайся!!!
Кацуки падал следом, вытянув руку, словно надеялся ухватить Киришиму, так смело, будто бы сам за что-то держался. Его левое запястье еще кровило, рана на груди затянулась и рдела широкой полосой. А глаза… Глаза горели. И Киришима поверил и превратился.
Жесткая от мозолей ладонь Кацуки схватила его за обессилевшее запястье, дернула вверх, и искристая магия заполыхала перед ними, замедляя падение. Ненамного, недолго, но достаточно, чтобы они плюхнулись в раскидистые волны залива словно спрыгнув с прибрежного плоского камня. Рев ТецуТецу полетел им вслед с обрыва, и Киришима, едва вынырнув и глотнув воздуха, почувствовал твердую руку Кацуки на загривке:
— Не высовывайся! Плыви за мной!
Морская вода глаза жгла нещадно. А через некоторое время и легкие стали слишком маленькими, слишком чешущимися, но лишь когда показались прибрежные белые скалы Кацуки позволил им обоим вынырнуть. Прибой бросал их на берег раз за разом, и Киришима, у которого в голове уже было гулко, никак не мог понять, почему волна не бьет его о высокие камни. Наконец, Кацуки удалось зацепиться рукой за скальный выступ и вытянуть их обоих из воды.
— Эй, вы! — голос Шинсо едва ли хоть раз был столь желанным. — Сюда!
Киришима дернулся на звук, но ноги подкосились, и Кацуки, закинув его руку себе на плечо, потащил его прочь. За спиной оставался голодный, злой рев ТецуТецу, который уже не мог их достать.
***
— Тихо-тихо. Кири, блядь, Кири!
Шинсо смотрел издалека на разворачивающуюся перед ним картину. Светловолосый… как он там себя назвал… Бакуго? отчаянно возился с Киришимой, выряженным в чужеземные тряпки, стаскивая одну за другой, чтобы обнажить кровоточащую рану. Шинсо подходить не торопился. Известное дело, с ТецуТецу связываться было себе дороже. И тверд как камень, даже тверже, и ядовит. И Киришима это знал. Знал, но почему-то не отступил.
— Ебаная ящерица! Ну-ка приди в себя!
Пощечинами, которыми Бакуго пытался привести Киришиму в чувство, можно было легко зашибить кого помоложе. Ругательства были на каком-то другом языке, но силы своей оттого не теряли. И Шинсо решил подсказать:
— Он отравлен. Укус ядовит.
Бакуго вскинулся на него убийственным взглядом и, выхватив что-то из-за пояса, метнулся обратно к ране. По внутренней стороне бедра расползалось темное пятно мертвой крови, и Шинсо, знавший силу этого яда лишь вздохнул. Киришиме не стоило сюда возвращаться. И тем более не стоило устраивать такую стычку, заведомо зная, что проиграет. Хотя… Хотя Шинсо не думал, что при превращении он окажется настолько крупным. Может, ему показалось, но Киришима был лишь немного мельче ТецуТецу.
Тем временем Бакуго не предавался раздумьям. Что-то острое, похожее на прямой короткий коготь вспороло расползающееся черным пятно по краям, и через пару мгновений Бакуго уже отбросил кусок отмирающей плоти в сторону. Киришима бесполезно щелкал зубами, скользя скрючившимися в боли пальцами по хрусткому полу пещеры.
— Лежать, блядь, лежать, — что бок Киришимы, что рука Бакуго, прижимающая его к земле, были белыми от напряжения. — Дай рану вычищу!
Ошметки темнеющего от яда мяса летели в сторону. Пещера, образованная солевыми разломами, заполнялась запахом боли и хвори. Шинсо наморщил нос:
— Оставь. Оно не заживет.
— Заткнись! Иди сюда и помоги зализать!
Шинсо только усмехнулся и уселся поудобнее:
— Сам и залижи.
— Я не дракон, Уухэль тебя дери!
Кто такая Уухэль и почему она должна была с ним драться, Шинсо не понял. Но понял другое и удивленно уставился на Бакуго. Не дракон? А злости сколько… И вообще он ли это? Вчера Шинсо видел совсем другого Бакуго. Вчера, бросив назидательный совет для слабаков, Шинсо никак не собирался насмехаться или унижать этих двоих. Но сейчас… Сейчас впору было впервые в жизни забрать свои слова обратно.
— Хули замер? Помогаешь — помогай во всем, а не наполовину, ясно?!
Лицо Киришимы посерело, кровь обильно стекала на пол пещеры, впитываясь в солевые разломы, и было очевидно, что помощь сейчас действительно не будет лишней. И Шинсо занялся делом, подчиняясь силе, которая сейчас воистину была всепоглощающей. Бакуго стащил со своих плеч красное полотно ткани, замер на мгновение, а потом располосовал его на длинные куски и принялся перематывать едва ли зализанную рану. Шинсо слышал, как он ругался себе под нос:
— Выживешь, падла, выживешь… — крепкий узел лег выше раны, затянулся, и кровь мгновенно пропитала карминовую повязку. — Слышишь, сука?! — и снова тихое бормотание сквозь зубы. — Запрещаю, я тебе запрещаю.
Вскоре Киришима устал от их стараний и перестал вздрагивать от боли. Шинсо обтер губы и оставил Бакуго самого возиться с раной. Повязка, наконец, закрыла кровь, и Бакуго остался с белым мехом на плечах да порядком уменьшившимся обрывком красной ткани, едва доходившим теперь до середины поясницы.
В пещере воцарилась тишина.
Шинсо смотрел на Бакуго внимательно, но так, чтобы не вызывать злости. Он научился этому здесь, лавируя между сородичами и умудряясь оставаться незамеченным практически в любой ситуации. Не дракон… А кто тогда? Неужели из людей? Из того слабого, быстрого до смерти племени, что жило далеко на севере?
— ТецуТецу так этого не оставит. Он до сих пор не здесь лишь потому, что Киришима зацепил его, — подсказал он Бакуго, когда тот перестал дышать так, будто бы собрался изрыгать пламя. — Завтра или через день он явится снова. И тебе лучше бы уйти.
Бакуго мотнул головой и устало скрестил запястья, утыкаясь в них лбом.
— Ты думаешь, Киришима тебя защитит? — мурашки побежали по шее Шинсо, когда Бакуго повторил отрицательный жест. — Ты собираешься защищать его? — короткий кивок, и внутри Шинсо всколыхнулась горькая волна не то недоверия, не то ужаса. — Но ты не должен! Ты же умрешь! Ты разве не понял, насколько сильнее ТецуТецу вас обоих? — Бакуго безразлично пожал плечами, и Шинсо подавился голосом. — Почему? Почему вы оба так поступаете?
Это противоречило драконьей природе. Было так глупо и бессмысленно, так неправильно, что Шинсо хотелось бежать от этого как от первородного огня, будто само присутствие здесь могло его ранить. Бакуго промолчал, и Шинсо посмел предположить, что странное слово вчера значило чуть больше, чем объяснил ему Киришима:
— Потому что это… друг? — Бакуго кивнул, а у Шинсо впервые за долгое время заклокотало в горле пламя. — Что это значит?! Что это такое?
Это должно было значить больше, чем возлюбленная или чем сиб — выведенный в одном гнезде. Ради них не нужно было так рисковать. Бакуго только фыркнул:
— Тупая ты ящерица. Друг — это тот, чья жизнь дороже твоей.
— Не понимаю… — отозвался было Шинсо, но Бакуго не дал ему договорить:
— Да и похуй. Надо спрятать его получше, а я пока за травами схожу. Будешь сторожить или зассышь, а?
Обвинение в трусости не обидело Шинсо, но что-то внутри отвратительно тянуло от этих слов:
— Я присмотрю. Но драться ни с кем за него не буду.
Бакуго только кивнул и поднялся, легко подхватив Киришиму на руки:
— Показывай дорогу.
***
В ту ночь Киришима не спал. Так, дрейфовал по краю яви, то проваливаясь в небытие, то перекидываясь в дракона, тыкался носом в кислую рану, по собачьи быстро пытаясь ее зализать. Но сил было мало, и он снова растягивался голой человеческой спиной на тонком песке. Знакомый на вкус отвар еслены (и где только Кацуки умудрился ее тут найти и заварить?) не принес ничего, кроме вязи на языке. Уже на утро, о котором можно было лишь догадаться по затихшему вдали морю, Киришима уснул сам. Ну, как уснул. Скорей просто окончательно обессилел.
Пробуждаться из этого бессилия каждый раз было тягостно и больно. Все тело ломило, будто от жестокой простуды, какой Киришима не знал и ни разу не чувствовал. Нос предал его и перестал чувствовать запахи кроме одного — жгучего, острого аромата давленных листьев. Он пробовал их лишь однажды, когда их сбросила в гнездо мать. Ее Киришима тоже помнил смутно. Волчелистник… Гадкий, гадкий волчелистник. Он рос на дальнем склоне Ваш-вар-горы, где из чрева земли изрыгалось первородное пламя. Туда нет пути слабым. Слабым одна дорога — в смерть. Сильные могут пробраться сквозь пышущие столбы пара и кипятка, сильным открыта дорога по осыпающимся камнями склонам, туда, на узкие тропы, где растет волчелистник.
Киришима никогда не думал, что ему доведется снова его учуять. Но он вдруг возникал вокруг него, раз за разом, горький и терпкий, обжигающий горло и отзывающийся огнем в теле. Киришима силился открыть глаза и посмотреть, но сил не было, как не было сил есть и пить, и знакомые пальцы цеплялись за его челюсть, чтобы влить глоток воды или впихнуть уже разжеванного мяса. Это не приносило облегчения, лишь тошноту, но голос Кацуки постоянно звучал где-то над ухом, и Киришима предпочитал его слушаться, пусть слов было и не разобрать.
Лишь раз он очнулся, когда его ноздри защекотал приятный аромат паленой коры. Совсем рядом горел костер. Чуть поодаль сидел Шинсо, чуть ближе — Кацуки. Киришима узнал его сразу. Без плаща, хмурый, с искусанными губами и глубокими ожогами на руках, Кацуки рвал блестящие темные листья в мелкие клочья, а рыжие блики пламени плясали вокруг него не хуже магических искр. Под глазами залегли темные круги, хуже тех, что были, когда они только улетали с гор, и Киришима дернулся, силясь подняться. На этом силы его иссякли, он моргнул, стараясь восстановить потухшее зрение, и снова провалился в темноту.
***
— Вставай, вставай же!
Требовательный шепот Шинсо выдернул Киришиму из небытия. Вокруг было… тихо? Нет, так нельзя было сказать. Скорее здесь все звуки были приглушенными, мягкими, и Киришиме удалось зацепиться за подставленное плечо и подняться на ноги. Правая нога отвратительно болела, но слушалась, вдоль позвоночника расползалась слабость, которую, однако, удавалось отложить в сторону каждый раз, когда нужно было сделать новый шаг.
— Куда… куда мы идем? — язык был неповоротливым, но все же шевелился и даже складывал слова из горлового рыка.
— Этот туннель ведет к колыбелям. Там сейчас все крупные гнездятся, ТецуТецу туда не сунется.
Шинсо торопился. Киришима зевнул, восстанавливая слух, и резко остановился. Сквозь толщу каменной породы доносился лютый рев взбешенного ТецуТецу. А следом и голос, прошибающий молнией Киришиму сквозь мышцы:
— Сдохни!
Шинсо дернул его за руку:
— Ты чего?
Страх, который должен был спасать ему жизнь, указывая, кто опасен, а кто нет, почему-то молчал. Почему-то внутри было пусто. Так пусто и гулко, будто все внутренности вынули. Киришима оперся рукой на стену, проверяя собственные силы. Он мог стоять сам. И пару шагов сделать сам он тоже мог. Он развернулся, хрустя лопатками:
— Мне в другую сторону.
Шинсо смерил его долгим, хмурым взглядом и все же подставил плечо.
Расщелина в граните вывела их на темный уступ над морем. Что ж, здесь была удобная площадка, чтобы перекинуться и потом взлететь. Киришима нашел неподалеку в небе и ТецуТецу, и Кацуки. Стальной дракон ярился, выгибая шипастую спину. Кацуки тем временем прятался за его же шипами, перебрасывая себя магией то на левый драконий бок, то на правый, сыпал желтыми сполохами в морду и сразу же исчезал. ТецуТецу ревел от злости, бросался то в воду, то о берег, надеясь избавиться от противника. Киришима вдруг смекнул, что перекинься ТецуТецу, и Кацуки бы потерял опору, но пока эта мысль не приходила ему в голову и следовало поторопиться. Киришима сделал шаг вперед и попрочнее расставил колени, чтобы принять драконью форму.
— Ты здесь не поместишься, — бросил ему в спину Шинсо. — Не знаю, что ты там жрал у людей, но ты вырос уж слишком большим.
Слишком? Не поместится здесь? Впрочем, раздумывать времени не было, и Киришима заставил себя побежать. Несколько шагов для разгона, толчок от края и вперед, почти кувырком через голову, раскрывая крылья. Ветер приятно уперся в растянутую кожу, и Киришима с боевым рыком понесся к сражающимся.
Эх, легко было быть смелым у людей! Что могли ему сделать их мечи да плети? Нет-нет, могли, пока он был совсем мелким, а потом он научился покрывать себя чешуей под кожей и выходить из любых стычек невредимым. Конечно, ему еще могли пробить стрелой голову или шею, но его звериная реакция давала ему преимущество. А казнить… да кто казнит лучшего друга хэгшина?
Но теперь Киришима снова был там, где он был среди равных. Среди сильных. У людей сильным был лишь Бакуго с его искристой магией. А здесь…
ТецуТецу услышал его, отвлекся от Кацуки и бросился было в бой. Киришима вильнул в сторону в последний момент, уворачиваясь от выставленных вперед когтей, поймал задним крылом Кацуки и прибавил скорости, почувствовав стремительные шаги вдоль позвоночника. Берег по правую лапу начал сливаться от скорости. Затрещала короткими вспышками магия Кацуки, и он, наконец, зацепился рукой за шип на шее Киришимы:
— Нагоняет! — и действительно, одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что ТецуТецу уже развернулся и бросился в погоню. — Давай вверх, он тяжелый!!
Киришима понятливо рыкнул и резко сменил направление. Кацуки пришлось прижаться всем телом к его шее, чтобы удержаться, и даже сквозь чешую он весь был горячий.
ТецуТецу отстал лишь когда крылья Киришимы стали цеплять первые облака. Он никак не мог подняться выше, а потому остался кружить там, где воздух еще держал его. Отсюда он казался не больше крепкой мужской ладони. На такой высоте у них было преимущество и, пожалуй, можно было сбежать. Киришима изогнул шею и вопросительно щелкнул челюстью.
— Ха! — тут же отозвался Кацуки, щеря зубы. — Одолеем его! Я отвлекаю, ты бьешь, понял?
Что уж тут было непонятного. По телу разливалось предвкушение. О, Киришима знал и любил его еще лет с тринадцати, когда их стали брать с собой старшие нукеры Камихары. Что может быть лучше боя, из которого ты выходишь победителем? Забрать жизнь у врага все равно что продлить собственную, все равно, что в очередной раз доказать себе самому, что и в тебе не зря течет кровь. Киришима дернул крыльями и спикировал вниз. Кацуки спрыгнул тут же, ускорил себя магией и первым добрался до ТецуТецу. Его рыжие искры ударили в стальную морду, заставив зажмуриться, и Киришима с размаху обрушился всем весом на хребет ТецуТецу. Ощущение под лапами было странным. Шинсо был прав, они больше не были разными. Даже шипы на спине были не такими уж устрашающими. Чешуя была жесткой, но когтями Киришима вполне мог за нее зацепиться. А еще пусть ТецуТецу был опытней, он был куда неповоротливей. Жалящий пчелой и уворачивающийся Кацуки был тому лучшим доказательством. Правда, его пришлось ловить, но, встряхнув уставшие руки и вновь призвав магию, Кацуки снова бросился в бой.
ТецуТецу защищался отчаянно. Его жесткий хвост кнутом рассекал воздух, а Киришима знай подставлял бока да спину, сквозь которые ни удар ни чувствовался, ни яд не мог проникнуть. Его когти не могли пробить броню ТецуТецу, но Киришима мешал ему лететь, раздирая крылья, более тонкие и менее защищенные, чем шкура. Но в конце концов ТецуТецу все-таки удалось оттолкнуть от себя Киришиму и плюнуть в него пламенем, горячим и желтым. Красная чешуя на морде оплавилась, и Киришима отпрянул в сторону.
Они снова не имели преимущества. И Кацуки дернул его за ухо, требуя отступать. И пусть ТецуТецу не собирался им этого позволить, его крылья больше не были быстрыми, и Киришиме удавалось держать дистанцию достаточную, чтобы их не могли подпалить.
Впереди запылала зловещим маревом Ваш-вар-гора. Киришима едва поежился и прибавил ходу. Огонь, вырывающийся из ее недр, был опасен даже для драконов. О кипяток можно было обжечь крылья. А за Ваш-вар-горой поднимались проклятые уступы Лу Шупуна. Кацуки знал? Киришима не помнил, чтобы рассказывал. Но Киришима не рассказывал и про волчелистник, а вон как сложилось.
Дернув шеей так, чтобы загнать Кацуки себе на затылок, Киришима замедлился и спустился ниже. Теперь он весь был слух, весь словно тетива натянутого лука. Где зашипит Ваш-вар-гора? Где плюнет в него водой или пламенем? ТецуТецу был совсем близко, и Киришиме нужно было уворачиваться и от его выпадов.
— Что ж ты, сука, удумал? — тихо выругался Кацуки, будто стараясь не помешать словами, и чуть похлопал Киришиму по чешуе в знак поддержки. А потом вдруг догадался. — Вон там ключи бьют! Давай туда!
Киришима скорей почувствовал по положению тела, куда он указывал, чем смог настолько скосить глаза. Но там действительно вся земля была изрыта круглыми, будто кротовыми норами. И если ее как следует встряхнуть… И Киришима подпустил ТецуТецу еще ближе. Теперь они пикировали вниз, круто и быстро, и чешуя на боках Киришимы уже местами оплавилась от настигавщего его жара. Но, когда до земли оставалось совсем чуть-чуть, Киришима дернул хвостом, расправил крылья, оттормаживая о воздух и метнулся в сторону. ТецуТецу затормозить не успел. Он с размаху врезался в землю и остался сидеть, ошалело отряхивая морду от пыли. Что-то в недрах зашипело, и Киришима поспешил убраться прочь. Несколько кипящих струй вырвались на поверхность, две из них ударили по ТецуТецу снизу, подбросив в воздух. По стальной чешуе поползли красные пятна ожогов, и рев, злой и болезненный сотряс горы. Кацуки рассмеялся в голос, а вот Киришима насилу справился с пробежавшими по телу мурашками: теперь их уже без шуток проклинали и обещали убить. И зная ТецуТецу, Киришима мог с уверенностью сказать, что он от своих планов не отступится. Нужно было заканчивать этот бой: он сам уже устал и сражаться, и летать, и уворачиваться, да и Кацуки наверняка не спал ночь возле него. ТецуТецу в последний раз отряхнулся и грузно поднялся в воздух.
Киришима презрительно загудел, дразнясь и насмехаясь, и толкнул себя крыльями к Лу Шупуну. Этот утес спасал лишь сильных. С Кацуки на загривке Киришима, наконец, относил себя к ним.
Их последняя стычка была короткой, но жаркой. ТецуТецу нагнал их почти у самого утеса, темно-серого и глухого, несмотря на бьющее в его острые грани солнце. Киришима пропустил два тяжелых выпада в грудь и в шею, но его чешуя выдержала. В момент одного из этих ударов Кацуки перебрался на голову ТецуТецу и теперь снова мешал ему магией, застилая взгляд. Воздух дрожал от проклятий и обвинений в трусости, гремевших в рычании ТецуТецу. Киришима же, улучив момент, когда Лу Шупун окажется достаточно близко, ударил со всех сил. Он с размаху налетел на ТецуТецу и впечатал в черные, матовые скалы. Хрустнула броня, хрустнули ребра, и кровь окрасила утес. Лу Шупун вновь оказался прочнее драконьей шкуры. Киришима подхватил Кацуки на крыло и полыхнул пламенем. Он вложил в этот выдох все дыхание, всю ярость, всю жажду победы — впервые зная, что это больше не было веселой людской игрой. ТецуТецу дернулся раз, другой, а затем обмяк и безжизненным бурдюком сполз вниз по утесу.
Радостно протрубив победу, Киришима сложил заднее левое крыло, закладывая поворот к берегу острова, к белому уступу, туда, где их наверняка ждал Шинсо. Кацуки восторженно вторил ему боевым кличем Бакуго, и это придавало сил лететь. Они выжили, надо же, они выжили! Сцепились с кем-то столь страшным и мощным и все-таки победили!
Правда, стоило приземлиться на твердую землю и перекинуться, как тело отказало Киришиме. Он надсадно смеялся, а сил дышать и двигаться становилось все меньше. Наконец, он ткнулся носом в подставленное плечо Кацуки и провалился в темноту.
Он пришел в себя на рассвете и удивился, обнаружив подле себя освежеванного леха и Шинсо, внимательно разглядывающего охотничий нож Кацуки.
— Умеешь этим пользоваться? — спросил он без обиняков, заметив, что Киришима открыл глаза.
— Ага, — отозвался Киришима еще сиплым голосом. — И ножом, и мечом. Из лука тоже стрелять умею.
— Мечом… — неуверенно повторил Шинсо, пробуя новое незнакомое слово, которое у него сразу хорошо получилось. — Любопытно.
— Нож чтобы резать. Меч чтобы рубить. — Киришима зевнул и неуклюже сел, подтянув вновь перевязанную ногу под себя. — А где Кацуки?
Шинсо только плечом дернул, подсказывая направление. Нож занимал его куда больше. Киришима наспех хрустнул спинкой леха и поднялся. Вопреки его ожиданиям они ночевали на открытой поляне, совсем немного отойдя от белого уступа под сень молодой ольхи и серого вяза. И это снова было про то, что ему не нужно было больше прятаться. Кацуки стоял у самого края, привычно расправив плечи, на которых теперь не было плаща, но красовался порядком испачканный кровью и гарью меховой воротник. У Киришимы зачесался нос. Знал он, на что разошелся этот плащ, не дурак. Не от крови были красными повязки на его бедре.
— Что застрял там, а? — бросил Кацуки не оборачиваясь, и Киришима все-таки подошел, чуть сутуля плечи.
— Теперь я буду смелым, —пообещал он через несколько мгновений молчания, от которого чесались плечи.
Кацуки оторвал взгляд от золотой полоски моря на горизонте, и Киришима вздрогнул от того, каким жестким он был:
— Живым. Будь живым, понял меня? — его ладонь обхватила шею Киришимы, утыкая лбом в лоб Кацуки. — Чтоб до трехсот дожил, слышишь? — Киришима кивнул. — Я тебе погребального костра складывать не буду. Ты мне сложишь. Сожжешь мои кости и лети на все четыре стороны. А до тех пор, чтоб живой был, ясно?
От огня в глазах Кацуки чесались губы, словно пересыхая. Запах мертвечины исчез, и нос снова различал лишь крепкий, пульсирующий дух магии. Киришима облизнулся и кивнул:
— Я буду живым. И буду рядом.
Они простояли так еще немного, словно утверждая обещание. А потом Кацуки отступил на пару шагов и кивнул туда, откуда восходило солнце:
— Знаешь, что там? — Киришима пожал плечами. — Говорят, там лежит страна диковинных вещей, слабых мужчин и искусных магов. Проверим?
Киришима ощерился, заслышав знакомое “проверим”, предшествовавшее приключениям и битвам:
— Сначала тебе понадобится меч. И, думаю, я знаю, где взять подходящий.
