The Right Sun

Джонни сидел и выглядывал в окно, от февральского мороза у него замёрзли кончики пальцев. Такой холод пробирался даже сквозь дырочки в вязаном свитере. В такой холод довольно трудно встать с постели даже ради того, чтобы включить отопление, потому что теплее, чем в твоём коконе из одеяла, сегодня уже нигде не будет. Кофе в чашке, зажатой в его отчаянно озябших ладонях, не был итальянским. Обычный быстрорастворимый кофе неясного происхождения, потому что Джонни было лень и потому, что хороший кофе – который нужно молоть самому – как выяснилось, стоил очень дорого и требовал слишком много возни. И, возможно, его вкусовые предпочтения возвращались к тому, какими они были до путешествия, но Джонни обнаружил, что этот дерьмовый растворимый кофе на вкус не так уж и плох, да и со своей задачей вполне справляется. И всё же порою, когда холод пробирал его до самых костей по утрам, у Джонни текли слюнки при мысли о густом, итальянском кофе, сваренном Джайро, от которого он моментально просыпался, согревался изнутри и чувствовал прилив энергии. Он вздохнул над своей чашкой растворимого кофе и проследил взглядом за паром, пролетевшим до оконного стекла, где он осел каплями. Скоро явно пойдёт снег, и ему снова станет проблематично передвигаться по улице. Но это проблема на будущее, напомнил он себе, и Джонни решил отложить эту мысль до тех пор, пока действительно не придётся решать этот вопрос. Что сегодня по плану? Ну, во-первых, работа. Ему ещё нужно собрать несколько карт-машин, так что он собирался спокойно уединиться в мастерской со своими болтами, колёсами, деталями и заняться делом. Затем ему нужно купить продукты – хлеб, молоко… Растворимый кофе. На самом деле, лучше бы составить список, иначе он снова отвлечётся и купит что угодно кроме того, что ему действительно нужно. И надо проверить, во сколько приедет Х. П. сегодня вечером. Ох, он так этого ждал. Они не виделись уже несколько месяцев, и ему не терпелось наконец-то встретиться и пообщаться. Они собирались остановиться у него на выходные, так что Джонни планировал провести небольшую экскурсию по забытому Богом городку, где он обосновался; может, показать им тот картинг клуб, куда он устроился на работу. Может даже сводить их в неплохой ресторан неподалёку от его домика на ужин. Джонни сделал глоток и поднял взгляд на серые облака, клубящиеся в небе за окном. Он задумался о том, где сейчас может быть Джайро и чем он может заниматься. Интересно, вернулся ли он в Штаты, или же остался в Неаполе? Счастлив ли он, здоров ли? Он вздохнул, ощущая, как болезненно сжался его желудок от волнения, тревоги и страха. Пойди-ка лучше составь список продуктов, малыш Джонни. Все дни сливались в один здесь, в Мичигане, где кусачий февральский мороз впивался во все твои конечности. Совсем недалеко отсюда находится озеро Мичиган, с которого в город доносится мощный ледяной ветер, свистящий в промежутках между зданиями. Джонни живёт в одноэтажном домике, который нашёл по счастливой случайности – это был старый пристрой к дому хозяйки, который она сдавала в аренду по праздникам в конце года. Будучи ещё в Сан-Диего и ночуя на диване у Х. П., Джонни пролистывал объявления в поисках жилья в Мичигане, одержимый идеей, что оно обязательно должно быть именно там (что-то подсказывало ему, что именно в тамошних пейзажах он вновь сможет увидеть красоту). Увидев этот домик, он сразу же написал владелице, не раздумывая: “Сдадите ли вы мне его примерно на год?”. В нём была обустроена душевая кабина со сливом в полу, и в целом дом оказался очень доступным для людей в инвалидном кресле, учитывая, что он не был построен специально для этого. Его всё устраивало – он платил небольшую ежемесячную ренту и работал в местном крытом картинг клубе, где собирал карт-машины и ухаживал за ними, что, честно говоря, оказалось идеальной для него работой. Он жил один и стал независимым. И хотя с наступлением зимы ему, несомненно, стало одиноко, именно это время он и попросил тогда, в Нью-Йорке, в кабине Доджа – без слёз на глазах и со спокойным голосом. Время, которое нужно было ему для исцеления здесь, в глуши, где никто не знал его имени и лица, где для него нашлась парочка простых занятий, помогавших вставать по утрам с кровати каждый день. Так что Джонни составил свой список. Он оделся на работу и пришёл пораньше, предвкушая то, как вновь измажется в машинном масле. Он закончил с работой, его менеджер, как и всегда, остался доволен его навыками и энтузиазмом; затем он потрудился над своим собственным проектом в мастерской. Он занимался им последние пару недель, собирая оставшиеся ненужные детали, а его менеджер не имел ничего против компании Джонни даже после окончания его смены. Сам же Джонни был очень признателен за возможность использовать мастерскую не только для работы, но и для своего хобби. Он собирал карт с ручным управлением. Карт для себя. Чтобы тот полностью управлялся рычагами вокруг руля. Карт, который он сам смог бы водить. И Джонни закупился продуктами. Хлеб, молоко, кофе, сахар, масло, несколько банок консервированных супов, немного снэков. Ничего лишнего, только самое необходимое. Он не сомневался, что Х. П. принесут себе еду по своему вкусу на выходные, так что он не стал переживать за это. Кассирша уже знала, как его зовут, и всегда улыбалась ему. Город небольшой. Он в инвалидном кресле. Он новенький. Он выделяется. Многие люди, как выяснилось, улыбаются ему, потому что им любопытно. Он задумывался, не приходило ли в голову кому-нибудь здесь погуглить его имя – Джонни Джостар – и не расходятся ли по городу слухи о том, что он когда-то был водителем и участвовал в гонках. Хот Пантс приехали как раз когда короткий световой день, которым приходилось довольствоваться, подходил к концу. Джонни смотрел в окно и ожидал появления такси из местного аэропорта на стоянке перед домом; он чувствовал себя немного напряжённым. Много времени прошло с тех пор, как они виделись в последний раз – ещё в Сан-Диего, сразу после Нью-Йорка, когда он вернулся за оставшимися в его комнате вещами и остался пожить у них дома на некоторое время, пока не решит, чем хочет заниматься дальше. Эти несколько недель были заполнены тоской, быстрорастворимой лапшой и разговорами по душам поздней ночью, приправленными слезами от них обоих. Х. П. плакали почти так же много, как и он сам, и Джонни только тогда осознал, насколько они ему важны, и насколько он, в свою очередь, важен для них. Но ведь так всегда и бывает, не правда ли? Когда долго не видишься с кем-то, ты забываешь, как вести себя в их компании, тебе нужно пару минут, чтобы снова освоиться и привыкнуть к ним. Джонни смотрел, как Х. П. шагает по лужайке в сторону его домика, маленького и больше похожего на гараж; на их длинных, крепких ногах красовались ботинки с тяжёлой массивной подошвой. Он подъехал к двери и открыл её, не в силах сдержать улыбку на своём лице. – Хэй, – позвали они, уверенно заходя внутрь и сжимая сумку в руках. Джонни взглянул на копну их волос и отметил, что они наконец-то обновили корни. Они светились неоновым розовым, как и должны обычно – они обсуждали это раньше, как Х. П. стало сложно уделять внимание себе, и что осветление и покраска волос первым делом отпадали в трудные времена. Они хорошо выглядели. Лучше. – Симпатичный домик, – сказали Х. П., серьёзно кивнув, в то время как Джонни показывал обстановку. Места было немного – маленькая кухонька с плиткой на две конфорки, небольшой холодильник, диван на двоих, телевизор без антенны или кабельного, так что Джонни всё равно нечего было на нём смотреть. Белые стены никак не украшены, зато хорошо утеплены. На полу возле дивана лежал небольшой синий коврик, но никаких других цветных акцентов в комнате не было. К гостиной примыкала отдельная спальня, в которой всё выглядело так же минималистично: простая двуспальная кровать, комод с выдвижными ящиками и вешалка для одежды. В соседней комнате находилась ванная, куда можно попасть только через спальню, и на этом всё. Они принялись разговаривать о мелочах. Как прошёл перелёт? Нормально, спасибо. Но очень уж долго. Надо было тебе уехать в свой медитационный ретрит пиздец как далеко? Это не ретрит, я прорабатываю многие годы своих травм здесь, Хот Пантс. Да, да, мы все прорабатываем годы травм, Джо, но не все для этого сваливают в чёртов Мичиган. А стоило бы попробовать – мне уже намного лучше, знаешь ли. Вместе они смеялись до тех пор, пока смех не превратился в схожие печальные улыбки. Джонни раскрыл руки, приглашая Х. П. в свои объятия, на что они благодарно ответили согласием, и Джонни удивился тому, как сильно он скучал по этим сильным рукам, обвивающим его спину, держащим его достаточно крепко, чтобы он понимал, что им дорожат. Он задумался, чувствует ли себя Х. П. таким же образом в его объятиях. – Как Сан-Диего? – Как обычно, – ответили Х. П., разуваясь и аккуратно оставляя свои ботинки у входной двери. Джонни проследил за их движениями и заметил разницу между тем, какими они были полгода назад, и сейчас. Они менее натянутые, более плавные. Хот Пантс выглядит так, как должны выглядеть Хот Пантс – сильными и мускулистыми, но прежде всего уверенными в себе. – Там холодно и… Ничего особенного, просто февральский Сан-Диего. Даже не знаю, что ещё сказать. Как Мичиган? Как ты? – Холодно, – смеётся Джонни, игнорируя вторую часть вопроса. – Февральский Мичиган. Что ещё сказать? Он игнорирует её, потому что он не хочет упоминать тот факт, что он провёл множество зимних ночей в Мичигане, сидя на диване и смотря в стену, не имея сил вдохнуть оттого, что его здесь никто не знает, ни одна живая душа. Никто бы не пришёл его проведать, если бы он не выходил из своего домика в течение недели. Он не хочет упоминать то, как ему хотелось расплакаться в первую самостоятельную ночёвку здесь, но он не смог, так что он просто сидел и думал о Нике, об аварии и обо всём остальном, пытаясь вызвать слёзы на глазах и доказать себе, что он не превратился в камень окончательно. Он не упоминает то, что иногда он просыпается посреди ночи с ощущением, что он снова лежит в той больнице в Англии, и с него градом течёт холодный пот, который, кажется, превращается в лёд в остывшем воздухе внутри его дома. Особенно он не хочет упоминать то чувство вины, которое гложет его, стоит ему остановиться лишь на мгновение, чтобы отдохнуть. Он не упоминает, что он до сих пор не подключил себе мобильный интернет, потому что ему страшно увидеть какое-нибудь уведомление от Джайро из соцсетей. Он не говорит о Джайро. Он не упоминает о Джайро, потому что не может – пока что. Он не может смириться с мыслью о том, что его план по предотвращению похорон Джайро может закончиться похоронами самого Джонни, когда тот неизбежно больше не захочет с ним никогда видеться. Но Хот Пантс спрашивает об этом, иначе они бы не были собой. – Что ты чувствуешь насчёт Джайро? – произнесли они с набитым мак-энд-чизом ртом, сидя в местном ресторанчике в паре минут ходьбы от дома Джонни, куда они отправились чуть позже вечером, одевшись потеплее. Джонни понимал, что Хот Пантс умнее всех, кого он знает – они задали такой непростой вопрос на людях, потому что знали, что тогда он с меньшей вероятностью заплачет и погрузится в безрадостные раздумья. Печаль не всюду последует за тобой, все это знают. – Мне лучше, – искренне ответил он, потому что, честно говоря, так и было. Прошло восемь месяцев с того момента, когда они расстались в Нью-Йорке. Первое время было тяжело: он смутно его помнит, все его чувства были в раздрае. На мгновение Джонни задумался обо всех тех вещах, о которых не рассказал Х. П., и осознал: да уж, блин. Отстойное было время. Сейчас всё наладилось. Сейчас всё хорошо. Ему куда лучше, чем было раньше. Так что он говорит Хот Пантс правду. У меня есть работа, которая мне очень нравится и с которой у меня всё получается. Я могу проводить свои дни, занимаясь чем-то, что я действительно понимаю вместо того, чтобы ходить на занятия и слушать профессоров, которых я не понимаю (и на которых мне до кучи ещё и наплевать). Я плачу за аренду и по счетам… Я независим. Люди здесь ко мне хорошо относятся – всегда улыбаются мне (правда, он не стал упоминать, как ему кажется, что ему улыбаются лишь из-за жалости, потому что он уже привык к жалостливым улыбкам незнакомцев), спрашивают, как у меня дела. Иногда тут становится одиноко, это правда, но, думаю, мне нужно побыть одному сейчас. Мне нужно время, чтобы обдумать всё то, что я откладывал в долгий ящик. Мне нужно начать двигаться вперёд и закладывать фундамент для той жизни, которую я был бы счастлив прожить. Хот Пантс на другой стороне столика улыбается, и он продолжает. И, знаешь, мне даже понравилось не ходить в тренажёрку. Наверное, я потерял некоторую мышечную массу и силу, но, мне кажется, что у меня развилась небольшая обсессия, нездоровая зависимость – в прошлом году, как раз примерно в это же время. Джонни знал, что он набрал немного веса, но списал всё на здешний климат и на тот факт, что он наконец-то стал есть более-менее полезные блюда положенные три раза в день, что раньше, до путешествия прошлым летом, он даже не мог себе представить. Я встаю с постели каждое утро – с гордостью объявил он. И я ложусь спать каждую ночь, предвкушая завтрашний день. – А Джайро? – снова спрашивает Хот Пантс. – А Джайро… Ну, я волнуюсь за него, – признался Джонни, опустив взгляд на свою тарелку. – Но я уверен, что с ним всё в порядке. Возможно, ему даже больше, чем мне, нужно было побыть одному. Я лишь надеюсь, что… – Что он будет рад тебя снова увидеть? – предложили Хот Пантс. Джонни покачал головой. – Нет, даже не это. Я надеюсь, что он всё ещё остался собой. Всё наше путешествие было прощальной вечеринкой, которую он устроил для самого себя. Если бы я остался с ним, поехал в Неаполь или ещё куда, он так бы и продолжил бесконечно убегать от своих проблем. Никогда бы не встретился с ними лицом к лицу. Я лишь надеюсь, что он здоров. Пусть даже он и несчастлив сейчас. Джонни набрал в грудь побольше воздуха, перед тем как продолжить, потому что он знал, что иначе не сможет выдохнуть. – Ему нужно бороться, нужно чего-то захотеть самому. Нужно сойти со своего пьедестала и разобраться, ради чего он готов жить и умереть, и насколько сильно он этого хочет. Они закончили ужинать, и Джонни оплатил счёт. Вернувшись в дом, Джонни включил отопление, пока Хот Пантс переодевались во что-то более удобное. Джонни совершенно не удивился ярко-розовой флисовой пижаме, но сказал, что не отказался бы от такого же костюма в голубом цвете, отчего Хот Пантс рассмеялись в ответ. – А как ты? – спросил Джонни, пока оба они устраивались на диване и укутывались в плед, придвигаясь поближе к маленькому столику, на котором Хот Пантс разворачивали походный набор для шахмат. Когда он вернулся в Сан-Диего прошлым летом, из аэропорта его забрали именно Хот Пантс. Он чувствовал себя уставшим и опустошённым и сразу же заметил, что Х. П. чувствует себя точно так же. Они закрылись дома на неделю, Хот Пантс выбирались на улицу лишь на работу и в магазин за продуктами, пока Джонни целыми днями лежал на диване в их квартире и смотрел в потолок, не переставая удивляться тому, как быстро пролетают дни и ночи, когда ты чувствуешь себя до одурения жалким. Они посмотрели много фильмов и съели очень много мороженого. Они играли в настольные игры и научились играть в шахматы на старой складной деревянной доске Х. П., где маленькие фигурки вставлялись в дырочки на клетках. Ни у кого из них толком не получалось хорошо играть тогда, и сейчас никто из них гроссмейстером не стал. И Хот Пантс рассказали ему всё. Постепенно, шаг за шагом, но в конце концов Джонни собрал перед собой полноценную картину того, что сформировало их, и теперь, со всей информацией в его расположении, он понимал, почему Хот Пантс – это Хот Пантс. Они сбежали из дома после смерти своего брата. Случайность, честно признались Х. П., и Джонни понимал, что они осознают тот факт, что это была случайность. Он понимал, потому что чувствовал то же самое по поводу смерти Ника, произошедшей случайно. Потому что такое не ощущается, как случайность. Хелена Перез. Их брат был убит медведем, когда они гуляли и играли в лесу возле семейного дома. Они забрались в пещеру. Медведь вернулся домой и пришёл в ярость, когда увидел внутри двух глупых детей. Х. П. напугались. Они попытались защитить брата. – Я не помню всё, что случилось. Только то, как мы бежали домой. Я оглянулись, а его уже не было позади. Мне кажется… – сказали они, набрав в грудь побольше воздуха, перед тем как продолжить, потому что они знали, что иначе не смогут выдохнуть. – Мне кажется, я толкнули его в сторону медведя, чтобы я смогли убежать. И они не говорят, что убили его – это и не нужно, потому что Джонни уже в слезах и сжимает их руку так крепко, что боится, как бы не сломать им пальцы. И Х.П. вернулись домой к родителям, потрясённым горем, но с облегчением увидевшим хотя бы одного своего ребёнка дома. Слава Богу, что у нас всё ещё есть ты, Хелена. Слава Богу, с тобой всё в порядке. И от звуков их плача, застывшего в этих стенах, от их беспокойства за них, оттого, как они говорили, что любят их всё то время, пока Х. П. знали, что… Х. П. не говорят об этом вслух не потому, что это не нужно, а потому, что не могут. – И я сбежали так далеко, как только возможно, в тринадцать лет. Они напечатали моё лицо на пачках молока. Я обрезали и покрасили волосы. Сменили имя. Мне казалось, что я смогу скрыться от своих грехов, посвятив себя Богу, но сами в это не верили. Я знаю, что Он видит меня насквозь, и от этого вес моих грехов становится… Ещё тяжелее. Джонни слушал, как они объясняли, что их родители наверняка всё ещё их ищут. Но милая, прелестная и непослушная Хелена Перез, которую они знали, исчезла. Так что, сидя на диване где-то в глуши Мичигана, Хот Пантс не говорят многого, потому что Джонни уже знает, что им было одиноко очень и очень долго, и они никогда не поймут, почему Джонни решил изолироваться от всех, чтобы чего-то добиться. Но он ценит их отличную от своей точку зрения – подумав об этом, он передвинул своего коня Г-образным движением на доске и победно захватил их пешку. – Чтобы позаботиться о себе, – начали они, – Я забочусь о других людях. Я не смогли защитить его, но мне кажется, я могу защитить других людей вокруг меня. Джонни кивнул и затем нахмурился при виде того, как Х. П. захватывает его коня своей ладьёй, которую он не заметил. – Когда ты уехал, у меня пропала возможность тебя защитить. Мне стало страшно, что я потеряю и тебя тоже. Мне начало становиться хуже, а я даже этого не замечали. Джонни захватил ещё одну пешку Х. П. своей. – Мне кажется, ты всегда будешь чувствовать себя так. Но тебе стоит попробовать защищать тех, кому это действительно нужно. Например, Люси с твоей работы. Взгляни на меня, Х. П.! Мне не нужна защита, – он напряг бицепс для пущей убедительности. От этого Хот Пантс тихо рассмеялись, и Джонни ощутил, как внутри него разливается тепло от этого редкого смеха, искреннего, как у ребёнка. – Я знаю, – признались они. – Мне тоже стало лучше в последнее время. И Джонни знает об этом, потому что он заметил. Порою он вспоминает ту неделю и всё то, что он понял о людях в своей жизни за то время. Сейчас он сидит на диване в Мичигане, укрывшись пледом и безбожно проигрывая в шахматы (как обычно всегда и бывало), но мыслями он в Сан-Диего: застыв, сидит на диване Хот Пантс и листает объявления в телефоне, словно одержимый мыслью: “Мичиган, Мичиган, Мичиган”. За ужином, заказанным на вынос, он объявляет о своём отъезде. Хот Пантс отнеслись к новости нейтрально, хотя Джонни знал, что они одновременно ненавидят то, что он занимает их жилое пространство, и любят то, что он зависает с вместе с ними, мотивируя их заботиться о самих себе. Он объясняет, почему Мичиган. Он пытается объяснить контекст и идею, стоящие за желанием поехать в Мичиган; почему именно туда. Это важно для того, чтобы исправить всё, что пошло наперекосяк, но он не может сказать такое вслух. К этому моменту он уже убедился, что никто другой в мире не поймёт, каково это – чувствовать что-то наискось. Он понапрасну пытался рассказать о своих снах с лошадьми, звёздами, ночёвками у огня под открытым небом, океаном и тем голосом, звучащим знакомо и ужасающе, который говорил ему, что может “вернуть Джайро”. Это ни к чему не приводит, но Х. П. не задаёт вопросов, потому что Х. П. – это Х. П., Хот Пантс и Хелена Перез, потерянный и всё ещё не найденный ребёнок. Джонни не сомневается, что их сны тоже довольно странные. И он собрал почти все свои вещи (их не так уж и много), разблокировал телефон и замер. Он долго колебался. Очень долго. Ожидая снаружи многоквартирного дома Х. П. с собранными в чемодан вещами, ему пришлось сесть на собственные ладони, чтобы те перестали трястись.  Он набрал в грудь побольше воздуха, потому что знал, что без этого не сможет выдохнуть. И позвонил. После нажатия на кнопку он принялся ждать, его большой палец нависал над красной кнопкой сброса звонка всё время, пока шли гудки; его сердце так гулко колотилось в груди, что Джонни почти был уверен – стоит ему лишь открыть рот, чтобы заговорить, и его стошнит. Он звонит просто потому, что его преследует чувство, которое он не может объяснить – чувство вкось – что он всё ещё рядом. Но Джонни знает, возможно, подсознательно, что истинная причина, по которой он звонит – это потому, что он сам хочет. Он звонит, потому что готов. Звонок прошёл и голос на том конце объявил: “Диего Брандо.” И Джонни просто сказал: “Привет.” Диего встретил его в аэропорту Мичигана на своем мудацком Порше. Он прилетел в Чикаго на фотосессию. Он уже было собирался возвращаться в Нью-Йорк, но поменял расписание, чтобы встретиться с ним и отвезти его от аэропорта до того места, где Джонни планировал жить. Он совсем худой под своим плотным джемпером и пальто, в которое он одет, хотя на дворе всего лишь сентябрь. Его волосы длинные, взлохмаченные и осветлённые, но не такие, какими Джонни их привык видеть раньше, сидя на водительском сиденье. Разговор протекал скованно и немного неловко, и Джонни с трудом удавалось отказаться от желания открыть пассажирскую дверь и выброситься на дорогу. Диего, смущаясь, спросил о его муже и о том, где же он сейчас находится. Джонни скорчился и недовольно застонал вслух, на что Диего рассмеялся и спросил, не сказал ли он что-то, чего не стоило говорить. Так что Джонни объяснил насчёт Джайро по дороге. Свадьба была ненастоящей, сказал он. Джайро говорил об этом в шутку или, может быть, в качестве угрозы, я не знаю. И Джонни рассказал ему почти всё, от начала до Нью-Йорка, и Диего кивал, удивлённо ловил воздух ртом и смеялся в нужных местах, отчего Джонни почувствовал себя намного лучше после того, как поделился с ним этим. – Я и подумал, что это было странно, – сказал Диего, всё ещё сидя за рулём, пока Джонни следил за тем, как аккуратно он управляет машиной. – Когда я вам помог возле Денвера, а он спросил, чем помочь тебе, если у тебя вдруг снова начнётся гипервентиляция. Пришлось объяснять этому челу, что такое паническая атака. Я рассказал ему, что делать, чтобы тебе стало легче, потому что он понятия не имел. – Правда? – спросил Джонни, удивляясь тому, насколько шокированным прозвучал его голос. – Ага. Кажется, ты тогда уже ждал в вашем фургоне. Он пожал мне руку и всё такое после того, как ему рассказал, хотя, думаю, я ему не очень понравился. Честно говоря, я думал, что вы обручились ради Грин Кард или чего-то подобного. Джонни засмеялся частично оттого, что это и в самом деле было забавно (немного), но в основном оттого, что он и не догадывался. Что после всего напряжения между ними, что он видел в тот день, после словесных перепалок и после того, как Джайро встал между ним и Диего, он всё равно спросил у Диего, как помочь, как сделать лучше. Как сделать что-то лучше для Джонни. Вот оно как. Владелица дома и того пристроя, который станет домом для Джонни на некоторое время, вышла наружу, увидев подъехавший на стоянку Порше. Джонни увидел, как Диего набрал полную грудь воздуха, потому что без этого он не смог бы выдохнуть. Он вышел из машины, а Джонни наблюдал за ним и ждал, пока тот достанет его кресло из багажника и поможет ему пересесть; хозяйка дома удивилась и беззвучно что-то говорила снаружи. Диего пожал ей руку. Он улыбался. Он выглядел уставшим. В конце концов, они оба зашли внутрь чтобы выпить кофе по настоянию владелицы. Всё время Диего был скован, наверное, потому что его же лицо смотрело на него с кофейного столика, приметил Джонни. Он красовался на обложке одного из тех журналов, что каждый месяц раскладывают на кофейные столики повсюду. Потрясающе выглядящий, с серьёзным выражением лица и фирменным шрамом, украшающим его. Он красив здесь, подумал Джонни, переводя взгляд с одного лица Диего на другое, пытаясь найти между ними что-то схожее. Тот, что стоял перед ним во плоти, казался уставшим и вымотанным, но, судя по всему, хозяйка дома этого не заметила. Они словно были разными людьми – настоящий Диего и его отражение. Спустя некоторое время она отпустила их, и Диего перенёс вещи Джонни в его домик, находящийся в конце садового участка. Они зашли внутрь и огляделись, Диего задумчиво промычал что-то про его ветхость и неряшливость, Джонни же промычал в ответ что-то вполне довольное и счастливое. Они устроились на диване, Диего вытянул ноги и расслабился – перестал быть похожим на натянутую струну и стал более похожим на… Диего. Джонни наблюдал за ним как ребёнок, смотрящий на человека в маске и ждущий, пока тот её снимет; гадающий, что же за ней таится. – Итак, чем же заканчивается твоя история, малыш Джонни? – спросил Диего, закинув ногу на ногу и наклонившись чуть ближе к нему, чтобы выслушать. – Что случилось в Нью-Йорке? “Остаётся в Нью-Йорке” – хотел было ответить Джонни. Но не стал. – Ему нужно было принять решение насчёт своего будущего и того, кем он хочет быть, и ему нужно было оказаться одному, чтобы это сделать. Я бы только мешался, если бы остался рядом с ним, – осторожно и медленно проговорил Джонни, опустив взгляд на свои ладони, лежавшие на коленях, описывая произошедшее максимально кратко и избегая своей похоронной метафоры, о которой ему становилось слишком больно даже думать. Когда он поднял взгляд, Диего плакал. Его лицо выглядело шокированным, рот оказался приоткрыт, а слёзы текли двумя параллельными дорожками возле его губ и стекали с острого подбородка. Даже сейчас, месяцы спустя, Джонни мог вспомнить то выражение лица, с которым тот сидел на диване рядом с ним, его впалые щёки и уставшие глаза, то, как слёзы водопадом переливались через его нижнее веко, и это воспоминание возвращает его к той боли, что он почувствовал тогда. Диего не моргал. Чёрт возьми, Джонни в тот момент здорово запаниковал. Он хотя бы дышит? И тут его по голове ударило полное осознание. Со всей силы. Очень, очень сильно. Так мощно, что весь воздух вылетел из его лёгких, и Джонни впервые за долгое время не смог выдохнуть. Его боль удвоилась на том диване, где он сидел, уронив голову на руки, наконец-то поняв всё случившееся. Он заново пережил агонию от расставания с Джайро в Нью-Йорке. Он чувствовал несчастье, испытанное дома у Х. П. так, словно он опять лежал там на диване и страдал. И он чувствовал агонию Диего, не только свою собственную. Агонию и боль оттого, что пришлось оставить Джонни на больничной койке, от чувства потерянности в мире и своей ничтожности, от невыносимого одиночества, потому что тогда он ничего не смог сделать для Джонни. Он впервые почувствовал, что тот имел в виду под “Поправляйся скорее, малыш Джонни. Диего”. Он оглянулся назад, в пучину своего прошлого, и заметил, что Диего тогда находился в той же самой ситуации, что Джонни сейчас. Он почувствовал всё. Джонни с головой накрыли любовь, боль от разбитого сердца, тревога и стресс. Пока рушился мир, он обеспокоенно думал о том, что его сейчас стошнит от горя. Он позвонил Диего, потому что думал, что он готов к разговору, он думал, что он достаточно терпелив для того, чтобы выслушать любую отговорку, какую бы Диего ни приготовил для объяснения своего исчезновения, но вместо этого Джонни заплакал при виде неожиданных слёз Диего, потому что он оказался неправ. Разговор происходил прямо сейчас, и в то же время он происходил все эти годы. Диего не нужно было ничего говорить, но всё же он сказал. – Я сидел с тобой всё время, пока больше не смог там оставаться, – его голос не дрожал и не надламывался, пока он тихо не выдавил из себя остаток фразы. – Я бы только мешался. Злость и обида, которые раньше бурлили в душе Джонни по отношению к Диего, растворились и сменились сочувствием и любовью. Это должно было быть тяжело, подумал (или сказал, он не мог вспомнить) Джонни, мягко и осторожно утягивая его в свои запоздалые объятия. Диего казался таким крошечным в его руках. Крошечным и измученным. Джонни не уверен, казалось ли ему это оттого, что сам он стал больше с момента их последних объятий, или же это Диего уменьшился. Возможно, и то и другое. Он маленький и хрупкий, и Джонни чувствовал его уязвимость, которую тому мастерски удавалось прятать под маской годами напролёт. Потому что даже после всего, что случилось, Джонни узнаёт его – Диего все ещё тот же Диего, даже если он и пропал на некоторое время. Но теперь он дома, наконец-то. – Я прощаю тебя, – теперь я всё понимаю. – Прости меня, – сдавленно произнёс Диего, прижатый к его груди. Джонни выводил круги ладонью на его спине, пока тот не перестал плакать.  В конце концов, когда Джонни отпустил Диего из своей крепкой хватки, в которой, сам того не осознавая, сжимал его, тот выпрямился и сел ровно, вытер красные, мокрые глаза тыльной стороной ладони, громко шмыгнул носом и произнёс со своим безупречным британским акцентом: – Что ж. Это было унизительно. И Джонни засмеялся сквозь мокрые дорожки слёз на собственном лице, потому что ему казалось, что они снова сидели в их лондонской квартире и плакали из-за какого-то грустного фильма, словно прошедшее время никуда не улетело. Он готов был поклясться, что если обернётся, то увидит Ника, смеющегося сквозь слёзы вместе с ними. Они втроём снова вместе. – А ты как? – спросил Джонни чуть позже, набив полный рот пиццы. Было ещё не так уж и поздно, но они оба утомились от поездки и слёз, и потому решили, что Диего останется на ночь и уедет обратно в Чикаго с утра. Диего лелеет свой кусок пиццы в руках, и Джонни бдительно следит за ним, пока тот осторожно откусывает кусочек. Он пожимает плечами. – Я не знаю, как у меня дела. Я в порядке. У меня есть всё, о чём я мечтал. Но затем Диего всё-таки рассказывает ему всю историю, и Диего оказывается не в порядке. Он рассказывает ему о Нью-Йорке и модельном агентстве, которое приняло его сразу же после аварии, каким молодым, неопытным и травмированным он был. Он объяснил, что ему тоже пришлось принять невыносимое решение тогда, в больничной палате, когда он остался совсем один в этом мире. Он объяснял так подробно, как мог, что же происходило у него в голове в тот момент, но Джонни понимал, что вряд ли когда-нибудь поймёт всё до конца. – И я был влюблён в тебя тогда. Ты знал об этом? Джонни покачал головой, потому что он не знал, но, вспоминая их прошлое, он мысленно отругал себя за недалёкость. Это же было так очевидно. Та ночь на батуте? Все те неприятности, в которые они влипали, те взгляды, которыми Диего награждал его за хвастовство о новых именах в его послужном списке наутро… Джонни извинился, и Диего резко попросил его заткнуться, впрочем, улыбка на его губах говорила о том, что он уже отпустил эту ситуацию. От этого признания ему стало немного больно между рёбрами, там же, где болело его сердце по Джайро, но эта боль оказалась другой – с ней Джонни может справиться. – В общем..., – рассмеялся Диего, продолжая свою историю. Джонни отбросил свою цепочку мыслей в целях самосохранения. Его приняли в модельное агентство из-за шрама, которым наградил его отчим. Он востребован, потому что его травма делает его интересным, потому что она буквально написана у него на лице. Он другой, он отличается, он отмечен. По его собственным словам, он “уродливая модель”. Джонни не уверен, правильный ли это термин. И, блин, модельный мир плохо на него влияет. Он говорит о нём, будто бы полностью отделившись от собственного тела – словно рассказывает о совершенно другом человеке. Он упомянул все дни и ночи, проведённые в обстановке, подобной их первой встрече с Джонни – когда Диего лежал на полу ванной в агонии. Диего терял контроль. “Бесчисленные” – такое слово он использует, и Джонни слышит, как его собственное сердце трещит и разрывается на части. У меня есть деньги, объяснил он. Есть известность. Во всех отелях, где я останавливаюсь, шкафы забивают едой ещё до моего приезда. Меня любят. Моё лицо на всех журналах, лежащих на кофейных столиках по всей стране, говорит он с грустной усмешкой, ссылаясь на случай с хозяйкой дома. Мне одиноко, признался он. Я хочу убежать. Я хочу пропасть в свете прожектора. Хочу, чтобы меня обожали. Хочу раствориться в неизвестности. Хочу быть ценным. Хочу быть сломанным. Хочу, чтобы меня вновь собрали по частям. Хочу быть ненавистным. – И я хочу, чтобы Ник… – сказал он, запнувшись на собственных словах, – Хочу, чтобы Ник снова всё исправил, как он обычно делал. Джонни не озадачивается тем, чтобы ответить, что он чувствует то же самое, потому что это уже будет излишне. Он тоже хочет, чтобы Ник всё наладил, но Ника больше нет, так что вместо этого он задумался, что Ник бы сделал на его месте. Как у Ника получалось всё исправить? И у Джонни вновь выступили слёзы на глазах от этих слов, но он произнёс их, потому что знал, что должен. – Хочешь, купим молочные коктейли? И Диего поднял взгляд на него так, словно он сказал что-то невыразимое, его рот в шоке приоткрылся, а в округлившихся глазах почти сразу же засверкали слёзы. Он едва смог выдавить из себя слова сквозь громкие всхлипы, вырывающиеся не из горла, а откуда-то глубоко изнутри. Джонни подумал, что эти рыдания ждали своего часа много лет. – Да, – сказал он. – Да, очень хочу. Так они и поступили. Они сели в Порше и отправились туда, где заказывали пиццу – в небольшой семейный ресторанчик – и купили молочные коктейли. Джонни зашёл внутрь и сделал заказ, пока Диего ждал снаружи. Он заказал три стакана, и Джонни заметил, что Диего не смог даже взглянуть на ванильный коктейль, зажатый в левой руке Джонни. Оба они пьют свои коктейли с одинаковыми вкусами – клубничные – стоя рядом друг с другом. Какое-то время они слоняются вокруг Порше в тишине, допивая их. И Джонни оставил ванильный коктейль на земле – нетронутый, для Ника. Он следил за тем, как тот становился всё меньше и меньше, когда они уезжали. – Шах, – объявили Хот Пантс, и Джонни, моргнув, вернулся в настоящее. – А, нет, погоди, – продолжили они, – Шах и мат, на самом деле. – Блять, – сказал он, изучив фигуры на доске. – Так и есть. Время проходило, как обычно ему свойственно. Февраль превратился в март, а март оказался жутко холодным и шёл целую вечность. Апрель длился недолго, затем внезапно наступил июнь, потому что май, кажется, пролетел за одно мгновение. Настал июль. “Малыш” Джонни Джостар сидел за рулём своего законченного и полностью функционального карта и гонял на нём по картинговой трассе под присмотром его менеджера; когда он завершил круг, то сразу же начал следующий, в этот раз на скорость, и так десять кругов, пока он не остановился, плача от счастья, испуга и усталости. Его менеджер тоже всплакнул, крепко обняв его, как только Джонни снял свой шлем. Настал август, и Джонни стал улыбаться больше, чем когда-либо, так много, что ему показалось, его скулы стали выделяться сильнее оттого, что он начал так часто использовать лицевые мышцы. Наступил сентябрь, и Джонни признался самому себе, что чувствует себя просто отлично, чёрт возьми. В октябре он набирает номер Хот Пантс во время их еженедельного созвона и просит их оказать ему услугу. Они не дают ему закончить, судя по всему, уже догадываясь, о чём он собирается попросить. – Он в Сан-Диего, – сообщили они, и Джонни слышал, что они улыбались на том конце провода. – Я присматривали за ним ради тебя. Он просто обожает чекиниться на Фэйсбуке где попало. Типа, он чекинится буквально в каждом Сабвэе, куда ходит обедать. Ты уверен, что он не психопат? – Да, – засмеялся Джонни. – Это просто Джайро. Но ему действительно грустно прощаться с Мичиганом. Он вручил заявление об увольнении своему менеджеру и отправился с ним в бар пропустить по стаканчику. Он выпил кофе с владелицей дома, которая предложила сдавать его домик в аренду на следующие праздники под именем “Домик Джонни”. Он предложил для лучшего рекламного эффекта использовать тот факт, что Диего Брандо ночевал там как-то раз, отчего она покраснела и засмеялась. Он поужинал в том приличном ресторанчике в паре минут ходьбы от дома и купил молочный коктейль в пиццерии. Он наблюдал за рассветом из окна в свой последний день перед отъездом, думая только о Джайро. Хот Пантс встретили его в аэропорту в Сан-Диего на своей маленькой розовой машинке. – Довольно смело с твоей стороны возвращаться сюда, даже не связавшись с ним, – сказали они. Джонни знал, что они всё ещё не слишком-то хорошо относятся к Джайро, потому что, несомненно, он произвёл не лучшее впечатление в их первую встречу почти два года назад. Так что он не стал их винить за это. – Я беру пример с Джайро. Сперва делай, потом – думай. Он решился позвонить этой же ночью, лёжа на диване дома у Х. П., пока они выбирали фильм на вечер, потому что он больше не мог это откладывать. Время пришло. У него дрожали руки. Где-то на краю подсознания зазвучал голос, пытающийся вызвать у него сомнения, но Джонни приказал ему заткнуться нахрен, потому что он больше года готовился к этому моменту, и он уже перерос неуверенность в себе. Он нажал кнопку вызова. Раздался один гудок, второй, третий. Щелчок, на том конце подняли трубку. – Это Джайро? – сказал Джонни, его дыхание сбилось. – Джонни? – его мягкий голос прозвучал скептически, и Джонни чуть не потерял сознание от того, как непривычно прозвучало его имя из уст Джайро. Он почти забыл. Почти. – Это я, – сказал он, его собственный голос дрожал от волнения и неверия, – Это Джонни.