~•~
— Ты бросил кинжал ему в голову?! — рычит Сириус, чувствуя себя опасно близко к гребаному нервному срыву. Он поднимает руки и дико размахивает ими. — Ты совсем свихнулся?! Чем ты думал?! Ты хоть представляешь… — Ты можешь не начинать? — изнуренно обрывает его Регулус, вздохнув и потирая затылок. — Как ты вообще узнал? — Слизнорт пришел ко мне жаловаться на тебя, веля мне держать своих трибутов в узде, — выпаливает Сириус, раздув ноздри. — Ты не можешь просто брать и делать такие вещи, Реджи! Ты даже не представляешь, насколько ставишь под риск не только себя, но Джеймса и даже меня, когда ведешь себя, как эгоистичный, неразумный ребенок! — Кто бы говорил. — Регулус сверлит его взглядом. — Это Святилище! — разражается Сириус, ударяя тыльной стороной ладони по второй раскрытой. — Здесь другие правила. Ты не можешь просто делать все, что вздумается со всеми подряд, просто потому что ты немного злишься. Новость часа, но мы все немного, блять, злимся! Каждое твое движение, каждое слово, каждое решение отражается не только на тебе, но и на нас. И от этого зависит какой уровень опасности нависает над нами, ты это понимаешь? — Ну, ты явно преувеличиваешь, — защищается Регулус, указывая на экран. — Ты видел мой балл. Он больше чем у кого-либо. Сириус мог бы его задушить. Он правда мог бы придушить своего упрямого, невинного младшего брата. Действительно мог бы. — Это нехороший знак, Регулус! Это плохо! Очень, очень плохо, ты чертов идиот. Что, по-твоему, этот балл говорит остальным, а? Что это говорит врагам, которых ты уже завел? Давай же. — Регулус не отвечает, вместо этого уводя взгляд в сторону, сжимая челюсть. — Это говорит им, что ты угроза, и не просто угроза, а бóльшая, чем они думали. Это вызывает в них злобу и желание выследить и прикончить тебя. — Они и так уже это планировали, ты и сам знаешь, — огрызается Регулус. — Ты можешь просто… ты можешь хотя бы, блять, попытаться выслушать меня? — шипит Сириус, кровь его бурлит, накопившиеся гнев, стресс и беспокойство оставляют его тревожным и дерганым. — Мне нужно, чтобы ты думал об этом. Нужно, чтобы ты использовал свой чертов мозг. Я ответственен за тебя, ты это осознаешь? Все, что ты делаешь, лежит на мне, и это ставит меня под угрозу и делает мою работу — помощь тебе в выживании на арене — чуточку сложнее, так что если бы ты… — Ладно! — кричит Регулус, вскидывая руками и вскакивая с места. — Ладно, я понял, просто заткнись, хорошо? Мне кажется, ты уже донес свою мысль, Сириус. Я никогда не могу тебе угодить, я не достаточен в отличие от Джеймса, я огромное, блять, разочарование… хорошо, я понял, ты приложил все усилия, чтобы это стало очевидным, в течение последнего десятилетия. Регулус разворачивается и уходит, и после долгой паузы раздается громкий хлопок двери. Сириус смотрит ему вслед, проводя ладонью по рту, резко выдыхая через нос, борясь с комком, образовавшимся в горле. На долю секунды его глаза захлопываются, после чего он опускает руки и бросает взгляд на Пандору и Джеймса, тихо и смирно сидящих на своих стульях. — Хорошо поговорили, — бормочет Сириус, вздыхая, потряхивая головой и направляясь на кухню в первую очередь к шкафу со спиртным, ожидающему его там. — Сириус, — раздается голос Джеймса, который, конечно, проследовал за ним и мягко обращается к нему. Когда Сириус смотрит на него, в глазах Джеймса стоит грусть. — Мне… мне нужно быть жестче с ним, ты это сам знаешь, потому что он в такой опасности, Джеймс. Он даже не понимает… — задыхается Сириус, склоняя голову над полками с вином и другим спиртным на его выбор. — Сириус, — повторяет Джеймс, в этот раз еще более мягко. Рассматривать варианты напитков бесполезно, когда зрение затуманивают слезы. Сириус с трудом сглатывает. — Этот балл — это наказание, они будут наказывать его и на играх. Он нарывается на то, чтобы его убили. Он… он… — Перестань. Эй, Сириус, перестань, — шепчет Джеймс, придвигаясь и хватая его за плечо, разворачивая так, чтобы они смотрели друг на друга. — Я не позволю этому случиться, ясно? — Ты можешь попытаться, мы оба можем, но иногда… — Сириус резко вдыхает, слезы выплескиваются, когда он моргает. — Иногда все не так просто, Джеймс. И… и еще есть ты. Потому что ты не… потому что ты решил… Джеймс обрывает его, притягивая в крепкие объятия, и тогда Сириус не находит слов. Он не пытается сказать ничего больше, не желая озвучивать то, насколько все это несправедливо, как сильно это терзает и изнуряет его, пока он не начинает чувствовать, что разваливается все время. Вместо этого Сириус зарывается лицом в плечо Джеймса и пытается не слишком сильно плакать. В какой-то степени кажется неправильным нуждаться в утешении Джеймса, когда именно Джеймс отправится на арену. Это Сириус должен его утешать, и он знает об этом. Но у него не то чтобы было много времени на это между попытками сделать все, что в его силах, чтобы они оба выжили. Как Джеймс со всем этим справляется, Сириус даже не знает; он не думает, что Джеймс был бы с ним честен, говоря об этом. Джеймс, конечно, может вести себя так, будто принял свой выбор, но Сириус знает, что все не так просто. Люди не могут смириться со своим решением умереть в подобной ситуации. Джеймс, должно быть, напуган, встревожен, и все же несмотря на все это, это он сейчас удерживает Сириуса, подобно якорю. Стыдясь, Сириус отстраняется и потряхивает головой, протирая запястьем под глазами. Он отворачивается, стараясь собраться, и хватает первую попавшуюся бутылку с янтарной жидкостью и два стакана. Самое ужасное во всем этом, что Сириус и сам еще не принял этого, не смирился с решением Джеймса. Сириус знает, что Джеймс хочет, чтобы он уважал его выбор, но как он может это сделать? Когда на той стороне стоит его младший брат, все становится так чертовски сложно. Сириус до сих пор не знает, как он должен справиться с этим, но вот же он, делает это из последних сил. Потому что это все, что ему остается. — Регулус не имел этого в виду, ты же знаешь, — шепчет Джеймс, пока Сириус наполняет им обоим по стакану. — Нет, имел, — хрипит Сириус, ставя бутылку на стол. — И он прав, не так ли? Когда я вернулся с арены… — Когда ты вернулся с арены, тебе было больно, Сириус. Тебе не нужно извиняться за свое исцеление. За то, что ты до сих пор исцеляешься. — Я просил его пойти со мной, — впервые признается Сириус, и Джеймс выглядит удивленным. Сириус отводит взгляд. — Через два года. С опозданием в два года. — Я просил его в день, когда ты переехал, — сознается Джеймс. Сириус смотрит на свой напиток и шепчет: — Ему нужно было услышать это от меня. Нужно было, чтобы я был тем, кто предложил ему это, а я… Я не сделал этого. Не сделал до момента, пока не узнал, что он точно не придет. — Ты не сделал, пока не смог, — мягко поправляет его Джеймс. — Сириус, не надо чувствовать вину за то, через что ты прошел. Ты… ты сделал все, что было в твоих силах. — Джеймс, — кривится Сириус, — я не мог даже взглянуть на него. На это Джеймсу нечего ответить. Сириус напрягает челюсть, затем поднимает стакан, чтобы разом опрокинуть его в себя. Его глаза закрываются от полыхающего жжения, направляющегося вниз по горлу. Правда заключается в том, что Сириус не мог смотреть на Регулуса. Не мог быть рядом с ним. Не мог говорить с ним. Не мог делать ничего вместе с ним, или ради него, потому что Сириус был в блядском беспорядке. Он был бесповоротно сломлен и не знал, как с этим справиться. Сириус не мог понять, как смотреть в глаза своему младшему брату, зная, что Регулус смотрел, как он убивал во имя него. Все, что Сириус делал на арене, все это было для того, чтобы Регулусу не пришлось делать этого, и это слишком большой груз для одного человека, тем более пятнадцатилетнего мальчика, который равнялся на него. Сириус вернулся домой неправильным и не хотел, чтобы Регулус узнал и увидел это. Он — старший брат Регулуса, тот, кто носил его на своей спине, когда он уставал, заботился о нем, когда он болел, и вызвался добровольцем, когда его имя назвали. Сириус не хотел, чтобы Регулус увидел, во что он превратился; чтобы он смотрел на него и вспоминал, что Сириус сделал ради него. Регулус был зеркалом, которое Сириус избегал, слишком страшась отражения своих поступков, чтобы даже приблизиться к нему достаточно близко и суметь уловить их очертания мельком. Регулус тоже не мог смотреть на него. Сириус не особо помнит тот первый год после возвращения, но припоминает, что Регулус был другим. Суровее, холоднее, более отстраненным и всегда настороже. Это только усугубилось с годами, и все, что оставалось Сириусу, — смотреть на него и понимать, что именно он сделал это с ним. Это его вина. Сириус пошел на арену и сражался, чтобы вернуться к своему младшему брату, только за тем, чтобы все равно потерять его. Регулус не говорил этого. Он никогда этого не говорит, и Сириус думает, что он скорее умрет, чем признается, но Сириус уверен, что Регулус жалеет о том, что он занял его место. — Ты слишком строг к себе, — говорит ему Джеймс, покручивая напиток в стакане. — Ты работаешь на износ, чтобы помочь Регулусу и мне. Не думай, что я не заметил. — Это не так уж сложно, скажу честно, — бормочет себе под нос Сириус, протягивая руку к стакану Джеймса, чтобы выпить его, раз он не собирается. — Регулус не облегчает задачу. Джеймс издает смешок. — Ну, это же Регулус. Ты и сам знаешь, какой он, и, честно говоря, разве можно его обвинять? Как будто ты сам не захотел бы заставить создателей игр обосраться от страха. — Джеймс мотает головой, склоняя ее, чтобы спрятать ухмылку, хотя Сириус все равно видит ее. — Это было чертовски гениально. — Джеймс, — легко попрекает Сириус, и Джеймс бросает на него взгляд. Сириус пытается сохранить серьезное выражение лица, но потом не может удержаться; у него вырывается смешок, а потом он смеется, потому что это действительно чертовски гениально. Глубоко внутри Сириус гордится. Он жалеет, что не увидел это своими глазами, если честно. На мгновение, несмотря на все происходящее, они снова просто два лучших друга, смеющихся над абсурдностью того, что Регулус метнул гребанный кинжал кому-то в голову. Это так сюрреалистично, и они оба так сильно хохочут, что аж согнулись пополам и хрипят почти в слезах. На этот раз в хорошего рода слезах. Джеймс делает все вокруг лучше; ему всегда это удается. — Вдобавок, — продолжает Сириус, когда смех утихает, — они все убеждены, что вы с Регулусом в каком-то личном противостоянии. Выставляют вас друг против друга, можешь в это поверить? — Ты не можешь просто сказать им, что мы друзья? — спрашивает Джеймс. — О, я мог бы, и я даже пытался, но это не то, что им хочется услышать, — жалуется Сириус. — Они хотят драмы. Хотят историю, в которую смогут погрузиться. Все самые лучшие истории включают в себя вражду, поэтому, конечно, это то, что они хотят видеть. — Я знаю, что ты волнуешься, — говорит Джеймс, — но то, что должно произойти, в любом случае, произойдет. Я знаю, что ты стараешься для нас обоих и делаешь все, что в твоих силах, но позаботься и о себе тоже. Ты… ты должен заботиться о себе, Сириус. — Он сглатывает, выглядя печальным, удерживая на себе взгляд Сириуса. — Должен, ты понимаешь? Легкие Сириуса, кажется, сжались. — Джеймс. — Даже когда… — Джеймс переводит дрожащее дыхание, опуская взгляд, когда вдыхает, и сжимая глаза. — Даже когда меня не будет рядом, чтобы убедиться, что ты это делаешь, ты должен будешь заботиться о себе. — Джеймс, не надо. Я не могу. Я… — Пообещай мне. — Прекрати. — Сириус задыхается, его глаза снова щиплет. Он не может справиться с этим. Не может выкарабкаться из этой стадии отрицания. Это слабость, отчаяние — цепляться за нее, но он не примет ничего иного. Он не станет. Джеймс тянет ладонь, чтобы накрыть ею руку Сириуса, преследуя его взгляд, пока тот больше не может его избегать. — Пожалуйста, Сириус. Мне нужно, чтобы ты дал мне обещание и сдержал его. Ты должен, ясно? Мне нужно, чтобы ты сделал это ради меня. Сделаешь это, пожалуйста? Сириус сделает, что угодно, ради Джеймса, но он понятия не имеет, как сделать то, что он просит от него сейчас. Ему не кажется, что он на это способен. Однако Сириус хрипит в ответ: — Обещаю. Но дело в том, что это ложь, потому что Сириус сделает, что угодно, ради Джеймса, но не сможет сделать это. — Спасибо, — шепчет Джеймс, ничуть не смущаясь.~•~
Регулуса нет в его комнате, когда Джеймс стучит и неуверенно заглядывает внутрь. Прошло уже больше часа, и Джеймс надеется, что за это время он успел хотя бы немного остыть. Дверь на балкон приоткрыта, и в комнату проникает легкий ветерок. Джеймс подходит к ней, на секунду колебаясь, но качает головой, находя в себе решимость войти. Балкон достаточно широк, чтобы вместить два кресла и маленький столик между ними, в центре которого лежит хрустальная пепельница. Джеймс не удивлен, увидев ее пустой; в отличие от Сириуса за Регулусом не замечено тяги к курению. Что касается последнего, он сидит в кресле, сложив ноги под себя, и смотрит на снующих по улицам людей, с этой высоты похожих на странных разноцветных муравьев. Регулус даже не одаривает его взглядом, когда резко бросает: — Что именно заставило тебя думать, что я сейчас не против твоего общества? — Эм, — потерянно отвечает Джеймс, и Регулус вздыхает. Наступает долгая тишина, прежде чем Джеймс решается осторожно сесть на свободный стул, прочистив горло. — Ну, лучше я, чем кто-либо другой, наверное. Я имею в виду, я могу позвать Сириуса, если хочешь… — Я бы предпочел остаться один, — поясняет Регулус. — Я просто хотел проверить, как ты, — мямлит Джеймс. — Я в порядке, — отвечает Регулус. Джеймс изучает его лицо и тихо спрашивает: — Так ли это? — Я должен быть в порядке, — говорит Регулус. — Мы все должны. — Никто из нас не в порядке. И мы не можем быть. Не со всем происходящим, — возражает Джеймс, нахмурившись. Он поворачивает голову, чтобы бросить взгляд на прохожих. — И я не думаю, что попытка скрыть это делает хоть кому-то лучше. Притворяться, что все в порядке, бессмысленно. Регулус ничего не говорит. Он просто притягивает ногу ближе к груди, опираясь подбородком на острую коленку. Он принял душ. Его влажные волосы немного завились, и он переоделся в мягкую одежду, как будто готовился ко сну. Регулус действительно выглядит сонным, а может, просто усталым. В этом есть разница: первое — очаровательно, другое — бесконечно печально, и каким-то образом Регулусу удается быть и тем, и другим. — Сириус… — Я не хочу говорить о Сириусе, Джеймс. Правда не хочу. — Хорошо, — выдыхает Джеймс тихо, поджимая губы и опуская голову, чтобы посмотреть на свои пальцы, покоящиеся на коленях. Он сжимает одну из костяшек, затем поднимает взгляд, сканируя лицо Регулуса. — Помнишь свой пятнадцатый день рождения? Регулус слегка приподнимает голову, поворачивая ее так, что его щека ложится на колено. Он смотрит на Джеймса сквозь полуприкрытые веки. На его лице появляется слабый и едва заметный призрак улыбки. Его голос мягкий, когда он говорит: — Да, я помню. — Накануне вечером выпал снег, — вспоминает Джеймс, уголки его губ дрожат. — Сириус протащил тебя до самого моего дома, одетого в по меньшей мере пять слоев одежды. Ты был в той шапке, которую всегда носил. Той самой, с маленьким потрепанным помпоном на макушке. — Сириус сделал ее для меня, — бормочет Регулус, прикрыв глаза. В таком виде он выглядит умиротворенным. — Раньше в помпоне был колокольчик, чтобы Сириус мог слышать, как я иду. Он говорил, что я двигаюсь как призрак, слишком тихо. Это было до того, как вы двое встретились. К тому времени, как ты появился в его жизни, колокольчик перестал звонить. Мы так и не смогли понять, почему. — Я никогда не знал об этом, — размышляет Джеймс. — В тот день, в твой день рождения… Я помню, мы провели целые часы в снегу на улице. Мы построили снеговика на лужайке перед моим домом, и ты надел на него свою шапку. Ты забыл ее там, когда мы пошли делать снежных ангелов. — Больше никогда ее не видел, — отвечает Регулус мягко. — Ну, вы с Сириусом должны были быстро уйти, чтобы у вас не было проблем с родителями, и я… — Джеймс прочищает горло, когда глаза Регулуса распахиваются. — Ты просто оставил ее, и я забрал ее в дом. Я хотел вернуть ее тебе, но… — Но два дня спустя, наша прежняя жизнь развалилась на части, — продолжает за него Регулус, издавая горький смешок. Джеймс снова опускает взгляд на пальцы. — Да. — Думаю, теперь это не имеет значения, — бормочет Регулус, позволяя своим глазам снова закрыться. — Твоя шапка все еще у меня, — признается Джеймс. Регулус хмурится, но не открывает глаз. — Она… она в верхнем выдвижном ящике тумбы у моей кровати. — Джеймс, — говорит Регулус медленно. — Прошло десять лет. — Да, я знаю, — бормочет Джеймс. — Но… на случай, если ты когда-нибудь захочешь ее вернуть, или… Я не знаю. Она… она там. — Зачем тебе было это делать? — шепчет Регулус, наконец снова открывая глаза. — Зачем хранить ее? — Это было важно для тебя, — говорит Джеймс. Регулус долго смотрит на него, не говоря ни слова, и в его глазах теплится что-то невыносимо мягкое, Джеймс наблюдает за тем, как эта мягкость сменяется чем-то более разрушительным. Горем. — За день до жатвы Сириус пообещал мне сделать новую и вставить в нее колокольчик. Я так и не увидел ее. Джеймс пытается что-то сказать, преодолеть комок в горле, но обнаруживает, что не может, потому что дело не только в шапке. Для Регулуса и Сириуса она олицетворяет все, что изменилось для них обоих в один момент. Они были слишком молоды, чтобы проходить через все это. Никто из них не заслужил этого. Никто из них не заслуживает того, через что они проходят сейчас. — Это глупо, да? — спрашивает Регулус, опуская взгляд на свои пальцы, теребящие шов на коленке. Торчащих ниток нет, но Регулус как будто ищет их. — Какое значение во всем этом имеет шапка, правда? Никакого. Она никогда не значила для меня больше, чем он сам. Джеймс, дело никогда не было в шапке, или кинжалах, или во всем том, что он делал для меня. — Я знаю, — хрипит Джеймс, и Регулус снова прикрывает глаза и долго молчит. Его пальцы блуждают вверх и вниз по шву на его колене; кажется, он не может найти нитку, за которую можно было бы ухватиться. Джеймс снова сосредотачивается на своих пальцах, чувствуя напряжение в груди. — Я помню снег в твоих волосах. — Что? — бормочет Регулус, приоткрывая один глаз, почти как кот. Нет, точно как кот. Очень подозрительный кот, который хочет чего-то, но никогда не скажет чего именно. Джеймс откашливается и нервно проводит рукой по затылку. — Просто… я помню снег, который попал тебе в волосы в твой день рождения. Когда… ну, после того, как ты сделал снежного ангела, и встал с сугроба. К тому моменту ты снял шапку и в твоих волосах было немного снега, как будто они были слегка припорошены пылью. Я не знаю, почему я… Ну, я имею в виду, я просто помню это. — Хорошо, — говорит Регулус. Оба его глаза уже открыты, но не полностью. Он смотрит на Джеймса все еще недоверчиво, прищурившись. — Я не знаю, — бормочет Джеймс, опуская руку, чтобы скрестить свои пальцы. Он смотрит на них, но его мысли стремятся к прошлому, возвращаясь к тому дню. — Ты выглядел по-настоящему счастливым. Думаю, это был последний раз, когда я видел тебя таким. Помню, сразу после этого я смеялся над чем-то с Сириусом, и тут мне в затылок ни с того ни с сего прилетел гребаный снежок. Лицо Регулуса меняется, и вот она — та самая крошечная улыбка, которая еще больше открывает его глаза, показывая, какими теплыми они могут быть, когда наполнены весельем и тайным восторгом. — Я хотел привлечь твое внимание. — Ты получил его, — сухо отвечает Джеймс, и Регулус отворачивает голову, чтобы прижать улыбку к своему колену. Джеймсу не хочется, чтобы он прятал ее. Он хочет ее увидеть. — Да, ты определенно добился своего. Это правда. Джеймс помнит этот момент совершенно отчетливо, потому что он произвел на него сильное впечатление. Сириус болтал о снежной крепости, которую они просто обязаны построить, с восторгом рассказывая о том, какой великолепной она будет, а Джеймс мог только смеяться над каждой нелепой дополнительной идеей, которую он придумывал, а также над глупыми названиями, которые он предлагал ей дать. Джеймс действительно слышал, как Регулус позвал его по имени в первый, второй и третий раз. Просто не удосужился обернуться, больше заинтересованный тем, что говорил Сириус, чем чем-либо, что от него хотел его младший брат. Регулус перестал звать его, и Джеймс тут же забыл о нем. Примерно на пять секунд. Регулус, который с возрастом становился все менее застенчивым, запустил снежком ему в затылок с такой силой, что Сириус замолчал на полуслове, а Джеймс просто смотрел на него в полном недоумении около двух секунд. Сириус, конечно, заревел от смеха, буквально складываясь пополам и отчаянно хлопая себя по колену, восхваляя своего маленького засранца-брата. Тем временем, Джеймс медленно поднял руку, чтобы смахнуть комья снега с волос, и крутанулся на месте, полностью готовый пригрозить Регулусу и немедленно закидать его снежками, но так и не дошел до этого. Регулус стоял с заплетенной в темных кудрях снежной пылью. Его лицо раскраснелось от восторга, а глаза сияли чистым удовлетворением. Он ухмылялся и вытирал перчатки друг о друга, стряхивая прилипший снег. Это был первый раз, когда Джеймс посмотрел на него и увидел в нем не только младшего брата Сириуса. У него перехватило дыхание, потому что в этот момент он понял, что Регулус был совершенно, неоспоримо красив. Регулус придал своему лицу нейтральное выражение, несмотря на все еще мерцающие в глазах искорки веселья, и, приподняв бровь, бросил Джеймсу: — Я разговаривал с тобой. Не игнорируй меня. С того момента Джеймс больше никогда не игнорировал Регулуса. Но, на самом деле, после этого уже ничего не было прежним. Два дня спустя Сириус вызвался пойти на арену вместо Регулуса, и Регулус… Ну, Регулус начал игнорировать Джеймса. Он никогда полностью не прекращал этого делать, и все стало только хуже, когда Сириус вернулся домой. Отстраненность Регулуса в какой-то момент переросла в ненависть, и Джеймсу просто пришлось с этим смириться. Иногда Джеймс задается вопросом, что было бы, если бы имя Регулуса никогда не назвали на жатве, если бы Сириус не вызвался добровольцем, если бы игр вообще не существовало. Иногда Джеймс задается вопросом, что было бы, если бы они с Регулусом одновременно обратили внимание друг на друга. Не то чтобы был смысл думать об этом. Он все равно никогда не узнает ответа на этот вопрос. — Это был хороший день, — бормочет Регулус. Выражение его лица мягкое и переполнено нежностью. — Последний хороший день, я думаю. Перед… всем. — Ты так и не сказал мне, чего хотел тогда, — говорит Джеймс, заставляя Регулуса посмотреть на него. — То есть, ты ударил меня снежком по затылку, но так и не сказал, зачем. — Я просто хотел, чтобы ты посмотрел на меня, — говорит ему Регулус, затем вздрагивает и крепко зажмуривает глаза. — Подожди. Подожди, нет, я не… — О, неужели? — Джеймс дразнит, наклоняясь вперед с ухмылкой, когда Регулус стонет и начинает биться головой о колено. Его щеки краснеют. — Ты хотел, чтобы я посмотрел на тебя? И все? Поэтому ты ударил меня в спину… — Мне было пятнадцать, — шипит Регулус, вскидывая голову и глядя на Джеймса. — Я был пятнадцатилетним подростком! — Очень жестоким пятнадцатилетним подростком. Ты хотел моего внимания настолько, что повредил мне мозг. — Ой, не драматизируй. Я не ударил тебя настолько сильно. — Мне было больно, Регулус. — Не было, не преувеличивай. — Было. — Что ж, может быть, в таком случае, тебе не стоило меня игнорировать. Джеймс хмыкает и опирается локтями на стол, окидывая взглядом лицо Регулуса: угасающую красноту его щек, спрятанную в уголках рта едва заметную улыбку, искру веселья в глазах. — Это был последний раз, когда я совершил подобную ошибку. — Это был последний раз, когда меня волновало, игнорируешь ты меня или нет, — прямо говорит ему Регулус. Ему не нужно прилагать усилий, чтобы быть чертовски жестоким. За долю секунды весь интерес и веселье испарились, а улыбка погасла, как задутая свеча. — Я знаю, — тихо говорит Джеймс, возвращаясь на свое место, снова засовывая руки под стол и переплетая свои пальцы. Он наблюдает за тем, как губы Регулуса сжимаются в тонкую линию, до того, как он отворачивается, снова утыкаясь лицом в колено. Джеймс опускает взгляд на свои беспокойные пальцы. Между ними повисает тяжелое и тягучее молчание. Джеймс не знает, как его нарушить, а Регулус явно не горит желанием это делать, поэтому оно остается висеть между ними. Даже сейчас, в полном молчании, Джеймс чувствует присутствие Регулуса кожей. Прошло десять лет, он все еще не нашел в себе сил его игнорировать. Может быть, в самых глубинах души, этот счастливый пятнадцатилетний мальчик все еще жив, несмотря на все, что пыталось его задушить, включая двадцатипятилетнего парня, которым Регулус сейчас является. Может быть, Регулусу все еще не все равно, потому что в конце концов он нарушает молчание, чтобы сказать: — Спасибо, что сохранил мою шапку. — Не за что, — тихо отвечает Джеймс. Он не говорит, что Регулус обязательно увидит ее снова. Теперь он знает, где она находится, и Джеймс позаботится о том, чтобы Регулус получил ее обратно. Он будет носить ее, когда все закончится. Джеймсу чертовски грустно, что он никогда не увидит этого.~•~
Ремус смотрит на дверь перед ним, беспокойно закусив внутреннюю сторону губы. Это так просто — поднять руку и постучать. Он делает так все время, но никогда за последние пять лет он не делал этого по своему желанию, просто чтобы заявиться и найти кого-нибудь. Тот факт, что у него вызывает страх такое простое действие, злит его. Его тренировали — воспитывали — не делать этого, и он ненавидит то, как сильно борется с этим сейчас. Самонавязанная сдержанность, которую он стряхнул бы с себя всего каких-то пять лет назад, фыркнув. Теперь он даже не может постучать в дверь. Ремус делает глубокий вдох и медленный выдох в ожидании, пока тревожное биение сердца не замедлится. Вдох-выдох, он дышит, смотря себе под ноги. В этом также замешано доверие и Сириус. Сириус, который всегда был к нему добр, который дал ему больше причин доверять себе, чем кто угодно за последние пять лет. Сириус даже сказал, что он может это делать — приходить и уходить, когда ему вздумается, так что нет нужды ограничивать себя. Самое худшее, что может произойти — Сириус окажется лжецом и Ремус умрет. Или хуже. Что ж, эта мысль вообще не помогла. Невероятно разочарованный Ремус закрывает глаза, готовый уйти, пока не заставляет себя остановиться. Во всем этом Ремус никогда не хотел потерять себя; он никогда не хотел позволить им выиграть. А это? Это позволит им победить. Страх значит, что они уже победили. Стиснув челюсть, Ремус поднимает руку и задерживает дыхание, когда стучит в дверь. Он делает это всего лишь дважды, пока не одергивает ее. Сердце бешено бьется, нервы собраны в тугой комок. Он не должен быть здесь. Он не должен… — Ремус, — выпаливает Сириус, как только дверь распахивается, его усталые глаза тут же широко открываются, искрясь удивлением. Рукой он хватается за дверную ручку, отчего едва не спотыкается, и с усилием прочищает горло, прежде чем выпрямиться. Слабая улыбка расцветает на его лице. И, как по щелчку пальцев, Ремусу больше не страшно. Странно, как много обращение по имени может сделать для человека, и как с каждым разом когда Сириус обращается к нему, Ремус чувствует себя более живым. — Сириус, привет. — Привет. Здравствуй. Привет, — говорит Сириус, а затем едва слышно фыркает от смеха и морщит нос. — Я… эм, я сказал «привет» дважды. — И правда, — подтверждает Ремус, уголки его губ ползут вверх. — Верно. Прости. Привет, — говорит Сириус, а затем закрывает глаза. Щеки покрываются красными пятнами. — Прости. Это… эм, возможно, в последний раз. Может быть. — Он кашляет и неловко поднимает голову, на лице закрепилась полуулыбка. — Тебя… тебя прислала Пандора? Я не просил еще полотенец. — Нет, не присылала, и нет, не просил, — соглашается Ремус, и Сириус смотрит на него. Ремус взмахивает рукой, внезапно не уверенный, как объяснить, что он тут делает. Честно говоря, прошло много времени с тех пор, как он с кем-нибудь взаимодействовал. Пять лет назад, вспоминается ему, он был более сдержанным, менее прямолинейным, но теперь… Что ж, теперь он гораздо резче. — Я пришел сюда по своей воле. Сириус снова моргает, а затем все его лицо освещается. — Оу. Правда? Это… это замечательно! Я имею в виду… — он качается на пятках, широко улыбается. — Конечно, да. Не то чтобы тебе нельзя, ты можешь делать, что хочешь, но… почему? Просто… тебе нужно что-то особенное? Я могу тебе чем-нибудь помочь? — Нет, — говорит Ремус, а затем фыркает. — Вообще, если ты только не хочешь помочь мне со стиркой, в чем я сомневаюсь, так что… — Нет! Я имел в виду, да! В общем, я бы хотел. Помочь. С этим, — выпаливает Сириус, потом делает резкий вдох и смотрит на него. Ремус так сильно старается не улыбаться, а потом задается вопросом, зачем он с этим борется. Он позволяет улыбке медленно расцвести на губах, чувствуя свободу, которую она приносит. — Ты хочешь помочь мне со стиркой? — Ну, если ты предлагаешь… — Сириус потирает рукой шею, пожимая плечами. — У меня есть время. — Хорошо, — медленно говорит Ремус, наклоняя голову. Честно говоря, не совсем его план, но есть в этом что-то замечательное — не знать, где ты окажешься, плыть по течению и с удивлением видеть свободу. — Хорошо, тогда пойдем со мной. Прачечная находится в конце апартаментов, в той части, которую кроме слуг никто не использует. Очевидно, Сириус вообще не знал о существовании этого места, если судить по озадаченному выражению его лица. Ремусу интересно, как, по мнению Сириуса, одежда исчезала, а потом вновь появлялась в его шкафу, или как пропадали и появлялись его полотенца. Если ты не участвуешь в процессе, то ты о нем и не думаешь, но Ремус-то участвует, поэтому его всегда слегка волновал тот факт, что никто не задается этим вопросом. Сириус не ставит себя выше своих привилегий, и это должно беспокоить Ремуса (это действительно немного беспокоит его), однако, в основном, это помогает Сириусу казаться более реальным. Что Ремусу больше всего нравится в Сириусе, так это то, что он не боится признавать такие вещи. — Я вообще никогда не думал о стирке, ни разу. Ты делаешь это для всех нас, так? Здесь? — Да, — признает Ремус. — Честно говоря, больше всего мне нравится Регулус. Он складывает свою грязную одежду в ящик, чтобы я мог ее найти. Так мне не приходится искать ее, и он не разбрасывает ее по всему полу, — на этих словах Ремус пристально смотрит на Сириуса, слегка забавляясь появившемуся на его лице испугу. — Джеймс не оставляет мокрые полотенца на полу, что тоже отлично. А Пандора… Ну, у нее вообще никогда нет грязной одежды. Думаю, она ее выбрасывает, или сжигает, или… понятия не имею. — Она отдает ее или перерабатывает ткань, — объясняет Сириус, тихо фыркая от смеха. Пандора… на самом деле, нежное создание. Ей посчастливилось родиться в Святилище, и она не растрачивает время зря, если может помочь. Она пытается помочь всем, кому повезло меньше, чем ей. — Совсем не в духе Святилища. — Вообще нет. Это мне нравится в ней больше всего. Ремус хмыкает. — Она добра ко мне. Вы все. Ну, Регулус… Я не думаю, что он сказал мне что-то кроме тихого «привет». Между тем, Джеймс вчера почти целый час рассказывал мне о том, что узнал на тренировках. Ты знал, что некоторые мотыльки и бабочки пьют кровь и слезы людей? Это называется лужение грязи. Я не знал об этом, пока Джеймс не счел нужным мне рассказать. — О, Джеймс, — говорит Сириус с ощутимой любовью, фыркая от смеха и качая головой. — Похоже на него. — Знаешь, я видел вас на кухне, — признается Ремус, поворачиваясь к куче одежды на столе. Его голос сочится робким любопытством, которое он не в силах сдержать. — Я не хотел. Просто проходил мимо. Я не подслушивал, клянусь. Сириус обходит стол, наблюдая за тем, как Ремус раскладывает одежду в несколько кучек, хмурясь. — Прости, если мы помешали тебе. Ты мог зайти, если тебе было нужно. Эм, а что ты делаешь? — Сортирую одежду, — объясняет Ремус. — Что-то из этого нужно стирать при другом температурном режиме, что-то нельзя помещать в сушилку, что-то нельзя стирать вместе. — Оу, — слабо говорит Сириус. Он чувствует себя не в своей тарелке, когда поднимает взгляд на Ремуса. — Я не знал этого, — и снова. Ремусу нравится, что он просто… признается в этом. — Я могу… помочь? — Можешь отделить белую одежду от остальной, — говорит Ремус, улыбаясь. Сириус выглядит менее напряженным и тут же начинает делать, что ему сказали. Ремусу и это нравится. — Я не хотел мешать. Тебе и Джеймсу, в смысле. Это было похоже на интимный момент. Вы двое, кажется… близки. — Да, так и есть, — бормочет Сириус, мягко улыбаясь, а потом моргает и его взгляд устремляется вверх. — О, ты о том… ты думаешь… нет-нет-нет, клянусь, мы не… мы просто лучшие друзья. Это было интимным, но не интимным. Не как… мы не вместе. — Ладно, — отвечает Ремус спокойно, легко кивая, пока он продолжает раскладывать одежду. — Мы никогда не были вместе, — Сириус, оказывается, чувствует, что ему надо объясниться. — Просто лучшие друзья. Я о том, что знаю его с одиннадцати лет. Он… — черты Сириуса смягчаются, становясь более грустными. — Он самый лучший друг, который у меня когда-либо был. Ремус чувствует, как сжимается его сердце, потому что он знает, что Сириус сейчас в трудном положении и разрывается между своим младшим братом и лучшим другом, отправляющимися на арену. Только один из них может вернуться, и эти шансы удручающе малы. — У меня, эм, тоже есть такой. Очень особенный лучший друг. Я понимаю, о чем ты. — Есть? — пораженно спрашивает Сириус с любопытством, тут же растеряв всю свою грусть. — Здесь? — Нет. Дома, — бормочет Ремус, роняя взгляд на шелк, проскальзывающий через его пальцы. Он медленно сглатывает. — Лили. Я не видел ее пять лет, но когда вы лучшие друзья, как мы, или как вы с Джеймсом, время и расстояние не имеют значения, ведь так? Дружба выше этого. — Да. Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, — голос Сириуса надламывается. Он посылает Ремусу маленькую дрожащую улыбку. Какое-то время они молчат, а затем он прочищает горло. — Пять лет. Я даже не могу представить столько времени без Джеймса. Должно быть, ты скучаешь по ней. — Очень сильно. Каждый день, при каждом вдохе, — признается Ремус. — Ты можешь… в смысле, если ты хочешь, ты можешь рассказать мне о ней. И Ремус понимает, что он хочет, потому что он скучает по Лили, до постоянной боли в костях, и прошло так много времени с тех пор, как он видел ее в последний раз; он, в каком-то смысле, изголодался, в отчаянии получить шанс поговорить о ней. Как будто она станет к нему ближе, если для кого-то другого она станет такой же реальной, как для него. Так что Ремус рассказывает Сириусу о Лили. Пока они раскладывают одежду, он рассказывает Сириусу о том, как они с Лили познакомились в школе, как быстро подружились, как вместе обедали каждый день, и как каждый день после школы ходили на железнодорожные пути, чтобы погулять там, болтая обо всем и ни о чем, пока солнце не уходило за линию горизонта. Он рассказывает Сириусу о том, какие у Лили рыжие волосы, и как она фыркает от смеха, и как ее зеленые глаза становились светлее каждый раз, когда она видела Ремуса. Запуская первую партию стирки (параллельно проводя краткий урок для Сириуса о том, как пользоваться причудливой стиральной машиной Святилища), он рассказывает о том, как они с Лили ходили везде вместе и делали все вместе, из-за чего все, в основном, предполагали, что они встречаются. Он рассказывает о том, как из-за этих предположений, они думали, что им и правда нужно встречаться, только, чтобы понять после поцелуя, от которого они очень звонко и сильно смеялись, что их обоих тянуло совершенно к противоположному полу. Рассказывает о том, как он был рядом с Лили, когда ее первую девушку забрали на жатве, и она так и не вернулась домой. Он рассказывает о том, как Лили ударила первого парня Ремуса по лицу, потому что застала его целующимся с другим мальчиком из их класса. Когда они возвращаются к сортировке одежды, Ремус рассказывает о том, как близки были их семьи. Лили всегда заходила домой к Люпинам, а Ремус всегда был дома у Эвансов. Он рассказывает о лете, о том, как от жары сгорали щеки Лили, о ночах, в которые они сидели на путях и наблюдали за светлячками. Он рассказывал об их традиции — накуриваться в ночь перед жатвой, курить и смеяться, как будто и не было всех этих забот. Ремус не говорит о том, когда все пошло не так. Когда все развалилось. Когда они с Лили впервые перебегали через дорожные пути, борясь за свою жизнь, и убегая дальше, чем они себе когда-либо позволяли, с кровью на руках и Аврорами на хвосте. Он не говорит о том, что только один из них мог выбраться, и Ремус удостоверился, чтобы это была она. Он не проронил ни слова о том, что он не знает, получилось у нее или нет, мертва она или жива, сбежала ли, и где сейчас находится. Из-за того, что он не упоминает этих вещей, Сириус, по сути, разбивает его сердце, неуверенно говоря: — Я… ну, ты знаешь, мне придется участвовать в этом туре по дистриктам, так что, если ты хочешь написать ей письмо, или передать сообщение, я не думаю, что для меня это будет проблемой. — Спасибо, — мягко говорит Ремус, сглатывая образовавшийся комок в горле, — но это невозможно. Я… я ценю твое предложение, правда. Ты очень добр, Сириус. — Хорошо, — бормочет Сириус, нахмурив брови. — Если ты передумаешь, то предложение все еще в силе. Ремус натянуто ему улыбается и отворачивается, чтобы отправить первую партию в сушилку, затем он поворачивается и прочищает горло. — На самом деле, осталось самое утомительное, и тебе больше нечем мне помочь, честно, так что тебе не нужно оставаться. Спасибо за твою помощь, но дальше я сам. — Я ведь ничего не сделал, — говорит Сириус. — Ты слушал, — сообщает ему Ремус. — Это больше, чем кто-либо в Святилище когда-нибудь для меня делал. Я просто… Сириус сканирует взглядом его лицо и делает глубокий вдох прежде, чем до него доходит. — Ремус, тебе не нужно оправдание, чтобы заставить меня уйти. Если… если ты хочешь побыть один, просто скажи мне, что ты этого хочешь. Все в порядке. Я не собираюсь… Я сказал, что ты можешь делать, что хочешь, и это включает в себя попросить меня отстать от тебя. Тебе не нужно сдерживаться со мной, ладно? То, что Сириус сказал это так прямо, наводит Ремуса на мысль, что это еще один страх. Призрачный, мерцающий страх на подкорке его сознания, что это новообретенная свобода, подаренная Сириусом, исчезнет, если Ремус каким-то образом расстроит его. Это настолько маленькая тревога, что он даже не замечал ее, потому что, на самом деле, в это не верит; по правде говоря, он не думает, что Сириус бы сделал что-то такое в воспитательных целях. Он настолько честен, и Ремус чувствует, как доверие к Сириусу крепнет с каждым их взаимодействием. Но это не значит, что будет легко. Это не значит, что Ремус на подсознательном уровне перестанет быть осторожным, перестанет сомневаться, перестанет цепляться за ограничения, которые он вбил себе в голову за последние пять лет. Это как прыжок в неизвестность, стирающий границы, даже когда Сириус говорит ему, что он может сделать это. Это больше, чем стук в дверь, и все же, с Сириусом прямо здесь ему не так страшно, как должно быть. — Я… я бы хотел, чтобы ты ушел, — говорит Ремус, и тут же его сердце вздрагивает и срывается с места прямо в груди, желудок делает кульбит. — Хорошо, — тихо отвечает Сириус, маленькая улыбка проскальзывает на лице прежде, чем он начинает уходить. — Сириус! — выпаливает Ремус со сбитым дыханием, и Сириус останавливается, чтобы обернуться, ожидая. Это странно. Ремус хочет закутаться в свободу, как в знакомое, любимое пальто, но в самую последнюю очередь речь идет о свободе от Сириуса. Дело не в том, что Ремус забыл, как он чего-то хотел, а в том, что он забыл, что ему можно. Он заново учится таким вещам, и он хочет сделать с Сириусом то же самое. — Мне просто… мне нужно лишь немного времени. Я… я все еще должен приготовить ужин, когда закончу со стиркой, так что, если ты хочешь, ты мог бы… в общем, можешь помочь мне. — Тебе не нужно делать этого, Ремус, — говорит Сириус. — Нет, я знаю, — выдыхает Ремус. — Я знаю, Сириус. Сириус закусывает губу. — Ты знаешь, на кухне помощник из меня так себе. — Что ж, в этом и суть, — сообщает ему Ремус, фыркая от смеха. — Мне, на самом деле, приятна твоя компания. — Если ты уверен, — говорит Сириус, удерживая взгляд, уголки губ слегка приподнимаются, как будто он старается не ухмыльнуться слишком широко. — Я очень уверен, — отвечает Ремус. — Что ж, ладно, — радуется Сириус, растягивая губы в улыбке, глаза светятся. Он кивает и прочищает горло. — Я просто… пойду проверю, что моя одежда не валяется на полу. Ремус с улыбкой опускает взгляд. — Было бы славно. Увидимся тогда на кухне через час? — Ага. Да. Я приду… ага, — отвечает Сириус, запинаясь в словах, когда он отходит назад. Он поворачивается и врезается точно в дверь. — Дерьмо, — он оборачивается на Ремуса, а затем прикрывает лицо рукой, опуская голову, щеки покраснели. Он открывает дверь, покашливая. — Ладно. Пока. Я имел в виду, скоро увидимся. Через… ладно. Пока. Ремус отодвигается, когда Сириус выныривает из комнаты ругаясь вполголоса себе под нос. Ремус медленно закрывает дверь и прислоняется к ней лбом, маленькая улыбка расцветает на губах. Сириус (больше, чем что-либо, что Ремус когда-либо видел) самое любимое недоразумение в жизни Ремуса. Никто и ничто не сравнится с ним. Несмотря на это, Ремус рад, что он ушел. Рад, что он ушел бы, и все потому, что Ремус набрался смелости попросить, потому что Ремусу нужно было, чтобы он ушел. Потому что, прямо сейчас, Ремусу действительно нужно побыть одному. Он разворачивается и прислоняется к двери спиной, медленно сползая вниз, пока не оказывается на полу, согнув перед собой колени. Его улыбка давно пропала, пока он смотрит на стиральную машину, в которой вертятся вещи людей, которые даже не удосуживаются подумать о том, кто их стирает. На самом деле, сквозь слезы он почти ничего не видит, потому что в эту секунду, единственный человек, с которым он хочет быть, — Лили. И он больше никогда ее не увидит. Он даже не знает, жива ли она. Впервые за пять лет Ремусу даровали свободу сесть и поплакать об этом.~•~
примечания автора: мне разрешили при желании пускаться в бессвязную болтовню в примечаниях после главы, поэтому буду делать это по настроению. во-первых, регулус, ведущий себя как дерзкий маленький засранец, никогда не перестанет казаться мне смешным, но при этом эффект бабочки реален, и регулус только что вызвал трепетание крылышка. к тому же, сириус проходит через МНОГОЕ. этого бедного парня просто подталкивают к тому, чтобы он начал рвать на себе волосы, будто джеймс и регулус уже пытаются вызвать у него сердечный приступ. и сложные взаимоотношения между регулусом и сириусом заставляют меня грустить. все так сложно и, честно, несмотря на весь ангст, за этим действительно очень интересно следить. нет ничего больнее, чем то, что происходит между ними, как по мне. типа это всегда делает мне больнее всего. и сириус, отрицающий решение джеймса умереть. он реально сказал: этот знак меня не остановит, потому что я ОТКАЗЫВАЮСЬ его читать. 🤪 понимаю, сириус. я тоже ни в каком виде не принимаю смерть джеймса поттера. это абсолютно обоснованно, король! но еще!!! разговор джеймса и регулуса!!! шапка!!! снежок, прилетевший в затылок джеймса!!! они такие милые и в то же время такие, блять, трагичные. джеймс, который грустит из-за того, что никогда больше не увидит регулуса в этой шапке :( и ЕЩЕ!!! ремус и сириус. я нахожу абсолютно уморительным тот факт, что они, по сути, влюбляются, пока занимаются домашними делами. типа они готовят и занимаются уборкой вместе. да, это повторяющаяся тема для них. я не планировал этого, честно. это просто продолжило происходить. но это заставляет меня хихикать, потому что, ну: оу, прямо над нами висит это огромное ужасное событие (голодные игры) и все сходят из-за этого с ума. и тут резко смена кадра на сириуса и ремуса, флиртующих, занимаясь стиркой 😭 и наконец, ЛИЛИ!!! ЛИЛИ ЛИЛИ ЛИЛИ!!! оу, вы все даже НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ, насколько я взволнован ее упоминанием. но к тому же, ремус, плачущий, потому что его лучшая подруга, возможно, мертва ☹☹☹ оу, это так грустно. их предыстория… ну, давайте я просто скажу, что она нехилая. в любом случае, надеюсь, вам понравилось!