~•~
Пушечный выстрел выводит Регулуса из оцепенения. В ушах звенит и мир снова обретает фокус. Регулус чувствует, будто с момента смерти Эвана не прошло и секунды и одновременно с этим, будто это случилось несколько лет назад. Окружающее пространство постоянно расплывается, а в груди неизменно пульсирует боль. При звуке пушки пульсирующая боль мгновенно переходит в панику, и он начинает бежать. Регулус находится не слишком далеко от пруда, поэтому ему не требуется много времени, чтобы прорваться сквозь деревья. Он сразу же направляется на восток, потому что именно там должен быть Джеймс, но тут же останавливается, увидев два неподвижных тела на западе. Одно из них принадлежит Джеймсу. — Нет, — шепчет Регулус, задыхаясь. Кончики его пальцев покалывает, когда он бросается в этом направлении. Он бежит по краю пруда, устремляясь прямо к телам. — Нет, нет, нет. Джеймс? Раздается тихий всхлип, он исходит от Джеймса, и Регулус никогда в жизни не испытывал такого облегчения, слыша настолько отчаянный звук. Он падает на землю рядом с Джеймсом, который глубоко дышит и тянется навстречу. Регулус тут же хватает его, перетаскивая к себе на колени, обхватывая Джеймса руками, когда тот сворачивается калачиком и вжимается лицом в живот Регулуса. — Джеймс, — говорит Регулус, а потом не может перестать произносить это имя. Он выдыхает его, как молитву. — Джеймс, Джеймс, Джеймс. Джеймс. Джеймс. Джеймс. Регулусу даже не важно, что рядом с ними лежит тело Мальсибера. Это не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме Джеймса, который все еще жив. Регулус наклоняется вперед и зарывается лицом в его волосы, крепко обнимая. Он не знает, плачут ли они в унисон. Не знает, сколько проходит времени, и проходит ли оно вообще. Все сводится только к этому моменту, и пробегают секунды или часы, прежде чем мир вокруг него начинает оживать снова. Они дышат. Джеймс издает глухие звуки, похожие на всхлипы, но больше не плачет. Все его тело дрожит, и Регулус не знает, из-за чего это происходит: из-за холода или из-за… случившегося. Что произошло? Регулус вскидывает голову и смотрит на Мальсибера. Он… Это ужасно. Очень жестоко. Все в крови. Грудь Мальсибера расколота напополам и вскрыта, представляя собой полное месиво. Регулус не может отвести взгляда от этой картины, чувствуя, как немеет тело. — Хорошо, — говорит Регулус вслух на удивление ровным голосом. Он выдыхает и снова фокусируется на Джеймсе. — Хорошо, позволь мне осмотреть тебя. Ты ранен? Джеймс? Джеймс отстраняется от него, медленно поднимаясь с колен Регулуса, двигаясь так, словно ему очень больно. Он тяжело выдыхает, затем резко вздыхает, его глаза слезятся. Лицо опухло и покрыто кровью. — Рег-лус, — невнятно мямлит Джеймс. — Эй. Эй, посмотри на меня, — резко говорит Регулус, поднимая руки, чтобы обхватить лицо Джеймса. Он тут же обмякает в его ладонях и теряет сознание, рухнув вперед. Регулус ругается себе под нос и ловит его, голова Джеймса падает ему на плечо. Регулус поглаживает его по щеке, которая больше не кровоточит. — Джеймс? Никакой реакции. — Блять, — бормочет Регулус, шумно выдыхая. Джеймс все еще дышит, а значит он просто потерял сознание. Ладно, может, это и к лучшему. Регулусу будет проще затащить его обратно в пещеру. По крайней мере, без того, чтобы причинить ему слишком много боли. Джеймс больше и выше него, а Регулус чертовски измотан и травмирован, но ничто, кроме смерти, не сможет помешать ему перенести Джеймса в безопасное место, где Регулус сможет его осмотреть. К тому же, стало холодно, солнце зашло, и температура стремительно падает. Им обязательно понадобится огонь этой ночью. С усилием Регулус сдвигается, чтобы подхватить Джеймса на руки, а затем поднимается на ноги. И тут же падает обратно, совершенно не готовый к весу Джеймса, легшего на него мертвым грузом. «Не мертвым», — мысленно отчитывает себя Регулус. Каким-то образом, одна только мысль об этом настолько приводит его в ярость, что ему удается подняться с колен. Он ругается, затем стискивает зубы и начинает идти. Он практически бежит к пещере, время от времени спотыкаясь, стараясь добраться до нее как можно быстрее, что довольно трудно сделать в такой темноте. Он начинает стонать от боли, но все же доходит. Довольно широкий вход удобно открыт для него, но он едва не спотыкается о меч, который, как он предполагает, выронил Мальсибер. Регулус опускает Джеймса на землю так мягко, как только может. Первое, что он делает, — ищет спички в рюкзаке. Он снова выругивается и вскакивает на ноги, чтобы броситься на улицу за палками и подходящим хворостом, по пути хватая топор. Его руки так сильно дрожат, что ему требуется несколько минут, чтобы разжечь огонь, но когда он это делает, внутри пещеры загорается свет. Регулус сразу же начинает оглядываться в поисках лекарства, которое, как он уверен, послал им Сириус, но не может его найти. Нахмурившись, он поднимается на ноги и выходит из пещеры, осматриваясь. Лекарство на дереве. Парашют свисает с ветки. Мило. Регулус хмурится, сжимая челюсть от злости. Лекарства присылают создатели игр, а значит они могут размещать их там, где захотят, что означает, что они специально держали его вне досягаемости Джеймса, зная, что он не сможет забраться на дерево. Регулус испытывает и без того море злости на создателей игр из-за Эвана, а теперь еще и это. Все это. Пальцы Регулуса подергиваются от желания сделать что-то непоправимое. Покачав головой, Регулус бросается вперед, чтобы подойти к дереву. В его горле образуется комок, когда он думает о том, как легко Эван взобрался бы на него, чтобы достать лекарство. Регулус делает это с гораздо меньшим изяществом, и это так глупо, что он все еще боится высоты. После всего, что он видел, что он сделал, как он может бояться этого? Но он боится и делает это, несмотря на свой страх. Регулус забирается наверх и срубает контейнер, а затем спускается обратно, облегченно вздохнув, как только оказывается на твердой земле. Подхватив контейнер, он направляется обратно к пещере. На середине пути раздается звук приближающегося планолета Святилища. При его появлении деревья качаются, и поднимается ветер. Регулус не может удержаться от того, чтобы не оглянуться и не посмотреть, как гробоподобная, раскрывающаяся в клешню клетка, опускается вниз и зачерпывает тело Мальсибера, забирая его. После этого планолет улетает. Регулус смотрит, как он отдаляется, не испытывая при этом никаких чувств, а затем продолжает свой путь в пещеру. Джеймс все еще без сознания. Глубоко выдохнув, Регулус подходит к нему и опускается, чтобы устроиться рядом. Сначала он открывает контейнер, и у него наворачиваются слезы, когда он видит две завернутые буханки хлеба, лежащие сверху. С губ срывается слабый всхлип. У него во рту не было ничего, кроме сушеного мяса и ягод, которые они с Джеймсом ели… вчера. Кажется, со вчера прошла целая жизнь. Дрожащими руками Регулус поднимает хлеб, словно он сделан из золота, и откидывает голову назад, чтобы выдохнуть «спасибо», надеясь, что Сириус знает, что оно обращено ему, и никому другому. Регулус откладывает свертки в сторону, а затем достает емкость поменьше. Он откручивает ее и наклоняет к огню, чтобы лучше рассмотреть. Это паста, без цвета и запаха, но Регулус не сомневается, что это специальное средство Святилища. У них есть доступ к лекарствам, которые творят чудеса; это средство могло бы спасти множество жизней в их дистрикте, но Святилище не позволяет получить к нему доступ. Положив его на место, Регулус протягивает руку, чтобы достать последнюю вещь. Маленькую белую карточку — сообщение, которое Сириус может послать с посылкой. Записки просматриваются перед отправкой на наличие полезной информации, как будто это было бы проявлением жульничества, словно выживание — какая-то детская игра. Сириус не может посылать инструкции, выдавать местоположение или давать какие-либо другие подсказки, которые могут выдать других трибутов. Однако он может посылать закодированные сообщения, которые Регулус и Джеймс поймут или разгадают, потому что знают его достаточно хорошо. На карточке надпись: «Малыш». Больше ничего. Регулус пялится на это слово, поджав губы в тонкую линию. Его мысли ходят кругами. Кавычки были поставлены специально, и Регулусу не нужно много времени, чтобы понять, что это цитата. Напоминание о том, что Регулус назвал Джеймса «малышом». Потому что, очевидно, так и было. Он не помнит, как сделал это, и, если честно, он был слишком поглощен переживаниями по поводу ноги Джеймса, чтобы обращать внимание на то, что вылетает из его рта. Почему это вообще имеет значение? По началу это бессмыслица. Сириус не стал бы тратить послание на то, чтобы подразнить его. На самом деле, нет, он, вероятно, испытывал бы большой соблазн, и был бы рад, если бы ему удалось подразнить Регулуса, и одновременно с этим помочь ему, но как именно это, блять, может помочь? Он переводит взгляд с карточки на булочки, на лекарство, на Джеймса, потом снова на карточку — и тут его осеняет. «Ты, должно быть, блять, шутишь», — с нарастающим чувством неверия думает Регулус, кривясь. Значит, лекарства и еда были связаны с отношениями Джеймса и Регулуса? Люди любят их так сильно, что они заслужили это как награду? И что теперь, если Регулус не будет участвовать в этом, они больше ничего не получат? Предложения по спасению жизни зависят от того, насколько они порадуют Святилище своей гребаной историей любви? Регулусу хочется кричать. Он зажмуривает глаза, затем сминает карточку в кулаке, стиснув зубы. Медленно выдохнув через нос, он открывает глаза и бросает ее в огонь. У него просто нет достаточной эмоциональной устойчивости, чтобы справиться с этим прямо сейчас. Вместо этого он сосредоточивает внимание на Джеймсе. Сначала он обрабатывает его ногу. Регулусу приходится выйти из пещеры, чтобы набрать свежей воды в пиалу Эвана, промерзнув по пути туда, а потом обратно. Снаружи снова становится опасно холодно. Вернувшись, он выжимает ткань и обнажает ногу Джеймса, аккуратно снимая бинты. Она выглядит значительно хуже. Темные кровоподтеки покрывают кожу и от одного только их вида у Регулуса встает в горле ком. Чувство вины душит его, когда он осторожно промывает ногу Джеймса, но тот не шевелится, даже когда Регулус наносит мазь на его ногу. Затем Регулус переходит к его щеке. По всему лицу и горлу размазана кровь, которую Регулус старательно вытирает, многократно окуная тряпку и выжимая ее снова и снова. Его руки немеют от холода, но он не останавливается. Регулус наносит мазь на поврежденную щеку, и в этот момент Джеймс просыпается. — Рег? — хрипло произносит Джеймс, медленно открывая веки. — Я здесь, — бормочет Регулус, наклоняясь и мягко откидывая голову Джеймса, чтобы нанести мазь на горло в том месте, где его ранил меч Мальсибера. Порез мелкий и неглубокий, но Регулус все равно обрабатывает его. — Ты больше нигде не ранен, Джеймс? Мальсибер тебя больше нигде не задел? — Он… Моя грудь… Топор… — Джеймс звучит немного потерянно, так как еще не успел прийти в себя полностью. Регулус резко вдыхает. Сердце ухает вниз. Он медленно протягивает онемевшие пальцы, чтобы распахнуть куртку Джеймса. Его пальцы натыкаются на что-то, — холодную булавку, от которой у него перехватывает дыхание. Она в форме солнца, и он думает о своей в форме звезды, той, что подарил ему Гидеон. Джеймс сказал, что они убили Фабиана у него на глазах, точно так же, как и Гидеона. Это приводит его в ярость, но это также… пугает его. Все это не ограничивается только ареной и создателями игр. За всем этим стоит Реддл, и он очень, очень могущественный человек. Он из тех, кто убивает людей в качестве предупреждения. Регулус думает о послании, которое вырезал на дереве у трупа Эвана, и его бросает в дрожь. В его жизни не так много людей, которые имеют для него значение, но есть Барти. Есть Сириус. Он думает о Ремусе, Пандоре и Доркас. Даже его родители — какими бы ужасными они ни были — приходят ему на ум. И Джеймс. О, Джеймс. Реддл может убить их всех. Регулус тяжело сглатывает, чувствуя, как его сопротивление гаснет, словно свеча на ветру. Он так устал, и от страха ему хочется свернуться калачиком и больше никогда не двигаться. Никогда больше не совершать ошибок. Он делает глубокий вдох и прячет булавку с глаз долой, в складку куртки Джеймса, а затем сосредотачивается на ране. Крови так много, что Регулусу требуется некоторое время, чтобы найти ее. Рубашка Джеймса разорвана, и когда он распахивает ее, то видит место, где топор был воткнут в плоть. Порез неглубокий, но от его вида у Регулуса сводит живот. Он осторожно вытирает кровь и накладывает мазь, а затем застегивает молнию на куртке Джеймса. — Регулус? — говорит Джеймс, как будто открывая его для себя заново. Он резко моргает, словно не уверен, что все происходящее реально. — Я здесь, — снова говорит ему Регулус, потому что он скажет Джеймсу это столько раз, сколько ему нужно услышать. Он не может сказать то, что должен, не может вымолвить важные слова. Мне жаль, что я ушел. Мне жаль, что я не успел вернуться вовремя. Мне жаль, мне жаль, мне так жаль. — Ты здесь, — повторяет Джеймс, а затем с неожиданным приливом сил бросается вперед, чтобы заключить Регулуса в объятия. Он цепляется за Регулуса, обнимая его так крепко, что становится больно, и Блэк позволяет ему. Джеймс быстро отстраняется. Он поднимает руки, чтобы обхватить лицо Регулуса. — Это реально? Он сказал… он сказал, что он… я думал, что он… — Мальсибер? — спрашивает Регулус, и Джеймс резко замолкает. Руки соскальзывают с лица Регулуса, когда он откидывается назад, и на его лице отражается… боль. Что-то мелькает в его глазах, а затем он опускает их, как будто не может выдержать взгляд Регулуса. — Дай мне свои руки. Джеймс молча подчиняется. Регулус держит руки Джеймса на коленях и бережно, тщательно стирает с них кровь. Костяшки разбиты и опухли, поэтому Регулус накладывает мазь и на них, что привлекает внимание Джеймса. — Что это? — спрашивает Джеймс. — Лекарство, которое прислал Сириус. Я уже обработал твою ногу, лицо и грудь, — тихо говорит Регулус. Джеймс приподнимается, поворачивая голову, чтобы найти контейнер, а затем одной рукой подтягивает его к себе, пока Регулус мажет мазью другую ладонь. Регулус находится в сгорбленном положении, поэтому слегка удивленно вздрагивает, когда чувствует, как большой палец Джеймса скользит по порезу на его щеке, который к этому времени уже почти зажил, — порезу, который ему нанес Эйвери. Прикосновение Джеймса нежное. Регулус смотрит на него сквозь ресницы и спадающие на лоб кудри. Джеймс продолжает молча гладить его по щеке, даже когда в этом нет необходимости. Они не роняют ни слова, пока Регулус бережно держит его руку, а Джеймс нежно касается его лица. Несмотря ни на что, сердце Регулуса пронзает знакомый трепет. Однако сейчас не время и не место, и они слишком много пережили сегодня, чтобы это могло быть чем-то иным, кроме как проявлением слабости. Это даже не желание. Регулус слишком устал, слишком измучен, слишком изранен, чтобы желать чего-либо вообще. — Дай мне осмотреть твое плечо, — бормочет Джеймс, опуская руку, чтобы осторожно дотронуться до него. Если честно, Регулус уже забыл о том, что крюк Аксус дважды зацепил его в районе плеча, но это напоминание заставляет его вспомнить о боли. Джеймс помогает ему стянуть куртку и воротник рубашки в сторону, обнажая место, куда попал крюк. Судя по углу, он, к счастью, вошел не слишком глубоко, но видно, в каком месте он зацепил кожу. Прокол — довольно неглубокий — и красная, тянущаяся вверх царапина. Джеймс нежно стирает засохшую кровь, а затем так же нежно наносит мазь. Его пальцы теплые, и глаза Регулуса закрываются от интимности этого момента. Он всего лишь касается его плеча, но ощущение пальцев Джеймса там кажется одновременно и слишком приятным, и слишком важным. — Теперь бок, — командует Джеймс, возвращая рубашку Регулуса на место, а затем выжимает ткань. Регулус делает то, что ему говорят, послушно откидываясь назад и расправляя куртку и рубашку, наклоняя голову, чтобы с гримасой посмотреть на покрывающую бок рану. Регулус не забыл о ней. Он очень хорошо осознавал исходящую от нее боль, но тщательно пытался ее игнорировать. Рана выглядит плохо. Джеймс подтверждает это сдавленным шипением, как только касается ее взглядом, будто его только что обожгли. Регулус сжимает губы в тонкую линию, глядя на рану. Она красная и опухшая. Он не удивился бы, если бы инфекция уже занеслась, но, возможно, этого не произошло. Даже если это так, лекарство все равно поможет ей затянуться. Джеймс очень, очень осторожно стирает кровь. Несмотря на его аккуратность, Регулус чувствует боль, которая заставляет его закрыть глаза и опереться рукой о плечо Джеймса, крепко вцепившись в него. Джеймс шепчет извинения, используя свободную руку, чтобы нежно поглаживать руку Регулуса в успокаивающем жесте. Мази осталось совсем немного. Не то чтобы они прислали достаточно, не желая оказывать им слишком большую помощь, так что Джеймсу приходится работать с тем, что есть. Он проводит пальцем по внутренней стороне емкости, собирая все до последней капли, чтобы аккуратно нанести ее на опухшую рану. Регулус прикусывает губу и изо всех сил пытается сдержать хныканье, но кожа настолько воспалена, что даже коснувшееся ее дыхание можно было бы сравнить с оставленным на ней клеймом. — Прости меня, любовь моя. Я знаю, знаю, я почти закончил, — шепчет Джеймс, и он не лжет. Через несколько секунд он отстраняется и кивает Регулусу, чтобы тот опустил рубашку и куртку. — Спасибо, — тихо говорит Регулус, усаживаясь обратно и нащупывая в своей сумке канистру с водой. Он ставит ее на место и берет хлеб, протягивая одну буханку Джеймсу, который смотрит на нее в полном шоке. Губы Регулуса слабо подергиваются. — Сириус передает привет. Джеймс выглядит так, будто вот-вот расплачется. Он подавляет тихий смех и протягивает руку, чтобы взять хлеб, подносит его к лицу и глубоко вдыхает, закрывая глаза. Он прижимается к нему поцелуем и поднимает глаза, чтобы пробормотать: — Сириус, я чертовски люблю тебя. Отсутствие ответа оглушает. — Попей, — бормочет Регулус, подталкивая к нему канистру, а затем сосредотачивается на хлебе. В тишине они пьют воду и медленно, ох как медленно, едят свой хлеб крошечными ломтиками, наслаждаясь им рядом с потрескивающим огнем. Никто из них не говорит и не смотрит друг на друга. Регулус очень устал, ему холодно, и он не знает, что сказать. Он не хочет ничего говорить, потому что мысль о разговоре только еще больше выматывает его. Он не хочет ничего чувствовать. Из-за холода он почти полностью окоченел, и ему это даже нравится. Он хочет быть онемевшим и внутри, но не может понять, как отключиться. Он чувствует слишком много всего. Троянский конь, думает он почти в отчаянии, внутренне умоляя об этом сейчас больше, чем когда-либо. Это не работает. Все, о чем он может думать, — Эван. Когда вода и хлеб заканчиваются, Регулус начинает прибираться, просто чтобы занять руки. Он откладывает в сторону контейнер с мазью и бумагу, в которую были завернуты буханки, затем кладет пустую емкость с водой в сумку, чтобы завтра наполнить ее снова. Он вытаскивает одеяло, передает его Джеймсу, который берет его без слов, а затем подкидывает в костер еще несколько сучьев. Тишина затягивается. Наконец, Джеймс нарушает ее. — Регулус? — Да? — отвечает он тихо. — Где… — Джеймс осекается, и Регулус смотрит на него, видя, как тот судорожно сглатывает. В его больших карих глазах читается грусть, и Регулус точно знает, что он собирается произнести, даже прежде чем Джеймс спрашивает: — Где Эван? Регулус смотрит на него, чувствуя, как ужасный по силе удар пронизывает его грудь, а затем отводит взгляд и выговаривает ровным тоном: — Мертв. Джеймс молчит долгое время. Когда он наконец-то говорит, его голос пронизывает сожаление и раскаяние: — Регулус, мне так жаль. — Не надо, — резко обрывает Регулус, как только рука Джеймса тянется к нему. Он отстраняется от него, вырываясь, и снова чувствует вспышку гнева. Он хочет накричать на Джеймса, хотя это не его вина. Он хочет отмотать время назад и заставить Эвана остаться с Джеймсом, потому что тогда, возможно, непоправимое бы не случилось, но теперь уже слишком поздно. Он хочет кричать о том, как это несправедливо, потому что все это несправедливо — тот факт, что единственный человек, которого Регулус выбрал за всю жизнь и которому осмелился довериться, потерян для него; то, что все гребаные союзники Джеймса прекрасно себя чувствуют где-то в пещере, ничего не делая; то, что никто из них вообще не должен находиться на этой гребаной арене; или кричать о несправедливости, заключающейся в том, что он нашел друга, не похожего ни на кого другого, и в ту же секунду потерял его. — Регулус, — говорит Джеймс напряженным голосом. — Остановись. Прекрати. Просто оставь меня в покое, — выпаливает Регулус, успев отвернуться до того, как в глазах начинает нещадно щипать, и сразу же — как по щелчку пальцев — он отключается. Регулус полностью перестает чувствовать. Вот оно. Троянский конь. Наконец-то, блять. Джеймс отступает и замолкает. Регулус позволяет ему.~•~
Сердце Ремуса щемит, пока он смотрит, как на экране воспроизводятся баннеры. Их хорошо видно Джеймсу и Регулусу, которые сидят неподалеку от входа в пещеру, чтобы глядеть наружу. Питер и Айрин вышли из своей пещеры, чтобы посмотреть, кого не стало, оставляя Матиас сматывать воедино мелкие поленья, тогда как основной задачей Вэнити является не замерзнуть насмерть. Бернис, Аксус и Ходж вернулись к главной пещере, перейдя на тот берег по заледеневшей реке. Уилла уже ждала их там, и все они тоже смотрят в небо. Последняя девочка-одиночка, Джунипер, в очередной раз зарылась под землю и даже не вылезает, чтобы посмотреть, кто умер. Баннеры высвечиваются по порядку. Сперва женщина, умершая прошлой ночью от обезвоживания и переохлаждения уже после того, как баннеры отыграли. После — мужчина, напавший на Регулуса и убитый Джеймсом. На экране Джеймс издает тихий всхлип, глядя на небо, а его горло резко дергается. Регулус смотрит на него лишь секунду, но ничего не говорит, а потом отводит взгляд, когда Джеймс, очевидно пристыженный, опускает глаза. Потом появляется Куинн, которую убил Регулус. А за ней — Эван. Когда его лицо появляется в небе, Джеймс предпринимает еще одну попытку успокоить Регулуса, но тот лишь отмахивается от него и отодвигается подальше. На его лице нет ни одной эмоции. Он не плачет; он не выглядит грустным, или злым, или задетым; он просто… пустой. Джеймс снова отступает, возвращая взгляд к небу. И последний, кого показывают, — Мальсибер. Как только Джеймс видит его лицо, он сжимает губы в тонкую линию и отворачивается. Он не двигается до тех пор, пока баннеры не исчезают. Питер и Айрин возвращаются внутрь, чтобы оповестить остальных, и все, кажется, испытывают облегчение, узнав, что Джеймс все еще жив. Пожиратели смерти расстроены. Аксус начинают нервничать, говоря о том, что их ряды редеют, и они звучат действительно напугано, а Ходж плачет. Бернис остается спокойной, только в глазах мелькают эмоции. Это злость. Чистая ярость униженной женщины. Камера снова переключается на Джеймса и Регулуса. Джеймс стелит одеяло, бормоча: — Регулус, тебе нужно согреться. Пожалуйста, просто… — Я вернусь, когда потушу костер, — холодно отвечает он, и его тон не оставляет возможности для дальнейших обсуждений. Джеймс больше ничего не говорит, он сворачивается под одеялом, а Регулус остается возле костра, поджав колени к груди. Он все еще смотрит на небо. Джеймс поворачивается к нему спиной и закрывает глаза. Вскоре арена затухает и на экране появляется Рита, она тут же принимается восхищенно о чем-то болтать. Рита начинает с того, как яростно Джеймс дрался с Мальсибером, а потом экран гаснет, когда Сириус поднимает пульт. Их окутывает тяжелая тишина. Ремус не может оторвать взгляд от экрана. Прошло пять лет с тех пор, как он смотрел игры, и только теперь он понимает, как на него это повлияло. Несмотря на то, что он смотрел их всю свою жизнь, эта короткая пауза заставила его забыть, насколько они, блять, жестокие. Ну, нет, он никогда не забывал, просто теперь он не такой бесчувственный, каким был раньше. А может, это потому, что он так сильно переживает за Джеймса и Регулуса. И за Сириуса. Чем бы это ни было, Ремусу некомфортно. Как кто-то может смотреть на это — на все это — и получать искреннее удовольствие. Это за гранью его понимания. Его тошнит. Тяжело. Очень, очень, блять, тяжело. Необходимость смотреть игры — отдельный вид пыток, и им нужно смотреть, потому что им обязательно знать, чем занимаются Джеймс и Регулус. Сириусу в особенности. Ремусу хочется, чтобы он мог просто… оградить Сириуса от всего этого, даже если бы ему пришлось смотреть игры в одиночку, а потом пересказывать Сириусу все произошедшее, но это невозможно. Сириус увяз в этом так же, как его брат и лучший друг; просто по другую сторону баррикад. И это пиздец. Сегодня у Сириуса был тяжелый день. Ну, все его дни были тяжелыми, но сегодня, по сравнению с предыдущими днями, он был на взводе. Первое убийство Джеймса, погоня за ним и Регулусом, Пожиратели смерти и спасение в лице Эвана, потом медвежий капкан, Регулус и Эван, уводящие Пожирателей прочь, что привело к смерти Эвана, а потом драка Джеймса с Мальсибером — что ж, скорее всего Сириус испытал все эмоции, доступные человеку, и еще чуть-чуть сверху. Он был под таким, блять, стрессом. Сириус плакал. Кричал от страха. Задерживал дыхание и мертвой хваткой цеплялся за руку Ремуса, позже отпуская ее. Замолкал, вставал и начинал мерить комнату шагами, падал на пол, раскачивался взад-вперед, запустив руки в волосы. Забирался обратно в кресло, замирая на какое-то время. Этим он занимается и сейчас. Когда Ремус переводит взгляд на Сириуса, то он просто… сидит. Одного взгляда хватает, чтобы Ремус понял, что он не с ним. Он не может назвать точный момент, когда это произошло, но Сириус стал до странного спокойным в тот самый момент, когда Мальсибер прижал топор к груди Джеймса. Он сел в кресло, не проронив ни слова, и теперь он здесь, но его и нет. Ремус сглатывает. — Сириус. Сириус тут же смотрит на него и моргает, но это не… Это он, но он спрятан, как будто на него накинули штору. Ремус видит это по его глазам. Когда это случается с Сириусом, в его глазах что-то меняется. Ремус уже видел это однажды. — Ладно, — мягко говорит Ремус. — Я налью тебе воды. Прошу, оставайся тут, хорошо? — Хорошо, — тихо отвечает Сириус. Со вздохом Ремус встает и идет на кухню, чтобы налить Сириусу воды. Когда он возвращается, то видит, что Сириус не сдвинулся с места. Он сразу же берет стакан в руки, как только Ремус протягивает его. Медленно пьет, пялясь в экран. Ремус ничего не говорит, просто сидит возле Сириуса и ждет. На самом деле он не знает, что делать в таких ситуациях. В прошлый раз Сириус плакал, так что Ремус инстинктивно обнял его. Теперь же Сириус, во всех смыслах этого слова, достаточно спокоен. Когда Сириус осушает стакан наполовину, он ставит его на стол перед собой и откидывается на спинку кресла. Глядя на Ремуса, он бормочет: — Можно опереться на тебя? — Да, — тут же отвечает Ремус, потому что нет ни одной версии Сириуса, ни одного состояния, в котором Ремус бы отказал ему в этом. Сириус пододвигается к Ремусу и кладет голову ему на плечо. Ремус обхватывает его руками, больше не делая ничего. Он не сдвинется с места, пока Сириус не придет в норму. Сириус дышит, и Ремус дышит вместе с ним. Проходит время, но Ремус сразу понимает, когда все меняется. Сириус напрягается, и его дыхание тут же становится прерывистым. Он подрывается с широко открытыми глазами, весь цвет сходит с лица, когда он наклоняется к Ремусу. — Джеймс? — хрипит Сириус. — Он жив, — быстро говорит Ремус, обхватывая дрожащие пальцы Сириуса двумя ладонями. — Сириус, он жив. — Я должен увидеть, — заявляет Сириус, выскальзывая из хватки Ремуса, чтобы найти пульт. Ремус замолкает, позволяя Сириусу сделать то, что нужно. На экране вновь появляется Рита, рассказывающая о Джунипер, которая удивила всех тем, как долго остается в живых и как хорошо она справляется, будучи шестнадцатилетней девочкой. Сириус перематывает эту часть, не останавливаясь до тех пор, пока не находит драку Джеймса и Мальсибера. Ремус отводит взгляд, но не может не слышать. Он закрывает глаза, пытаясь абстрагироваться. И все равно протягивает руку, осторожно кладя ладонь на ногу Сириуса, как бы предлагая ему за нее ухватиться. Сириус принимает предложение, переплетая их пальцы, и крепко сжимает их. Знание того, что Джеймс жив, кажется, помогает ему со всем справиться, но это не мешает ему расплакаться вместе со своим лучшим другом, когда Мальсибер умирает. Сириус снова начинает раскачиваться — так он делает, когда не может сидеть спокойно, особенно в моменты сильных переживаний. Ремус думает, что это помогает ему успокоиться. Сириус все еще смотрит игры, издавая тихие звуки и бормоча себе под нос, и Ремус знает, что он обращается не к нему, поэтому из уважения к Сириусу старается не вслушиваться. Под конец Сириус становится спокойнее и, как уже делал, выключает телевизор, как только на экране появляется Рита. Наступает еще один раунд тишины, сотканной из прерывистого дыхания. — У Реджи дела так себе, — наконец бубнит Сириус. Он хмурится, когда Ремус смотрит на него. — Он… ты же видишь, да? Он закрывается. Джеймс… Это ранит его. Все это. Они оба такие… — Он качает головой, кадык подпрыгивает и опускается, когда Сириус резко сглатывает. — Я не знаю, как они собираются… — Сириус, — мягко перебивает его Ремус, и Сириус смотрит на него, все такой же бледный. — Начинай с малого, помнишь? — Да, — Сириус делает глубокий вдох и кивает. Они уже делали так прошлой ночью, когда Сириус сильно нервничал. И кажется, ему это помогло, поэтому Ремус придерживается этой тактики. — Да, во-первых, они живы. — Живы, — соглашается Ремус, кивая, потому что это в приоритете. Все остальное… с этим они разберутся после того, как насладятся облегчением, связанным с тем, что они живы. Как минимум это всегда успокаивает Сириуса. Помогает ему устоять на ногах. Это успокаивает и Ремуса. — У них есть лекарства, которые вылечат их к утру, — медленно перечисляет Сириус. — У них есть хлеб, так что они не спят на голодный желудок. У них есть вода и они могут согреться. Так что пока что они в безопасности. Ремус согласно мычит. — Да, так и есть. Сегодня ты помог им, Сириус. Не забывай об этом. Я знаю, что ты выложился на полную, работая со спонсорами. — Я бы хотел, чтобы мне вообще не нужно было им помогать, — бормочет Сириус. — Я нашел им лекарства и еду, но это не отменяет их боль. Это просто так не проходит. Я не могу… — Ты прав, бесследно это не исчезнет, и это нечестно, что они проходят через такое, — соглашается Ремус, — но получить даже то, что ты им прислал, уже что-то значит. Вот, что важно. Сириус открывает рот, закрывает его, кивает. Его брови хмурятся. — Более чем уверен, что Регулус получил мое сообщение, которое я приложил к лекарствам и хлебу. — Можно я спрошу? — бормочет Ремус, и Сириус кивает. — Ты написал «малыш». И все. Я не понимаю. Я что-то упускаю? — Я очень рад, что ты не понимаешь, потому что это значит, что ты не думаешь, как они, — Сириус выплевывает последнее слово, как будто оно ядовитое, его губы поджимаются. — Ебаные Священные в восторге от маленьких романтических жестов Джеймса и Регулуса, и я даже не буду начинать объяснять, какой это пиздец по всем фронтам. Регулус назвал Джеймса малышом, что… — он замолкает, морщится и прочищает горло. — Ну, я уверен, что Регулус случайно назвал его так, потому что он паниковал из-за того, что Джеймс ранен, потому что он никогда не был бы таким слащавым на глазах у всего мира нарочно. Может, если бы они были один на один, но… Ну, такое, как оказалось, происходит, только когда он в ужасе. — Не могу винить его, — задумчиво тянет Ремус. — Нет? Не любишь ласковые прозвища? Ремус пожимает плечом. — В общем и целом нет. У меня был парень, который называл меня солнышком и, какой кошмар, Ре-Ре. — Ре-Ре, — безэмоционально повторяет Сириус, поднимая одну бровь. И в этом движении заложено столько осуждения и дерзости, что Ремус смеется. — Да. Ужасно, согласись, — говорит Ремус. Сириус поджимает губы, будто он съел что-то кислое. — Это куда больше, чем просто ужасно, Ремус. Это преступление против природы. Ре-Ре? — Он фыркает, морщась. — И ты все еще встречался с ним после такого? По собственной воле? — Он довольно хорошо сосал, — сухо говорит Ремус, — так что да, я принимал его хорошие и плохие качества. — О, неужели? — чопорно сопит Сириус. — Так у тебя есть стандарты? Ремус улыбается. — Все равно это были недолгие отношения. Так, полагаю, ты не любишь ласковые прозвища. — Нет, люблю, — отвечает Сириус, расслабляясь, потому что они больше не обсуждают бывших Ремуса. На лице появляется мягкая улыбка. — В этом я больше похож на Джеймса. Ты видел, насколько он был счастлив? В смысле, когда Регулус назвал его так. Даже со всей этой болью, он был в восторге. Он такой жалкий. — Есть немного, — мягко говорит Ремус, довольный тем, как радостно сейчас звучит Сириус. — Он действительно влюблен, да? Сириус вздыхает, его улыбка исчезает. — Да. Ремус кивает. — Хорошо, значит… ты отправил это слово. — О! Да, это, — говорит Сириус, возвращаясь к изначальной теме. — В основном, я дал Регулусу понять, что у них будет больше поддержки, если они продолжат отыгрывать эту свою историю любви. Он выглядел раздраженным, так что я думаю он понял, что я имел в виду. — И за это не могу его винить, — хмурится Ремус и качает головой. — Я бы тоже не был в восторге. Иметь дело с тем фактом, что твоя ценность определяется тем, как сильно ты можешь развлечь остальных, впустив их во что-то личное… так от этого еще зависят и твои шансы на выживание? О, я был бы в ярости. — Любой был бы, — бормочет Сириус, скалясь, — но им плевать, пока это не касается их. — Это никогда их не касается, — отвечает Ремус, сжимая челюсть. Сириус закрывает глаза и делает глубокий вдох, отпуская руку Ремуса, чтобы провести ладонями по лицу. Он потирает глаза, затем надавливает пальцами на щеки и двигает ими, будто делает массаж. Потом он хлопает себя по щекам и двигает челюстью, будто пытаясь себя перезагрузить и избавиться от сковывающего лицо напряжения. Чмокнув губами, он опускает руки и открывает глаза. — Ладно, идем дальше, — говорит Сириус на выдохе. — Эван умер. — Да, — отвечает Ремус, хмурясь. Его сердце екает только при мысли о том, как Регулус рыдал, когда это произошло, и по его телу снова пробегают мурашки, когда он вспоминает короткое, но пронзительное сообщение, оставленное Регулусом на дереве. — Регулус не очень хорошо справляется с этим, — бормочет Сириус. — И так будет и дальше, и я, блять, не могу винить его. Это… горе. Обычное. Человеческое. Он имеет право погоревать, как минимум, но на арене для этого нет места. Если он просто закроется… Ремус, я боюсь, это убьет его. — Регулус отлично справлялся, — говорит Ремус. — Он упертый, как и ты. Как бы нечестно и ужасно это ни звучало, я не думаю, что это помешает ему выжить. — Ему должно быть больно. Он будет… — Сириус. Морщась, Сириус кивает. — Верно. Фокусироваться на настоящем. О будущем беспокоиться, когда оно наступит. Шаг за шагом. — Шаг за шагом, — тихо повторяет Ремус, потому что на самом деле это единственный способ для Сириуса справиться, и даже он для него — борьба… что справедливо и имеет смысл. — Джеймс был ранен, — продолжает Сириус напряженным голосом. — Ты сказал, что к утру он будет в порядке. — Будет. Они оба будут. Я просто… ну, ненавижу видеть, как ему больно. Любому из них. Но да, они вылечатся. Лекарства очень дорогие, но действенные. Думаю, у них могут остаться шрамы, а может и нет. Ремус прочищает горло. — У тебя… есть шрамы. — Много, — тут же подтверждает Сириус. — У меня тоже, — бормочет Ремус. Сириус моргает, исступленно глядя на него. — Я покажу тебе твои, если ты покажешь мне мои, — он хмурится. — Погоди. Ремус разражается смехом, не в силах сдержаться, и на губах Сириуса появляется неловкая улыбка. Его щеки заливаются румянцем. Оу, Ремус обожает этого мужчину. Он глупый, но одновременно с этим очень умный. Робкий, но при этом дерзкий. Добрый и разносторонний. Волшебный и сообразительный. Сириус — недоразумение, он как коробка, в которую закинули кучу всего, самых разных цветов, форм и размеров, что теперь невозможно разобраться во всем этом, и это так прекрасно. Он сам настолько прекрасен. — Что ж, я неплохо облажался, не так ли? — говорит Сириус, фыркая. Он протягивает руку и аккуратно стукает Ремуса тыльной стороной ладони по ноге. — Перестань смеяться, засранец. Ты знаешь, что я хотел сказать. — Что-то о том, чтобы показать мне мои шрамы? — дразнит Ремус. — О, неважно, проехали, — Сириус закатывает глаза, уголки губ ползут вверх, когда он качает головой. — Ладно, давай дальше. Ремус тут же приходит в себя. — Да. Дальше? — Джеймс убил Мальсибера, — говорит Сириус, на лице больше ни следа улыбки, и кажется, будто в глазах мелькают тени. — У него не было выбора, — подчеркивает Ремус. Сириус кивает. — Я знаю. И он знает, но легче от этого не становится, Ремус. Это просто, блять, ужасно. Я знаю, что это его не остановит, потому что его мотивация отличается от мотивации Регулуса… или, ну, вообще они одинаковые, но я о том… его еще накроет. Он же Джеймс. Самый худший вариант развития событий, его накроет так сильно, что в следующий раз, когда что-то пойдет не так, он затормозит. — Джеймс сильный, и он боролся изо всех сил, — говорит Ремус. — Когда наступит время, он не сдастся. Не думай о том, что может произойти, не сейчас. Просто сконцентрируйся на том, что ты уже знаешь, и что тебе нужно сделать для них. — Верно, ну, мне нужно… — Сириус морщится. — Завтра мне надо как-то объяснить маленькое послание Регулуса после смерти Эвана. Оно слишком… вызывающее. Им это не понравится, они могут причинить ему за это боль. Ремус заставляет себя успокоиться и не сжимать руки в кулаки. — Ладно, и как ты собираешься помочь? — Сыграть на его горе и сказать, что он имел в виду, что Святилище не свято, как и он сам после потери Эвана, и что он не хотел быть единственным, кто так чувствует, и надеялся, что Священные поймут боль потери и утешат его, — сразу же отвечает Сириус, потому что естественно у него уже есть план. Он такой, такой чертовски умный и совершенно не боится использовать свою гениальность ради Регулуса и Джеймса. — Хорошо, — Ремус кивает. — Значит, Джеймс и Регулус в безопасности. Они ранены, но у них есть лекарства и еда, и они будут в тепле всю ночь. Ты помог им сегодня, и ты поможешь им завтра. Все остальное — переживания по поводу того, что еще не произошло, — все это может подождать. Конечно, Ремус знает, что все не так просто. Сириус будет волноваться и переживать обо всем, несмотря ни на что — обо всем, что случилось и обо всем, что может случиться. Но расчленение происходящего на части, похоже, единственное, что может помочь, насколько вообще возможно помочь в этой ситуации. Сириус позволяет Ремусу позаботиться о нем, по крайней мере, в какой-то степени. Он дает Ремусу успокоить его, чтобы он мог сосредоточиться, и разрешает Ремусу утешать его, когда тот возвращается, чтобы посмотреть с ним игры, но на этом все. После того, как экран гаснет, Сириус держит дистанцию. Иногда он отпускает кокетливые комментарии, но это все, на что он способен, когда речь заходит об их…? Чем бы это ни было. Они не обнимались с утра перед вторым днем игр — и, честно говоря, Ремус не имеет ничего против. Он знает, что Сириус проходит через сложный период; происходит слишком много всего, чтобы романтика могла оказаться вверху списка его приоритетов. Ремус лишь переживает о том, что он заведомо запрещает себе получать поддержку. Не дает себе получить то, чего хочет, в качестве наказания или из чувства вины. Возможно, роль играют оба аспекта. Ремус старается не давить на него. Он никогда не смел делать этого и не станет в будущем. Быть рядом с Сириусом — уже большая привилегия. В какой-то степени, Ремус даже… благодарен за то, что эта дистанция существует, потому что болезненное осознание, что им не суждено прожить жизнь вместе, не отпускает его. Это была бы такая прекрасная жизнь. — Несколько минут назад, — говорит Сириус отрывисто. — Ты знал, что я… что я отключился. Сделал ли я… Мы что-то… — Ничего не было, — успокаивает его Ремус. — Мы просто сидели вместе. Я принес тебе стакан воды, и ты спросил, можешь ли на меня опереться. Я согласился и ты сделал это. Сириус кивает, абсолютно доверяя его словам, не думая сомневаться в нем даже на секунду. — Спасибо. — Тебе не за что меня благодарить. — Ты сделал что-то очень доброе и важное для меня. С моей стороны вежливо выразить свою благодарность. — Кто научил тебя манерам? — спрашивает Ремус, поднимая брови на Сириуса. — Вряд ли твои родители. — О, да, определенно не они, — усмехается Сириус. — Их заботили манеры, помогающие не ударить в грязь лицом. Явно не манеры, делающие из тебя приличного человека. Нет, это заслуга Эффи и Монти. Родителей Джеймса. Ремус слегка улыбается, услышав восхищение в голосе Сириуса. Он явно высоко ценит родителей Джеймса. — Они усыновили тебя, когда ты переехал, да? — Можно и так сказать, — признает Сириус. — Но честно? Они много заботились обо мне и Реджи, еще когда мы были детьми. Трудно было не делать этого, когда мы так часто бывали в их доме. Ну, я больше, чем Регулус, в общем, но он был рядом до… — Наступает пауза, затем Сириус вздыхает. — В любом случае, да, Эффи и Монти приняли меня, как только я появился на пороге их дома, без лишних вопросов. Эффи… — Она была твоим ментором. — Да. Если бы не она, меня бы сейчас не было в живых, во многих смыслах. Она и Монти — замечательные родители; я мечтал, чтобы они были моими с одиннадцати лет. Я даже не могу представить, через что они сейчас проходят… — Они кажутся очень милыми, — бормочет Ремус. Сириус быстро моргает и прочищает горло, поднимая на него взгляд и натянуто улыбаясь. — Так и есть. Как насчет тебя? — Что? — спрашивает Ремус. — Я просто… мне кажется, что мы много говорим обо мне, но мне интересно узнать и о тебе, — бормочет Сириус. — Конечно, ты не обязан мне рассказывать, но если ты хочешь… — Рассказать о моих родителях? — Если ты хочешь, да. Ремус делает глубокий вдох, затем медленно выдыхает его. — Да, они были великолепны. Моя мама была швеей, что не так на руку, как можно подумать. — Нет? Почему нет? — Хоуп Люпин не верила в то, что одежду нужно выбрасывать, и, учитывая, как трудно было достать хорошие, новые вещи, я не могу ее винить. Но она была немного фанатична в этом вопросе. Если у меня на чем-то появлялись дырки или разрывы, она просто зашивала их. Ты не поверишь, сколько заплаток было на моей одежде. Лили говорила, что я одеваюсь как старпер, но это потому, что моя мама верила в то, что одежду можно передавать по наследству, лишь бы она была впору. — Готов поспорить, что ты выглядел сексуально в образе старпера, — дразнит Сириус, и Ремус тихо смеется, качая головой. — Кажется, Хоуп очень практичная женщина. — Да, она была такой, — мягко говорит Ремус. Сириус колеблется, явно раздумывая над вопросом, который, как Ремус знает, он хочет задать. Но, видимо, он решает этого не делать, предпочитая вместо этого пробормотать: — А твой отец? Как его зовут? — Лайелл Люпин, — повторяет Ремус, опуская взгляд. — Он был… — Ты не обязан рассказывать, — говорит Сириус, когда Ремус осекается. Ремус качает головой. — Нет, все в порядке. Он был аврором в нашем дистрикте. Устроился туда, когда ему было восемнадцать, просто чтобы прокормить семью. Аврорам нельзя жениться и заводить детей в течение службы, которая длится двадцать лет, так что… Он любил маму, но чувствовал, что должен заботиться о своей семье, чтобы та не умерла с голоду, так что он стал аврором и сказал маме, чтобы она продолжала жить без него, потому что он не мог дать ей многого, будучи аврором. Сириус ничего не говорит. Просто смотрит на Ремуса в полном молчании, отдавая ему все внимание. — Но моя мама была очень упрямой женщиной, — продолжает Ремус, грустно улыбаясь. — Она ждала его двадцать лет. Глаза Сириуса расширяются в удивлении. На выдохе он спрашивает: — Она правда сделала это? — Да, — отвечает Ремус, кивая. — Она рассказывала мне, как флиртовала с ним, пытаясь уговорить на тайный роман, несмотря на то, что их могли бы убить за это, если бы узнали. — И они пошли на это? — спрашивает Сириус. Его глаза светятся удовлетворением и весельем, вызванными этой мыслью. Ремус вздыхает. — Мой отец держался стойко. Он не прикасался к ней в течение двадцати лет. Он сказал, что бросил попытки убедить ее жить с кем-то другим примерно через четырнадцать лет, но все равно не сдавался. Проявление преданности чему-либо, кроме Святилища, привело бы к тому, что их бы убили. Забавно, однако. Через неделю после истечения двадцати лет мои родители поженились, а я появился меньше чем через год. — Это правда мило, — мягко говорит Сириус. — Думаю, так и есть. В итоге они провели времени вместе меньше, чем врозь, — бормочет Ремус. — Она умерла, когда мне было семнадцать, всего за три года до… Ремус проглатывает остаток фразы, несмотря на то, что она обжигает горло горечью. Он помнит день, когда его мать умерла в постели, с сидящим рядом Лайаллом, и то, как они говорили о том, что жизнь, которую они прожили вместе, стоила того, чтобы подождать. Он помнит день три года спустя, забрызганную кровью рубашку, которую для него сшила мама, и то, как он бежал, держа руку Лили в своей, зная, что никогда больше не вернется домой. — Ремус? — осторожно спрашивает Сируис. — До того, как я оказался здесь, — заканчивает Ремус, и это не то, что он собирался сказать изначально, и, судя по выражению лица Сириуса, тот знает об этом, однако не задает вопросов. — Мой отец вышел на пенсию в пятьдесят лет, всего за пять лет до смерти моей мамы. Именно тогда пришла новая волна авроров, поскольку большинство остальных уже состарились, как и мой отец. К тому моменту мне исполнилось двенадцать. — Переживать такие перемены всегда нелегко, — мрачно говорит Сириус. — Новые авроры обычно совсем не похожи на прежних. Ты успел привыкнуть к тому, как все было до их прихода, а тут вдруг тебе приходится приспосабливаться к новым правилам, чтобы не попасть в беду? Это полнейшее дерьмо. — Да, верно подмечено, — язвительно соглашается Ремус. — Новые авроры не были… Что ж, они не были такими лояльными, как их предшественники. Они пришли прямо из второго дистрикта, где их обучали, и знаешь, по сути, они просто… Священные. Как бы то ни было, мой отец всегда был спокойным, уравновешенным человеком. Просто… ну, представь, что куча новых людей приходит на работу, которую ты выполнял тридцать два года, и делают ее совершенно не так, зачастую просто злоупотребляя данной им властью. Это было… — Он проводит языком по зубам, затем натянуто улыбается Сириусу. — Давай просто скажем, что это плохо закончилось, и оставим эту тему, хорошо? Сириусу любопытно. Ремус видит, что ему хочется узнать подробности, и он не может его винить, но говорить ему… По какой-то причине Ремус действительно не хочет делиться этим. Это явно не лучшая страница его жизни, а Сириус и так часто сталкивается с его худшими проявлениями. Несмотря на съедающее его любопытство, Сириус не настаивает на ответе. — Мне жаль, насчет твоей мамы, — бормочет Сириус. — Так жаль, что я никогда не смогу с ней познакомиться. Думаю, мы бы поладили. — Ох, да, она бы просто влюбилась в тебя, — признает Ремус и ласково усмехается. — Жаль, что я никогда не смогу познакомиться с Монти и Эффи. — Они обязательно о тебе узнают, — говорит Сириус. — Я все им расскажу. — Правда? — спрашивает Ремус. Сириус одаривает его широкой улыбкой, милой и мальчишеской. — Они беспокоятся обо мне, поэтому их утешит то, что ты был рядом со мной во время всего этого. Жаль, что я не могу сказать им об этом сейчас. Одно знание о твоем существование помогло бы им лучше спать по ночам, я просто знаю это. — Он усмехается. — Так же, как оно помогает мне. Ремус тает от этих слов, как масло на открытом огне. Его почти одолевает желание протянуть руку и коснуться Сириуса, обнять его, впиться в него поцелуем. Он с усилием сдерживается, отворачивая голову, и делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. Впервые за многие годы мысли Ремуса возвращаются к отцу. Ко всем их ссорам, разногласиям, всем столкновениям, когда они не могли сойтись во взглядах на то, как себя вести, особенно после смерти Хоуп. Ремус был слишком… упрямым… Непокорным. Мятежным. Всегда попадал в неприятности и не боялся их создавать, хотя Лайелл наказывал его своей строгостью в ответ на его поступки. Сейчас Ремус знает почему, хотя тогда не мог этого понять. Именно это являлось причиной. Вот от чего Лайелл пытался его предостеречь. От того, что произошло, и от места, где сейчас находится Ремус. Лайелл мог видеть предупредительный дымовой сигнал, он знал, как плохо все может сложиться. Он пытался спасти Ремуса от этой участи, но ему не удалось. Ремус не позволил ему. В тот последний день между ними произошла ссора. Фактически, они просто орали друг на друга. Лайелл отчитывал его, а Ремус кричал в ответ, швырнув стакан в стену в тот момент, когда Лайелл осмелился затронуть тему того, что на этот счет подумала бы Хоуп. Их худшая ссора — и это последнее воспоминание Ремуса об отце. Ремус может только представить, каково было Лайеллу, когда он услышал эту новость. Когда он узнал, что его сын… Его сын… Сглотнув, Ремус отгоняет эти мысли. Есть причина, по которой он не думает об этом, в основном потому, что это приносит жгучую боль. Он не может сейчас пойти к отцу и сказать ему, что, даже если он все еще не согласен с ним, он понимает, что пытался сделать Лайелл. И он благодарен. Лайелл хотел лишь защитить своего сына, а Ремус… Ну, у Ремуса был свой способ решать проблемы. Посмотрите, к чему это привело. Теперь Ремус понимает еще одну вещь, которую не мог понять раньше. То, каково это, — быть заточенным в Святилище и прекрасно осознавать, что одна ошибка может закончиться смертью или чем-нибудь похуже. Разница лишь в том, что Лайеллу пришлось терпеть это двадцать лет, а Ремусу придется жить в этом страхе всю жизнь. В том, что Ремус оказался в ситуации, подобной той, что была у его родителей, есть какая-то жестокая ирония, но, в отличие от них, они с Сириусом никогда не получат свой хэппи-энд. Никакой, даже самый короткий. Ремус бросает взгляд на Сириуса и слегка улыбается, потому что если Хоуп и Лайелл чему-то и научили его в любви, так это тому, что нужно ценить каждый момент. Сириус одаривает его нежной ответной улыбкой.~•~
примечания автора: да, это была еще одна тяжелая глава. думаю, для меня это была вторая самая неприятная глава, которую я писал, или, по крайней мере, такой была ее первая часть. самая неприятная глава еще не опубликована. я скажу, что ситуация немного утихла. мы получили передышку и возможность перевести дух, по крайней мере, на несколько глав. все станет очень плохо только в 20 главе, если это вам поможет. итак, начнем. мне нечего сказать о Джеймсе и Регулусе прямо сейчас. они оба явно пытаются справиться со всем произошедшим. для них сейчас просто плохое время. по крайней мере, у них был момент утешения среди всей боли, когда они использовали лекарство, которое прислал Сириус (мой любимый hurt/comfort <3). да, эта мазь исцелит их и оставит лишь незначительные шрамы, если вообще оставит, потому что я так решил. она была очень дорогой, так что знайте, что Сириус приложил к этому все усилия! выразим ему уважение! о, перейдем к джегулусу. Регулус настолько открыт на данный момент, что если бы не все происходящее и все то, с чем он имеет дело, он бы на 100% понял, что Джеймс ему, как минимум, не безразличен. однако, все не так просто и не так хорошо для него, поэтому у него буквально нет ни пространства, ни времени, ни эмоциональных сил, чтобы исследовать свои чувства. но в любом случае, настоящими главными героями этой главы были не кто иные, как Ремус и Сириус. наконец-то, они ВЕРНУЛИСЬ. о, как я по ним скучал. мы будем видеть их в следующих двух главах чаще, я обещаю, и это тоже ХОРОШО. я очень рад. я особенно жду следующей главы, честно говоря, по многим причинам, но мы доберемся туда, когда доберемся. в любом случае, вернемся к Сириусу и Ремусу. они такие милые и грустные, что мне хочется их укусить! а еще обнять. Сириус, конечно, переживает, но Ремус помогает ему пройти через все это. я думаю, лучшей частью этой главы было то, что Сириус «я покажу тебе твои, если ты покажешь мне мои» Блэк и Ремус «о, неужели?» Люпин просто провели нежные/светлые моменты вместе. ревнивый Сириус Блэк наносит новый удар. он был так обижен «Ре-Ре» 😭😭😭😭 БОЖЕ, ОН БЫЛ ТАК РАССТРОЕН. я обожаю его. также, они рассказали друг другу о своих родителях≫ мы получили больше намеков на историю Ремуса, что было весьма интересно. авроры — это практически то же самое, что и миротворцы в книгах/фильмах о голодных играх, но для тех, кто не читал/смотрел или просто не помнит, я расскажу о них вкратце. в основном, это люди из дистриктов — обычно из второго, но могут быть и из любого другого — которых обучают как гражданских солдат, чтобы поддерживать порядок в дистриктах и обеспечивать защиту Святилища. они полностью подчиняются его приказам, и именно они ловят преступников и держат дистрикты в узде. в зависимости от дистрикта, они могут быть более лояльными, а могут быть строгими. о, и именно авроры убили Фабиана и Гидеона по приказу Реддла. мы получим немного больше информации об этом позже, обещаю! в любом случае, я думаю, что на этом можно закончить, так что позвольте мне подвести итог. цифры: оставшиеся трибуты: 11 трибуты, умершие на момент написания этой главы: Дилан Эйвери Квинн Эван Мальсибер восемь безымянных/неизвестных других