Crimson Rivers / Багровые реки

Сибилла любит прорезать дырки в рубашках и продевать в них скрепки, потому что считает, что это придает ей изюминку, против чего Лили, в общем-то, не возражает. Не то чтобы у нее есть какие-то проблемы с проявлением индивидуальности в стиле одежды — нет, конечно, нет, — но она недовольна тем, что Сибилла делает вещи, о которых будет потом жалеть. — Как ты вообще скрываешь это от Дамблдора? — спрашивает Лили, натягивая леску со скрепками. Другой рукой она тянется за сигаретой, которую Сибилла прожигает взглядом. — О, это не то же самое. У меня есть место, где их можно спрятать. Сибилла искоса смотрит на нее. Лили поднимает руку, чтобы прикоснуться к груди, на секунду доставая из-под нее пачку сигарет. Сибилла смотрит вниз на свою грудь, нахмурившись, а затем снова поднимает глаза на Лили с задумчивым выражением лица. — Ты… — Нет, я не буду использовать свои сиськи, чтобы прятать твои вещи, — вклинивается Лили, вытаскивая пачку, чтобы достать из нее зажигалку, зажав между губами сигарету. — Не все из нас благословлены… — Сибилла опускает взгляд, прикусывая губу. — Боже, Лили. — Благословлены, — бормочет Лили. — Ты думаешь, что боль в спине, плохо сидящая одежда и частые тепловые высыпания — это благословение? — Нет, ты права, это ужасно. Тем не менее, у тебя есть место для заначки, а еще… смотреть на них похоже на благословение, — говорит Сибилла с мечтательным вздохом, а затем быстро откидывается и с довольным мурлыканьем кладет голову на грудь Лили. Та быстрым движением перехватывает сигарету, не давая волосам Сибиллы загореться. Она обхватывает голову девушки свободной рукой, ворча: — Эй, осторожнее. Я курю, Сибилла. — Да, да, мне известна твоя рутина. Так же, как Рен, Миранде и Эмбер, — говорит ей Сибилла, фыркнув. Она поднимает голову и перемещается по траве, закидывая ногу на колени Лили, и наклоняется, чтобы вырвать сигарету изо рта рыжеволосой, поворачивая ее в воздухе и засовывая в свой. Она втягивает дым, от чего щеки впадают, а затем раздвигает губы, медленно выдыхая. — Позволь Лили Эванс трахнуть тебя, а потом смотри, как она курит, словно пытается превратить свои легкие в пепел. — Ну, если ты знаешь, то с чего взяла, что я готова делиться? — Лили протягивает руку, чтобы взять сигарету обратно, поднимая брови. — Их не так-то просто достать, знаешь ли. — И все же, я никогда не видела тебя без них после секса. Рен, Эмбер и Миранда говорят то же самое. — Прекрати говорить о других женщинах, с которыми я сплю. Это странно. Сибилла ухмыляется. — Прекрати спать с таким количеством женщин. — Не могу. Вы ведь все так расстроитесь, — поддразнивает Лили, затем вдыхает и откидывает голову назад, чтобы посмотреть, как дым струится из ее губ, после прикрывая глаза на мгновение. — Ты права, — с усмешкой соглашается Сибилла. — Кроме того, Феникс недостаточно большой, чтобы держать в секрете твои похождения. Черт, Лили, мы же едим все вместе. Рен буквально моя лучшая подруга. Чего ты ожидала? Лили не утруждает себя ответом. По правде говоря, ей абсолютно наплевать. — Ты так и не ответила мне, — протянув свободную руку, Лили берет скрепки. — Как тебе удалось достать их из-под носа Дамблдора? — Я украла их из его офиса, — ответила Сибилла. — Если он узнает их, то ему придется признать и то, что кому-то удалось проникнуть в его офис. — Ты проникла в его офис? — резко спрашивает Лили, выпрямляясь так быстро, что Сибилла едва не падает с ее колен. — Да, — признается Сибилла с самодовольным видом. — Если честно, это было непросто, но скрепки того стоили. Конечно, скорее всего, он просто поручит кому-нибудь конфисковать их, и я снова буду рыдать. Но, знаешь, оно того стоило. — Они выглядят мило, — Лили чувствует себя обязанной отметить это, хотя бы для того, чтобы сделать Сибиллу счастливее. Та мгновенно светлеет. — Как ты это сделала? Я о проникновении в его кабинет. — Тебе все нужно знать, да? — Трелони. — Эванс, — поддразнивает Сибилла, но Лили пристально смотрит на нее, и улыбка Сибиллы исчезает. Она сглатывает. — Я улизнула после комендантского часа. Помнишь ту сигнализацию, которая сработала в Большом зале прошлой ночью? Это была я. — Ты успела рассмотреть что-то еще? — спрашивает Лили, и Сибилла колеблется, прикусив губу. Лили кивает, понимая, что права. — Рассмотрела. Расскажи мне. Сибилла хмурится. — Лили… — Расскажи мне, — повторяет Лили упрямо. — Я… — Сибилла морщится, потом вздыхает и съезжает с колен Лили, подтягивая ноги к груди, обхватив их руками. — Мне толком ничего не удалось рассмотреть, ясно? Я не хотела рисковать, поэтому взглянула только на самый последний файл. — Что там было? — нетерпеливо спрашивает Лили. — Пруэтты, — бормочет Сибилла. — Фабиан и Гидеон. Они мертвы. Убиты по приказу Реддла. Лили делает глубокий вдох и медленно выдыхает. — Доркас? — Все еще жива, — отвечает Сибилла. — Хорошо, — отвечает Лили, неспособная больше ничего сказать. Никто из них не нарушает тишину. Лили продолжает курить, не обращая внимания на слабую дрожь в пальцах, смотря на нависшие над ними верхушки деревьев. Ей нравится бывать на этой поляне, потому что Лили любит трахаться в приятной обстановке. Феникс же оставляет желать лучшего. Слишком много серого в этих стенах. Подземный бункер под названием «Феникс», по ее мнению, не должен быть таким мрачным, но такова была ее реальность в течение последних пяти лет. Стальные стены и множество правил. Не что иное, как тюрьма, если сесть и подумать, а Лили сидит и думает об этом. Много. По крайней мере, Орден — обитатели Феникса — состоит из множества хороших людей. Большинство из них прожили там всю жизнь, не зная о внешнем мире. Когда ты не пробовал свежего воздуха, то не чувствуешь, что задыхаешься под землей. Она помнит выражение лица Сибиллы, когда Лили в первый раз уговаривала ее выйти наружу с помощью ласковых слов и горячих обещаний, спрятанных в нежных касаниях. Лили, хорошо знакомая с запахом свежего воздуха, чувствует, что задыхается внутри Феникса. Зачастую она чувствует себя запертой в ловушке. Это заставляет ее кожу зудеть. — Эванс, — доносится голос Кингсли по радиосвязи. — Твою мать, — огрызается Лили, вдыхая последний дым сигареты, а затем тушит ее и, нахмурившись, бросает в рацию. — Кинг, я вышла покурить. — Не мои проблемы, Рыжуля, — весело отвечает Кингсли. — Я должен забрать тебя из твоей комнаты. — Что? Почему? — У тебя две минуты. — Дерьмо, — шипит Лили, поспешно вскочив на ноги. Сибилла смотрет на нее расширенными глазами. Лили протягивает руку. — Давай, Сибилла, пора идти. Сибилла чуть ли не плачет. — Лили, что если… Что если они узнают. — Они не узнают, — настаивает Лили. — Ну, не узнают, если ты начнешь пошеливаться. Ворча, Сибилла берет Лили за руку и позволяет ей поднять себя на ноги, недовольно бурча себе под нос, когда Лили тянет ее за собой, заставляя бежать. Задыхаясь, она бурчит о том, что позволяет красивым, загадочным девушкам втягивать ее в неприятности, как будто ей не хватает таланта находить их самостоятельно. Вломиться в кабинет Дамблдора. Правда, только это ставит ее на первое место в рейтинге женщин, с которыми Лили спит. Пока Лили бежит изо всех сил к Фениксу, надеясь успеть вовремя, Лили думает о том, что ей нравится бегущий по венам адреналин. Отсутствие острых ощущений в ее жизни в последние пять лет не дает не наслаждаться этим. Она ухмыляется, когда вываливается из люка через вентиляционное отверстие в своей комнате, Сибилла — прямо за ней. Сначала Лили задвигает на место вентиляционную крышку, затем ныряет к подушке, чтобы покопаться в наволочке и найти маленькую, почти незаметную прореху, в которую она засовывает пачку сигарет. Она разглаживает подушку, затем резко садится и, схватив Сибиллу за запястье, подтаскивает девушку поближе к себе, заставляя встать между своих ног. Сибилла выглядит испуганной, но тает в тот момент, когда Лили притягивает ее к себе для поцелуя. Как раз вовремя раздается стук в дверь, и только перед тем, как она распахивается, раздается короткое предупреждение. Лили и Сибилла разрывают поцелуй, чтобы посмотреть на Кинглси, Поппи и Боунса. — А если бы мы были голыми? — спрашивает Лили, окидывая их взглядом. Кингсли выглядит позабавленным, но резко отворачивается одновременно с возмущенной Поппи Помфри и нахмурившимся Эдгаром Боунсом. Хотя не стоило ожидать от последнего чего-то другого. У Лили было кое-что с его сестрой, Амелией, не закончившееся ничем хорошим, поэтому видеть ее с Сибиллой, вероятно, вызывает у него раздражение. — Мисс Эванс, время вашего отдыха установлено между девятью и одиннадцатью утра, — со вздохом говорит Поппи. — Мисс Помфри, двух часов просто недостаточно для всех… моих увлечений, — отвечает Лили, улыбаясь Сибилле, которая постаралась скрыть смешок за сухим кашлем. Боунс презрительно хмыкает и бормочет: — Если ты закончила обрабатывать женскую половину Феникса… — Вообще-то, еще нет, — вклинилась Лили, — но я добилась немалых успехов. Не надо так горевать, Боунс. Если тебе нужно, я дам тебе совет, как удовлетворить женщину. Поверь мне, я надежный источник. Просто спроси свою сестру. — Спокойно, — говорит Кингсли ровным тоном, ловя Боунса, когда тот начинает брыкаться. Он держит его прямо и смотрит на Лили, будто спрашивая: не могла бы ты вести себя прилично? — Сибилла, будь добра, вернись в свою комнату, пожалуйста. — Будет сделано, Кинг, — охотно отвечает Сибилла, светясь от счастья. Улыбка Кингсли теплеет, когда Сибилла проходит мимо него. Она обхватывает себя руками, закрывая скрепки на рубашке, и не теряет времени на поспешное отступление. Кингсли смотрит ей вслед, и Лили уверена, что он действительно видит скрепки, но ничего не говорит, вместо этого снова обращаясь к ней. — Следуй за нами, — бормочет Кингсли. Лили тяжело вздыхает, словно не сгорает от любопытства в этот момент. — Да, хорошо. Куда мы идем? Никто не отвечает ей, и Лили скрещивает руки на груди, пока они идут по территории комплекса. Любопытно, что они не ведут ее в сторону лазарета, где она работает в среднюю смену с трех часов дня до часа ночи, подменяя Артура Уизли, который работает с четырех утра до трех дня. Они оба дежурят с часу до четырех утра, как и те, кто работает в эти смены вместе с ними — в основном, помощники, потому что Артур и Лили — двое из немногих целителей Феникса. Есть еще Поппи, заведующая лазаретом, но она еще и полевой медик, и у нее есть и другие обязанности. Волнение Лили от того, что ей ничего не сказали, сменяется чистым беспокойством, когда она понимает, что ее ведут в кабинет Дамблдора. Она опускает руки и встает ровнее, обмениваясь коротким взглядом с Кингсли, который не сводит с нее глаз, пока не доходит до двери. Он стучит в дверь три раза тяжелым молотком в форме горгульи, и все ждут спокойного ответа, разрешающего им войти. Глаза Лили сразу же находят экран, расположенный на стене сбоку. Она может смотреть игры, только находясь в лазарете, потому что там есть экран для пациентов, на котором обычно показывают старые фильмы, но во время игр транслируются только игры. На экране — Джеймс Поттер и Регулус Блэк. Они готовятся покинуть пещеру, в которой провели предыдущую ночь. Они молчат и не смотрят друг на друга. — Мисс Эванс, — приветствует Дамблдор, привлекая внимание Лили. — Спасибо, что присоединились ко мне. Присаживайтесь. — Мы прервали ее с Сибиллой Трелони, — объявляет Боунс с таким видом, будто ему это доставляет удовольствие. — Ах, — говорит Дамблдор, затем хмыкает. — Да, спасибо, мистер Боунс. Я бы попросил вас, мистера Шеклболта и мисс Помфри оставить нас с мисс Эванс наедине. Лили изо всех сил старается не ерзать, пока остальные выходят, закрывая за собой дверь. Она никогда не оставалась наедине с Дамблдором, даже когда впервые приехала пять лет назад. Он навещал ее в лазарете, пока она лечилась, но там были другие пациенты, так что технически они не были наедине. Альбус Дамблдор — пожилой человек (очень пожилой) с длинной белой бородой и длинными белыми волосами, носящий очки-полумесяцы, сидящие на его кривом носу. Им восхищаются многие — спокойный и уравновешенный, когда обращается к своим людям, даже добрый, когда требует порядка в Ордене. Как лидер, он тот, к кому все обращаются по любому поводу, и тот, кого все уважают и в кого верят. Он обещает однажды выиграть войну за свободу, или, по крайней мере, так говорят. До сих пор Лили не замечала признаков так называемой «войны». Какая бы война ни шла, она проходила чертовски тихо. Насколько Лили знает, Дамблдор находится у власти уже очень давно. Около пятидесяти лет, как минимум, и ему уже под восемьдесят. По нему видно. Не по волосам, не по его морщинистым, иссохшим рукам, не по старчески мягкому голосу — нет, а по блеску знания в его глазах. Они мудры. Это глаза человека, который знает многое, который знает больше, чем кто-либо другой, который знает то, о чем никто еще не осмелился даже подумать. Такие знания опасны. Смертельно. — Что думаете? — бормочет Дамблдор, кивнув в сторону экрана. Лили следует за его взглядом. Регулус Блэк присел возле пруда, пополняя запасы воды. Джеймс Поттер наблюдает за ним с расстояния в несколько шагов, с топором в руке. Они оба до сих пор не разговаривают, но их ранения затянулись очень хорошо. Видимые раны — лишь тонкие линии, которые, скорее всего, даже не оставят шрамов. — Не понимаю, о чем вы, — признается Лили, отрывая взгляд от экрана, и снова переводит взгляд на Дамблдора. Тот молчит какое-то время, прежде чем говорит: — У вас есть догадки, кто станет победителем? Лили хмурится. Брови сходятся у переносицы, когда она смотрит на него. Лили всегда ценила в Ордене отношение к играм; их считают варварскими и абсолютно аморальными, чем-то, что нужно остановить любой ценой, а не формой развлечения, о которой можно рассуждать. За пять лет никто не спрашивал ее мнения об играх, что ей, в общем-то, нравится, так что тот факт, что он спрашивает об этом сейчас, заставляет ее… чувствовать себя неловко. — Эм, — бормочет Лили, прочищая горло. Он продолжает ждать ответа, поэтому она действительно задумывается, и ей не требуется много времени, чтобы сформулировать предположение. — Регулус Блэк. — Хм. Регулус Блэк, — тихо повторяет Дамблдор, постукивая пальцем по столу, глядя на экран. — Почему? — Почему я думаю, что он победит?              — Да. Лили снова смотрит на экран, все еще хмурясь. — Ну, он, несомненно, опытен и готов сделать все необходимое, чтобы выжить. Он умен, и с ним Джеймс Поттер, который тоже сильный боец. — Почему не Джеймс Поттер? — спрашивает Дамблдор, глядя на нее, и Лили моргает. — Почему вы не думаете, что победит он? — Я… — Лили открывает и закрывает рот, потому что она не знает. У нее нет ответа. — Любовь, — говорит Дамблдор. — Из-за любви. Даже на бессознательном уровне любовь оказывает свое влияние, мисс Эванс. — Я… я не понимаю, — признается Лили, и это ее расстраивает. Ей не нравится чувствовать себя глупой. Борода Дамблдора подрагивает от его улыбки. — Говорят, что самопожертвование — самая сильная форма любви. Согласны? Вопреки своей воле, мысли Лили обращаются к Ремусу. Ей больно думать о нем, как всегда, и в горле образуется ком, когда она вспоминает его жертву. Его жизнь в обмен на ее. Его схватили ради ее свободы, и вот она здесь, запертая в подземном бункере, ничего не делающая с тем, ради чего он пожертвовал собой. Они поймали его и убили за совершенные им преступления. Лили была причастна к ним тоже, но ей удалось избежать наказания. Он позаботился об этом, и она иногда задается вопросом — ради чего? Ради этого? Он мертв, а она просто сидит здесь и впустую растрачивает жизнь, которую он ей подарил. — Да. Я согласна, — выдыхает Лили. — Джеймс Поттер ясно дал понять о своих чувствах к Регулусу Блэку, — спокойно объявляет Дамблдор. — Таким образом, возникает вопрос — вопрос, который большинство не осмеливается себе задать. Если в конце концов останутся только они вдвоем, кто победит? Но у вас был ответ еще до того, как вы задали этот вопрос, не так ли? Регулус Блэк победит, потому что Джеймс Поттер сделает все, чтобы это случилось. Почему? — Из-за любви, — шепчет Лили. — Самопожертвования. — И вы знали об этом еще до того, как задумались над этим, — говорит Дамблдор. — Мы все знаем ответ на этот вопрос, потому что быть человеком — значит любить. Вот насколько любовь сильна. Она вызывает чувство веры. Надежду. — Он выдерживает ее взгляд. — Она наделяет силой. Лили сглатывает. — Значит, Регулус Блэк победит из-за любви. — Да, — подтверждает Дамблдор. — А знаете, что является самой разрушительной вещью в этом мире? Самая разрушительная вещь? Не страх. Не война. Не боль, не потеря, не ярость. Даже не смерть. — Что тогда?        — Любовь. — Любовь, — тихо повторяет Лили. Дамблдор хмыкает. — Самая могущественная вещь в этом мире — любовь. — Он снова смотрит на экран. — Люди будут убивать за нее. Люди будут умирать за нее. Но, самое главное, люди будут бороться за нее. Любовь — это опасное, крайне опасное оружие, если знать, как им пользоваться. — А вы знаете, как я полагаю, — смело заявляет Лили. — Да — без стыда соглашается Дамблдор, снова сосредотачиваясь на ней, и что-то мелькает в его глазах, похожее на тень, посылая холодок по ее позвоночнику. — Любовь поможет мне выиграть войну. Лили смыкает губы в тонкую линию. — И как вы собираетесь это сделать? — Оставьте это мне, — отвечает Дамблдор, не опуская глаз. Он поворачивается и аккуратно складывает руки на столе, сосредоточившись на ней. — Знаете, почему я позвал вас сюда сегодня, мисс Эванс? — Нет, — выдыхает Лили. — Потому что вы ничего не любите, — говорит Дамблдор, и она на секунду забывает, как дышать. — У вас отняли все, что вы любили. Ваших мать, отца, сестру и лучшего друга убили. Здесь вы мечетесь между любовницами, но ни одна из них не имеет для вас значения. У вас здесь есть друзья, но вы не позволяете себе по-настоящему с ними сблизиться. За пять лет вы не создали здесь ни одной значимой связи, и я полагаю, что это ваш сознательный выбор. Вы не любите ничего, потому что сознательно приняли это решение. Лили чувствует, как его слова врезаются в кожу крошечными осколками, проникая все глубже и глубже. Она застывает на месте. Все тело холодеет. Грудная клетка сжимается от пустоты. Напоминание о семье, о том, что им пришлось пережить из-за ее побега, будет всю жизнь разрывать ей сердце. Мама, папа, Петуния. Они пострадали за ее преступления, и иногда она поражается, как ей удается жить с этим знанием каждый день. — Любовь наделяет нас целью, — говорит Дамблдор, не отрывая от нее взгляда. Такое ощущение, что он смотрит сквозь нее, прямо в ее чертову душу. — Она дает нам всем смысл. Но вы… В чем смысл вашей жизни без любви?        — Я не знаю, — выдыхает Лили. — В этой войне любовь — оружие, которым будут орудовать все стороны. Знаете ли вы, как важно иметь солдат, у которых есть иммунитет? — спрашивает Дамблдор. — К любви? — уточняет Лили. — К разрушительной природе любви. С ее помощью я могу выиграть войну, и с такой же легкостью могу из-за нее проиграть, поэтому те, кто не подвержен ее влиянию, имеют для меня особую ценность. — Дамблдор кивает в ее сторону. — У вас ничего нет. Не о ком заботиться, некого любить, и некого терять. Лили сжимает челюсть, упираясь кулаками в колени, и резко моргает, пытаясь избавиться от жжения в глазах. Дамблдор не извиняется, и она не ждет от него этого. — Что вам от меня нужно? — Ничего, что вы не готовы мне дать, — сообщает ей Дамблдор, откинувшись в кресле. — Я хочу, чтобы вы начали обучаться полевой медицине. Пройдет еще некоторое время, прежде чем вы окажетесь в полевых условиях, потому что у нас еще есть время до начала войны. Она грядет, мисс Эванс, и когда все начнется, я хочу, чтобы вы сражались на передовой. Вы согласны? — Да, — мгновенно отвечает Лили, почти задыхаясь от облегчения, потому что наконец-то, наконец-то жертва Ремуса и смерть ее семьи не будет напрасной. — Я сделаю это. Я хочу участвовать. Глаза Дамблдора сверкнули. — Да, я предполагал, что вам понравится мое предложение, хотя бы потому, что вам надоело сбегать через вентиляцию, чтобы побывать снаружи. Лили замирает, чувствуя, как в нее вселяется ужас. Он знает. Он знает, что она выходила на улицу и как она выбиралась туда. За это ее могут посадить в камеру одиночку. — Думаю, на сегодня все, мисс Эванс. Мы скоро приступим к делу, — говорит Дамблдор. — Сейчас вы свободны. Лили никогда не покидала комнату так быстро.

~•~

Игры — хрупкий баланс. Сириус знал это с момента, как стал ментором, потому что то, что происходило за кулисами, многому его научило. Большинство людей считает, что они — огромный металлический абсолютно нерушимый механизм с работающими как часы деталями. В действительности же это умно сплетенная паутина, сделанная из такого тонкого материала, что с легкостью может развалиться на части. Но вот в чем суть: ты не хочешь, чтобы она развалилась, потому что, если это произойдет, умрут люди. — Осталось одиннадцать трибутов, — говорит Фрэнк, наблюдая за тем, как Айрин и Матиас, нахмурившись, проверяют ловушки возле пещеры. Они его трибуты, так что, конечно, он переживает из-за каждого их шага. — И это только четвертый день, — бормочет Эммелин, качая головой. Джунипер все еще спит в земле… и ладно, Сириусу нужно спросить. — Это ты научила Джунипер рыть ямы и прятаться в них? — выпаливает Сириус, потому что ему правда интересно. Эммелин поворачивается к нему, поднимая бровь. — На самом деле, она сама это придумала. Эван… — она замолкает, слова комом встают у нее в горле, и сердце Сириуса сжимается, потому что он не сомневается, что смерть Эвана сильно ударила по ней. Как оказалось, его уход задел многих, даже (а вот это удивительно) Священных. — Ну, он говорил что-то о лазании. Никто и не думает смотреть наверх, так он всегда повторял, и Джунипер как-то сказала, что и вниз смотреть никто не думает. Кажется, в конце концов, она была права. — Эм, — осторожно говорит Фрэнк. — Да, я знаю, — бормочет Эммелин, несмотря на то, что Фрэнк ничего не сказал. Ему и не нужно. Каждый год, когда умирают их трибуты, они говорят одно и то же. Она уверенно смотрит на Сириуса. — Просто… Я хочу сказать, то, что твой брат сделал для него, было… я ценю это. Глупо, да, но для меня это многое значит, и я знаю, что я не одна. Сириус лишь кивает, потому что больше он ничего не может сказать. Она же не благодарит его, но она знает, как важно говорить такие вещи друг другу. Когда что-то действительно важно, и об этом не говорят в моменте — это окажется невысказанным навсегда, потому что однозначно произойдет что-то еще. — Как дела у моих? — спрашивает Марлин, подходя к ним с бокалом в руках; Сириус с подозрением косится на него. — Вэнити проснулась, она работает над мостом с Питером, — сообщает ей Фрэнк, — а Ходж ушел с Пожирателями. Они, предсказуемо, жаждут крови. — Твоей крови, — бубнит Эммелин, тыкая Сириуса локтем. Она морщится, словно пытается извиниться, когда он неодобрительно смотрит на нее. — Прошлая ночь была жестокой, — тихо говорит Марлин, ненадолго соприкасаясь с Сириусом плечами. — Мальсибер в смысле. И Эван. Эм, мне жаль. — Спасибо, — так же тихо отвечает Эммелин. Сириус делает глубокий вдох и медленный выдох. — Ну, давайте о хорошем, Джеймс и Регулус полностью здоровы, так что… — он сглатывает, затем прочищает горло. — В общем, Люциус выбыл, раз Мальсибер и Эйвери мертвы. — И это твои убили их, — указывает Фрэнк. Он с любопытством смотрит на него. — Малфой примет это на свой счет. — Честно говоря, мне плевать, — говорит Сириус. — Пускай. Я ему голову нахуй оторву, если он попытается хоть что-нибудь сделать. Марлин фыркает. — А как же верность родственникам, даже таким дальним? — Он мне не семья, — заявляет Сириус. — Мне без разницы, что моя кузина вышла за него замуж; я не имею никакого отношения к этому придурку. И не то чтобы он этого не заслужил. Не сомневаюсь, что он призывал Эйвери и Мальсибера охотиться за Джеймсом и Регулусом. Эммелин ехидно улыбается. — Ну, у него не получилось, не так ли? — Он все еще здесь, — ворчит Фрэнк, кивая головой в противоположную сторону комнаты, где Люциус разговаривает с Долоховым и Яксли, чьи Пожиратели все еще живы. Сириус с презрением смотрит в другой конец комнаты, горечь в горле не дает ему сглотнуть. Большинство менторов перестают приходить на просмотр трансляции, когда их трибуты умирают, как и многие спонсоры, которые планировали поддерживать только этих трибутов и больше никого. По крайней мере треть спонсоров пропала со смертью Мальсибера. Многие ставили на его победу, и если бы Регулус и Джеймс не были его противниками, он бы победил. Сириус считает, что это херово сумасшествие, — чувствовать удовлетворение и даже немного гордость за это, но это так. Он знает, что это неправильно, потому что ни одна его часть не хочет, чтобы Джеймс и Регулус страдали. Просто Люциус жестокий ублюдок, который привозит домой Победителей чаще, чем все остальные. Его трибуты не выигрывают каждый год, но у него все равно очень хороший показатель. Люциус стал ментором на пару лет раньше, чем Сириус — трибутом. Он выиграл свои игры за семь лет до того, как Сириус — свои. Люциус из тех людей, которые наслаждаются играми. Он всегда наставник Пожирателей. А еще он тот человек, к которому сбежала Нарцисса, чтобы выйти за него замуж, прихватив с собой Беллатрису. Так что их с Сириусом отношения сложно назвать теплыми. — Сириус, — говорит Марлин, толкая его и кивая на экран, который тут же забирает все его внимание. Джеймс и Регулус идут по лесу в полной тишине. Они передвигаются чуть медленнее, потому что Джеймс слегка хромает, что без сомнений пройдет к завтрашнему утру. Они не сказали друг другу ни слова, даже не обменялись взглядами с тех пор, как проснулись. Регулус выглядит опустошенным, а Джеймс — чертовски грустным. Сириус хочет обнять их обоих, просто обвить их руками и пообещать, что они будут в порядке, даже если это не то обещание, которое он может сдержать. Он может отследить их перемещения на карте в углу экрана, и знают они об этом или нет, но Джеймс и Регулус движутся в сторону пещеры, где находятся Питер, Вэнити, Матиас и Айрин. Если они продолжат идти, то к завтрашнему утру будут там, если ничто им не помешает. К счастью, Пожиратели понятия не имеют, где они находятся, и движутся в противоположном направлении. Арена, однако, — один большой круг, так что рано или поздно они все столкнутся. Остается надеяться, что не сегодня. Игры — хрупкий баланс, как уже выяснилось, и нужно знать, что под контролем распорядителей игр находится все и вся. Любой выбор влияет на это, и именно распорядители решают, у какого трибута будет или не будет плохой день. И они решают, кто из трибутов нуждается в передышке. Иногда в попытках надавить посильнее, они заходят слишком далеко. Инстинкты выживания более хрупкие, чем многие думают и способны лопнуть под слишком сильным давлением. Постоянные мучения и испытания могут разрушить цель, которую всегда преследуют распорядители — создать увлекательную игру для зрителей. Когда игроки слишком сломлены, чтобы играть, веселье пропадает. Так что, кажется, у Регулуса и Джеймса появляется возможность перевести дух, потому что постоянная невозможность вздохнуть в конечном итоге задушит их, независимо от навыков и мотивации. К сожалению, Джеймс и Регулус не используют это время, чтобы заняться чем-нибудь увлекательным. Никакого флирта. Никаких поддразниваний, разговоров, касаний. Никаких украденных взглядов и планов на будущее. Вообще ничего, и Сириус не может винить их. Они, должно быть, пиздец как устали; им не только нужно разбираться со всем, через что они уже прошли и что успели сделать, но еще и постоянно думать о выживании. Им нужно справиться с скорбью, болью и злостью, а еще и разобраться с базовыми потребностями для выживания — с водой и едой. Со всем тем, с чем им приходится иметь дело, совсем не остается места для их маленькой истории любви, которую все так хотят увидеть. — Четвертый день, — объявляет Фрэнк, глубоко вздохнув. — Давайте посмотрим, как он пройдет, да? Удачи. — Это будет пиздецки долгий день, — говорит Эммелин очень устало, и затем они все одновременно расходятся в разные стороны. Пока у Джеймса и Регулуса наступает такой необходимый отдых, пусть и короткий, Сириус принимается за работу.

~•~

Доркас отрывает взгляд от чашки, когда слышит стук в дверь. Нахмурившись, она еще несколько раз окунает чайный пакетик в воду, затем осторожно вынимает его и кладет на блюдце. Она накидывает халат и бросает быстрый взгляд на экран, прежде чем направиться к двери. С Регулусом и Джеймсом пока ничего особенного не случилось, но сейчас только середина дня, так что все может измениться в любой момент. Регулус метнул один из своих кинжалов, чтобы поймать проскочившего мимо кролика, которого они с Джеймсом остановились съесть, и Джеймс даже не протестовал и никак это не прокомментировал. Он просто сел у дерева, пригнув голову, пока Регулус занимался кроликом. Они не разговаривали. Доркас думает о том, как чувствует себя Сириус после предыдущей ночи. Она подумывает пойти проведать его, но мысль о том, чтобы покинуть дом сейчас заставляет ее содрогнуться. Узнав о Гидеоне и Фабиане, она покинула свои апартаменты и вернулась домой, что не редкость для тех, кто не является наставником. Большинство команд дизайнеров и помощников отправляются домой, чтобы посмотреть игры в одиночестве или с семьей. Доркас вернется. Она планирует это сделать; ей просто нужно еще немного времени. Как бы ей не хотелось быть рядом с Сириусом и Марлин, ее мучает знание, о котором она никому не может рассказать, и это давит на нее. Вздохнув, Доркас проверяет пояс на халате, чтобы убедиться, что он туго завязан, затем открывает дверь. По ту сторону стоит невысокая пышная женщина с рыжими короткими волосами и удивительно яркими голубыми глазами. Судя по одежде, она Священная. — Доркас Медоуз? — спрашивает она. — Я могу вам помочь? — отвечает Доркас, нахмурившись. Женщина поднимает подбородок. — Меня зовут Молли Пруэтт. Вы работаете с моими братьями, Фабианом и Гидеоном. «Дерьмо», — думает Доркас. — Да, — мягко говорит она. — Точно, Молли, они говорили о вас. Приятно познакомиться. Не хотите ли зайти? Я как раз пью чай. Может быть, хотите присоединиться? — Да, пожалуйста, — отвечает Молли с яростным блеском в глазах, который делает ее вежливую просьбу больше похожей на приказ. Доркас улыбается как можно теплее и отступает назад, чтобы пропустить Молли, а затем направляется в сторону кухни. Повернувшись к Молли спиной, она позволяет своему лицу поменяться под действием накатывающих эмоций, а затем сдерживает их, как может. Когда они доходят до кухни, Доркас сразу же начинает готовить Молли чай, наливая кипяток и бросая в него пакетик. — Сахар здесь, — бормочет Доркас, жестом указывая на красочную жестянку, в которой хранятся сахарные кубики с маленькими щипчиками. — Спасибо, — говорит Молли. Ее голос пронизан вежливостью, но взгляд прожигает лицо Доркас, добавляющей сахар в чай. Доркас явно чувствует себя неуютно. — Как я уже сказала, приятно познакомиться с вами, Молли. Фабиан и Гидеон говорили о вас только приятные вещи. Должна сказать, ваши братья невероятно талантливы, и мне было приятно с ними работать. — Да, они всегда были очень хороши в своем деле. — Молли слегка хмурится, тяжело сглатывая, а затем смотрит на свой чай, помешивая его. Между ее бровями пролегает морщинка, а пальцы дрожат, заставляя ложку звенеть о чашку. — Они всегда восхищались вами, мисс Медоуз. — Пожалуйста, называйте меня Доркас, — бормочет девушка, стараясь игнорировать стоящий в горле ком. Молли поднимает глаза, удерживая ее взгляд. — Они всегда восхищались тобой, Доркас, и твоей работой. Когда они узнали, что будут работать с тобой, они… — Впервые за все время ее лицо смягчается, и она улыбается. — Они были в восторге. Не могли об этом молчать, правда. Это была их мечта, знаешь. — Я восхищалась ими не меньше, — говорит ей Доркас, и это правда. Это правда. Они были очень, очень храбрыми. — Мне сложно передать словами, скольким вещам они меня научили. — Значит, вы близки? — Да, мы стали близки. Я была их другом. — Ты что-нибудь слышала от них? — спрашивает Молли. Доркас хмуро помешивает свой чай, изображая задумчивость, пока Молли наблюдает за ней. — К сожалению, нет. Полагаю, они отправились домой, когда… — Нет, — резко прерывает Молли, вынимая ложку и со звоном опуская ее на стол. Она не пьет чай; нет, она упирается руками в стойку и смотрит Доркас прямо в глаза. — Во-первых, они бы не сделали этого. Они бы довели свое дело до конца. Гид и Фаб просто не могут по-другому. Но я проверила, просто чтобы убедиться, и их не было дома. — Оу, — говорит Доркас, кивая. — Ну, может, мы просто не пересекались. Я в последнее время была дома, так что… Молли качает головой, в глазах ее холод. — Но это не имеет смысла, Доркас. Я знаю, с какими трибутами работали Фабиан и Гидеон, потому что они говорили о них со мной, и ты наверняка видела, как тяжело приходится этим трибутам в играх. Я знаю, на это тяжело смотреть. Фаб и Гид, по крайней мере, связались бы с тобой, чтобы проверить, как ты, особенно если считают тебя подругой. — Я была очень занята, — спокойно говорит Доркас, поднимая чашку и делая осторожный глоток, пытаясь успокоить колотящееся сердце и боль, скручивающуюся в груди. — Гидеон и Фабиан пропали четыре дня назад, — резко объявляет Молли, ее голос понижается до шипения. Все ее тело дрожит, а в глазах стоят слезы. — Четыре дня, Доркас, и я не слышала от них ни слова. Никто от них ничего не слышал. Ты, насколько я знаю, последний человек, который общался с ними. — Возможно, это так, но у меня нет ответов, — жестко отвечает Доркас, внутренне умоляя ее оставить все как есть. — Гидеон оставил мне голосовое сообщение, — говорит ей Молли, потянувшись в карман, чтобы достать свой мобильный. Она кладет его на стойку и смотрит на Доркас, когда нажимает на кнопку проигрывателя. — Привет, Молли, — пробивается голос Гидеона, и один только этот звук ощущается как удар под дых. — Я знаю, что скоро начнутся игры, так что у тебя отключен телефон, но я просто… — Наступает долгая тишина, слышно только его дыхание, а затем он прочищает горло. — Я просто хотел позвонить тебе, чтобы проверить, как ты, и сказать, что я люблю тебя. Фабиан и я — мы любим тебя, Молли. Доркас чувствует, как сердце смещается со своего места, путаясь в ребрах. Он знал. Гидеон знал; или, по крайней мере, подозревал. Она не может понять, когда все пошло не так, или почему Реддл приказал нанести удар, но Гидеон каким-то образом предвидел это. Все это только усиливает трагичность ситуации. Доркас делает еще один глоток чая, чтобы прочистить горло, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. — Это очень мило. Но я не совсем понимаю, на что ты намекаешь… — Не лги мне! — вскрикивает Молли, хлопнув рукой по столешнице так сильно, что чайные чашки начинают дрожать. Ее глаза полны слез и ярости. — Гидеон и Фабиан звонят мне не для того, чтобы сказать, что любят меня; они звонят мне, чтобы рассказывать глупые шутки и подразнить меня, когда я жалуюсь на свои проблемы. Это… — Она показывает на свой сотовый. — В этом сообщении они говорят, что любят меня, и они не стали бы делать этого без причины, Доркас. С ними что-то случилось, и ты знаешь, что именно. — Я ничего не знаю, — отрицает Доркас, сохраняя спокойствие, не желая обострять ситуацию. — Тогда почему ты говоришь о них в прошедшем времени, как будто их уже нет в живых? — хрипит Молли, и когда она моргает, с ее глаз капают слезы. «Дерьмо», — снова думает Доркас. Она провела последние два дня, оплакивая Фабиана и Гидеона, каждую секунду думая о их смерти, и это худший способ выдать себя. Бессознательный переход от «есть» к «было», потому что их больше нет. Когда Доркас молчит слишком долго, Молли выдыхает: — Скажи мне. Пожалуйста, просто скажи мне. Они моя семья, Доркас. — Я ничего не знаю, — повторяет Доркас, сердце сжимается в груди, но она остается непоколебимой. — Ты лжешь. — Молли, я не вру. Мне жаль, ладно? Мне правда жаль, но я ничего не знаю. — Знаешь, — огрызается Молли, хватая свою чашку и выливая ее содержимое прямо на Доркас. Та с криком бросается назад, чувствуя, как чай ошпаривает кожу. Она врезается в дверь кладовой, руки взлетают вверх, чтобы закрыть лицо, щеки горят. Из-за этого она не замечает приближение Молли, поэтому совершенно не готова к тому, что ее снова впечатывает в дверь. Предплечье Молли вдавливается ей в горло. В этот момент Доркас узнает, что может нанести удар. Теперь это не просто теория, что подтверждается тем, как Молли отшатывается назад со стоном после того, как Доркас ударяет ее по лицу. Тем не менее, Молли — женщина в отчаянии, ей движет горе и желание знать ответы, поэтому она просто продолжает наступать. В считанные секунды она бросается вперед и обхватывает обеими руками горло Доркас, повалив девушку на пол. Задыхаясь, Доркас цепляется в руки Молли, когда та забирается сверху, сжимая ее горло так сильно, что Доркас начинает задыхаться. Нехватка воздуха заставляет ее мозг кричать, и как бы она ни сопротивлялась, Молли не дает ей вырваться — пока резко не отпускает ее сама. — Скажи мне! — рычит Молли, глядя на нее со стоящими в глазах слезами. — Скажи мне, или, клянусь, я прикончу тебя! — Пожалуйста, — хрипит Доркас. Лицо Молли искажается, и она снова бросается на шею Доркас, начиная громко рыдать. — Просто скажи мне. Просто, пожалуйста, просто… — Они… Они мертвы, — хрипло выдыхает Доркас, и руки Молли мгновенно обхватывают ее горло. Доркас делает глубокие, болезненные вдохи, грудь тяжело вздымается. Молли выглядит потрясенной. На лице отражаются печаль и скорбь. Она качает головой, всхлипывая, а затем сползает с Доркас и откидывается на стоящие под раковиной шкафчики. Через несколько секунд Молли уже рыдает, закрывая лицо руками. Доркас медленно садится, прижимая пальцы к горлу, все еще содрогаясь от нападения. Ее сердце бешено колотится, а ужас все еще холодными руками обхватывает позвоночник. Она никогда не была так близка к… к чему-то подобному. Насилие существовало для нее только в теории, и она совершенно не готова к тому, как оно ощущается в реальности. Это больнее, чем она ожидала. Рука, которой она ударила Молли, ноет, а голова чертовски раскалывается. Глотать больно, а горло пульсирует изнутри. И все же ее страдания не сравнятся со страданиями Молли. Та рыдает, словно умирает, издавая ужасные звуки чистой агонии. Это лишь часть того, от чего Доркас пыталась ее уберечь, и это разбивает ей сердце. — Мне очень жаль, — шепчет Доркас и осторожно обхватывает ее рукой. Молли тут же обнимает ее, начиная рыдать в плечо. — Мне так жаль, Молли. — Нет, нет, нет, — стонет Молли. — Нет, это неправда. Пожалуйста, скажи мне, что это неправда. Только не они. Пожалуйста, нет… — Мне жаль, — снова говорит Доркас, потому что это все, что она может сказать. — Они были такими хорошими людьми. Храбрыми и благородными. Они знали о рисках, но все равно решили поступить правильно. Я знаю, это несправедливо, Молли, мне жаль. Молли медленно поднимает голову, выдыхая. — Риски? Какие риски? — Я, — морщится Доркас. — Они не хотели бы вовлекать тебя в это. Это не… это небезопасно, понимаешь? Не дави на меня. Просто оставь это, пожалуйста. — Мои братья мертвы, — заявляет Молли дрожащим голосом. В глазах снова появляются слезы, но в них также много гнева и горя. — Если тебе кажется, что я остановлюсь сейчас, то ты ничего не понимаешь.Что за риски? Доркас делает глубокий вдох, морщась от боли. Что ж, теперь в этом замешана и Молли, не так ли? Честно говоря, Доркас не видит другого выхода, и все, что она может сделать, это мысленно извиниться перед Гидеоном и Фабианом, которые наверняка хотели бы, чтобы их сестра оставалась в безопасности. Но для этого уже слишком поздно. — Ладно. Давай сначала встанем. Я уберу стекло с пола, приведу в порядок лицо и горло. Потом я расскажу тебе об Ордене Феникса.

~•~

Сириус с облегчением вздыхает, заходя обратно в апартаменты. Это и правда был пиздецки долгий день. Он провел его, как и ожидал, — минимизируя ущерб от реакции Регулуса на смерть Эвана. Многие люди, казалось, были довольны тем, что Сириус сказал, будто это был его ответ на скорбь, а сообщение задумывалось как знак солидарности; но из-за этого и из-за отсутствия взаимодействий между Регулусом и Джеймсом, его поддержка ослабла. Даже Джеймс в какой-то степени расстроил людей, потому что не флиртовал с Регулусом как раньше. Он вообще не говорил. Желудок Сириуса сворачивается в узел при этой мысли. Тихий Джеймс — повод для беспокойства, потому что Джеймс редко бывает тихим. Конечно, у него бывают моменты тишины, когда он увлечен книгой, или отвлекся на что-то блестящее, или случайно задумался о чем-то слишком сильно. Но в общем и целом, Джеймса нельзя назвать тихим. Это не добрый знак. Сириус переживает, что ни один из них не сможет оправиться после случившегося, и это, к сожалению, недопустимо, потому что им еще так много нужно сделать. Игры еще не закончились, так что сдаваться не вариант, ни для кого из них. К счастью, наступил перерыв. Регулус и Джеймс были в пути весь день, но теперь они не спешат, пользуясь шансом просто… свыкнуться. Это маленький глоток воздуха во всем этом дерьме, и Сириус не винит их за то, как они его расходуют. Иногда, когда твоя жизнь разваливается на части со всех сторон, взаимодействовать с другими людьми трудно, и не важно, кто этот человек. Это может быть кто-то, с кем ты рос, или даже человек, которого ты любишь, и это все равно, блять, невозможно. Сириус понимает. Что касается Сириуса, то несмотря на все умасливание спонсоров и всю работу, которую он проделал за сегодняшний день, он тоже смог отдохнуть. То, что ему не пришлось видеть, как Джеймс и Регулус борются за свои жизни или висят на волоске от смерти, оказало чудодейственный эффект на нервы. Это его собственный маленький глоток воздуха после удушья, то, в чем он отчаянно нуждался. Он все еще пиздецки испуган большую часть времени, но перерыв вытянул его из этого состояния бесконечного стресса, которого всегда было слишком много, чтобы с ним справиться. Игры все еще идут, конечно же, но ничего не происходит. Никто не умер, и распорядители заканчивают день раньше, чем обычно, опуская температуру еще до захода солнца. Из-за этого Пожиратели возвращаются к реке, Джунипер роет себе яму, а остальные устраиваются в пещере. На этот раз Джеймс и Регулус не нашли пещеру, так что они разбивают лагерь возле большого валуна. Он достаточно уединенный, но это значит, что они не смогут разжечь костер ночью на долгое время, потому что кто-то или что-то сможет найти их, так что им приходится держаться поближе друг к другу, чтобы согреться. И все же, могло быть и хуже, и они недалеко от союзников, которые все еще надеются, что Джеймс вернется. Когда Сириус заходит внутрь, он удивляется тому, что экран выключен, потому что обычно Ремус ждет его, чтобы смотреть игры вместе. Сириус слышит приглушенные голоса из кухни, так что он настороженно идет в эту сторону. — А вот и он, — тепло говорит Пандора, как только он заходит. Она расплывается в улыбке и отходит от столешницы, на которой она и Ремус, кажется, делают… брауни? Пандора подходит к Сириусу и тут же притягивает его в объятие. — Я ждала тебя. — Я скучал по тебе, — мягко отвечает Сириус, обнимая ее и смотря на голограмму экрана в углу комнаты. Он предполагает, что это дело рук Пандоры, чтобы они могли смотреть игры не только в гостиной. На экране Джеймс и Регулус передают друг другу воду в полной тишине, параллельно готовясь ко сну. Сириус отрывает взгляд от этой картины и снова смотрит на Пандору. — Как твой отец? Пандора сжимает губы в тонкую линию. — Не… не очень, честно говоря. Хотя он уверяет, что с ним все будет хорошо, так что он просто прогнал меня и сказал возвращаться к работе. Он знает, как я переживаю за тебя. — Мне жаль, Пандора, — шепчет Сириус, сглатывая. Ее отец очень болен еще с прошлого года; обычно Пандора остается с Сириусом на весь период игр, но он знает, как важно ей было съездить проведать его. — Не стоит, — заверяет его Пандора. — Это… ну, сиделка хорошо за ним присматривает. Я присматриваю за тобой, за нашими трибутами, так что я должна быть здесь. Сириус хмурится. — Если тебе нужно… — Сириус, перестань. Я хочу быть здесь. Все правда в порядке, — говорит Пандора, тяжко вздыхая. — Ну, если тебе станет легче, то я рад, что ты здесь, — искренне заявляет Сириус, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку, радуясь расплывшейся по ее лицу короткой улыбке. Пандора сияет, глядя на него. — Ремус за мои старания и проблемы готовит для меня брауни. — Да? — Сириус переводит взгляд на Ремуса, который слегка ему улыбается, помешивая тесто. — Я помогаю, — радостно добавляет Пандора. Ремус качает головой, выглядывая из-за ее спины, но в его глазах стоит веселье. Сириус усмехается. — Я тоже помогу. Так что все приступают к делу. Они вместе готовят брауни, моют использованную посуду, и едят свежую выпечку с мороженым, когда она готова. Сириус не доедает свою порцию, потому что всецело понимает, что сейчас Джеймс и Регулус лишены такой роскоши. Вообще-то, во время всего этого Джеймс и Регулус несколько раз появляются на экране (не слишком часто, потому что они не «развлекают»), и всегда молчат. Сириус смотрит на брауни и на мороженое и желает, чтобы он мог просто… отдать им все, что у него есть. Так что да, аппетит практически улетучивается, и он не доедает. И все же, Сириус чувствует смешанное с болью тепло в груди от мысли, что Регулус и Джеймс находятся с ним в эту секунду, даже если не знают об этом. Они настолько в безопасности, насколько это возможно на арене, по крайней мере сейчас, и Сириус чувствует, что дышать становится легче. Конечно, их присутствие на экране не равно тому, что они здесь, но… это лучше, чем ничего. И если бы они были здесь, Сириус толкнул бы Рега один, два, три раза, пока тот наконец не посмотрел бы на него, раздраженно вздохнув. Сириус бы скосил глаза и поиграл бровями, чтобы заставить Регулуса улыбнуться, как он это делал в детстве, а Регулус бы сопротивлялся изо всех сил, но улыбка все равно в конечном итоге расцвела бы на его лице. И Джеймс. О, Джеймс был бы душой компании, если бы был здесь. С ухмылкой на лице и теплотой в голосе он бы ходил туда-сюда, заставляя всех веселиться и подшучивать друг над другом. Он бы дернул Регулуса за волосы, слегка, как он делал в детстве, думая, что Сириус не замечает, и Регулус бы фыркнул, а не покраснел, как обычно делал раньше. Джеймс бы болтал с Ремусом, развлекая его бесконечными смешными историями, помогая Ремусу почувствовать себя на своем месте и открыться им. Он бы дразнил Пандору, украв ее брауни, пока она не видит, а потом бы притворялся, что это не он, когда она бы подозрительно сощурилась на него. Он бы дышал в унисон с Сириусом, потому что у них всегда так происходит, они всегда дышат в одно время; даже сейчас, каждый раз, когда Джеймс на экране делает вдох или выдох, Сириус делает то же самое. Это происходит, когда Сириус начинает убирать вместе с Ремусом и Пандорой. Он упаковывает брауни, чтобы каждый мог взять их и съесть, когда захочется, а еще, чтобы Ремус и Пандора могли помыть сковородку. Сириус борется с пищевой пленкой, когда видит, как Регулус на экране поднимает палец, показывая Джеймсу, что ему нужна еще одна минута, перед тем, как они залезут вместе под одеяло. Лагерь уже разбит. У них есть место, чтобы ненадолго разжечь костер, если они слишком сильно замерзнут, все необходимое для костра уже наготове. У них есть вода, но утром надо будет пополнить запасы, когда они найдут источник. У них была еда — кролик, которого они съели ранее, и собранные Джеймсом ягоды. Так что они в безопасности и у них был относительно спокойный день, если сравнивать с предыдущими. Регулус решает пройтись, чтобы убедиться, что они в безопасности; просто проверка местности, к которой он отнесся серьезно, потому что у него в руке кинжал. Это связано с паранойей, Сириус знает. Если это правда поможет Регулусу уснуть, то Сириус не будет упрекать его. Там холодно, что понятно по дыханию Регулуса, вырывающемуся наружу маленьким белым облаком, пока он бесшумно передвигается. Внезапно камера переключается на Джеймса, который сидит, запрокинув голову, и смотрит на звезды. Он шепчет: — Сириус, надеюсь, твой день был лучше моего. Как только раздается голос Джеймса, все на кухне замолкают. Сириус быстро упаковывает последнее брауни и отдает все внимание Джеймсу. Сердце болезненно сжимается. — Это, эм… ну, я даже не знаю, смотришь ты это, показывают ли они это тебе, но я просто… — Джеймс сглатывает и несколько раз моргает, смотря на небо. — Я скучаю по тебе, ты же знаешь. Может, это и эгоистично с моей стороны, но я хотел бы, чтобы ты был здесь. Не здесь здесь; просто, чтобы я мог поговорить с тобой, наверное. Я… я правда хочу… — он замолкает, прочищая горло, и затем его голос становится мягче. — Ты помнишь, когда…? В смысле, ты вообще помнишь все, что я сказал тебе? Все это было правдой, я хочу, чтобы ты знал это, но… я чувствую себя лицемером, потому что это… это гораздо тяжелее, чем я думал. Теперь я, эм, понимаю. Сириус более чем уверен, что его сердце разбилось. Ему приходится опереться руками на столешницу, чтобы его не подвели ноги, потому что он знает, о чем говорит Джеймс. Вернее, о чем он не говорит. Как все это трудно, каким тяжким грузом происходящее ложится на тебя; теперь он понимает. Сириус не думает, что на планете существует что-то более трагичное. Джеймс слабо смеется, хлюпая носом. — Да, теперь я понимаю. Ты такой… ты самый сильный человек из всех, кого я знал, Сириус, и мне так чертовски жаль, что тебе пришлось стать таким. Ты говоришь… ты всегда говорил, что восхищаешься мной, но ты ведь не знал, как сильно я всегда восхищался тобой, особенно сейчас, — он делает глубокий вдох и медленный выдох. — Но… все будет хорошо. Будет. Я все еще в деле, окей? План тот же. Просто я… Было немного трудно, но я продолжу пытаться. Я не сдамся. И он тоже. Мы все еще в деле, все еще здесь. Сириус закрывает глаза, эти слова ложатся на его душу бальзамом. Как будто его мягко ударили током, аккуратно потрясли, чтобы разбудить; от такого количества облегчения и целеустремленности внутри него все вибрирует. Он чувствует, будто… на взводе и вместе с тем спокоен. Когда Сириус снова открывает глаза, Джеймс улыбается более искренне. — Я надеюсь, правда надеюсь, что ты сегодня ел. Что-то… очень хорошее. Что-то такое, чтобы слюнки текли, — говорит Джеймс и тихо стонет. — У меня неприличные фантазии, в которых фигурирует торт, и ты не можешь осудить меня, потому что я имею на это право. Ты видел, что я ел сегодня? Ебанного кролика. Сириус не понимает, что плачет, пока влажный смех не срывается с его губ, немного сдавленный и приглушенный, его плечи слегка поднимаются, когда он подносит запястье ко рту. Так странно, что он вдруг осознает, что слезы льются из глаз, несмотря на то, что это, возможно, лучшее, что он чувствовал за последние дни. Приемлемые слезы. Джеймс всегда делает все лучше. — Просто миленький маленький крольчонок жил свою жизнь, — шутливо говорит Джеймс, вздыхая. — Но все нормально. Это… — Джеймс, с кем ты там, блять, разговариваешь? — тихим шипением вклинивается Регулус, резко появляясь с другой стороны валуна. Джеймс вздрагивает, руками хватаясь за грудь. — Блять, Регулус, не делай так. Ты до усрачки меня напугал. — Ну, если бы ты не был так отвлечен, этого бы не случилось, — холодно говорит Регулус. — Почему ты разговариваешь? Заткнись. — Если тебе так надо знать, — бормочет Джеймс, — я разговаривал с Сириусом. Регулус выгибает бровь. — О чем? — Эм, в основном, о торте, — неловко бубнит Джеймс. — О торте, — безэмоционально повторяет Регулус. Джеймс прочищает горло. — Я бы с удовольствием съел сейчас торт. Что насчет тебя? — Перестань разговаривать, Джеймс, — резко говорит Регулус, подходя к одеялу, чтобы залезть под него. — Дерьмо, Рег, тебя трясет от холода. Иди сюда, любовь моя. — Не трогай меня. — Это немного, блять, сложно, учитывая, что мы обнимаемся, придурок. Перестань быть таким упрямым и… ой! Эй, осторожней. — Сам осторожней. — Тогда куда я дену руки? — жалуется Джеймс, силуэты их тел шевелятся под одеялом, пока Регулус очевидно пытается держаться подальше от Джеймса, хотя ему нужно быть рядом с Джеймсом, чтобы согреться. Регулус фыркает. — Да хоть в штаны себе засунь, мне плевать. Наступает пауза, потом Джеймс говорит: — Или я мог бы… — Не вздумай, — рычит Регулус. — Я просто говорю, вдруг тебе бы понравилось, если бы я засунул руки тебе в штаны, — дразнит Джеймс. — Еще одно слово из твоих уст, и я засуну свои руки в твои штаны, просто чтобы нахуй оторвать тебе член, — шипит Регулус, издавая низкий полный ярости звук, пока максимально близко придвигается к Джеймсу, очевидно недовольный обстоятельствами. Джеймс, услышав угрозу, замолкает, как это сделал бы любой умный человек, но в основном, его, кажется, радует факт того, что он обнимает Регулуса. Сириус облегченно выдыхает, потому что да. Да, они все еще в деле. Они все еще здесь. Они все еще пытаются. Каким-то образом они собираются двигаться дальше, и это первый шаг. Они больше не говорят, и Сириус смотрит, как его брат медленно засыпает в объятиях лучшего друга, как будто так и должно быть. Сейчас они в безопасности, и этого достаточно. Проходит еще немного времени, камера переключается на других трибутов, и Рита снова появляется на экране. Пандора сразу подходит к голограмме, чтобы выключить ее. Она делает глубокий вдох и поворачивается к Сириусу и Ремусу с улыбкой. — Все хорошо? — спрашивает Сириуса Пандора. — Да, — шепчет Сириус, удивленный тому, что сейчас это, скорее всего, правда. — Да, я в порядке. Пандора кивает. — Хорошо. Что ж, я безумно сильно хочу в душ и спать. Брауни просто замечательные, Ремус, спасибо. Сириус, увидимся утром, да? — Конечно, — говорит Сириус. — Спокойной ночи, Пандора, — бормочет Ремус, когда Пандора забирает проектор и снова прощается, прежде чем уйти из апартаментов, взмахнув рукой. Какое-то время Сириус просто стоит и дышит, а потом поворачивается и находит Ремуса, облокотившегося на столешницу. Его руки покоятся на бедрах, оставляя грудь открытой. Сириус сразу же бросается к ней. Самым безобидным способом из всех возможных он врезается в грудь Ремуса и буквально растворяется в нем с глубоким выдохом, закрывая глаза. Ремусу не нужно много времени, он за секунду обвивает руками Сириуса, обнимая его так, будто он был рожден для этого. Они долго стоят так, обнявшись, и дышат. Сириус не плачет. Ему… хорошо. Настолько, насколько это вообще возможно в данной ситуации. Он знает, что это продлится недолго, и Сириус хочет взять от этого все. Просто… прямо сейчас, сегодня, он чувствует облегчение и надежду, и хочет ухватиться за эти чувства. Он хочет ухватиться за Ремуса, хочет, чтобы тот держался за него в ответ, так что он просто позволяет этому произойти. Позволяет себе иметь это. — Привет, — шепчет Ремус. — Привет, — таким же шепотом отвечает Сириус. — Порядок? — спрашивает Ремус, касаясь губами виска Сириуса, пока он говорит. — И как ты всегда все знаешь? — шепчет Сириус, наклоняя лицо в надежде почувствовать больше рта Ремуса на своей коже. В прошлый раз он поцеловал его в висок и в щеку, и Сириус хочет, чтобы это повторилось. Он хочет этого и большего. — Я предполагаю, что ты награждаешь себя вещами, которые ты хочешь, потому что ты в хорошем расположении духа, — объясняет Ремус, потому что он такой умный и он уже разгадал Сириуса. Как ему это удалось, Сириус не знает. — Так и есть, — признается Сириус, потому что сейчас самое подходящее время. Сейчас он не чувствует вины. Стресса. Возможно, это делает его слабым, но он хочет задержаться в этом ощущении подольше. Или, может быть, это просто делает его человеком. Иногда, Сириус забывает о том, что он человек. Ремус всегда, всегда помнит об этом. Он осторожно целует его в щеку, прокладывая дорожку поцелуев ниже. Дыхание Сириуса перехватывает, сердце гулко стучит в груди, все его тело буквально искрится к тому моменту, когда губы Ремуса задевают его челюсть. Ремус медленно отклоняется, смотря на него, изучая его. Сириус видит, как взгляд Ремуса опускается на его рот, а потом возвращается. Сириус подается вперед, как попавшийся на крючок червяк. Губы Ремуса изгибаются в улыбке. — Тебе надо почистить зубы? — дразнит Ремус, поднимая руку, чтобы запустить ее в волосы Сириуса, наклоняясь вперед. — Заткнись. Я запаниковал, ладно? — бормочет Сириус совсем тихо из-за того, насколько близко Ремус. — Ты… в смысле, ты собираешься поцеловать меня? А это не запрещено? — Не… — Ремус давится от смеха и отклоняется назад, чтобы посмотреть на Сириуса, как будто он что-то невероятно восхитительное. — Сириус, что? Что это вообще значит? «А это не запрещено?» — До меня только дошло, с небольшим запозданием, что то, что я сказал, немного смешно… — Немного? — …но, в мою защиту, я постоянно забываю, что с учетом твоего положения, тебе много чего нельзя, но здесь, в апартаментах, можно, если ты хочешь, — торопливо и сбивчиво продолжает объяснять Сириус. — Не то чтобы ты должен, очевидно, но если… если это что-то, чего ты… хотел, то, конечно, ты можешь. Просто… в смысле… — Сириус, — говорит Ремус, посмеиваясь. — Это… в общем, я имел в виду, что это твой выбор, делать что-то или не делать. Не… я не говорю, ну, знаешь, в этом плане у тебя полная свобода действий. С кем угодно, — Сириус ненадолго замолкает. — Стой. Ремус закусывает губу. — Да, давай, продолжай. Я очень хочу услышать, как ты попытаешься отмазаться от этого. — Эм, — говорит Сириус, хмурясь. — Ну. — Я жду, — напоминает ему Ремус. Сириус хмурится еще сильнее. — Мне это не нравится. — Нет? — Ремус выгибает бровь. — Значит, моя свобода не выходит за рамки того, что нравится тебе? Я могу существовать только в границах того, что приносит тебе удовольствие, да? — Я… нет, конечно, нет. Можешь делать, что хочешь, как я уже говорил много раз, — бормочет Сириус, — но я должен сказать, что если ты поцелуешься с кем-то, кроме меня, то я буду ужасно ревновать. Брови Ремуса взлетают вверх. — Оу, прямо в лоб. Никаких отмазок. Да я даже постебаться не успел. — Я учусь. — Это странно, но я горжусь тобой? — Это… — Сириус замолкает, закусывая внутреннюю сторону губы, а потом делает глубокий вдох. — Это… слишком? Чувствовать… быть, когда, мы… когда это… — Он замолкает еще раз, хмурится. — Честно говоря, я даже не знаю, что это. Что между нами. — Что между нами, — повторяет Ремус, его голос становится мягче. — Я бы сказал, что между нами неизбежная и печальная бессмысленность. Сириусу кажется, будто его ударили. Будто Ремус его только что ударил. Что ж, вот дерьмо, а это больнее, чем он ожидал. Оу, он по уши во всем этом, да? — Бессмысленность. Мы… бессмысленны? — Реальность никогда не была слишком доброй, — осторожно говорит Ремус, выглядя таким печальным. — Сириус, мы неоспоримо несемся на полной скорости куда-то, но не сможем туда добраться. Мы бежим в никуда. Скажи мне, что ты знаешь об этом. — Я не знаю об этом, — хрипит Сириус. Ремус вздыхает. — Это моя жизнь, Сириус. Мое служение Святилищу… это мое будущее. Я больше ничего не смогу тебе предложить, и я не буду притворяться, что это не так. Меньше чем через неделю ты уедешь из Святилища домой, а я все еще буду здесь. — Я… я знал об этом, — признается Сириус, даже если он на самом деле не позволял себе таких мыслей. У него и так хватало вещей, из-за которых он был пиздец расстроенным, не так ли? — Все, что мы здесь делаем, что-то да значит. Наш неизбежный конец не отнимет у нас этого, — бормочет Ремус, обхватывая ладонью щеку Сириуса. — Между нами что-то, но это не может быть всем. Я бы очень хотел, чтобы могло. Или я бы хотел хотя бы попытаться. И если легче будет быть ничем, потому что мы не можем быть всем, я пойму. Сириус делает вдох и говорит: — Я не думаю, что смогу быть ничем с тобой. — Так ли это? — спрашивает Ремус, и его голос такой нежный, что похож на напев. — Я слишком много чувствую, — шепотом признается Сириус. Он делает дрожащий вдох. — Я… мне нужно возвращаться каждый год, ты же знаешь. Я смогу подкупить правильных людей, чтобы тебя каждый раз назначали на мои апартаменты, Ремус. Если… если ты этого хочешь. Ремус долго колеблется, раскрыв рот, и внезапно он выглядит так, будто ему очень больно. — Я не могу просить тебя о таком, я даже ожидать такого не могу. Сириус, ты можешь… ты можешь прожить жизнь, ту, которую я не смогу дать тебе. Ты можешь быть с кем-то, кто уже не принадлежит другим людям без собственной воли. С кем-то, кого ты будешь видеть чаще, чем пару недель в году. Я не могу дать тебе все, но кто-то другой сможет. — Я выбираю быть чем-то с тобой, чем быть всем с кем-нибудь другим, — говорит ему Сириус. — Оу, зачем ты это сказал? — выдыхает Ремус, будто его только что ударили. — Потому что это правда, — мягко говорит Сириус. — Я сказал тебе предупреждать меня, — шепчет Ремус и проводит рукой по челюсти Сириуса. Это единственное предупреждение, а потом он наклоняется и целует его. Да, вот так, Ремус целует его. Поцелуй осторожный, медленный, совсем неглубокий. Ремус аккуратен, а разум Сириуса отключается. Все мысли ставятся на паузу, и Сириус просто замирает на месте, не делая ничего. Он не может ничего сделать, потому что Ремус целует его. Каждая клеточка его тела вибрирует с такой частотой, что это немного пугает, как будто он вот-вот взорвется прямо на месте. Все его нервные окончания включаются одновременно, загораясь и наполняя его сбивающим с ног чувством всего. Сириус не целует его в ответ, в основном потому что ему кажется, будто весь мир на секунду замер, и он вообще понятия не имеет, что ему надо с этим сделать. Последний раз, когда он целовал кого-то, или кто-то целовал его, был десять лет назад. Он не помнит, ощущалось ли это так; он вообще этого не помнит, потому что память у него дерьмовая. Ремус отстраняется от него, и Сириус не помнит, как он закрывал глаза, но сейчас он открывает их, чтобы увидеть, что Ремус с опаской смотрит на него. — Мне не стоило делать этого? — Нет, — хрипит Сириус. Он делает дрожащий вдох, неуверенный в том, достаточно ли кислорода поступает ему в мозг прямо сейчас. Он слегка переживает, что может упасть в обморок. — Если… в смысле, если ты хочешь, ты… ты можешь сделать это еще раз. Ремус, как оказалось, хочет, потому через секунду он снова его целует. Просто наклоняется вперед и целует его во второй раз, так же нежно, как и в первый. Теперь Сириус чуть более подготовлен, потому что он слегка поднимает голову, позволяя себе полностью погрузиться в ощущение того, как ему это нравится. Оу, ему и правда нравится. Губы Ремуса мягкие, он опускает руку с щеки Сириуса, чтобы коснуться его шеи, проводит теплыми пальцами по очень чувствительной коже. Краем сознания Сириус задумывается, чувствует ли Ремус, как бешено скачет его пульс; его сердце сходит с ума. В этот раз Ремус не отстраняется, и Сириус наконец целует его в ответ, все еще до смешного податливый, но такой безудержно любопытный. В какой-то момент это просто нежное прикосновение губ, теплое надавливание, проникающее внутрь, которое ослабевает, прежде чем вернуться в исходную точку. Это почти поддразнивание, и Сириус нетерпеливо откликается на поцелуй, бездумно протягивая руку, чтобы положить ее на талию Ремуса. Он касается лишь слегка, изо всех сил стараясь не делать того, чего не должен. Затем рука Ремуса, которая все еще была на щеке Сириуса, забирается ему в волосы. Появляется первый намек на язык, лишь маленькое прикосновение к нижней губе, и все мысли Сириуса об осторожности тут же испаряются. Его рука посильнее впивается в талию Ремуса, пальцы зарываются внутрь, пока он сам подается вперед в поисках большего. Ремус, кажется, доволен, потому что он одобрительно хмыкает Сириусу в губы и целует его глубже, используя язык, что очень нравится Сириусу. Постепенно Ремус переходит от поцелуев к настоящим поцелуям, и Сириус не может описать разницу между этими двумя вещами, но она есть. Во-первых, теперь больше языка, да и весь настрой изменился. Они инстинктивно подходят ближе друг к другу, притягиваясь, пока мир вокруг них исчезает — причина, стоящая за каждой частичкой дистанции, которой они придерживались друг с другом. Все исчезает, и Сириусу не жаль. Как будто что-то в нем просто… щелкает. Или, может, встает на место. А может, все и сразу, поломка, которая стала перезапуском, или разрушенная граница, которая выстроится где-то еще. Чем бы это не было, Сириус весь дрожит, не в силах удержаться и не прижаться к Ремусу. Он обвивает дрожащими руками его грудь, плечи, прижимая его к себе еще ближе. Ремус отвечает тем же, целуя его сильнее, глубже, с большей настойчивостью. Но поцелуй снова замедляется. Не без усилий. В основном, со стороны Ремуса, потому что сейчас Сириус пропал во всех смыслах этого слова. Ремус отстраняется, позволяя им перевести дух, и упирается своим лбом в лоб Сириуса. Да, Сириус никогда не оправится после такого. Он разрушен. После всех его переживаний, что причиной разрушения станет он сам, в итоге ей стал Ремус. Если кто и в руинах, то это Сириус. После одного поцелуя. Привкуса губ. Сириус открывает глаза, чтобы посмотреть на Ремуса, и думает: «еще слишком рано, чтобы быть уверенным, что я люблю тебя?» — То, что между нами… — Ремус отстраняется, и проводит рукой по челюсти Сириуса, осторожно касаясь большим пальцем нижней губы. — Между нами что-то. Мы что-то, Сириус. — Что угодно до тех пор, пока мы не ничего, — шепчет Сириус. — Нет, никогда, — шепотом отвечает Ремус, успокаивая его, и он позволяет Сириусу обвить себя руками. В тишине они льнут друг к другу и обнимаются. Проходит еще много времени, прежде чем они отпускают друг друга.

~•~

примечания автора: ЛИЛИ ЛИЛИ ЛИЛИ!!! ЛИЛИ ЛЮБОВЬ МОЯ!!! вы даже не представляете, как долго я ждал момента, когда поделюсь этой главой, потому что мы наконец-то познакомились с ней. и у нас есть подтверждение того, что она действительно будет жить!!! ЛИЛИ ЖИВА И ОНА В БЕЗОПАСНОСТИ!!! да, Лили нарушает все правила и укладывает в постель всех женщин ее возраста без зазрения совести. икона!!! но не позволяет себе заводить значимые связи в последние пять лет из-за горя, что менее иконично с ее стороны, но, к сожалению, это так. Дамблдор… этот человек. о, этот человек. я пока не могу подробно рассказать о нем, чтобы ничего не испортить, но с ним связано столько всего. не терпится услышать ваши теории!!! если бы он мог оставить мою девочку Лили в покое, это было бы здорово. но нет, конечно же нет, он решил поставить ее на передовую, что бы это ни значило. мы узнаем об этом больше позже, уверяю вас. это будет не скоро, но. ну, по крайней мере, теперь вы знаете, что она жива, в безопасности и не умрет!!! ужасно, что она думает, что Ремус мертв: (интересно, почему она так уверена в этом… (также хочу отметить, Кингсли и Сибил! они мои жемчужинки, я их так люблю!!!) ладно, дальше сцена со всеми менторами. думаю, было интересно увидеть Фрэнка и Эммелин, о которых мы пока что мало что знаем. мы еще их увидим. затем сцена с Доркас и Молли!!! первая встреча, конечно, была напряженной и непростой, но необходимой. вы должны понять, почему они обе оказались в такой ситуации. Молли знала, что ее братья пропали, и чувствовала, что с ними случилось что-то ужасное из-за голосового сообщения Гидеона, и она была в отчаянии и в ужасе, что заставило ее слететь с катушек. тем временем Доркас лгала Молли, пытаясь защитить ее и удержать от вовлечения в орден, потому что думала, что Фабиан и Гидеон хотят, чтобы их сестра была в безопасности; она пыталась поступить правильно. так что это была одна из тех историй, когда они ссорились/устраивали разборки не потому, что у них были проблемы друг с другом — они просто были в очень дерьмовой, напряженной ситуации. и мы еще увидим Молли снова! идем дальше, мы вернули Пандору!!! теперь мы знаем, почему ее не было до этого; ее отец болен, к сожалению, но теперь она вернулась навсегда!!! Пандора, моя любовь <3 а еще эта сцена между Джеймсом и Сириусом? душераздирающая, но в хорошем смысле? Регулус и Джеймс все еще не в порядке, конечно, но мы увидим их в следующей главе. по крайней мере, у них был день… передышки. наконец-то, вульфстар!!! о, вульфстар, мои любимые <3 ОНИ ПОЦЕЛОВАЛИСЬ!!! то есть, конечно, в их истории есть ангст. то, как они встретились и полностью изменили жизнь друг друга. типа, вся эта история о том, что они бессмысленны? разрушительна. и все же они делают сознательный выбор и выбирают друг друга, несмотря ни на что??? я хочу убиться о стену. я так сильно их люблю. между нами неизбежная и печальная бессмысленность. как и у вульфстара в каноне в принципе. но они никогда не будут друг другу ничем. ладно, подведем итог: оставшиеся трибуты: 11 трибуты, умершие к этой главе: Дилан Эйвери Квинн Эван Мальсибер 8 неизвестных других