~•~
Доркас кажется, что она еще никогда в своей жизни никуда так не торопилась. Кроме того, она не выходила в люди, выглядя вот так, со времен… Ну, честно говоря, она не может припомнить хоть раз, когда позволила бы себе выйти в свет в таком виде. На ней дырявая футболка, тонкие пижамные штаны с синими кошечками, пара зеленых сланцев, никаких аксессуаров или макияжа, а на голове красуется чепчик. Доркас уже много лет не покидала своего дома, не будучи при полном параде, с прической, макияжем, драгоценностями и в красивых туфлях. Однако ничто из этого на самом деле не имеет значения. Не сейчас. Не когда Вэнити и Ходж мертвы. Доркас наблюдала за происходящим, потрясенная настолько, что разрыдалась, и как только ей удалось собраться с духом и успокоиться, она пустилась бежать. Она даже не хотела останавливаться, чтобы обуться. Грудь Доркас тяжело вздымается, когда она наконец останавливается перед дверью, к которой бежала, как угорелая, даже не потрудившись воспользоваться каким-либо средством передвижения. Доркас живет неподалеку, поэтому она не горела желанием дожидаться, когда ее подвезут. Вместо этого она побежала. Не останавливаясь ни на секунду. И вот она здесь, запыхавшаяся и по-настоящему изнуренная, заносит руку, чтобы постучать в дверь. Она пытается перевести дыхание, но у нее не получается. Все тело кричит, протестуя против ее нелепой выходки, но… Но Марлин открывает, и все это того стоит. — Я… я пришла так быстро… так быстро, как смогла, — выдыхает Доркас, придерживая бок, который колет от бега. Пришитая к лицу Марлин маска отстраненности крошится, и она практически вылетает из дверного проема прямо в объятия Доркас. Та обхватывает ее руками и прижимает к себе, гладя по затылку, пока Марлин душераздирающе плачет прямо в плечо Доркас. Она цепляется, впивается пальцами в спину Доркас, как когтями, вздрагивая всем телом, словно вот-вот развалится на части. Доркас резко сглатывает и обнимает ее, ведя их в номер. Марлин позволяет завести себя внутрь, доверяя Доркас свое перемещение в пространстве, все еще держась за нее и не беспокоясь, что та может споткнуться. Доркас тоже это не беспокоит, она закрывает и запирает дверь, а затем аккуратно ведет Марлин к креслу и усаживает ее в него. Марлин практически разваливается напротив нее, плачет ей в шею, и все, что Доркас может сделать, — это уткнуться лицом в волосы Марлин и тихо плакать вместе с ней. — Они были… они были такими юными, — выдыхает Марлин. — Я знаю, — шепчет Доркас. — Я знаю, Марлин. Мне так жаль. Проходит немало времени, прежде чем Марлин успокаивается достаточно, чтобы перестать рыдать, и даже тогда ее дыхание сбивается на икоту, и она продолжает всхлипывать. Она не отрывает голову от груди Доркас, медленно и тихо дыша. Лежащие на руке Доркас пальцы как будто лишились всей силы. Доркас осторожно перебирает волосы Марлин, стараясь случайно не потянуть за них. — Они так долго продержались, — в конце концов хрипит Марлин. — Разве это было глупо с моей стороны надеяться, что один из них сможет вернуться домой? — Нет, — шепчет Доркас. — Нет, это не было глупо. Ты верила в них. Ты заботилась о них. Это не может быть глупым. Марлин делает тихий, затрудненный вдох. — Я так сильно старалась, Доркас, и все это время… даже в самом начале… я знала, что они не выживут. Я просто… я очень хотела оказаться не права. — Мне жаль, — говорит ей Доркас, сглатывая ком в горле, потому что ей правда жаль. Это не ее вина, но это не останавливает ее от желания, чтобы этого никогда не случалось, желания суметь это как-то исправить. Ей так чертовски жаль, что их не стало, что Марлин больно, потому что это несправедливо. Все это несправедливо. — Зачем он это сделал? — шепчет Марлин, приподнимая голову, чтобы взглянуть на Доркас опухшими глазами. — Ходж просто… он убил ее. Зачем он… как он мог… — Думаю, он был напуган. — Доркас глубоко вздыхает и тянется рукой, чтобы обхватить щеку Марлин, проводя большим пальцем по дорожкам слез. — Не знаю. Я… я правда не могу сказать, но Бернис кричала на него, его подруга, Уилла, только что умерла, все дрались, и Джеймс бежал прямо на него. До этого момента он никогда не причинял никому вреда. Думаю, всему этому причиной был страх. — Это просто пиздец, — говорит Марлин. — Она была влюблена в него и провела последние мгновения со знанием, что он убил ее. И переживая за Веспу, которую, как она видела, утащили в реку, вот только по сути Веспа бессмертна, так что она просто будет вечно страдать, наверное. — Марлин качает головой. — Я знаю, что именно об этом Вэнити, наверняка, и думала, пока умирала. О, и Джеймс. У нее хотя бы был Джеймс. — Я, эм. Ну, я не видела, что произошло дальше, — признается Доркас. — Я просто сразу же ушла, так что я без понятия, что произошло с остальными. — Ты… ты бежала сюда? — сипит Марлин, глядя на нее выпученными, слезящимися глазами. Доркас кивает. — Около шести с половиной километров. Марлин пялится на нее еще с минуту, а затем сдвигается и хватается за подушку возле головы Доркас, чтобы наклониться и поцеловать ее. Это не глубокий поцелуй, не грубый и не жгучий. Он мягкий. Такой мягкий и нежный, простое прикосновение ртов, теплое и сладкое. Для человека, который не помнит, как быть нежной, Марлин делает это поразительно хорошо, обращаясь с Доркас так, словно та драгоценна. — Спасибо, — шепчет Марлин, отодвигаясь. — Не за что. Я… я говорила тебе, что тоже переживаю за них, — говорит Доркас со слабой улыбкой. — И я переживаю за тебя, если это еще не стало очевидным. Я не выхожу из дома в таком виде абы для кого, МакКиннон. Я выгляжу… — Прекрасно, — перебивает ее Марлин, и точка, будто это даже не обсуждается. — Ты прекрасна, Доркас, всегда. Доркас знает, что красота — не самое важное, что есть в мире, есть намного более насущные вопросы, чем кто и как выглядит, о чем известно очень малому количеству Священных, но это не значит, что комплимент ее не тронул. Доркас не сказала бы, что она тщеславна или неуверенна в себе, но она выросла в среде, где красота — почти валюта. Марлин заставляет ее чувствовать себя богатой, хотя она никогда и не была бедной в этом вопросе. Марлин снова опускает голову на грудь Доркас, и та вновь молча гладит ее по волосам. Никто из них не говорит долгое время, и Доркас знает, что они обе думают о Вэнити и Ходже. Они не единственные, кто переживал за них, ведь у них, без сомнения, были семьи, и Доркас достаточно наблюдала за играми, чтобы увидеть, что Джеймс, Питер, Айрин, Матиас и даже Регулус заботились о Вэнити. Самой близкой подругой Ходжа была Уилла из-за близости в возрасте, но и это не совсем считается. Этого все еще недостаточно. Весь мир должен был переживать, но так мало тех, кому было не плевать. Так мало тех, кто на самом деле переживает за всех этих людей. Словно стоит им зайти на арену, трибуты становятся для них не более чем персонажами шоу, вот только это жизни реальных людей. Некоторых привлекают именно высокие ставки. Другие сознательно игнорируют реальность, которая смотрит им прямо в лицо. Они не хотят видеть ее, потому что посмотреть на это — значит столкнуться лицом к лицу со своей причастностью к происходящему. Однажды эти люди окажутся в эпицентре войны — войны, которая уже разгорается — и они даже не поймут, что и почему происходит. Некоторые увидят все как есть, и найдутся даже те, кто поступит правильно. Как Гидеон и Фабиан. Они никогда не были невежественны, и Доркас сразу поняла, что они захотят сражаться. Она не ожидала, что они умрут за это дело еще до того, как война настигнет их. А теперь еще и Молли, которая сейчас едет в поезде, чтобы увидеть тела своих братьев в Фениксе, потому что Орден вернул их после того, как информатор сообщил им, куда их выбросили. У них будут похороны, и Молли посетит их, но она никогда больше не вернется домой. Когда она уехала, то оставила все позади, чтобы продолжить борьбу во имя своих братьев в войне, которая еще даже не началась. Вербовка Фабиана и Гидеона в Орден Феникса — одно из самых больших сожалений Доркас. Она знает, что должна была. Это буквально ее работа, но они мертвы, и она не может не чувствовать вины за это. У нее много обязанностей в Ордене в связи с причастностью к Святилищу, и она, как все остальные, знает риски, но ей всегда становится не по себе, когда она видит, как во все это вовлекается очередной человек, и ей нужно смириться с возможностью, что этот кто-то умрет. — Я хочу сжечь Святилище за это, — хрипит Марлин, и сердце Доркас подпрыгивает в груди. — Прости, если это оскорбляет тебя, но… — Нет, — быстро говорит Доркас. — Это… нет, все в порядке. Я тоже хочу этого. — Если бы я могла, то поставила бы Святилище на колени, — сообщает ей Марлин, звуча по-настоящему опасно. Доркас сглатывает, глядя в потолок и продолжая перебирать пальцами волосы Марлин. — Если бы был какой-то способ сделать это, я бы отдала все, чтобы уничтожить Реддла и покончить с этими играми, чтобы то, что произошло с Вэнити и Ходжем, никогда не повторилось. Доркас задерживает дыхание на затянувшееся мгновение. Она так и чувствует пронзительный взгляд Дамблдора откуда-то сбоку, что просто нелепо. Он подобно тени в комнате, поджидает за углом, нависает над ней, аккуратно сложив морщинистые руки. Она знает, чего он хочет; она знает, что должна сделать в данной ситуации. Медленно выдохнув, Доркас наклоняет голову, чтобы посмотреть на Марлин, голова которой все еще лежит на ее груди. Осторожно, с нежностью, от которой щемит в груди, Доркас убирает ее волосы с лица и не может. Доркас не может этого сделать. Знает, что должна, что это восполнит потерю Гидеона и Фабиана, в глазах Дамблдора, и не то, чтобы сама Марлин не была блестящим приобретением. Но Доркас не может этого сделать. Независимо от того, готова ли Марлин принять на себя риск или нет, Доркас ею рисковать не хочет. Только не ею. Не Марлин, которая переживает за детей, несмотря на то, что знает, что не сможет спасти их. Не Марлин, у которой грубая хватка и доброе сердце. Не Марлин, которая хочет бороться, но заслуживает отдыха. Она заслуживает безопасности. Поэтому все, что говорит Доркас: — Да, Марлин, я тоже. — Какая-то часть меня… — голос Марлин срывается, но она переводит дыхание, и он снова выравнивается. — Я знаю, это ужасно, но какая-то часть меня почувствовала облегчение. Простое облегчение, потому что все закончилось, и они больше не страдают. И я вместе с ними. Может, это эгоистично… — Я так не думаю, — шепчет Доркас, скользнув рукой вниз, чтобы обхватить челюсть Марлин и приподнять ее лицо. — Я думаю, тебе позволено чувствовать, что угодно по этому поводу. Это не… Ну, тебе и так известно, что эта пиздецовая ситуация. Едва ли мы будем реагировать на нее обыденно, не так ли? — Нет, полагаю, ты права, — тихо отвечает Марлин. — Я здесь, хорошо? Я рядом, — говорит ей Доркас, затем приникает и прижимается к ее рту в коротком, теплом поцелуе в основном из необходимости утешения и желания предоставить его. Когда Доркас отстраняется, Марлин бормочет: — Ты очень хорошая… — Любовница? — предлагает Доркас, когда Марлин, кажется, зависает. Ее рот слегка дергается, когда Марлин прочищает горло и поджимает губы. — Ну, я бы сказала, что ты уже чуть больше чем любовница, — говорит ей Марлин, указывая на ее состояние, давая понять, что какая-то очередная любовница не увидела бы ее в таком виде… и Доркас действительно понимает это. Таким обычно не делятся с кем попало. Такое может быть даже более интимным, чем секс. — Нет, думаю, ты хорошая… подруга, Доркас Медоуз. — Хорошая подруга, — мягко повторяет Доркас, ее губы беспомощно изгибаются в улыбке, когда Марлин избегает ее взгляда. Дело в том, что Доркас не может предложить ей ничего другого, как бы ей этого ни хотелось. Конечно, какая-то ее часть хочет сказать: «К черту дружбу, давай будем чем-то бóльшим», но все не так просто. У нее есть обязанности, и никто не может гарантировать, что она надолго задержится в этом мире, среди назревающей войны. Откровенно говоря, чем больше Марлин привязывается к ней, тем большей опасности она подвергается, и тем больше ей будет что терять. Если Дамблдор и готов попросить ее пойти на такой риск, то Доркас — нет, поэтому она говорит: — Что ж, это честь для меня, быть твоей хорошей подругой, Марлин МакКиннон. Марлин встречает ее взгляд и выглядит слегка разочарованной, но у нее сейчас много поводов для огорчений, поэтому Доркас уверена, что дело не в ней. В любом случае, Марлин не протестует. Она лишь криво улыбается и бормочет: — Да. — Иди сюда, — шепчет Доркас, вновь притягивая ее к себе. — Ты останешься на ночь? — шепчет в ответ Марлин, опять устраиваясь рядом с ней. — Конечно, — отвечает Доркас и остается. Для чего еще нужны подруги?~•~
Ремус, вместе с Пандорой, крепко вцепившейся ему в руку, смотрит, как Регулус проходит через первую стадию горя — отрицание — потом наступает гнев и все замирает, или, может, он просто сходит с ума. Чем бы это ни было, наблюдать за этим ужасно. Регулус движется словно человек с определенной целью, бегая от пещеры к реке снова и снова, сбрасывая все оружие и все сумки с припасами — кроме собственных — в воду, на растерзание бледным, когтистым, костлявым рукам. Он выбрасывает практически все; каждое орудие, всю еду и воду, оружие, все до последнего. Оставляет себе лишь кинжал и свой рюкзак, на этом все. Ремус более чем уверен, что Регулус планирует убить всех. Он ясно дает понять, что единственный способ пройти через все это — бороться; и судя по его явно сдерживаемому возбуждению, он буквально рвется в бой. Из того, что Ремус понял, Регулус больше не хочет быть добычей, теперь он охотник. Начинает темнеть, температура падает, но река все еще не заледенела. Ремусу интересно, специально ли они это делают, намеренно ли держат Регулуса взаперти. Он мерит шагами берег, словно дикий зверь, не способный стоять спокойно, отчаянно ждущий шанса убраться отсюда. До этого никто еще не оставался бодрствовать ночью с целью вылавливать других трибутов из-за сильного холода, по крайней мере так кажется Ремусу, но он уверен, что Регулус вот-вот станет первым. Он настолько жаждет мести, что Ремус искренне полагает, что Регулус найдет и убьет каждого оставшегося трибута. Однако, он не знает, что Джеймс очень даже жив. Он спрятался в маленькой пещере, и ему безумно больно. Хорошо, что он перетянул ногу, но она, очевидно, доставляет ему много неудобств. Однако больше его мучает, по мнению Ремуса, потеря всех друзей в одно мгновение. Джеймс бессомненно скорбит; он просто сидит и рыдает, пялясь на колбу с ядом Крестражевидного шершня, которую держала в руках погибшая Вэнити. Джеймс лежит в пещере, побег явно отнял у него много сил, потому что он начинает отключаться, несмотря на все горе. Его глаза закрываются сами по себе, и спустя пару секунд он теряет сознание. Ремус не знает, произошло ли это от кровопотери, или от боли, но это все равно тревожит его. Ремус на грани по множеству разных причин. Регулус и Джеймс вошли в пятерку финалистов, и им обоим больно. Бернис и Аксус все еще где-то там. Они еще не нашли друг друга, приняв решение заночевать в одиночестве, но Ремус знает, что это лишь вопрос времени… если Регулус не доберется до них раньше. Питер тоже жив, но его статус союзника достаточно сомнителен, если вы спросите Ремуса. Да, он не дал Бернис убить Регулуса, но он также, вообще-то, сдал Регулуса и Джеймса той же самой Бернис; в каком-то смысле он частично виноват в смерти своих союзников, людей, с которыми он проводил время, о которых заботился. Он предал их из страха и отчаянного желания выжить, Ремус знает об этом, но это все равно выводит его из себя, потому что всей этой бойни можно было бы избежать, если бы Питер не сделал того, что сделал. — Трибуты, внимание, — громко и четко разносится голос Слизнорта по всей арене, и четверо трибутов одновременно поднимают головы, Джеймс все еще в отключке. Когда Пандора хватает его за руку и задерживает дыхание, Ремус напрягается. — Настоящее правило, допускающее только одного Победителя официально изменено. Теперь Победителями могут стать двое трибутов из одного дистрикта. На этом все. И пусть удача всегда будет с вами… Когда голос Слизнорта затихает, Ремус чувствует, как по позвоночнику пробегает волна шока и до него доходит, что это значит. Он делает резкий вздох, сердце рвется наружу из груди, потому что… это значит, что Джеймс и Регулус могут победить. Вдвоем. Регулус на экране, кажется, тоже приходит к пониманию, и это выбивает из него всю ярость: он, нахмурившись, поднимает голову к небу. Его губы приоткрываются, что-то в глазах меняется, и он медленно качает головой, будто раздумывает над чем-то. Требуется секунда, потом еще одна и еще, и вот его глаза, блять, загораются. — Джеймс, — выдыхает Регулус и начинает бежать. — Нет-нет-нет, — выпаливает Ремус, наклоняясь вперед, когда им овладевает паника. — Только не… оу, Регулус, река… Близко. Слишком близко. Регулус, кажется, в самый последний момент вспоминает, что он вообще-то не может ходить по воде, и он, ругаясь, валится на землю, стараясь откатиться как можно дальше от воды, хотя его по инерции тянет вперед. Его ботинки касаются воды, и Регулус вскрикивает, лихорадочно отпрыгивая в сторону, когда бледная рука показывается на поверхности, чтобы утянуть его за собой. Регулус с силой пинает ее и отползает назад, громко дыша, когда оказывается на безопасном от воды расстоянии. Ремус наконец выдыхает. Что касается Джеймса, то он все еще в отключке. Он точно пропустил объявление. Хотя Ремус не сомневается, что Регулус все расскажет ему, как только найдет его. — Они могут вернуться домой, Ремус, они оба могут вернуться домой, — хрипит Пандора, поворачиваясь в своем кресле, чтобы посмотреть на Ремуса широко распахнутыми глазами, полными слез; на ее лице сияет улыбка. — Я знаю, — почти неслышно соглашается Ремус, а потом они оба смеются и утягивают друг друга в победные объятия, крепко цепляясь друг за друга и качаясь из стороны в сторону. Возможно, это смешно, но Ремус чувствует, как колотится его сердце, потому что, как бы грустно ни было из-за всех смертей, надежда все еще есть. Люди, на которых ему не все равно, по-настоящему не все равно впервые за последние пять лет… они живы, и они смогут вернуться домой. И Сириус. О, он, наверное… блять, Ремус может представить. Надежда — воодушевляющая штука, и не важно, что у Джеймса и Регулуса осталось еще три соперника, потому что шансы… Впервые удача действительно на их стороне. Они так близки, и Сириус по-любому будет в восторге, мать его. Если Регулус рвался перебраться через реку до этого, то сейчас ничто не сравнится с его рвением. Он выглядит менее кровожадным, но более раздраженным, чем когда-либо. Распорядители держат его там, это очевидно. Медленно смеркается, температура, очевидно, падает, если судить по облачкам пара, срывающимся с губ Регулуса. Но река все еще не покрывается льдом. Сначала в небе опять проигрываются знамена в память обо всех погибших. Как и каждую ночь до этого, все идут по порядку. Начиная с Уиллы. Бернис и Аксус наблюдают из своих позиций, и Ремус видит мрачные выражения на их лицах. В каком-то смысле Уилла стала для Пожирателей своей Вэнити; не Ходж, потому что он всех доставал своей несостоятельностью и нежеланием убивать. Может, поэтому он и убил Вэнити, наконец сломавшись под давлением, — просто пытался заставить кого-то гордиться собой. Он был так юн. Уилла тоже. Далее Ходж, который не получает той реакции, которую, вероятно, получил бы, если бы Джеймс все еще был в сознании. Регулус отводит глаза, Питер заметно морщится, но всем остальным, похоже, все равно. Бернис даже усмехается и закатывает глаза. Это пиздец как угнетающе. За Ходжем следует Вэнити. Глаза Регулуса смыкаются, и он наклоняет голову. Питер плачет. Ремус морщится, его собственное сердце сжимается, потому что это было очень болезненно и, конечно, Джеймс (хоть и спит) и Питер страдают; они были теми, кто был с Вэнити с самого начала, и Питер провел с ней даже больше времени, чем Джеймс. Осознание того, что они оба так старались защитить ее, но не смогли… Да, Ремус бы тоже плакал. Следующая Айрин, и это заметно сильно бьет по Регулусу. Кажется, Регулус в какой-то степени винит себя. Может быть, потому что это его кинжал избавил ее от страданий. Облегчил ее боль. Это было убийство из милосердия, о котором она просила, но это не избавляет Регулуса от чувства ответственности за него, хотя она все равно умерла бы. Матиас следующие, и это тоже ударяет по ним. Друг Питера. Друг Джеймса. Ремус не знает, видел ли Регулус в них друга, но он очевидно чувствует скорбь по этому поводу. Матиас погибли в слепой ярости, отчаянно желая отомстить за смерть Айрин, и была какая-то жестокая ирония в том, что они погибли на построенном ими же мосту. И наконец Джунипер. Это вызывает разные реакции. Бернис, кажется, все равно. Питер хмурится и выглядит сбитым с толку, его лицо морщится, словно он не помнит, кто она. Аксус угрюмо смотрят, поднимая руку к синякам, оставленным Джунипер, потому что та абсолютно точно выбила из них все дерьмо до того, как им удалось убить ее. Откровенно говоря, она была маленькой дикой девчушкой. Но Регулус? Он издает сдавленный звук, а затем хрипло смеется и прижимает лицо к коленям, глубоко вдыхая. Это облегчение. Бесспорное облегчение. Ничем другим это быть не может, потому что все так очевидно, и Ремус точно знает, почему. Он не испытывает облегчения от того, что Джунипер мертва; он испытывает облегчение от того, что Джеймс не мертв. И вот подтверждение. Объявление, кажется, убедило Регулуса, но доказательство приносит явное утешение. И все же чуть позже Регулус остается заточен на той стороне, и Пандора стонет, прежде чем сказать: — Теперь они просто пытают его. Отпустите его, ради всего святого. — Я думаю, река замерзает примерно в одно время каждую ночь, — вздохнув, признает Ремус. — Недолго осталось. — Посмотри на него, — шепчет Пандора, наблюдая за тем, как Регулус на экране вновь беспокойно мерит берег шагами. — Не думаю, что то, что он на самом деле чувствует к Джеймсу, имеет значение. Он так сильно хочет вернуть их обоих домой. И Джеймс… — Застрял, — морщась, бормочет Ремус, потому что Джеймс действительно застрял. Опять же Ремус чувствует, как его охватывает беспокойство. Сириус все еще не вернулся, а Джеймсу ничего не прислали. Если рана так плоха, как выглядит, то риск заражения очень высок; если начнется сепсис, он умрет. Это может произойти всего за три дня, и это при условии, что никто не придет убить его раньше. Сириус это понимает, поэтому у Ремуса нет сомнений, что он работает не покладая рук… — Ремус! Ремус, она начинает леденеть, — объявляет Пандора воодушевленно, подпрыгивая на месте. Она протягивает руку, чтобы схватить его за бедро. — Почти… Почти… Поч… Регулус пускается бежать, как ракета, еще до того, как река полностью покрывается льдом, следуя по льду, который ползет вперед него. Каждый шаг заставляет лед трескаться под его ногами, но ему, кажется, все равно. Он даже не ждет, пока последний кусочек льда схватится; он просто бросается вперед и достигает земли, продолжая бежать. По пути в лес он хватает топор Джеймса, но даже это не замедляет его бег. — Да! — ликует Пандора, радостно вскидывая руки. Ровно в этот момент дверь в номер с грохотом распахивается. Это Сириус. Он врывается в дом с сияющими глазами, когда дверь захлопывается и запирается за ним. Его грудь вздымается так, будто он бежал, и он выглядит раскрасневшимся, в выражении его лица сейчас есть что-то совершенно удивительное. Ремус не осознает, что встал, пока не обнаруживает, что двигается вдоль краев мебели, чтобы лучше видеть Сириуса. Его трясет с головы до ног, он дрожит так, будто вот-вот разлетится на части от всей этой энергии, распирающей его. Он буквально вибрирует, и кажется, что он хочет прыгать по комнате, отскакивать от стен, бегать по кругу и визжать от радости что есть мочи. Это чем-то напоминает Ремусу собак, которые, наконец, отцепились от поводка и отчаянно хотят просто бежать. Оказывается, это очень похоже на то, что делает Сириус. Ремус не успевает даже рта раскрыть, чтобы заговорить, как Сириус мчится прямо на него, пересекая комнату и бросаясь прямо в его объятия. Ремус ловит его со стоном, спотыкаясь, отступает на шаг или два, но в основном сохраняет устойчивость. Сириус обхватывает Ремуса за плечи, а тот ловит его за талию и чувствует бешеное сердцебиение Сириуса на фоне своего собственного. Сириус тяжело дышит, будто он уже бежал. — Я так понимаю, ты слышал объявление, — шепчет Ремус, тихонько смеясь, когда Сириус сжимает его. Руки Сириуса взлетают вверх, чтобы обхватить лицо Ремуса, и его голос действительно дрожит, когда он произносит: — Я… я сделал это. Ремус, это был я. Я убедил Слизнорта сделать это. Я… — Гений, — говорит Ремус, задыхаясь. — Ты чертов гений. — Я спас их. Я спасу их. Их обоих, — твердит Сириус, и сейчас он сияет, как гребаная звезда. — Ты сделал это. Ты… — Сириус прерывает Ремуса поцелуем, резко, но радостно прижимая их рты друг к другу. Они быстро разрывают поцелуй, и Ремус думает, что его сердце может лопнуть. — Да, ты. Ты вернешь их. Их обоих. — Они вернутся домой, — выдыхает Сириус и вдруг начинает плакать, даже при том, что смеется. Он все еще дрожит, но Ремус держит его. — Оба. Сириус явно без ума от облегчения и восторга, что, очевидно, заставляет его снова и снова оставлять короткие, но яростные поцелуи на губах Ремуса в перерывах между захлебывающимся смехом и потоками слез. Ремус позволяет ему это, каждый раз на полпути встречаясь с его ртом своим, чувствуя, как мгновение расцветает вокруг них, пока он почти не может дышать от этого; облегчение, надежда, истинная передышка от всего, что было неправильно все это время. Это как просвет между мрачными тучами, когда буря наконец-то стихает. Ремус не удивлен, что Сириус в итоге оказывается поглощен этим. Поцелуи ослабевают, пока Сириус просто не обнимает его, зарываясь лицом в изгиб его шеи, оставаясь в таком положении достаточно долго, чтобы Ремус подумал, что он, вероятно, не собирается отпускать его первым. Но это хорошо. Он может делать все, что захочет. Осторожно повернув голову, Ремус смотрит на Пандору. Она предоставляет им уединение, наблюдая за Регулусом на экране, который успел начать поиски Джеймса. — Сириус, — мягко говорит Ремус, и Сириус медленно поднимает голову, кажется, уже чуть успокоившись. — Регулус ищет Джеймса. Неужели никто не захотел проспонсировать его? При этих словах ощутимая радость Сириуса ослабевает, но совсем немного. Он мотает головой. — Нет, люди определенно хотят проспонсировать Джеймса, но они хотят… Ну, в общем, они хотят, чтобы Реджи и Джеймс заслужили это. Они, конечно, хотят шоу. — То есть ничего нового? — с горечью спрашивает Пандора. — Они все животные. Им безразличен Джеймс, они заботятся лишь о том, как он может их развлечь. О, я бы их просто… — Да, я тоже, — говорит Сириус с мягкой улыбкой, наблюдая за тем, как она изображает, как душит кого-то руками. Он прислоняет голову к плечу Ремуса, не отстраняясь от него, пока разговаривает с ней. — Все хорошо, потому что Регулус найдет Джеймса, а потом я прослежу, чтобы Джеймсу удалось исцелиться, и тогда останется всего трое. Только трое, а потом они будут дома. Пандора… — Я знаю, — выдыхает Пандора, поворачиваясь, чтобы перелезть через спинку дивана и протянуть ему руку. Сириус отрывается от Ремуса, хватаясь за нее и выглядит слегка пораженным, когда она наклоняет голову над его рукой для поцелуя. Он моргает, потом, кажется, осознает, что она, по сути, признается ему в восхищении, и краснеет. — О, не делай этого, — смущенно бормочет Сириус. — Перестань, Пандора. Я твой друг. Пандора, улыбаясь, поднимает на него взгляд. — Да, так и есть, и ты один из самых умных мужчин, что я когда-либо встречала. Это заслуживает восхищения. Ты вернешь их домой, Сириус. — Ну, они сами вернут себя домой, — робко говорит Сириус, — но я позаботился о том, чтобы это стало возможным, да. — Невероятно, — бормочет Пандора, а затем оставляет более игривый поцелуй на тыльной стороне ладони Сириуса, хихикая, когда он взъерошивает ей волосы, как только она отстраняется. — Есть еще Питер, Бернис и Аксус, из-за которых стоит поволноваться, но думаю… — Сириус делает глубокий вдох и сосредотачивается на экране, скрестив руки. — Я правда думаю, что у Джеймс и Регулуса есть хорошие шансы, особенно как только Джеймс поправится. — Все, что нужно сделать Регулусу, — это найти Джеймса, — говорит Пандора. Сириус тяжело вздыхает. — Чего ему не удастся сделать сегодня. К сожалению, он пошел не в том направлении. Хорошая новость в том, что там есть след, так что он найдет Джеймса, только не сейчас, когда вокруг холодно и темно. В конце концов он устроится на ночлег, прежде чем вырубится, а завтра начнет все сначала. Джеймс будет в порядке, пока Регулус не доберется до него, если только никто другой не сделает это раньше. — Ты не звучишь слишком уж обеспокоенным, — замечает Ремус, признаться, удивленный этим, потому что обычно Сириус в это время был гораздо более напряжен. — Я не беспокоюсь. — Сириус слегка морщится. — Слизнорт и практически все зрители отчаянно хотят, чтобы Регулус и Джеймс воссоединились и показали всем свои романтические отношения, поэтому я не сомневаюсь, что Слизнорт сделает все, чтобы это произошло. В противном случае люди будут очень разочарованы, а он не позволит этому случиться. Ужасно ли это? Да, но нам это на руку, так что я могу с этим смириться. — Мы можем с этим работать, — соглашается Пандора. Она похлопывает по местечку рядом с собой. — Давай. Иди смотреть. Сириус тянется назад, чтобы взять Ремуса за руку, и увлекает его за собой, и вот, чем они все занимаются. Как и каждую ночь, они все смотрят игры, но в этот раз что-то изменилось. Они смотрят с надеждой.~•~
Как и предполагалось, Регулус все-таки обустраивается для ночлега. Сириус знает, что тот измотан, он едва ли спал прошлой ночью, страдал эмоционально и физически после пережитого дня. Джеймс все еще в отключке в пещере, в одиночестве и холоде. И все же, несмотря на не самые лучшие (даже неприемлемые, вот серьезно) условия, в которых они проведут эту ночь, Сириус не чувствует себя так уж плохо. На самом деле, он вообще не чувствует себя плохо. Он чувствует себя замечательно, мать его, потому что Регулус скоро вернется домой вместе с Джеймсом, и если Регулус поймет, чего будет стоить выздоровление Джеймса, все будет хорошо. Регулус умный; он наверняка догадается. А потом им останется разобраться с тремя людьми. Всего трое, и их заберут оттуда и отправят домой. Сириус чувствует себя действительно, действительно, блять, хорошо. Он, конечно же, в курсе, что не стоит праздновать заранее. Что-то все еще может пойти не так. И он знает, что это немного ненормально, что он в таком восторге, когда все его друзья-наставники только что потеряли своих трибутов. Также проблемы, которые появятся, когда Джеймс и Регулус и вправду вернутся домой, никуда не делись — все, с чем им придется иметь дело: вся эта скорбь, и боль, и страх, и травмы, и то, как они будут с ними справляться. Да, Сириус не забывает ни о чем из этого, но на секунду, всего лишь на день, он хочет почувствовать счастье. Он хочет утопиться в своей надежде и прочувствовать каждую каплю того, что могло бы быть. Он так сильно цеплялся за эту мысль — что Джеймс и Регулус оба каким-то образом выживут — потому что он не мог представить другого исхода, и вот он, блять, воплотил это в реальность. Он вернет их обоих. Он сможет обнять их обоих и знать, что сделал это; он сделал все, что мог, чтобы спасти их обоих, и это, блять, сработало. Так что Сириус, несмотря на все негативные моменты, в хорошем настроении, и он отказывается чувствовать себя виноватым. Что бы ни случилось, что угодно может пойти не так… Сириус не хочет существовать с этой мыслью пока. Он хочет существовать здесь, где на данный момент ему есть чего ожидать, есть, на что надеяться. — Я готова потерпеть Риту, чтобы увидеть реакцию на изменение правил, — сообщает им Пандора, когда камеры выключаются и на экране появляется вышеупомянутая женщина. Сириус благодарно кивает ей, зная, что она расскажет ему все, что нужно знать, утром. Он встает и тянет Ремуса за руку, призывая того поступить так же, даже когда он смотрит на Пандору и говорит: — Пойду переоденусь и лягу спать. Это был чертовски долгий день. — Да, конечно, — бормочет Пандора. — На случай, если мы с тобой разминемся, Ремус, спокойной ночи. — Спокойной, — отвечает Ремус, позволяя Сириусу утянуть его за собой. Это и правда был долгий день, из-за чего Сириусу кажется, будто его разговор с Ремусом о проблемах с памятью и второй поцелуй были вечность назад. Так много всего произошло за такой короткий промежуток времени, и Сириус просто хочет, чтобы все остановилось. Он хочет отложить все и просто… забыть об этом ненадолго. Будучи ментором, особенно учитывая то, как он старается ради жизней Джеймса и Регулуса, у него нет такого варианта, но с этим изменением в правилах, он настолько близок к забытью, насколько только может быть. — Сириус? Хлопая глазами, Сириус оборачивается и открывает дверь, пропуская Ремуса внутрь, прежде чем снова закрыть ее. — Что? — Есть какая-то конкретная причина, по которой ты позвал меня с собой? — спрашивает Ремус, выглядя слегка позабавленным. — Ты сказал, что собираешься спать, и как бы сильно мне ни хотелось присоединиться к тебе… скоро мне надо будет уходить. — Оу. Точно, — и вот Сириус снова хлопает глазами, почесывая затылок. Честно говоря, он не знает, зачем потащил за собой Ремуса; просто он пока не был готов отпустить его. Хотя, наверное, он никогда не будет готов к этому. — Прости, думаю, я слишком увлекся твоей рукой. Тебе не… очевидно, ты мог не идти за мной. Эм, а когда тебе надо уходить? Ремус смотрит мимо него на часы. — М-м-м, в ближайшие два часа не надо. Пока могу остаться. — А ты этого хочешь? — уточняет Сириус. — Тут, в смысле. Со мной. — Нет, для меня это мука, — дразнит Ремус и качает головой, когда Сириус слабо фыркает от смеха и отводит взгляд. — Да, Сириус, я хотел бы остаться с тобой, пока мне не надо будет уйти. — Замечательно, — заявляет Сириус, чувствуя, как на него накатывает волна удовлетворения, и со всеми хорошими новостями, он наконец-то может полностью оценить это чувство. — Нет, да, замечательно. У меня сейчас как раз больше всего энергии, так что, если ты не против… в смысле, можно я присяду тебе на уши, пока переодеваюсь? Потому что, честно говоря, мне кажется, будто я взорвусь. Можешь не слушать, просто кивай время от времени, мне будет этого достаточно. — Я буду счастлив послушать тебя, — радостно сообщает ему Ремус. Сириус фыркает и подходит к Ремусу, чтобы схватить того за плечи и подвести к кровати, усаживая его лицом к шкафу. — Если ты продержишься хотя бы пять минут, не потеряв нить моей болтовни, то я буду в шоке. Это еще никому не удавалось, разве что Джеймсу, но он все равно болтает вместе со мной, так что это другое. — Мне нравится слушать, как ты говоришь, — бормочет Ремус, поднимая голову, чтобы посмотреть на Сириуса, выставляя напоказ длинную шею. — Что ж, тогда тебе повезло, — с улыбкой отвечает Сириус, а затем бросается к шкафу и открывает его, заходя внутрь. Следующие двадцать минут Сириус без умолку болтает, параллельно ища, в чем ему спать; он хочет что-то приятное, действительно приятное, от чего он будет чувствовать себя хорошо, будто это какая-то награда за то, чего он добился за этот день. Время от времени он выглядывает из-за дверцы шкафа, чтобы проверить, слушает ли его Ремус. Он всегда слушает. Каждый раз, когда Сириус смотрит на него, Ремус терпеливо сидит на месте, на губах играет легкая улыбка. Его взгляд всегда теплый, наполненный нежностью и радостью, и с каждым украденным взглядом Сириус чувствует, как его сердце начинает биться все быстрее. Он быстро отворачивается, его лицо горит и тело… тоже горит. Сириус и впрямь проводит много времени, рассказывая о том, что Регулус и Джеймс оба смогут вернуться домой, и как он в первую очередь обнимет их, как только ему представится шанс, и, возможно, больше никогда их не отпустит. А еще он иногда переключается на тему одежды, отвлекаясь на нее в гардеробе, потому что в Святилище у него есть выбор. — У меня редко бывает хорошее настроение, чтобы я носил в Святилище платье, но чтобы ты знал, в платье я выгляжу чертовски изумительно, — Сириусу очень уж хочется подчеркнуть это. Спустя секунду Ремус отвечает: — Не поверю, пока не увижу собственными глазами. — Ты просто хочешь увидеть меня в платье. — Да, разумеется, хочу. Сириус ухмыляется и высовывается из-за дверцы, чтобы посмотреть на Ремуса, приподняв брови. — Это ты меня еще не видел с макияжем и прической. О, а когда я надеваю каблуки… Сто лет такого не было, но когда я иду, люди чуть ли шеи не ломают, засматриваясь на меня. — Не сомневаюсь, — отвечает Ремус, прочищая горло. Сириус выглядывает еще сильнее, пока не опирается рукой о стену, его торс виднеется в дверном проеме. Стоит сказать, что Ремус отчаянно старается вести себя как джентльмен, не отводить взгляда от лица Сириуса и не пялиться на его голое тело. Сириус может сказать, что Ремусу очень хочется; но, кстати, когда дело касается Ремуса, то это не отталкивающе. — Ты правда хочешь увидеть меня в платье? — спрашивает Сириус. Ремус удивленно моргает. — Конечно, если ты хочешь. — Тогда давай, выбирай, — с легкостью говорит Сириус, возвращаясь в шкаф и поджимая губы, чтобы спрятать улыбку. — В шкафу? — зовет его Ремус. — А где еще? — Просто… Ну, ты там голый? Сириус подавляет смешок. — Есть только один способ выяснить, вопрос лишь в том, рискнешь ли ты, Ремус Люпин? И опять тишина. Сириус поворачивается и ждет, потому что он уже знает, как поступит Ремус. Может, ему и нужна секунда, но он непокорный придурок, его всегда тянет к проблемам и шалостям, он рискует больше, чем ему следовало, так что, конечно, он немедля зайдет сюда к Сириусу. И да, пару секунд спустя Ремус протискивается в шкаф, который не такой уж и маленький, но и недостаточно просторный для того, чтобы двух взрослых мужчин разделяло больше двух шагов. — О, привет, здравствуй, — дразнит Сириус. — Привет, — отвечает Ремус, а затем наклоняет голову. — Ты не голый. — Да, все еще в штанах. Грустно, скажи? — говорит Сириус с притворным вздохом. — До ужаса, — бормочет Ремус, но отвлекается на то, чтобы кончиками пальцев потянуться к шраму, проводя по нему от самого живота до левого бедра. — Чуть не умер, — комментирует Сириус, смотря на шрам. Прошло десять лет, а шрам едва ли побледнел. — Умер бы, если бы это не было моим последним ранением перед победой. Они забрали меня и подлатали до того, как я истек кровью, но не все раны можно залечить так, чтобы не осталось шрамов. — Да, я знаю, — мягко говорит Ремус. Он снова нежно касается шрама, и Сириус чувствует, как по позвоночнику пробегает дрожь. — У тебя еще есть, да? Ты как-то говорил. — У меня есть один на икре; это меня подстрелили стрелой, — говорит Сириус и поворачивается. — Вот этот, на спине, от меча. Ремус хмыкает и тянется, чтобы коснуться и его тоже. Шрам тянется от левого плеча Сириуса до самой поясницы. — Он болит, когда становится холодно? — Да, болит, — нахмурившись, бормочет Сириус. Ремус говорит так, будто он знает, будто понимает, но ведь он же говорил, что и у него есть шрамы, да? — У меня еще есть след от ожога на правом колене. Вот он жесткий. Не сильно большой, зажил еще на арене, так что они никак не могли его исправить. — Этого никогда не должно было произойти, — шепчет Ремус. Сириус медленно поворачивается к нему. — Поздно уже говорить об этом. Но, знаешь, с другой стороны, шрамы — это сексуально. — Я… — Ремус моргает, потом хихикает, его взгляд смягчается, а на лице появляется ухмылка. — Правда? — Ну, ты ведь не можешь отрицать тот факт, что с ними я еще более привлекательный, — говорит Сириус, играя бровями и напрашиваясь на комплименты. Он хочет их. Хочет, чтобы Ремус смотрел на него и ему нравилось то, что он видит. — Нет, не могу, — соглашается Ремус, и Сириус подавляет желание победно вскрикнуть. — Серьезно, твое тело — галактика, а твои шрамы — твои звезды. И Сириус снова застигнут врасплох, на секунду он просто замирает. Он знает, что покраснел, не только потому, что чувствует приливший к лицу жар, но потому что у Ремуса появляется этот довольный, радостный взгляд. Сириусу кажется, что он не может вздохнуть, потому что Ремус лишил его этой возможности, так что, когда он шепчет, его голос похож на тихое хрипение: — Хочешь отправиться в космос? — Я ничего не хотел так сильно, — говорит Ремус. И Сириусу этого достаточно, чтобы сократить дистанцию между ними, и вот Ремус утягивает его в поцелуй раньше, чем это успевает сделать сам Сириус. Они оба дышат слегка прерывисто, тяжело и протяжно, когда их губы разъединяются, чтобы соединиться вновь, еще и еще. Одна рука Ремуса ползет вверх по пояснице Сириуса, а второй он крепко хватает Сириуса за бедро, ведя его назад. Сириус пойдет куда Ремусу угодно, сделает что угодно, все, что захочет Ремус. В итоге это приводит к тому, что Сириус врезается в дверцу шкафа, и та, раз она была на пути, грохочет, но Ремус беспечно отпихивает ее в сторону, даже не разрывая поцелуя. Он толкает ее с такой силой, что она сотрясается, отлетая в бок, и дыхание Сириуса перехватывает от этого звука. Пространство вокруг них заполняется острой необходимостью, и Ремус в данную минуту сосредоточен только на Сириусе, отчего последнему кажется, будто у него сейчас подкосятся ноги. Ремус толкает Сириуса назад, не давая ему упасть, и Сириусу сейчас вообще плевать на равновесие. Все, о чем он думает, — как мир переворачивается с ног на голову из-за горячего дыхания Ремуса, как тот запускает руки ему в волосы. Ремус своим языком делает что-то невероятно греховное, и с губ Сириуса срывается низкий стон. Он и не знал, что может издавать такие звуки, и он не знает, что и думать, потому что звучит он отчаянно нуждающимся. Непонятно, нравится ему или нет, но вот Ремус точно в восторге. Он сильнее хватает Сириуса за волосы — не достаточно, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы заставить Сириуса поднять голову, что тот и делает — и разрывает поцелуй, чтобы вместо этого припасть к шее Сириуса. Сириус даже не собирался этого делать, но автоматически льнет к прикосновению, рука сильнее вцепляется в мягкие волосы Ремуса, кудри завиваются вокруг костяшек. От внимания, которое Ремус уделяет его шее, голова Сириуса идет кругом, как будто он находится в состоянии бегства, а его сознание где-то вне зоны досягаемости. Он чувствует ужасную дрожь и слабость по всему телу, но в хорошем смысле этого слова? Очень, очень хорошем. На самом деле ему кажется, будто он вот-вот… упадет, свалится на пол, чтобы взять нужную, или не очень, секунду передышки. Вообще ему ни капельки этого не хочется, но его настолько переполняют эмоции, что кажется, будто ему стоит прилечь. Ремус, похоже, не замечает этого, но Сириус его не винит — тот слишком сосредоточен на том, что делает, и черта с два Сириус будет его останавливать. Зубы касаются его шеи — просто проба, и Сириус слышит, как снова издает этот звук. Высокий, тонкий, возможно, немного громкий стон вырывается из горла, но опять-таки… Сириус не может удержаться. По крайней мере, Ремусу это нравится, что становится очевидным по тому, как он прижимается к Сириусу еще ближе. — Ремус, твоя… эм… можно… я хочу… — Сириус не может говорить полноценными предложениями, но Ремус все равно понимает, о чем он просит. Не колеблясь, Ремус делает шаг назад и небрежным движением руки снимает через голову рубашку. Ту же, что надета на нем всегда, надета на всех слугах — серая мешковатая рубашка с длинными рукавами. Совсем невзрачная. В ней нет ничего примечательного или притягивающего взгляд. Еще одно чертово преступление, потому что то, что спрятано под ней… Но знаете, что — у Сириуса есть эта привилегия, благодаря которой он может касаться груди и плеч Ремуса, так что он знает, насколько подтянут Ремус, но увидеть это — совсем другое дело. Сириус может лишь издать хриплый звук и протянуть руку вперед, чтобы коснуться, чувствуя настоящую слабость в коленях. Ремус, черт возьми, подкачан. — Когда мне становится скучно в моей камере, я упражняюсь, — объясняет Ремус. — Я вижу, — хрипит Сириус, звуча так, будто расплачется в любой момент. Он чувствует, что это произойдет. Вы когда-нибудь видели кого-нибудь настолько красивого, что вам хотелось разрыдаться? Что ж, Сириус, официально, видел. — Ремус, ты… пиздец, ты… — О, и у меня есть изъяны, — бормочет Ремус. — Посмотри на мои шрамы. Думаю, это будет справедливо. Сириус удивленно моргает, когда Ремус поворачивается, и делает резкий вздох, потому что ебаный рот. Ох. Что ж, у Ремуса гораздо больше шрамов, чем у Сириуса, это уж точно. Невозможно не видеть насилие, скрывающееся за ними, и желудок Сириуса скручивает, когда он представляет, как Ремус их получил. Вся спина Ремуса полностью исполосована накладывающимися друг на друга шрамами от, как полагает Сириус, плети. Они тянутся от лопаток до самой поясницы. Некоторые залезают на бока, но не сильно. Они все собраны в одном месте, и Сириус знает, что это такое. Значение всего одно. Ремуса много секли. Это не просто шрамы после одной порки; одни старее других, более выцветшие, иные крест-накрест покрывают его кожу. — Это Священные с тобой сделали? — выдыхает Сириус. — На самом деле нет, — тихо говорит Ремус. — Эти я получил задолго до того, как попал в Святилище. В моем дистрикте все еще секут людей в качестве наказания. — Черт, Ремус, — тяжело выдыхает Сириус. Он качает головой и наклоняется вперед, чтобы оставить поцелуй на одном из шрамов. Ремус мягко вздыхает, так что Сириус делает это снова и снова, целуя каждый шрам, до которого только может дотянуться. Отстраняясь, он говорит: — Что ж, у тебя больше звезд, чем у меня. — Я бы не сказал, что это звезды, — бормочет Ремус, снова поворачиваясь к нему. — То, как они врезаны в мою кожу. Это… ну, не знаю, кратеры, скорее. — Если мы все еще придерживаемся космической тематики, то я напомню, что и у луны есть кратеры. Получается, ты луна. Моя луна, — с легкостью говорит Сириус, наклоняясь, чтобы оставить поцелуй на челюсти Ремуса. Ремус слабо фыркает от смеха. — Твоя луна? Серьезно? — Ну, знаешь, Сириус — одна из самых ярких звезд на небе. Я буду твоей звездой, если ты будешь моей луной, — рассказывает Сириус тихим голосом в перерывах между поцелуями в челюсть, направляясь к шее Ремуса. — Мы ведь уже что-то, так почему бы не дать этому имя. Не можем украсть луну, не можем припрятать звезды, но ведь нам и так повезло, раз мы их знаем. Разве это не мы? — Да, — шепчет Ремус. — Да, это мы. В следующую секунду Ремус кончиками пальцев приподнимает голову Сириуса, чтобы с силой поцеловать его, и Сириус сдавленно стонет прямо ему в губы. И вот опять, Ремус ведет его дальше, не останавливаясь. Он продолжает идти до тех пор, пока они не падают прямо на кровать. Они приземляются с небольшим подскоком, и голова Сириуса идет кругом, когда Ремус поворачивает его, чуть сбавляя обороты, чтобы разорвать поцелуй и припасть вместо этого к шее. Сириус снова не может сдержаться и не издать этот молящий звук, потому что Ремус, без сомнения, оставляет на его горле следы, как этим утром. И люди заметили. Люди смотрели. Люди гадали, и Сириус лишь втайне наслаждался, что их оставил именно Ремус. И он снова делает это, продолжая переворачивать их, пока они не оказываются на боку, с жаром и отчаянием притягивая свои тела все ближе друг к другу. Теперь они настолько близко, что нога Ремуса оказывается между ног Сириуса, и это, в общем-то… ладно, это определенно что-то. Во-первых, слегка волнительно, потому что Сириус недостаточно одет для такой позы. Его штаны слишком свободные и мягкие, в них достаточно места, чтобы он мог неловко качнуть бедрами и получить слишком много от этого движения. Рот Сириуса открывается, грудь тяжело вздымается, а Ремус просто… продолжает. — Ладно, ладно, это… Ремус, — выдавливает Сириус, его свободная рука падает на кровать, пальцами зарываясь в простыни. Его бедра, снова, двигаются по собственной воле, его тело очень ясно дает понять, чего хочет, даже если прямо сейчас его разум в ступоре. Еще один писк — мягкий стон — срывается с губ. Так хорошо. Очень хорошо. Слишком хорошо. — Ремус… я… я, эм, не могу… я не буду… это правда… Ремус оставляет поцелуй на его шее, сопровождая это тихим звуком мол «я тебя слушаю», но Сириус не совсем уверен, что это так. Не потому что он делает это специально, а потому, что сейчас он очень, очень занят. Это становится невероятно очевидным, когда он находит новое место на шее Сириуса, обдавая его жаром, когда начинает посасывать, и бедра Сириуса вновь дергаются, посылая еще одну волну удовольствия к каждому нервному окончанию. Сириус не собирался, но он тихо ругается себе под нос и ударяет рукой по кровати. От этого Ремус вздрагивает, перестает касаться, отклоняется чуть назад и смотрит на него. — Ты в порядке? — спрашивает Ремус, яростно промаргиваясь, будто выходит из транса. — Да. Нет. Я… — Сириус пытается выровнять дыхание, но это немного трудно, когда его бедра все еще двигаются сами по себе. Он пытается остановить их, но они уже все поняли, уже узнали, как хорошо это бывает, и как именно к этому прийти. Еще одно покачивание бедрами, и Сириус вновь стонет, вытаскивая руку из волос Ремуса и цепляясь вместо этого за его плечо, будто от этого зависит жизнь. — Сириус? — шепчет Ремус, гладя Сириуса по волосам, словно пытается успокоить его после того, как наконец понял, что сейчас Сириуса что-то беспокоит. Сириус так рад, что Ремус делает это, но вместе с тем беспокоится еще больше, потому что рука Ремуса в его волосах тоже доставляет ему слишком много удовольствия. — Я… мне правда нравится, — словно идиот выпаливает Сириус, как будто это не было чем-то очевидным. Вторая рука тоже опускается на кровать, крепко хватаясь за простыни, пока сам Сириус лихорадочно вертится на кровати. Ремус хмыкает. — Ну, да, в этом и суть. Это… это же хорошо, да? — Ремус, Ремус, — говорит Сириус, имя вылетает из его рта, и теперь он просто извивается под Ремусом. Он слышит, как несчастно звучит, вкупе с противоречащим одобрением, потому что ему хорошо, но… — Сириус, — твердо заявляет Ремус, хватая одной рукой бедро Сириуса, чтобы остановить его. Сириус хватает ртом воздух, будто все это время не мог вздохнуть, пальцы одной руки вжимаются в плечо Ремуса, а ногтями другой он впивается в кровать. Остановиться было чуть ли не хуже, чем продолжать этим заниматься, но вместе с тем это принесло и облегчение. Сириус пытается успокоиться, но у него, если честно, не получается. Он пялится на Ремуса, будто тот Бог, или всепоглощающий ужас во плоти, способный разрушить всю его жизнь. Лицо Сириуса пылает, когда он признается: — Думаю… ладно, я более чем уверен, что почти кончил. Ремус сомневается, потом спокойно спрашивает: — И почему это стало проблемой? — Потому что я… — Сириусу трудно подобрать слова, он все еще сдерживает себя и отчаянно хочет продолжить заниматься тем, чем они занимались. Сейчас он комок противоречий, который ведет войну с самим с собой, и ему это, вроде как, не нравится. — Мне никогда этого не хотелось, понимаешь? Я никогда… я не знал, что это будет… Я не… — Сириус, — нежно говорит Ремус, — дыши. — Я пытаюсь, — шипит Сириус, и Ремус выглядит до удивительного довольным, черты его лица смягчаются. — Это проблема, потому что я как будто бы стал тем, кого они во мне видят. То, что меня сделали секс-символом, не имеет значения до тех пор, пока я не кончаю и не получаю от этого удовольствие. И посмотри на меня. Я буквально, блять, жажду это, и это… это… — Ладно, эй, просто… — Ремус поднимает руку и делает что-то такое, что, Сириус никогда не посчитал бы столь успокаивающим. Он проводит ладонью по его лбу, откидывая волосы назад. — Все в порядке. Теперь я, кажется, понимаю. У тебя запутанные отношения с получением удовольствия, и это не твоя вина. Ты… тебе стыдно? В этом все дело? Сириус резко сглатывает. — Да. — Не стоит стыдиться этого, — тихо говорит ему Ремус. — Сириус, правда, нет ничего плохого в том, чтобы получать удовольствие. Тебе можно наслаждаться и заниматься тем, чем хочешь. А если ты не хочешь, то и это тоже нормально. В этом нет ничего постыдного. Твое желание только твое, и больше ничье. — Я был очень громким, — бормочет Сириус, что, возможно, глупо, но ему действительно неловко из-за этого. Ремус открывает рот, закрывает, прочищает горло и кивает. — Да, был. Сириус разочарованно стонет, закрывая глаза, но Ремус ждет, пока Сириус посмотрит на него, и улыбается. — Это тоже нормально. Я… ну, если тебе это поможет, то мне понравилось. Нет необходимости быть тихим, Сириус. — Я будто лишь доказываю, что они правы, — шепчет Сириус, скручивая простыню пальцами. — Я не хочу доказывать их правоту, Ремус, но… мне было так хорошо. — Дело не в них, Сириус, — мягко говорит Ремус. — Сириус, это не касается никого, кроме нас с тобой. Только нас, и тебе может это нравиться. На самом деле, я очень рад, что тебе понравилось, потому что было бы печально, если бы я сделал все это, а тебе бы не понравилось. Но нам, кстати, вообще не обязательно делать что-либо. — Но я хочу, — расстроенно говорит ему Сириус. — Правда хочу. Ты… ты хочешь? — Я… что ж, да, но если ты не можешь, или не готов, или хочешь подождать, то все в порядке, — шепчет Ремус. — Подождать, — повторяет Сириус. — Мы можем… можем подождать. — Можем, — подтверждает Ремус. — Пока не будешь готов, Сириус, если вообще будешь. А если и не будешь, то ничего страшного. Сириус облизывает губы, медленно кивая. — Ладно, мы подождем. Я думаю, мне просто нужно привыкнуть к подобным ощущениям. Я никогда не испытывал ничего подобного, и знаешь, это в какой-то степени… помогло мне добиться своего места в Святилище. Они все думают, что я та еще шлюха, но я даже никогда не кончал. — Ты… погоди, — говорит Ремус, слегка отклоняясь назад. — В смысле, ты даже… даже, когда ты был один? Вообще никогда? — Как я и сказал, становление секс-символом для этих ублюдков отбило все желание, — с горькой улыбкой признается Сириус. Он качает головой. — Когда я отправился на игры, мне было шестнадцать, Ремус. После этого я годами не возбуждался. Даже не думал, что смогу. В первый раз, когда это произошло, мне… я не знаю, стало мерзко? Я ничего с этим не сделал. Я ничего с этим не делаю. Они заставили меня почувствовать себя так, будто я… не могу, а иначе стану тем, кого они хотят во мне видеть. Ремус выглядит опешившим и… злым? Его челюсть напрягается, и он опускает руки, чтобы осторожно взять Сириуса за подбородок, удерживая на месте, смотря на него с поражающей напряженностью. — Они лишили тебя возможности принятия удовольствия. На этих словах сердце Сириуса сжимается. Хриплым голосом он признается: — Да. — Хочешь вернуть его себе? — спрашивает Ремус. — Да, — шепчет Сириус. — Оно может быть у тебя. Ты можешь забрать его. Оно твое, Сириус, и никто не вправе решать, как тебе себя чувствовать, — заявляет Ремус. — Нам необязательно заниматься чем-либо вообще, но если ты захочешь, когда ты будешь готов, ты можешь позволить себе насладиться этим. — Хорошо, — выдыхает Сириус, во рту у него сухо. Он опускает взгляд на губы Ремуса. — Мы можем… в смысле, мы же все еще можем целоваться? Мне понравилось целоваться. Очень сильно. Ремус хихикает с теплом глядя на него. — Да, ты это очень ясно дал понять. Как же нам повезло, что мне тоже понравилось. Очень сильно. Так что этим мы и займемся. Это все, чем мы будем заниматься. Они так и поступают, просто целуются, и Сириус сжимает простыни в руках и позволяет Ремусу медленно, ох, как медленно, избавить себя от стыда, оставить себя в руинах поцелуй за поцелуем, снова и снова. И все, о чем он может думать, — луна и звезды. О том, как они не могут украсть или припрятать их, но, в любом случае, любить их однозначно того стоит. Вот оно, — думает он. Вот оно. Вот мы.~•~
примечания от автора: видите, разве это не было… приятнее, по большей части? я видел много комментариев о том, что сириус собирается сделать что-то чрезвычайно тупое, но вы все должны больше верить в моего любимого. справедливости ради, он дал понять, что СДЕЛАЕТ что-то тупое, и в долгосрочной перспективе изменение правил… технически что-то тупое, если учитывать, сколько от него будет проблем. но это победа для хороших ребят, пока что. все скажите спасибо сириусу <3 в любом случае, сириус развел слизнорта как лоха!!! икона!!! он такой умный, я люблю его. десять лет он потратил на изучение того, как идеально манипулировать людьми — в частности, Священными — и он тут же сделал то, что нужно. не могу винить его за это. конечно, у этого будут последствия, и мы увидим их позднее. доркас и марлин… тот факт, что доркас пробежала ШЕСТЬ С ПОЛОВИНОЙ КИЛОМЕТРОВ к марлин, как только ее трибуты умерли. она так сильно переживает — вся ложь и скрытность исходят из того, что она пытается защищать людей и поступать правильно, в то же время пытаясь выполнять свои обязанности в назревающей войне. и после всего этого они просто взаимно френдзонят друг друга… это непростой день для девочек-дорлин 😔 БУДЬТЕ УВЕРЕНЫ, это еще не конец для них, обещаю! просто подруги, ну да конечно. не в МОЮ смену. горе и знамена, игравшие на ночном небе, были удручающими, признаюсь. и даже хуже от понимания, что джеймс был в отключке и ему не довелось увидеть вэнити в последний раз:/ оу, и еще он пропустил изменение правил, так что не может даже хоть этому обрадоваться. бедный малыш, я правда люблю его. далее: один из моих любимых моментов в книге — это когда после изменения правил китнисс посреди смертельной арены, окруженная опасностями со всех сторон, буквально просто начинает кричать имя пита изо всех сил 😭😭😭 типа, не подумайте неправильно, я люблю ее до чертиков, но это было так ТУПО lmaooo. хотя я только больше стал обожать ее за это и не мог винить ее. я был в таком предвкушении, чтобы дать регулусу его собственную версию Очаровательного Момента Идиотизма. этот мужчина реально на пять секунд подумал, что может ходить по воде 💀 он даже ПЛАВАТЬ не умеет, он просто такой: джеймс! и тут же побежал. посмотрите на этого маленького влюбленного идиота. я так невероятно люблю его. а потом сириус возвращается в номер в блядском ЭКСТАЗЕ. я не хочу видеть ни единого человека, пристыжающего за то, что он осмелился быть счастлив, пока регулусу и джеймсу все еще невесело. оставьте его в покое, он заслужил передышку, черт возьми 😭😭😭 этот мужчина СТРАДАЛ нон-стоп, дайте ему побыть счастливым разок, говорю так, будто не я сам прописал все страдания. я люблю флиртующих вульфстаров, подайте на меня в суд. они такие милые, я хочу положить их в карман. весь разговор про шрамы был очень обнажающим — во-первых, мы увидели больше намеков о прошлом ремуса (то, что его МНОГО наказывали в дистрикте до того, как его поймали, но вопрос все еще стоит: за что?), а еще мы дошли до того, как сириус назвал ремуса своей луной, что, честно признаюсь, является моей слабостью. я знал, что найду способ как-то это впихнуть в конечном счете. взаимоотношения сириуса с сексом/желанием очень сложные, в силу смеси проблем, которыми его наградили Священные и его собственной ориентации — он демисексуал тут, о чем будет больше сказано позже — так что это было Очень Важное обсуждение для ремуса и сириуса. я не буду восхвалять ремуса за то, что он не стал давить и убеждать сириуса, потому что это буквально минимум и то, что ВСЕ должны делать, но это углубляет их доверие друг другу — особенно для сириуса в данном случае. не знаю, я просто люблю то, насколько они здоровые. правда, объективно, у сириуса с ремусом самые здоровые отношения пока что, а они технически даже не вместе. не можем украсть луну, не можем припрятать звезды — это блядская трагедия, не так ли? тем не менее, они поцеловались и пофлиртовали и были счастливы и это то, ЧЕГО ОНИ ЗАСЛУЖИВАЮТ!!! ладно, теперь подсчеты. так как трибутов осталось так мало (😬), я просто буду перечислять оставшихся (то есть я не хочу выписывать их всех и видеть имя вэнити каждый раз в списке, это заставляло бы меня чувствовать ужасную вину): оставшихся трибутов: 5 джеймс регулус бернис питер аксус