~•~
Доркас следит взглядом за Слизнортом, который быстро пересекает комнату, наконец закончив с Дамблдором. Он так и не начал смотреть ей в глаза, каждый раз, когда Доркас заговаривает, он перебирает пальцы, замирая от страха, когда она обращается к нему. Во время собрания он сидел, сжавшись в ужасе. Доркас это понравилось. — Должен спросить, — мягко говорит Дамблдор, приковывая к себе ее внимание, когда дверь закрывается, — что вы сделали, чтобы так его запугать? — А он не сказал? — спрашивает Доркас. Дамблдор качает головой. — Думаю, он был слишком напуган. — Что ж, это радует, — признает Доркас, слегка радуясь. — Я сказала, что у него есть два варианта; или пойти сюда, или распрощаться с мозгами. Возможно, я намекнула, что расстроилась бы, выбери он первое. Или, вернее, сказала, что точно расстроюсь, потому что не сочла нужным солгать. — Вербовка должна быть добровольной, госпожа Медоуз. Мы не ставим под угрозу жизнь наших союзников. — Но ведь тогда он еще не был нашим союзником, так? Кроме того, не притворяйтесь, что вы не следуете принципу «цель оправдывает средства». Разве не вы сказали мне, что риск вербовки был необходим для победы в войне, и не важно, с какими потерями мы столкнемся? — Может и так, но я никогда не просил вас прибегать к насилию, — бормочет Дамблдор. Доркас лениво ведет плечами. — Спешу вас заверить, это было не слишком тяжело. Даже легко, я бы сказала. — Вы вините его, — замечает Дамблдор. — Я виню их всех, — исправляет его Доркас. Дамблдор хмыкает. — Ненависть извращает сознание сильнее, чем вы думаете, госпожа Медоуз. Сохраняйте ясную голову. — Не надо ставить под сомнения мои методы до тех пор, пока я выполняю ваши поручения. Если вам не нравится, найдите другого человека, — резко заявляет Доркас, но Дамблдор не отвечает. — Ах, да, вы ведь не можете. Никто не приносит таких результатов, как я. — Вы оказались достаточно ценным сотрудником, — почти радостно соглашается Дамблдор. Доркас пропускает это мимо ушей. — Как дела у Молли? — Она обустраивается, — говорит Дамблдор. — Помогает в больничном крыле и, кажется, отлично ладит с Артуром, хоть и настаивает на том, что хочет принимать… более непосредственное участие в войне. Хочет быть в поле. — И вы позволите? — Нет. — Вы говорили о новом полевом медике. Значит, это не она? — Лили Эванс. — Ах, — выдыхает Доркас, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. Наклоняет голову. — Мудрый выбор, сэр. Дамблдор улыбается. — Да, я тоже так подумал. — Я хочу знать, что с ними случилось, — требовательно спрашивает Доркас, опираясь локтями на стол и не сводя взгляд с Дамблдора. — С Гидеоном и Фабианом. В какой момент все пошло не по плану? — И вы думаете, что я знаю? — спрашивает Дамблдор. Доркас фыркает. — Конечно, знаете. Вы всегда все знаете, и, честно говоря, половину времени мне плевать на то, что я этого не знаю. Меня интересует лишь то, что мне надо знать. Но это? Это мне нужно, и вы мне расскажете. — Боюсь, вам лучше этого не знать. — Плевать. Скажите мне. — Я не могу рисковать тем прогрессом, которого вы достигли в вашей позиции, — говорит Дамблдор. — Я не стану рисковать им. — Я с вами много лет, — шипит Доркас, ударяя руками по столу. Дамблдор даже не вздрагивает. — Я отдаю всю себя с тех пор, как Аластор Грюм завербовал меня, и я никогда, ни разу, не ставила под сомнение ни один из отданных приказов. Моей позиции ничего не угрожает до тех пор, пока вы рассказываете мне то, о чем я прошу. — Госпожа Медоуз… — Отвечайте, или я ухожу. Дамблдор смеривает ее долгим и спокойным взглядом. — Вы зашли слишком далеко, чтобы уйти сейчас. — Вы недооцениваете меня, — холодно отвечает Доркас. — Я не позволю манипулировать собой. Оставьте пустые угрозы при себе; мы оба знаем, что на кону. Я нужна вам. Если я уйду, то и не далеко. Не совершайте ошибку, думая, что это остановит меня. Я не ставлю себя выше насилия, но я отказываюсь пасть его жертвой. — А вы не думали, что я отказываюсь говорить вам ради вашего же блага? — спрашивает Дамблдор, почти заботливо, но Доркас не поддается. Он вздыхает. — Раз уж вы настаиваете. Доркас откидывается в кресле. — Продолжайте. — Пруэттам было поручено узнать очень важные сведения от одного из моих источников. Эта информация позволила бы нам перехватить и завладеть партией биологического оружия, доступ к которому ранее был только у Святилища, — объясняет Дамблдор. — Речь идет и об истории и о самой формуле, которую мы не могли разгадать. Том Реддл каким-то образом узнал, что произошла утечка информации. Он знал, что это кто-то из Святилища, потому что только у Священных был доступ к городу, как он полагал. К сожалению, верность Священных настолько велика, что любые признаки предательства становятся заметными, особенно, если речь идет о столь смелом предательстве. — Нет, — шепчет Доркас. Дамблдор не сводит с нее взгляда. — Вы очень смелая, госпожа Медоуз. — Нет, — выплевывает Доркас, чувствуя, как немеет все тело, как будто она парит в невесомости. В глазах щиплет от выступивших слез. — Вы были под подозрением, — говорит Дамблдор, — но, как я и сказал вам, я не могу рисковать тем прогрессом, которого вы добились в вашей позиции. Доркас смотрит на него сквозь слезы. — Вы… вы заставили их взять вину на себя, потому что я представляю большую ценность, чем они. Вы… вы убили их. Вы… — Фабиан и Гидеон Пруэтты знали о возможных рисках, так же, как и вы, — мягко говорит Дамблдор. — Они были готовы сражаться и умереть в этой войне, как и вы. Вы и все, что вы сделали, было под угрозой, как и мой осведомитель, так что я сделал все, что было нужно, чтобы оставить вас в живых. Потерять кого-то из вас означало бы загубить весь прогресс, а нам это не нужно, ни тогда, ни сейчас, ни в будущем. — Сейчас вы действительно рискуете потерять меня, — хрипит Доркас, сжимая руки в кулаки. Дамблдор качает головой. — Нет. Вам больно и вы расстроены, но, как вы и сказали, вы не падете жертвой насилия, и это значит, что вы здесь, потому что верите в это. Вам не надо винить себя. Вы ни в чем не виноваты. — Да, потому что виноваты вы, — срывается Доркас. — К сожалению, благое дело строится только благодаря жертвам, — тихо говорит Дамблдор. — Сейчас вы этого не понимаете, но мне это и не надо. Мне надо, чтобы вы делали то же, что и всегда. Выполняли задания. — А если я не стану? — хрипло спрашивает Доркас. — Станете, — отвечает Дамблдор. Доркас сглатывает и моргает, делая глубокие вдохи, срывающиеся на конце. Она смотрит Дамблдору в глаза и говорит: — Идите на хуй. — Вы свободны, — бормочет Дамблдор, отворачиваясь к картине на стене, которая висит тут так давно, что Доркас смотрела на нее каждый раз, когда заходила сюда. Портрет молодой девушки с голубыми глазами, такими же, как у Дамблдора. Доркас вскакивает и идет к двери, не оборачиваясь, замирая только, когда ее пальцы уже обхватывают ручку, а Дамблдор окликает ее. — О, госпожа Медоуз? Доркас не удостаивает его ответом, стоя на месте; ее плечи напряжены, а сама она стискивает зубы. — Я скоро свяжусь с вами, — говорит Дамблдор, и Доркас закрывает глаза, прежде чем повернуться к нему и отрывисто кивнуть, а потом выходит из комнаты и захлопывает за собой дверь. Долгое время Доркас может лишь стоять снаружи и дышать, существовать с этим знанием, бороться с реальностью, с которой она ничего не может поделать. На войне нет хороших людей, и Доркас знает это. Она никогда не говорила, что она хороший человек, особенно в эпицентре войны, в центре которой она оказалась. На ее сердце тяжестью оседают многие вещи, вещи, от которых она никогда не избавится, но Гидеон и Фабиан… Они были хорошими людьми. Они были ее друзьями. Дамблдор не хороший человек, и Доркас никогда не строила иллюзий по этому поводу. Реддл хуже. Вот и ужасающая реальность происходящего — меньшее из двух зол. По крайней мере, Дамблдор хочет, чтоб мир стал лучше, хотя и не важно, какой ценой. Это и отличает его от Реддла, который хочет, чтобы мир остался таким же — ужасным. Когда Доркас вступила в Орден Феникса, она сделала это со знанием, что Дамблдор бы сделал все необходимое, чтобы получить то, чего он хотел — чего они все хотели — и Доркас хотела того же, так что она расценила это, как хорошее качество. Еще никогда это не влияло на нее настолько сильно, как сейчас, после новости о Гидеоне и Фабиане, и от этого у нее во рту стоит кислый привкус. Реддлу плевать на жизни. Дамблдор оценивает их. На секунду Доркас даже благодарна, что они против друг друга, а не работают вместе. Сейчас, больше, чем когда-либо, она рада, что Дамблдор не был рожден в Святилище. Иногда Доркас задается вопросом, повлияло ли на то, каким человеком стал Дамблдор, то, что он победил в своих Играх. Стал человеком, который может выбирать, кто будет жить, а кто умрет, когда сложится такая ситуация, в которой придется делать выбор. Она не знает его истории целиком, только некоторые ее части, но она знает, что он стал победителем в своих играх и убил Геллерта Гриндевальда, тогдашнего Повелителя Святилища. И теперь она знает, что он ответственен за смерть Фабиана и Гидеона. Она хочет, раздраженно и отчаянно, чтобы этого было достаточно для того, чтобы заставить ее уйти, но это не так. Пойди она на это, это значило бы, что она выбрала жить в неведении, выбрала не сделать ничего, хотя в действительности могла на что-то повлиять. Уйти от него и от всего, за что он борется, значило бы перейти на сторону Реддла, а она никогда, никогда не сделает этого. Просто не сможет. И, честно говоря, не то чтобы Дамблдор позволил бы ей уйти далеко, если бы она попыталась. Доркас не глупая. Если она не с ними, то она угроза. В конце концов, она знает слишком много, и Дамблдор не станет ставить все дело под угрозу. Да, Доркас бы могла сесть на поезд, но она не сомневается в том, что до дома она бы не доехала. Может, это должно пугать ее, но нет. Тяжело вздохнув, Доркас опускает плечи, протирает лицо и начинает идти через комплекс. Люди в Фениксе уже привыкли к ней. В Ордене не так уж много Священных. Удивительно. Доркас — одна из немногих; остальные либо сбежали из дистриктов, или родились в Фениксе и живут тут всю свою жизнь. Последний примкнувший к ним Священный — хоть и насильно — Слизнорт. Она замечает его в Большом Зале, он радостно болтает с людьми, сидящими с ним за столом, смеясь и поглощая пищу. Честно говоря, от этого зрелища кровь вскипает в ее венах, но она не вмешивается. Очевидно, что Слизнорт обустроился на своем месте в Фениксе, хотя кое-кто и сказал, что это было не просто. Оказывается, какое-то время его сторонились из-за тупого дерьма, которое вырывалось из его рта, потому что он считал себя особенным и привилегированным — характерная черта Священных, так сказать. Доркас знает таких людей, и знает их достаточно хорошо. Она не сомневается, что Слизнорта ждало очень, очень грубое столкновение с реальностью. Доркас решает заглянуть в лазарет, чтобы увидеть хотя бы Молли, ну и Артура, учитывая, что он тоже тут. Когда она доходит, там, на счастье, тихо. На одной из кроватей лежит ребенок, жалобно покашливая во сне, пока его мать, как полагает Доркас, гладит его волосы, выглядя встревоженной. — Доркас! — громко восклицает Молли, завидев ее, и тут же бросается вперед, чтобы обнять застывшую Доркас. Она неуверенно отвечает на этот жест, и сердце ее замирает, когда она понимает, что не заслуживает этого. Может, Дамблдор и был тем, кто принял решение отдать Фабиана и Гидеона на растерзание врагам, но сделал он это для того, чтобы этого не случилось с ней и его тайным информатором. У Доркас не было выбора, но она хотя бы отчасти виновата, всегда была. В конце концов именно она когда-то завербовала их. Молли выглядит лучше чем в последний раз, когда Доркас ее видела. Честно говоря, Доркас несколько удивлена тому, насколько Молли рада ее видеть, учитывая, что Молли когда-то угрожала убить ее и абсолютно точно не шутила. Доркас, конечно, не винит ее за это. Корнем этих слов были горе и настоящее отчаяние. Она даже извинилась потом, что было довольно мило с ее стороны. Доркас также почти уверена, что приносит Молли некий комфорт, так как, будучи Священной, как и она сама, напоминает ей о доме. Молли никогда больше не сможет попасть домой, по крайней мере уж точно не до окончания войны; она теперь слишком много знает, а учитывая, как близка она была с Гидеоном и Фабианом, она будет находиться под угрозой. — Привет, Молли, — шепчет Доркас, когда они отстраняются друг от друга. — Я просто хотела прийти и проверить, как ты тут, посмотреть, как ты обустроилась. — Очень даже хорошо, учитывая все обстоятельства, — говорит ей Молли, делая глубокий вдох. — Честно говоря, мне не очень нравится находиться под землей, но я… начинаю привыкать. Артур просто чудо. Доркас смотрит на мужчину, который улыбается и машет ей рукой, как только она ловит его взгляд. Он заполняет какие-то бумаги, поэтому она просто машет в ответ, снова переводя внимание на Молли, которая с нежностью смотрит на него. — Это хорошо. Я просто… я хотела сказать, что мне жаль, что я пропустила похороны Фаба и Гида. — Мне тоже жаль, — бормочет Молли. — Они прошли неплохо. Дамблдор был так добр. Он произнес прощальную речь, и все отнеслись так… с таким уважением к ним. — Это меньшее из того, что они заслужили, — прохрипела Доркас, сглатывая комок в горле. Одна только мысль о том, что Дамблдор говорил о них… От одной этой мысли ей становится дурно. — Молли, я хочу, чтобы ты знала: если бы у меня был выбор — если бы мне дали выбор — они были бы живы. Мне жаль. Мне очень жаль. Молли быстро моргает, ее глаза затуманиваются слезами, и она сжимает руки Доркас с неуверенной улыбкой. — Я знаю, Доркас. Ты много значила для них, пожалуйста, никогда не забывай об этом. — Верно, — шепчет Доркас, болезненно улыбаясь. — Как бы ни было приятно снова тебя видеть, мне нужно еще поговорить с Поппи. Она, случайно, не здесь? — Она в своем кабинете, — говорит Молли, кивая в сторону. — Давай, иди к ней. Мне все равно нужно возвращаться к работе. Доркас позволяет Молли еще раз сжать ее руки, затем отстраняется и направляется к кабинету Поппи. Она стучит, ждет, когда ее впустят, и проскальзывает за дверь. Поппи выглядит слегка удивленной, но обрадованной ее приходу. — А, Доркас. Когда ты успела вернуться? — спрашивает Поппи. — Рано. У меня была встреча с Дамблдором, — объясняет Доркас, садясь в стоящее напротив стола кресло. Поппи кивает. — А Минерва? — Она здесь. Ждет тебя в твоей комнате, я полагаю. Наверное, спит, если честно, потому что она едва ли держалась на ногах, когда мы вернулись, — мрачно говорит Доркас. — Ах, — со вздохом говорит Поппи, качая головой с явным неодобрением. — Эта женщина никогда не отдыхает как следует. Она такая упрямая, знаешь ли. Даже немного глупая, правда. Губы Доркас подрагивают в улыбке. Только Поппи осмелилась бы хоть как-то оскорбить Минерву, потому что большинство людей никогда бы на это не пошли. Только Поппи это сходит с рук. — Не обижайся, Поппи, но ты едва ли имеешь право говорить такое. Как долго ты пробыла в офисе на этот раз? — В любом случае, — говорит Поппи, поджав губы, — чем могу быть полезна, Доркас? — Ага. — Доркас подавляет смех, с нежностью качая головой, когда Поппи игриво сужает на нее глаза. — Я рада, что ты спросила. Как я уже сказала, у меня была встреча с Дамблдором. Он затронул тему биологического оружия, которое Орден похитил у Реддла. Полагаю, ты была на этой операции. Поппи выпрямляется, становясь серьезной в считанные секунды. — Была. — Биологическое оружие, — медленно произносит Доркас. — Подразумевается вирус, не так ли? Но в виде оружия. Да? — Немного шире. В основном, за этим стоит использование биологических токсинов или инфекционных агентов, таких как бактерии, вирусы, насекомые и тому подобное — как правило, для массового убийства людей, — уточняет Поппи. — В данном случае подразумеваются насекомые, сделанные Святилищем. Я никогда раньше не видела ничего подобного. Сложно представить что-то хуже. — И что это собой представляет? — спрашивает Доркас. — Секундочку. — Поппи отъезжает назад на стуле и наклоняется к стоящему за ней сейфу, прикрывая рукой цифры. Она долго набирает код, после чего сейф с щелчком открывается. Поппи достает что-то и снова закрывает его, возвращаясь к столу и кладет на него пузырек с… Доркас моргает, уголки ее губ опускаются, когда она сталкивается взглядом с флаконом, чувствуя, как в ее сознании проносится мысль, что она уже знает, что это такое. Доркас недолго смотрит на мерцающую в пузырьке густую зеленую жидкость, и тут ее осеняет. Она вскидывает полный ужаса взгляд. — Яд Крестражевидного шершня? — Так и есть, — со вздохом подтверждает Поппи. — Мы нашли его в различных формах, как внутри шершней, так и извлеченным из них, и собрали формулу, указывающую на то, что Реддл планирует сделать из него газ с теми же смертоносными инфекционными агентами. Это самая быстродействующая и жестокая форма биологического оружия, которую когда-либо видел мир. — Я не… но почему? — Доркас впадает в шок. Она не верит, что кто-то может добровольно сделать это. Кто, черт возьми, мог бы на это пойти? Ну, Реддл, конечно. Она не знает, почему так удивлена. — Это озадачивает нас всех, — язвительно заявляет Поппи, её губы кривятся от отвращения. — Слизнорт сообщил нам, что Реддл просто очарован ими — Крестражевидными шершнями и их ядом. Видимо, у Реддла к ним иммунитет, потому что он не испытывает страха, а они реагируют только на страх. Доркас хмурится. — Но он ведь использует яд уже извлеченный из них. Это риск, не так ли? — Если человек умен, он не станет просто создавать биологическое оружие в таких экстремальных условиях, не предусмотрев защиту. Мы нашли записи, намекающие на это, но что-то настолько важное… доверяется только Святилищу. Дистрикту было поручено создать оружие из Крестражевидного шершня, но Реддл бы не рискнул, чтобы знания о противоядии или иммунитете попали в неправильные руки. Мы знаем, что они создают что-то, но не знаем, что именно и как они это делают, поэтому мы не можем воспроизвести их действия. По крайней мере, пока. Сейчас я работаю над этим, или скорее пытаюсь. На данный момент у меня… ничего не выходит. — Верно, но для чего вообще нужно иметь что-то подобное в качестве оружия? Поппи вздыхает. — Ну, в жидком виде он мог бы легко использовать биологические токсины, содержащиеся в яде, для заражения водоснабжения района, например. Это была бы самая быстрая и эффективная чума в истории. В газовой форме он мог бы просто выпустить его в дистрикте или использовать в будущих играх, особенно если он придумает, как его сдерживать и контролировать. Он сможет легко и быстро уничтожать с его помощью массы людей, если почувствует в этом необходимость. — Прекрасно, — кривится Доркас, когда страх сжимает ее позвоночник. — И мы ничего не знаем о лекарстве? Или об иммунитете? Ни о том, ни о другом? — Пока ничего, — устало бормочет Поппи. — Я делаю все, что в моих силах. — Конечно, это так, — быстро говорит Доркас, сглатывая и глядя на пузырек, от вида которого по коже бегут мурашки. — Я в этом не сомневаюсь. Спасибо, что рассказала мне. — Если ты услышишь что-либо… — Не волнуйся. Я дам знать, если что-то узнаю. — Спасибо. — Поппи кивает и забирает пузырек, наблюдая за тем, как Доркас встает. — Уже уходишь? — Не могу оставаться надолго, — отвечает Доркас. — Мне все равно нужно уладить кое-какие дела в Святилище. А вот Минерва еще останется, так что не беспокойся. — Кто тебя заберет? — спрашивает Поппи. Доркас пожимает плечами. — Думаю, Эдгар. В любом случае, это не проблема. Минерве и так нужен отдых. — Ты чертовски права, — сурово соглашается Поппи, а затем продолжает ворчать под нос по поводу явной халатности Минервы по отношению к ее здоровью, причитая на эту тему, даже пока они с Доркас прощаются, и та уходит. Информация, которую она только что узнала, тяготит её на протяжении всего пути из лазарета в свою комнату — последней остановке, которую она сделает, чтобы взять свои вещи перед уходом. Это пугает: знать, какой силой обладает Реддл, знать, какие у него планы. Его не волнует риск, и никогда не волновал. Это пугает её, но она считает, что он готовится к войне. Больше всего ее пугает то, на что он готов пойти ради победы. Доркас очень устала, эмоционально истощена и напряжена, поэтому ее нельзя винить за крик, сорвавшийся с ее губ, когда она, войдя в свою комнату, тут же попадает в чьи-то объятия. Она успевает за секунду увидеть сверкающие зеленые глаза Лили — в общем-то, не сильно отличающиеся от цвета яда Крестражевидного шершня — и её широкую ухмылку, прежде чем ее начинают целовать. Инстинктивно Доркас целует ее в ответ, потому что она всегда отвечала на поцелуи Лили. Она даже прижимается к ней, испытывая прилив облегчения, потому что это позволяет ей освободиться от всего сложного и болезненного, что заполняет ее мысли. Лили всегда умела это делать — вытягивать ее из капкана мыслей. Хотя, на самом деле, Доркас знает, что это просто негласный обмен: они обе теряются друг в друге, чтобы не потеряться в том, что их мучает, хотя бы на время. Так что этим легко увлечься. Легко запустить руки в волосы Лили, притягивая ее ближе, когда поцелуй становится все глубже. Легко отступить назад, когда Лили прижимает ее к стене. Легко застонать, выгнуться дугой, когда Лили прикусывает нижнюю губу и запускает прохладные руки под рубашку, пальцами кокетливо касаясь ее бедер. — Скажи, что принесла сигареты, — задыхаясь, говорит Лили, как только они отрываются друг от друга. Доркас издает слабый смешок. — Знаешь, мне начинает казаться, что ты общаешься со мной только потому, что я позволяю тебе поддерживать твою привычку. — Нашу привычку, — поддразнивает Лили, — и нет, это не единственная причина. Ты также полна интересной информации, которая мне просто необходима. — Оу, на этот раз у меня для тебя ничего нет, так что даже не пытайся. Я все равно не смогу остаться надолго, — бормочет Доркас. Лили щелкает языком. — Жаль. Полагаю, нам придется сделать это быстро. С этими словами Лили опускается вниз, подхватывает Доркас под бедра и поднимает ее на руки, собираясь отнести в постель. Доркас снова целует ее, потому что прошло слишком много времени с момента, когда она делала это в последний раз, и это приятно. Только когда Лили укладывает ее на кровать и устраивается между ее раздвинутыми ногами, Доркас пронзает мимолетная мысль. Как удар по лицу. Быстрое воспоминание, светлые волосы вместо рыжих, последний человек, с которым Доркас была до этого. Марлин. Доркас делает все возможное, чтобы заглушить эту мысль, это напоминание, потому что это не должно иметь значения. Это не может иметь значения. Она не делает ничего плохого, и все же одна только мысль о Марлин заставляет ее грудь сжиматься и полностью вырывает ее из этого момента. Возможно, это связано с тем, что Доркас так и не смогла попрощаться. Она все не могла решить, проводить ей Марлин после окончания игр или нет — внутренняя борьба, которую она так и не поняла, как выиграть. Это что-то бы значило, думала она, а они все-таки договорились быть друзьями, просто друзьями, не более того; они никогда не могли стать чем-то большим, потому что это подвергло бы Марлин риску. Гидеон и Фабиан — тому подтверждение. Может быть, после войны, если она вообще закончится, может быть, тогда… Но нет, Доркас не успела попрощаться. Она решила, что это плохая идея, и в итоге все равно побежала на вокзал, только прибыла она слишком поздно. Марлин уже уехала. Наверное, это было к лучшему. — Что? — спрашивает Лили, отстраняясь, чтобы посмотреть на нее сверху вниз, нахмурив брови. — В чем дело? — Ни в чем. — Доркас прочищает горло. — Ни в чем. Я в порядке. — Твой энтузиазм просто испарился, так что очевидно, ты не в порядке. Если ты не хочешь, Доркас, это нормально. Это… — Нет, нет, дело не в этом. Дело не в тебе. Я просто… — Ты… — Лили поднимает обе брови и внимательно изучает ее лицо, затем ее брови взмывают еще выше. — Есть кто-то еще? Ты с кем-то познакомилась? О, черт, Доркас, расскажи мне обо всем. Доркас вздыхает, когда Лили вскакивает на ноги и с восторгом в глазах смотрит на нее. — О, прекрати. Я не… да, я встретила кое-кого, но мы не вместе или что-то в этом роде, очевидно. — Очевидно, — подтверждает Лили, кивая. — Священная? — Победительница. — говорит Доркас. — Марлин МакКиннон. Ты была здесь, когда она участвовала в играх. Ты смотрела… ее игры? Лили задумчиво щурится, затем кивает. — Да, я думаю, что видела что-то из этого, возможно. Она блондинка? Та, что бросила кого-то в огонь? — Она самая. — Она хороша. — Ты даже не представляешь насколько. — У-у, — тянет Лили со смешком, ухмыляясь, — вы двое…? — Да. Это было потрясающе. Мы… — Доркас вздыхает и смотрит на свои пальцы. — Мы стали близки, я полагаю. Она… она правда великолепна, Лили. Ну то есть, правда. — Подхватила чувства, да? — тихо спрашивает Лили. — Так много чувств. Все чувства мира, — Доркас стонет и тянет руки к лицу, а затем опускает их, даже не заботясь о том, что размажет косметику. Она поднимает глаза и видит, что Лили смотрит на нее с сочувствием, потому что она уже все понимает. Конечно, понимает. — Мы договорились быть просто друзьями. Или, ну, она как бы оставила это открытым, как будто возможность стать чем-то большим была, но я… я отказалась. Я должна была. Мы можем быть только друзьями. Я не могу втянуть ее во все это, Лили. Я не стану этого делать. Уголки губ Лили опускаются, а глаза заметно тускнеют, когда она вздыхает. — Черт, Доркас, мне очень жаль. Это дерьмово. — Да, — хмуро соглашается Доркас, и некоторое время никто из них ничего не говорит. Им и не нужно. В том-то и дело. С Лили все просто, потому что для них это никогда не было проблемой. Правда в том, что какая-то часть Доркас любит Лили и всегда будет любить, но она с самого начала, когда они только легли вместе в постель, знала, что это любовь, которая может развиться только до определенного момента. Они обе придерживаются одинакового мнения на этот счет, прекрасно понимая, чем чревата слишком близкая связь с другим человеком. Это печально, правда. Если честно, Лили в этом гораздо хуже, чем Доркас. Она даже не позволяет себе заботиться — или не признается себе, что уже заботится. Доркас знает, что это так. Для человека, который так старается избавиться от элементарного сострадания и связи, Лили все равно способна очень сильно любить. Любовь сочится из нее и охватывает всех, кто ее окружает, а она этого даже не замечает. Лили делает все возможное, чтобы не заботиться, не любить, как будто, если она это сделает, это приведет к тому, что она разобьется вдребезги. Но она не может остановить это. Она может только подавлять это чувство, и Доркас знает, что в конечном счете стремление к тому, чтобы оградить себя от любви, только навредит ей. Но Доркас не многим лучше. Она не обманывает себя, думая, что ей все равно, или что она не позволяет себе любить, но она слишком хорошо понимает, что не может позволить этому иметь значение. Это не может быть важнее ее обязанностей. Она может любить и заботиться сколько угодно, но не может допустить, чтобы это перешло в нечто большее. Это никого не спасет. Лишь подвергнет всех опасности. — Что ж, если это поднимет тебе настроение, — говорит Лили, — то у меня хорошие новости. — Новость о том, что ты собираешься стать полевым медиком? — Да. Разве это не замечательно? Доркас хмурится. — Это опасно, Лили. До охренения, блять, опасно. — Все в мире опасно. Не важно, что именно мы делаем, — возражает Лили. — По крайней мере, в этом случае то, что я делаю, действительно имеет значение. — Я просто… — «не хочу, чтобы тебе было больно», так и не заканчивает Доркас. Просто не может закончить. Даже мысль об этом пугает ее, как будто увеличивает вероятность подобного исхода. Лили может не признавать, что ей не все равно, но у Доркас нет подобных проблем. Конечно, Лили ей небезразлична. Может быть, они и не любят друг друга, но между ними есть связь. Она была построена на обмене сигаретами и информацией, которую никто из них не должен был знать, а также на украденных поцелуях и вылазках наружу, чтобы покурить в ожидании лучшего мира. — Только будь осторожна, Лили. Кто еще будет курить со мной в Фениксе, когда я бываю здесь, если тебя не будет рядом? — То же самое я могу сказать и о тебе, — бормочет Лили. — Твое положение не менее опасно, Доркас. — Нет, — тихо говорит Доркас. — Нет, не менее. Между ними повисает долгое, напряженное молчание. — Итак…- Лили кашляет и почесывает бровь, озорная улыбка искривляет ее рот. — Так что там с сигаретами… Доркас взрывается смехом, почти против своей воли, и улыбка Лили растягивается в полноценную ухмылку. Она так красива. Поистине, поистине великолепна. Изумрудные глаза и румяные щеки, полные бедра, широкие плечи с татуировкой в виде цветка между лопатками — розовой петунии. Доркас однажды спросила, почему, но Лили не ответила, и Доркас хватило одного раза, чтобы понять, что больше спрашивать не стоит. В глазах Лили иногда появляются проблески тайн и леденящих душу историй, и Доркас часто хочется выпытать их у нее, просто чтобы узнать, просто чтобы стать ближе. Лили выглядит довольной, и она оживляется, когда Доркас скатывается с кровати и, спотыкаясь, идет к своей сумке, роется в ней и достает два блока сигарет. Двадцать пачек. Этого хватит надолго, и это самое малое, что Доркас могла сделать. — Поклоняйся мне, Эванс, — заявляет Доркас. Лили выхватывает блоки из рук, словно они сделаны из золота, затем поднимает взгляд на Доркас, ее рот слегка приоткрывается, когда она касается кончиком языка своей верхней губы. — Снимай этот красивый наряд, и я приступлю к делу. — Я действительно не могу остаться надолго, Лили. — О, ты же знаешь, что я могу быть быстрой и все равно сделать это хорошо. Если хочешь, можешь рассказать мне о Марлин. Доркас слегка удивленно моргает. — Пока ты…? — Конечно, почему бы и нет? Не жалей подробностей. — Лили откладывает сигареты в сторону и берет Доркас за запястье, чтобы медленно притянуть ее к себе. Ее голос смягчается и переходит в более низкий, более знойный тон, который вызывает жар между бедер Доркас. — Расскажи мне о ней. — Она… она сказала мне, что я бесподобна, знаешь. Сказала, что я прекрасна, всегда, — шепчет Доркас, во рту пересыхает, когда Лили прижимается ртом между ее раздвинутых ног. Ее губы подрагивают, и она подносит руку Доркас ко рту, прижимаясь к ее ладони мягким поцелуем. В уголках рта появляется улыбка. — О, она играла нечестно. — Да, она действительно играла нечестно, — соглашается Доркас с напряжением в голосе, ее ноги немного слабеют и пошатываются только от воспоминания о губах Марлин, и теперь Лили делает что-то такое необратимо отвлекающее и греховное, удерживая ее взгляд и обхватывая губами указательный палец Доркас, чтобы дразняще провести зубами по его мягкой подушечке. Доркас чувствует ее между своих чертовых ног, и все ее тело вздрагивает. Она видит, как загораются глаза Лили, практически слышит, как Лили думает «попалась», эта маленькая соблазнительная чертовка. На самом деле Доркас даже не расстроилась. Ей все равно хотелось бы забыться на некоторое время. В конце концов, есть столько всего, от чего хочется сбежать. — Иди сюда, — шепчет Лили, целуя ее палец и укладывая прямо в постель, и Доркас слушается охотно, с радостью, потому что она не застрахована от чар Лили Эванс, и ее возбуждает одна только мысль о Марлин МакКиннон. И они сбегают, сбегают, сбегают. Теряясь друг в друге. Теряясь вместе.~•~
— … кого-нибудь из этих ублюдков, без разницы кого. Я все равно не думаю, что они выживут. — Конкретного приказа не было? — Нет. Любой сойдет. — Ладно. Тогда этот. Он странно смотрит на меня. Клянусь, он иногда так пялится на меня, что мне кажется, будто он мысленно меня проклинает. Именно это я и делаю, уебок, — думает Ремус, поднимая взгляд и видя двух стражников снаружи его камеры, разглядывающих его сквозь решетки. И он пялится на них. Специально. — О, он точно поливает тебя грязью в своей голове, — говорит один из них, посмеиваясь. — Что ж, он еще пожалеет об этом. — Второй стучит электрической дубинкой по решетке. — Вставай. Все еще прожигая охрану взглядом, Ремус неохотно поднимается, чувствуя как все тело пробирает дрожь, когда даже от малейшего движения по всему телу расползается холод. Ремус ослаб, все его тело изнывает от боли и ему кажется, будто он вот-вот потеряет сознание. Дверь в камеру распахивается с лязгом и стража тут же заходит внутрь, надевая на него наручники и хватая его за руку, выпихивая в коридор. Ремус вываливается наружу, смотря прямо перед собой, его ведут вглубь тюрьмы, мимо остальных камер. Их шаги эхом разливаются в неуютной тишине, отдавая звоном в ушах. Чем дальше они идут, тем сильнее начинает биться его сердце, потому что он знает, что это такое. Он знает, куда они идут. Снизу всегда раздаются крики. Обычно он старается их игнорировать, но сейчас ему кажется, что свои собственные крики он проигнорировать не сможет. Стража заводит его в комнату с металлическим стулом, прикрученным к полу прямо посередине. Там уже ждет мужчина, он сидит на стуле с колесиками, возле него какая-то стойка. Ремус видит на ней шприц и что-то, похожее на кислородную маску; пока его подводят к стулу, он не сводит взгляда со стойки. — Снимите его маску, пожалуйста, — распоряжается мужчина на стуле. Возможно, он доктор, или ученый, или все вместе, учитывая то, как он выглядит. Ремус пытается не напрягаться слишком сильно, когда стража силой усаживает его в кресло, привязывая каждое запястье к подлокотникам. Они привязывают и его лодыжки, а потом вжимают его голову в подголовник и фиксируют ее с помощью вмонтированного мягкого ремня. И только после этого они снимают с него маску, и Ремус тут же облизывает пересохшие губы, двигает челюстью и вдыхает глоток затхлого воздуха. — Тележку привезли? — спрашивает возможно-доктор. Когда стража просто смотрит на него, он фыркает. — Для его тела, если он не выживет. Вчера мы потеряли четверых, и дежурная стража тормозила весь процесс из-за того, что у них не было тележки. — Эм, — говорит один из охранников. Возможно-доктор морщится и указывает на дверь. — Привезите чертову тележку. Бесполезные придурки. — Охранники фыркают, но все равно делают, как велено, покидая комнату с тихим бормотанием себе под нос. Возможно-доктор раздраженно смотрит на Ремуса. — Серьезно, учитывая с чем я работаю, они могли создать и более хорошие условия. Черт, мне слишком мало платят за всю эту херню. Ремус, конечно же, не отвечает. Но хочет. Он не слышал свой голос… несколько месяцев, как ему кажется. Не может сказать наверняка, потому что в Азкабане нет ни календарей, ни, мать его, часов. Но он уверен, что прошло много времени. Возможно-доктор лишь вздыхает и качает головой, беря шприц в руки. Внутри него темно-оранжевая — почти кроваво-красная — жидкость, которая выглядит текучей, почти как вода, хоть и напоминает огонь. Ремус автоматически напрягается, когда мужчина спокойно закатывает его рукав, чтобы добраться до вены. — Лучше сильно не сопротивляйся, — устало бормочет он. — Еще никому не помогло. Замри. У Ремуса особо нет выбора, учитывая, что он привязан к этому ебучему креслу. Каждая клеточка его тела кричит в немом протесте, желая сопротивляться, но он может лишь смотреть, с гулко стучащим сердцем, как игла входит в его вену. Как только поршень опускается, начинается агония. Как будто каждое его нервное окончание объято пламенем, пробирающимся ему под кожу и заливающим его изнутри кислотой. Ремус кричит. Он не может сдержаться. Он ни разу не чувствовал ничего подобного — жгучую боль, такую сильную, что он забывает обо всем. — Блять, блять, нет, не надо… Ремус дергается в кресле, натягивая ремни в попытке освободить руки и сорвать с себя кожу, в итоге все получается немного по-другому. Повязка на его голове не была предусмотрена для такого буйства, так что Ремусу даже удается податься вперед, содрогаясь в конвульсиях. Не думая ни о чем, кроме отчаяния и боли, Ремус буквально заваливается на бок, перегибаясь через подлокотник. Он сносит стойку — ну, технически, это делает не сам Ремус, а его голова — но он даже не чувствует этого, потому что боль перекрывает все остальное. Все, что он чувствует, — это то, как его внутренности плавятся и как что-то стекает по его лицу; может, это кожа сползает с его черепа, потому что он закипает изнутри, он горит, он… — Просто. Не. Дергайся, — кричит кто-то, и Ремус ничего не понимает, не может думать ни о чем, кроме пожирающего его изнутри пламени, съедающего мышцы, связки и кости. Он становится пеплом. Как он может остаться в собственном теле? Как… Ремуса откидывает назад в кресло, что-то удерживает его на месте, пока он разваливается на части, а потом он опять не может двигаться. Весь мир выпадает из фокуса, и его глаза и рот заливает кровью. Он думает, что это его кровь. — Что ж, давай посмотрим. Сделай глубокий вдох. — Слова мало что значат для Ремуса, он едва ли их слышит, но кто-то надевает ему на лицо маску, обхватывающую нос и рот. Маска закрытая, похожая на кислородную, снизу прикреплена черная емкость, на которой нарисован знак опасности и эмблема Святилища. Если бы Ремус мог мыслить ясно, он бы счел это подходящим. Святилище и есть опасность, не так ли? Но Ремус не может думать ни о чем. Только о боли. Настоящей пытке. Маска накрывает его рот и нос, прижимаясь так плотно, что заглушает его крики. Он чувствует их; они острые и кислые от страха и страданий. Раздается щелчок, потом странное пыхтение, и Ремусу удается ненадолго сфокусироваться, чтобы увидеть, как маска заполняется маленьким облачком чего-то ярко-зеленого. Он не хочет вдыхать, правда, не хочет, потому что ему кажется, что это плохая идея, но все его тело болит, и ему так тяжело дышать, и он хватает ртом воздух. Он хватает ртом воздух. Ремус вдыхает. Боль усиливается. До безумия. Она достигает своего пика и разламывает его мозг надвое, и он умирает, Ремус уверен, что он умирает. Он по-любому умирает, и он не хочет, противится изо всех сил, бунтуя против самой мысли, потому что… потому что… Каким-то образом, несмотря ни на что, несмотря на боль и смерть, Ремусу удается зацепиться за одну последнюю и четкую мысль перед тем, как все исчезает. Сириус, Сириус, Сириус, СириусСириусСириус…~•~
Примечания автора: для тех, кого надо успокоить: нет, ремус не мертв, обещаю. то, что с ним произошло Очень Важно для сюжета, клянусь давайте быстренько пройдемся: Кингсли и Сибилла моя любовь <3 и лили!!! значит мы узнали немного предыстории с ее точки зрения, совсем чуть-чуть. оказывается, нашу девочку подстрелили. учитывая это и тот факт, что ей сказали, что ремус и ее семья мертвы (дамблдор… я до него еще дойду), она достаточно травмирована. изо всех сил пытается держать дистанцию, отказывается идти со всеми на контакт и всякое такое. Не Хорошо. очень Не Хорошо, честно говоря. и все же она справляется, будучи самой крутой на своих тренировках. я люблю ее <3 а еще я никогда не перестану смеяться с того факта что она в соло удовлетворяет всех женщин в Фениксе 😭😭😭 лили, пожалуйста, дай мне шанс о и кингсли приглядывающий за ней. они друзья, ваша честь. но тшшш, лили не знает об этом. представьте каково быть в отрицании того факта что у тебя есть ДРУЗЬЯ. лили, умоляю, после того как ты дашь мне шанс, Сходи На Терапию. и самое грустное, что она такой хороший друг??? типа она просто счастлива, что все счастливы, и она добрая и боже я люблю ее. Дальше, доркас!!! о, она икона. то как она урыла дамблдора? королева. Я хочу себе эту женщину в жены. она БУКВАЛЬНО послала дамблдора нахуй *начинаю хлопать как будто я на поэтическом вечере* еще давно я сказал что смерти гидеона и фабиана будут иметь смысл, и не только ради шокового эффекта. теперь вы знаете, что я имел в виду. оказывается, доркас была под ударом, так что дамблдору пришлось сделать так чтобы они взяли ее вину на себя… и вину осведомителя тоже. Такой пиздец. такоооой пиздец. Самое худшее в том, что это было… необходимо. типа КТО-ТО же должен был взять вину доркас и осведомителя на себя (потом узнаете, кто это, но можете делать ставки). фабиан и гидеон просто вытянули короткую палочку. Ужасно, но — по мнению дамблдора — необходимая жертва. и видите, с дамблдором и его историей Много Чего происходит, и это все влияет. типа вы узнали что он был победителем и он убил предыдущего повелителя святилища — гриндевальда. возникает много вопросов, типа из какого он дистрикта? почему он убил гриндевальда? почему он поднял бунт, сбежал и основал орден феникса? и да, на все вопросы вы получите ответы со временем. ненавидеть дамблдора за то что он делает — нормально, но еще нормально задаваться вопросом НАХУЯ он это делает. типа я не просто так сделал его Плохим Парнем, понимаете? он очевидно творит херню в духе Плохих Парней, но это не просто потому что он Плохой Парень, если вы понимаете. ладно, давайте дальше. лили и доркас. послушайте, я шипперю дорлин всем сердцем, так что не переживайте. просто лили буквально настолько сексуальная и властная. они друзья, а доркас не в отношениях. так что она не сделала ничего плохого. не переживайте в будущем будет БОЛЬШЕ дорлин. а еще лили и кое-кто, но я пока не скажу, чтобы Не Спойлерить. и наконец ремус. уууф. это было жестко. я реально блять ненавидел это честно говоря, потому что я так сильно люблю его и не хочу видеть его в боли (поэтому сцена такая короткая, хера с два я бы вывез это дерьмо). однако это БЫЛО важно для сюжета. типа это должно было произойти по ~причинам~ о которых вы узнаете позже о и хотел упомянуть яд крестражевидного шершня. я сказал, что он будет важен для сюжета лоооол. он определенно играет важную роль ладно, вроде все. в следующей главе увидим регулуса, сириуса и джеймса, узнаем, как у них дела (знаю, некоторые будут недовольны тайм-скипом, но это тоже важно)