Crimson Rivers / Багровые реки

Тур Победителей спланирован следующим образом: Он стартует в конце последней недели пятого месяца после окончания предыдущих голодных игр и начинается с экранного интервью, которое проводится в дистрикте Победителя (или в данном случае — Победителей). Уже на следующий день Победитель(-и) и его наставник отправляются в двенадцатый дистрикт, откуда начнется тур. В течение трех дней они продвигаются из двенадцатого дистрикта в обратном направлении, заезжая во все дистрикты по пути в Святилище, пропуская собственный. Когда они доберутся до Святилища, у них состоится интервью с Ритой, после чего они останутся там на ночь. На следующий день они поедут на очень большую вечеринку в замок Реддла, пробудут там ночь, а наутро отправятся домой. Таким образом, в течение недели — спустя полгода после голодных игр — Регулус будет притворяться, что безумно влюблен в Джеймса, хотя он и так безумно влюблен в Джеймса, так что для него это не должно стать проблемой. Но как бы не так. Им обоим не нравится, что их принуждают к этому, что у них нет возможности сделать так, как хочется им самим. Регулусу горько, потому что он все равно не хотел бы показывать ничего из этого Святилищу, даже если бы это было правдой. Личное должно принадлежать им: что бы это ни было, чем бы это ни могло быть, это должно принадлежать только им. Регулус не хочет, чтобы это было необходимостью. Или спектаклем. Он хочет получить это, когда будет готов, когда они оба будут готовы, и сейчас не время. Шесть месяцев — недостаточный срок. Учитывая, что Регулус все еще спит с зажатым в руке кинжалом под подушкой. Учитывая, что Регулус все еще разговаривает во сне со своим мертвым лучшим другом и ему никогда не удается поймать и спасти его. Регулус по-прежнему плачет, когда принимает ванну, и избегает прикосновений, не в силах понять, как дать Джеймсу все, чего он заслуживает. Но так или иначе, они здесь. Пандора и Доркас, приехавшие вместе, как вихрь проносятся мимо, и Регулус с удивлением понимает, что на самом деле рад их видеть. Они собираются у Поттеров, что особенно некомфортно для Регулуса, ведь ему приходится проводить время в окружении Эффи и Монти, которые знают его с самого детства и до сих пор способны заставить его почувствовать себя своим, просто улыбнувшись. Они добры к нему, теплы и приветливы, относятся к нему так же, как и всегда, как будто это не он провел сначала десять лет, избегая их любой ценой, а затем неделю на арене смерти с их сыном, попеременно угрожая его жизни и флиртуя с ним. Регулус краснеет каждый раз, когда они говорят с ним. Доркас и Пандора с легкостью очаровывают Эффи и Монти. Доркас флиртует с Эффи, к общему недовольству Джеймса и Сириуса, а Пандора порхает вокруг Монти, задавая ему миллион вопросов о книге, которую он читал, когда они зашли в дом, что его, напротив, радует. Регулус держится рядом с Сириусом, с которым чувствует себя наиболее комфортно, что еще год назад заставило бы его недоверчиво фыркнуть. Все меняется, даже то, чего ожидаешь меньше всего. Регулус и представить себе не мог, что они с Сириусом когда-нибудь снова станут близки, как когда-то, а они… Нет, не совсем. Все по-другому после стольких лет, после всего, через что они прошли. Но это… это действительно хорошо, несмотря ни на что. Честно говоря, сейчас это лучшее, что есть в жизни Регулуса. Регулус, по правде говоря, опасался, что дома они с Сириусом отдалятся друг от друга, но ни один из них не допустил этого. Возможно, это связано с влиянием Ремуса на них обоих, Регулус не знает наверняка, но они стали заботиться друг о друге с тем особым блэковским упрямством, с которым когда-то держались друг от друга подальше. Сириус всегда рядом, когда Регулус нуждается в нем. Регулус всегда рядом, когда Сириус приходит к нему за напоминанием о том, что Ремус был настоящим; он никогда не забывает, говорит Сириус, никогда не забывает ни секунды из того времени, которое они с Ремусом провели вместе, но ему все равно нравится это напоминание. Регулус с радостью дает ему его. Сириус иногда вскользь говорит ему, что любит его. Как правило, невзначай, легко, по пути к выходу. Быстрое «я люблю тебя, Реджи!», и он продолжает свой путь, будто ему кажется, что ему время от времени нужно напоминать об этом Регулусу. За все это время Регулус так и не сумел сказать этого в ответ. В любом случае Регулус недолго крутится возле брата, пока Доркас не заканчивает работу с Джеймсом и не отводит Блэка в укромное место, чтобы подготовить и его. Доркас делает все необходимое, даже макияж, который не наносила в прошлый раз. Регулус не красился с тринадцати лет, когда Сириус накрасил его однажды вечером от скуки. С его разрешения она немного укладывает его волосы, взбивая локоны и делая их упругими и блестящими. Она наносит тушь, не попадая ему в глаза, и так же аккуратно подводит веки, а затем рисует маленькие звездочки в уголках его глаз, выглядя довольной своей работой. — Ты не делала всего этого с Джеймсом, — бормочет Регулус, с подозрением глядя на нее. — Делала, любовь моя. Ты просто отказывался смотреть на него, — сообщает Доркас, вскидывая бровь. Регулус… не может с этим спорить, поэтому молчит. — И что это должно значить, а? — Что? — спрашивает Регулус. Доркас вздыхает. — Ты и Джеймс. Кажется, вы не ладите, а это не очень помогает всей ситуации, знаешь ли. — Мы не… Все сложно, — говорит Регулус. Она дерзко смотрит на него, и он разочарованно стонет, начиная поднимать руки, чтобы провести ими по лицу, но она быстро ловит его за запястья и прожигает пристальным взглядом. Регулус поспешно опускает их, прочищая горло. — Послушай, это просто… сложно, понимаешь? Может быть, я… я боюсь, я не знаю. Нет, я знаю, что я боюсь, но я просто… — Он делает глубокий вдох и беспомощно смотрит на нее. — Ты когда-нибудь боялась посмотреть на кого-то, потому что знаешь, что, как только посмотришь, больше не захочешь отвести взгляд? — Да, — мягко отвечает Доркас. — Если тебя это успокоит, то он всегда смотрит в ответ. — Я не хочу, чтобы он видел меня, — шепчет Регулус. — Думаю, для этого уже поздно, — мягко бормочет Доркас. Регулус тяжело сглатывает и отводит взгляд. Джеймс едва не ломает шею, пытаясь получше рассмотреть Регулуса, когда тот снова выходит в гостиную. Если бы Джеймс был собакой, его уши стояли бы торчком в напряженном интересе. Сириус рефлекторно бьет его по затылку, скорее всего, потому что Джеймс не делает абсолютно ничего, чтобы скрыть тот факт, что в данный момент раздевает Регулуса глазами. Джеймс же принимает легкий удар по голове, как будто заслужил это, потому что, по правде говоря, так оно и есть. В комнате находятся его родители, черт возьми. К его чести, Джеймс кажется слегка смущенным, когда отводит взгляд от Регулуса, чтобы через пять секунд снова уставиться на него. Пандора щелкает пальцами перед его лицом и говорит: — Да, он красивый, мы в курсе, но мне нужно твое внимание. — Может, вам всем просто… оставить меня в покое? — ворчит Джеймс, опуская хмурый взгляд на пальцы. — Вы все такие злые. Прекратите издеваться надо мной. Это издевательство. Надо мной издеваются. Мам… — Ладно, хватит, — заявляет Эффи, заходя за кресло Джеймса, и поглаживает его по плечу. — Никто не будет приходить в мой дом и издеваться над моим малышом. Оставьте его в покое. Джеймс откидывает голову на мамину руку и выглядит очень самодовольным, смотря на нее с нескрываемым обожанием. Она улыбается ему и подмигивает, а Сириус переглядывается с Монти, едва сдерживая смех. Регулус смотрит на свои ботинки и пытается не чувствовать себя одиноким в комнате, полной людей. После этого все перестают дразнить Джеймса, и даже Сириус не поднимает шумихи, когда Джеймс продолжает бросать взгляды на Регулуса, как будто не может ничего с этим поделать. Регулус считает, что он действительно не может, потому что сам находится в таком же положении, только ему удается лучше это скрывать. Доркас действительно сделала из Джеймса конфетку. Его лицо чисто выбрито, что делает линию челюсти гораздо более выразительной и заставляет желудок Регулуса болезненно сжиматься. Она не стала стричь его волосы, вероятно, потому, что они были подстрижены несколько месяцев назад и не нуждались в этом. Доркас также сняла с него очки, отчего Регулусу хочется разорвать небо на части, потому что это напоминает ему об арене, и взгляд Джеймса без очков настолько выразительный, что Регулус искренне не может перестать внутренне дрожать. А еще она подкрасила его глаза. О, зачем она это сделала? На веках у Джеймса сверкают золотые солнца, причем дуги век похожи на горизонты, за которые опускается солнце при каждом моргании. Это очаровывает, завораживает, а в паре с ресницами выглядит до неприличия красиво. О, его ресницы… У Джеймса всегда были густые, длинные и темные ресницы, но сейчас они такие красивые, что Регулус даже чувствует кипящую внутри злость. Он не хочет, чтобы Священные видели это. Они не заслуживают того, чтобы видеть Джеймса — ни сейчас, когда он накрашен, ни в любое другое время. Регулус хочет держать его подальше от чужих глаз, чтобы никто и никогда не мог на него смотреть. Тем не менее Регулус украдкой бросает взгляды на Пандору, рассказывающую о том, что они должны делать и говорить, и бла-бла-бла, и полагает, что действует достаточно хитро, что никто его не замечает, но в итоге оказывается пойманным. В какой-то момент Регулус переводит взгляд в сторону и обнаруживает, что Монти смотрит прямо на него, явно застав Регулуса за тем, как он пускает слюни на его сына, и самое печальное, что это происходит уже не в первый раз. Регулус точно знает, что Эффи и Монти были в курсе его детской влюбленности в Джеймса. Сейчас, оглядываясь назад, он понимает, что они считали это милым, но тогда они никогда не заостряли на этом внимания. Они даже были нежны с ним, учитывая то, насколько он был застенчивым. Джеймс, конечно, никогда не дразнил Регулуса при них, иначе, как подозревает Регулус, Эффи и Монти провели бы с ним беседу о том, что не стоит быть маленьким засранцем. Как бы то ни было, Регулус снова оказывается пойманным — спустя столько лет, как будто некоторые вещи никогда не изменятся. Губы Монти подергиваются в улыбке, а лицо Регулуса начинает гореть. Он отворачивается и изо всех сил старается больше не смотреть на Джеймса, но он слабый человек и терпит неудачу менее чем через пять секунд. На мгновение все, чего хочется Регулусу, — упасть к ногам Джеймса и сказать ему, какой он прекрасный. Только этого ему и хочется. Этого было бы достаточно. Достаточно упасть к алтарю Джеймса Поттера и боготворить его. — Ты согласен с этим, Регулус? — спрашивает Пандора. — Что? — выпаливает Регулус и, оборачиваясь, замечает, что каждый, кто находится в комнате, не отводит от него взгляда. Пандора медленно поднимает брови. — Я спросила, согласен ли ты с этим. — С чем… — Регулус чувствует, как его лицо снова пылает, и не может перестать ерзать, потому что тяжесть взгляда Джеймса походит на полное ласки прикосновение. — Прости, эм, согласен с чем? — Кто-то отвлекся, да? — поддразнивает его Пандора, в ее глазах прячутся смешинки. — Я знаю, что Джеймс красив, но мне нужно, чтобы ты сосредоточился. Регулус хмурится. — Знаешь что… — Нет, нет, все в порядке! Это хорошо. Очень хорошо, — бодро настаивает Пандора. — Направь эту энергию на интервью, и все будет просто замечательно. Доркас, ты великолепна. — Спасибо, — отвечает Доркас с довольным видом. — Я хочу официально заявить, что я бы вел себя так вне зависимости от того, поработала бы над ним Доркас или нет, — объявляет Джеймс, как будто ему важно, чтобы все знали, что он отвлекается на Регулуса независимо от того, как тот выглядит. — Мы в курсе, Джеймс, — хором отвечают Пандора и Доркас, с одинаковой степенью раздражения. — Я в аду, — скорбно бормочет Сириус. Эффи издает тихий успокаивающий звук и нежно поглаживает его по плечу, и он прислоняется к ней точно так же, как ранее это сделал Джеймс. Пандора снова начинает рассказывать о том, как должно проходить интервью, и на этот раз Регулус слушает внимательнее. До этого она спрашивала, не против ли он, чтобы Джеймс поцеловал его, потому что, судя по всему, это как раз тот разговор, который они ведут вслух. Регулус прожигает ее пристальным взглядом, пока она благоразумно и быстро не уходит от этой темы, так и не получив ответа, что, вероятно, очень раздражает ее, поскольку она, похоже, намерена спланировать все до мельчайших деталей. Вскоре прибывает съемочная группа. Джеймса и Регулуса выводят на улицу и оставляют стоять перед домом Регулуса, чтобы создать впечатление, что они живут вместе. Сириус стоит с Доркас и Пандорой позади съемочной группы, а Эффи и Монти остаются у себя дома. Пока устанавливаются камеры и экраны, Регулус и Джеймс как бы остаются одни, а все остальные бегают вокруг них, как курицы с отрезанными головами. — Что ж, — откашливается Джеймс. — Ты выглядишь прекрасно. Регулус не смотрит на него. Он не может. — Спасибо, Джеймс, ты тоже хорошо выглядишь, — говорит Джеймс, затем фыркает и небрежно машет рукой. — О, пустяки, правда. Я просыпаюсь таким красавчиком каждый день. Лицо Регулуса подрагивает, и он с трудом борется с улыбкой, безжалостно растягивающей его губы. Он искренне не может ответить, боясь, что если откроет рот, то либо издаст беспомощный смешок, либо расплывется в улыбке. — Отличная погода, не правда ли, Джеймс? Приятно и солнечно, но в то же время дует легкий ветерок. — Джеймс хмыкает и послушно кивает, как бы соглашаясь. — Просто чудесно, правда, Регулус. Ты совершенно прав. Ветерок просто замечательный. Регулус проводит рукой по губам, пытаясь скрыть растущую ухмылку и искренне стараясь не разразиться смехом. Джеймс согласно мычит, как будто они все еще продолжают разговор. — Ну и как ты сегодня, Джеймс? — продолжает Джеймс, а потом пожимает плечами и щелкает языком. — О, полагаю, мне не на что жаловаться, раз я здесь, с тобой. — Он шумно выдыхает и прижимает руку к груди. — Джеймс, ты такой милый, просто само очарование; о, как ты кружишь мне голову… Регулус срывается. Он ничего не может с этим поделать. Его голова наклоняется вперед, когда он теряет контроль, плечи трясутся, а легкий и воздушный смех нарастает в груди, вырываясь наружу. Как бы Регулус ни старался подавить его, он буквально не может этого сделать. — Ты смеешься? Почему ты смеешься? — спрашивает Джеймс, поддразнивая и имитируя обиду, уперев руки в бока. — Что? Хочешь что-то сказать? — Нет, ничего. Ты уже сказал все за меня, — отвечает Регулус, качая головой. Он украдкой бросает еще один взгляд на Джеймса, до сих пор не находя в себе силы посмотреть на него прямо. Джеймс торжествующе ухмыляется, что делает положение Регулуса еще более невыносимым. — Я просто подумал, что это поможет снять неловкое напряжение. Получилось? — Ну, привлечение внимания к этому вопросу вновь возвращает его на передний план, знаешь ли, — язвительно тянет Регулус. — Я думаю, когда признаешь, что неловкость есть, с ней легче справиться, — возражает Джеймс, поворачиваясь и становясь прямо перед Регулусом. В его взгляде плещется нежность. — Правда, как ты? Какое-то мгновение Регулус даже не знает, с чего начать. Они, конечно, виделись по крайней мере раз в день, потому что Джеймс по-прежнему каждое утро неизменно приносил цветы. Но последний месяц был таким же, как и все месяцы до, особенно после визита Реддла. Регулус старался держать необходимую — по крайней мере, для него — дистанцию, потому что осознание того, что они не могут распоряжаться своим же… романом, или чем бы это ни было, стало еще тяжелее после того, как Реддл дал им это понять. Регулус запутался в мыслях об этом интервью, о неделе, которую им предстоит пережить, но теперь, когда все это уже происходит, когда Джеймс находится здесь, перед ним, и заставляет его смеяться, Регулус понимает, что скучал по нему. Так что Регулус просто… признает это. Просто сталкивается взглядом с до смешного прекрасными глазами Джеймса и шепчет: — Я скучал по тебе. — Оу, — выдыхает Джеймс, у него перехватывает дыхание, он быстро моргает и выглядит таким изумленным, как будто такая возможность даже не приходила ему в голову. — Да, мне знакомо это чувство. Я тоже по тебе скучал. Я просто… я живу всего лишь через дорогу. Я не имею в виду, что ты должен меня видеть, просто ты мог бы, если бы захотел, в любое время. Если я сделал что-то, что заставило тебя думать, что ты не можешь или что это должно что-то значить для тебя, чтобы ты мог, то мне… — Нет, ты ничего не сделал, — быстро перебивает его Регулус. — Ты ничего не сделал, Джеймс. Дело во мне. Дело все еще… во мне. — Оу, — задумчиво повторяет Джеймс и долго ищет взглядом Регулуса, прежде чем его лицо смягчается. — Ну, это нормально, Рег. Я ничего от тебя не жду, ты же знаешь. — Возможно, ты должен, — бормочет Регулус. Джеймс поджимает губы. — Все, чего я жду от тебя, — это чтобы ты делал то, что лучше для тебя. — Да, эм, насчет этого… — Регулус издает слабый смешок и поднимает руку, чтобы потереть висок. — Я не знаю, что это значит, понимаешь, и я пытался разобраться в этом, но это занимает очень много времени… и я имею в виду не только… нас, я имею в виду все, потому что это… это все очень… — Сложно, — заканчивает за него Джеймс тихо, кивая в молчаливом согласии, как будто действительно понимает это. И как ему не понять? В конце концов, он тоже был на арене. — Все до охренения сложно. — Сириус помогает, но… — Регулус переводит взгляд на Сириуса, который, похоже, пытается успокоить взволнованную Пандору, и сглатывает, чувствуя, как болезненно сжимается грудная клетка.        — Мне, эм, мне тоже сложно, так что я… я понимаю, — бормочет Джеймс. Регулус медленно выдыхает и не сводит с него взгляда. — Но ты все равно приносишь мне цветы каждый день. Каждый гребаный день, Джеймс, независимо от того, что происходит и как ты себя чувствуешь. — Мне не стоит этого делать? — спрашивает Джеймс с осторожностью. — Это… Если ты хочешь, чтобы я прекратил, я больше не буду этого делать. — Бывают дни, когда после пробуждения мне не хочется двигаться. Я не хочу говорить. Не хочу даже думать. Все, чего я хочу, — лежать, просто лежать и никогда не вставать, поэтому я не понимаю, как тебе это удается, — говорит Регулус. — Забавно, что ты это говоришь, — мягко отвечает Джеймс. Уголки его губ приподняты в улыбке. — Я хотел спросить тебя о том же, потому что каждый день, без исключения, ты у окна. Что заставляет тебя встать с кровати, если ты не хочешь этого делать? — Я… потому что я… — Регулус останавливается, растерянно глядя на Джеймса, который с любопытством ожидает его ответа. Дело в том, что на этот вопрос существует не только один ответ. Иногда простое осознание того, что он увидит Сириуса, может поднять его с постели в те дни, когда это последнее, что он хочет сделать; иногда — мысль о том, что он обещал снова навестить Андромеду, Теда и Нимфадору; иногда — то, что Барти рядом, чтобы разбудить его и заставить встать с постели. Но все это не всегда помогало. Бывало, что даже этих вещей не хватало, чтобы побороть давящую тяжесть, приковавшую его к кровати, и оставался только цветок. Всего один цветок не должен обладать такой силой, и все же он способен на это. В начале дня, когда кажется, что его жизнь подходит к концу и он так измучен всем; когда все остальное не помогает, именно цветок, который Джеймс приносит ему каждое утро, поднимает его с постели. Потому что Регулус должен быть уверен, что он там, каждый день, отчаянно желая снова и снова обнаружить новый цветок на пороге своего дома и одновременно боясь, что однажды его там не окажется. — Бывают дни, когда я просыпаюсь и тут же хочу снова заснуть или просто засунуть голову под подушку и никогда больше не появляться, но я все равно встаю, потому что знаю, что ты будешь у этого окна, — объясняет Джеймс. — Ты всегда там, несмотря ни на что, поэтому я поднимаюсь и приношу тебе цветок. Если это все, что я делаю за день, то, по крайней мере, это уже что-то. Может быть, иметь подобную причину как единственный источник мотивации, странно… — Нет, — решительно прерывает его Регулус, и Джеймс моргает, выглядя слегка испуганным. — Нет, Джеймс, это не так. Это… ну, вообще-то, это немного иронично, я полагаю, но этот цветок — то, из-за чего я встаю, даже в те дни, когда делать это труднее всего. — Оу, — мягко говорит Джеймс. Регулус слегка хмурится. — Не думай, что это означает, что ты должен это делать, хорошо? Это не норма, которой ты должен придерживаться, и, если ты не делаешь этого или просто… не можешь, это нормально. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я ценю то, что ты это делаешь. — Спасибо, что оставляешь шторы открытыми, — бормочет Джеймс, теребя лацкан своего пиджака. — Ты не обязан этого делать, и я уверен, что бывают дни, когда ты предпочел бы закрыть их, но ты держишь их открытыми, и, может быть, с моей стороны глупо думать, что ты делаешь это ради меня, но… — Я делаю это ради тебя, — признается Регулус. Джеймс резко моргает, его кадык подпрыгивает, когда он ищет взгляд Регулуса. Его голос так мягок, когда он шепчет: — Ты действительно скучаешь по мне? — Да, — честно отвечает Регулус несмотря на то, как сильно колотится в груди его сердце. Как страшно открыться и позволить увидеть себя. Он тоже сглатывает и немного печально вздыхает. — А еще мне не хватает твоих чертовых очков. Почему они каждый раз отбирают их у тебя? — Я… — Джеймс моргает, а затем издает слабый смешок. — Ну, Доркас разрешила мне оставить их у себя, если я соглашусь не надевать их на съемках или на вечеринке, когда мы доберемся до Святилища. Они все еще у меня. Они здесь, в моем кармане. Регулус, нахмурившись, наблюдает, как Джеймс легонько постукивает пальцами по краю своего пиджака. — Хорошо, конечно, но почему ты не можешь их носить? Думаю, что на арене это имело некоторый смысл, но… — Думаю, это связано с тем, как я представлял себя Святилищу раньше, или скорее с тем, как меня ему представляли, — объясняет Джеймс. — Это то, к чему они уже привыкли, и так это лучше… усваивается? Наверное? А еще это привычка психики. Для меня, я имею в виду. Когда я снимаю очки и ношу контактные линзы, мне не совсем комфортно, да и не должно быть, пока… все это происходит. — Тебе так лучше? — спрашивает Регулус. Джеймс осторожно кивает. — Думаю, да. Возможно, это физическое напоминание о том, что это отдельная часть моей жизни, понимаешь, о чем я? Я носил очки во все остальные периоды своей жизни, кроме тех, когда представлялся Святилищу, так что это помогает не смешивать все воедино… И, хм, это вроде как помогает мне разобраться с хронологией событий, если это имеет смысл? Например, я не ношу очки, так что настоящее не может быть до арены, но у меня также есть трость, так что данный момент должен быть уже после арены. — Ох, — бормочет Регулус, нахмурив брови. — Это то, с чем ты борешься? С осознанием, в каком именно времени ты находишься? — Да, — отвечает Джеймс. — Часто. Время — дурацкая штука. Регулус чувствует, как его губы подергиваются в улыбке от того, насколько раздраженно Джеймс говорит об этом. Это вызывает у него желание протянуть руку и снять с лица Джеймса это обиженное выражение, пока он снова не улыбнется. — Да, не то слово. Есть ли что-то… я имею в виду, могу ли я как-то тебе помочь? — Нет. Это просто… одно из последствий, — с усталым вздохом говорит Джеймс, смирившись с этим. — Обычно я могу догадаться о времени по контексту, и довольно быстро. Иногда Сириусу приходится подсказывать мне, так что, думаю, если я когда-нибудь спрошу тебя об этом, ты тоже сможешь подсказать. — Хорошо, — соглашается Регулус. — Пять минут! — предупреждающе выкрикивает Пандора. Джеймс глубоко вздыхает, бросает взгляд в сторону, затем снова возвращает его на Регулуса. — Так. Время быть счастливой парой. Мы должны поговорить о… границах, я полагаю? Есть ли что-нибудь… — Ты можешь все, — твердо говорит Регулус, расправляя плечи и удерживая взгляд Джеймса. — У тебя есть полное разрешение на все, Джеймс. Мы не можем позволить себе облажаться, так что… дерзай, я полагаю. — Дерзай, — повторяет Джеймс, вскинув брови. От одной мысли о том, что Джеймс дерзнет, Регулусу хочется свернуться в клубок и съежиться. Он не может… Даже сейчас прикосновения… Это трудно. У него бывают моменты, хорошие дни, но чаще всего он не выносит прикосновений. Это то же самое, что сторониться мертвых вещей, не желая прикасаться к гнили; он — труп, который забывает, что мертв, пока кто-то не прикоснется к нему и не напомнит, что он не живой. Он не хочет, чтобы Джеймс столкнулся с этим. У него тоже нет выбора, потому что опасность дышит им в затылок и они не могут ее миновать. Они могут только идти вперед и не поворачиваться к ней лицом. Это было бы неповиновением. Регулус больше не испытывает желания быть непокорным. Соблюдение правил — это безопасность. Соответствие — это тихое горе и невысказанные трагедии. Он не хочет повышать голос. Он вообще не хочет говорить. Регулус прочищает горло. — В течение следующей недели, когда это потребуется, ты можешь быть таким сентиментальным, романтичным и нежным, как тебе нравится. Не сдерживайся. Я хочу, чтобы к концу тура их начало тошнить от нас. — Хорошо, но все же есть ли что-нибудь, чего ты не хочешь, чтобы я делал, даже для шоу? — настаивает Джеймс. И конечно же, вот он, Джеймс, замирает на месте и упирается ногами, несмотря на тяжелое дыхание, эхом отдающееся в их ушах, шепчущее обещания надвигающейся угрозы. Он дает Регулусу выбор. Он всегда дает Регулусу возможность выбрать. Регулус никогда не сможет выразить, что это для него значит. — Оу… Эм… — Регулус сглатывает. — Просто… я имею в виду, я не против… Руки. Мы можем… взяться за руки. Это… Да, это будет нормально. — Он делает паузу, затем слегка морщится, потому что уже знает, что этого будет недостаточно. Конечно нет. — Это… Джеймс, можешь прикасаться ко мне в течение следующей недели. По крайней мере, на камеру. Это уже… отдельная история и для меня тоже. Просто… может быть, никаких поцелуев? Не… во всяком случае, не так уж много. В щеку можно. Может быть, просто позволишь мне инициировать большинство вещей. Хорошо? — Хорошо, — тихо заверяет его Джеймс, и Регулус очень надеется, что Джеймс не принимает это на свой счет. Дело не в нем. Дело в Регулусе. Конечно, только в нем. Регулус кивает. — И… важно помнить, что все это не по-настоящему. Я не говорю, что… я знаю, что ты это знаешь, и мне жаль, но я буду делать то, что до́лжно, когда включены камеры, когда люди смотрят, но когда их нет… — Не волнуйся, Регулус, — бормочет Джеймс, отводя взгляд в сторону, — я не подумаю лишнего. — Джеймс, — слабо произносит Регулус, потому что это разделение очень важно для него. Все, что будет с Джеймсом в течение следующей недели, это не… это не может быть чем-то. Пока нет. Не так. Они не готовы. Покачав головой, Джеймс натянуто улыбается. — Я на тебя не сержусь. Я просто чертовски зол из-за того, что нам не оставили выбора. Тебя не следует втягивать в это насильно, как и… как и меня. Поверь, у меня нет ни малейшего шанса составить об этом неправильное представление. Я слишком хорошо помню, что именно мы из себя представляем. — Большую-пребольшую трагедию, — бормочет Регулус, и Джеймс молча кивает. Желудок Регулуса переворачивается, словно он катится вниз с холма, сердце сильно сжимается в груди. — Мы могли бы быть… я имею в виду, ты все еще думаешь, что когда-нибудь мы могли бы… — Регулус, — мягко говорит Джеймс, его взгляд переполнен нежностью. — Не обращай внимания. Это было глупо. Прости. — Регулус слегка съеживается и отводит взгляд. Пять минут с Джеймсом, и он снова влюбленный маленький идиот. Кто-нибудь спасите его. Джеймс смеется, тихо, с придыханием, его глаза ярко вспыхивают, когда Регулус снова смотрит на него. — Любовь моя, я не мог не обращать на тебя внимания с твоего пятнадцатого дня рождения. Поверь мне, я не собираюсь начинать сейчас. Регулус знал это. Он знал. И все же его лицо по-прежнему пылает. Как же он жалок. Джеймс. Чертов Джеймс. Регулус ненавидит его, но как же сильно он его любит. — Мне… Мне будет трудно, — говорит Джеймс, прочищая горло. — Это… это не дастся мне легко, я думаю, и я не хочу вымещать это на тебе. Правда, не хочу. Так что просто, если можно, не игнорируй меня, пожалуйста. Мы можем просто пройти через это вместе. Сердце Регулуса замирает, потому что он не знает, сможет ли справиться с этим и сделать все правильно. Он не знает, сможет ли. Все, что он может сказать, — это «я постараюсь», и он надеется, что Джеймс знает, что он действительно попытается. Проблема в том, что он облажается. Он знает, что облажается. Это все, что он делает.

~•~

Сириус не помнит свой тур Победителей. Ни секунды из него. Готовясь к этому туру, он разговаривал с Эффи о своем, потому что он, по правде говоря, помнит только какие-то обрывки воспоминаний, да и то не уверен, что они настоящие. Он знает, что был тур, он знает, что Эффи была с ним все время, но на этом все. Так что Сириус в каком-то смысле тоже впервые едет по дистриктам, хотя технически он это уже когда-то делал. Эффи ездила четыре раза — как Победительница, как ментор Беллатрисы, Нарциссы и Сириуса. Она рассказала ему, чего ожидать, вновь примеряя на себя роль наставницы, как будто никогда и не отказывалась от нее, за что Сириус ей благодарен, потому что ему действительно была нужна ее помощь. К тому времени, как они отбывают в двенадцатый дистрикт, их первую остановку, Сириус чувствует себя достаточно подготовленным. Они уезжают на следующий день после интервью, которое прошло хорошо. Джеймс и Регулус вели себя как два влюбленных дурака, но, как только выключили камеры, они вновь разошлись по разным углам. Пандора и Доркас будут с ними до самого Святилища, и Пандора так натренировала Джеймса и Регулуса, что они, наверное, могли бы произнести свои речи даже во сне. Тем не менее время им предстоит не особо приятное, потому что им придется сталкиваться с постоянным напоминанием о том, что они убивали людей, что они теряли людей. Пандора подготовила полный список, так что она знает каждого трибута из каждого дистрикта. Имена тех, из-за которых Сириус особенно переживает, он мог бы восстановить по памяти и без этого списка. Вэнити и Ходж — выходцы одиннадцатого дистрикта, где сейчас находится Марлин. В девятом дистрикте живет Эммелин, ее трибутами были Эван и Джунипер. В пятом были Айрин и Матиас — Фрэнк оттуда. В третьем тоже, наверное, будет тяжело, потому что там жил Питер. Во втором, скорее всего, будет просто, потому что это дистрикт Аксус и Уиллы. В первом, конечно же, были Мальсибер и Эйвери, но Сириус подозревает, что им с Регулусом будет тяжело — и не по причинам, связанным с павшими трибутами, а с тем, что их ждет небольшое семейное воссоединение, если Люциус возьмет с собой Нарциссу и Беллатрису. Четвертый, седьмой, восьмой, десятый и двенадцатый дистрикты должны быть самыми простыми. Живут они в шестом дистрикте, так что его они не увидят до конца следующей недели. Всего неделя. С этим они должны справиться. Сириус предполагает, что в двенадцатом дистрикте вообще не должно быть проблем. Джеймс и Регулус даже ни разу не разговаривали с трибутами оттуда. Так что, приехав в него, они в основном переживают из-за того, что это их первая остановка. Двенадцатый дистрикт никоим образом не должен ни на что повлиять. Для того чтобы понять, что это не так, у Сириуса уходит не так много времени. Перед тем как Джеймс и Регулус выступят с речью, они сначала обедают с мэром и ментором павших трибутов в офисе мэра. Сириус не общается с ментором этого дистрикта — это мужчина по имени Фиггинс, который пьет больше, чем говорит, и выступает наставником для трибутов лет тридцать; Сириусу кажется, что он неплохо ладил с Эффи, но это все, что он о нем знает. Все начинает идти не так, когда мэр ведет их всех через фойе в свой офис. Мэр Сириусу, если честно, не так уж и нравится. Он больше беспокоится о репутации своего дистрикта, нежели о людях в нем, слишком озабочен тем, чтобы соответствовать возложенным на него ожиданиям, постоянно кичится тем, что навел тут порядок после вступления в должность. Ему все это в новинку, потому что он молод, едва ли старше Сириуса и остальных, но при этом ведет себя так, словно он важнее и уважаемее, чем все вокруг него. Сириус, признаться, выпадает из разговора с ним, отводит взгляд на висящие на стене фотографии, и одна цепляет его внимание настолько, что он, не поверив своим глазам, останавливается на месте. Все продолжают идти, а Сириус стоит, пялится на фотографию Ремуса с широко раскрытыми глазами и чувствует, как бешено бьется его сердце. Мужчина — мэр Вернон — продолжает говорить, но Сириус подходит к фотографии. И только тогда он понимает, что нет, это не Ремус. Это человек, очень сильно похожий на него… или скорее Ремус похож на этого мужчину. Подпись под фотографией гласит: «Лайелл Люпин» — вместе с благодарностью за тридцатилетнюю службу аврором. — Сириус? Вздрогнув, Сириус резко выдыхает и, поворачивая голову, видит стоящего позади него Регулуса. Сириус прочищает горло и оглядывается на остальных, уже маячащих впереди. Только Регулус замедляет ход, не желая идти без него. — Извини… Я… эм, я… — Оу, — бормочет Регулус, разглядывая фотографию и, видимо, читает подпись на табличке. Он моргает, а потом вновь смотрит на Сириуса. — Да, хорошо. — Что? — тихо шепчет Сириус. Регулус выгибает бровь, смотря на него. — Ты знаешь «что». Иди, Сириус. Я разберусь с остальными. — Спасибо, — выдыхает Сириус, пятясь назад. — Не спеши. Мы справимся, — только и отвечает Регулус, а Сириус благодарно кивает, прежде чем уйти. Учитывая, что Сириус не имеет ни малейшего понятия о том, где живет Лайелл или как устроен двенадцатый дистрикт, он теряется с самого начала. К счастью, Сириус знает, как очаровывать людей и добиваться того, чего хочет, так что он заговаривает с каждым человеком, который встречается ему на пути, и собирает достаточно информации, чтобы найти нужную дорогу. Наконец Сириус, затаив дыхание, медленно подходит к шаткой лестнице и грязно-зеленой двери с железным дверным молотком, на который он просто… пялится несколько секунд, паникуя. Он раньше никогда не пользовался этой гребаной штукой. Она здесь не просто так? Люди правда используют ее? Или они просто сразу стучат в дверь? Этот молоток здесь для вида или надо постучать им? Это важно? Сириус стоит около двери минут пять, думая о том, произведет ли его манера стука плохое впечатление на Лайелла, а потом понимает, что ведет себя как идиот, потому что мужчине, скорее всего, станет плевать на то, как именно он постучался, как только он заговорит о его сыне. Так что Сириус делает глубокий вдох, собирается с мыслями и стучит, а потом просто стоит и паникует, спрашивая себя: не постучался ли он слишком сильно? Слишком много раз? Серьезно, вот висит молоток, разве никого не бесит, что он висит, а им никто не пользуется? А можно постучать и рукой, и молотком? Может, ему надо было сделать и так, и так. Может… Дверь открывается до того, как Сириус определяет правила этикета по части стучания в дверь, которая принадлежит мужчине, в чьего сына ты влюблен без памяти. Лайелл, как и Ремус, высокий. Он выглядит старше, чем на фотографии, его волосы пробивает проседь, а вокруг глаз собрались морщинки. Он выглядит суровым, и Сириус понимает, откуда у Ремуса это настороженное выражение лица. Лайелл, как и Ремус, невероятно красив — стареет, как хорошее вино, или как там говорится. — Здравствуйте, — здоровается Сириус, стараясь не поморщиться от того, насколько официально это прозвучало. — Эм, привет, я знаю, что вы меня не знаете, но меня зовут Сириус Блэк. Я… — Ментор нынешних Победителей, — договаривает за него Лайелл, когда Сириус неловко замолкает. Бедный Лайелл выглядит так, будто он понятия не имеет, что привело Сириуса к его дому, что справедливо, потому что если бы не Ремус, то Сириусу тут делать нечего. — Я могу вам чем-нибудь… помочь, мистер Блэк? — Зовите меня Сириусом, пожалуйста, — быстро говорит Сириус, засовывая руки в карманы и прочищая горло. — Я… я надеялся, что могу войти, если вас не затруднит. Я просто хотел поговорить с вами о чем-то важном. Я понимаю, что вы ничего не понимаете, сэр, и я понимаю, если вы не хотите, но я правда думаю, что вы будете рады, если впустите меня. Лайелл долго его разглядывает, не говоря ни слова и явно размышляя над сказанным, а потом делает шаг назад и тихо говорит: — Ты застал меня в хорошем расположении духа. Заходи. — Спасибо, — отвечает Сириус, следуя за Лайеллом. За маленьким коридором, в котором висят крючки для одежды, находится гостиная. Сириус видит кухню, причудливую и загроможденную, и еще два коридора, которые, как он предполагает, ведут в спальни. В гостиной стоят два кресла с кофейным столиком между ними, на нем лампа и фотография в рамке: на ней изображен маленький Ремус, которого со спины обнимает широко улыбающаяся женщина — Сириус уверен, что это Хоуп Люпин. Дыхание Сириуса перехватывает, когда он смотрит на эту фотографию, потому что достаточно только одного взгляда, чтобы понять, что волосы и веснушки Ремусу достались от мамы, и они оба выглядят такими чертовски счастливыми, что у Сириуса перехватывает дыхание. Это одна из тех фотографий, которые ты видишь в счастливых и полных семьях, где все друг друга любят, а не заперты под одной крышей, как это было у Сириуса. Это одна из тех фотографий, которые стоят дома у Эффи и Монти. Это одна из тех фотографий, по которым и не скажешь, что что-то пошло не так, что эта семья сталкивалась с потерями и трагедиями. — Не хочу показаться грубым, — осторожно говорит Лайелл, привлекая внимание Сириуса, — но мне бы хотелось знать, зачем ты пришел. Сириус открывает рот, закрывает его, потом повторяет эти два действия еще раз, пока пытается придумать, как начать. Он беспрестанно дергает ногами. — Да. Что ж, я… ну, честно говоря, не уверен, как объяснить. Думаю, мне нужно просто… взять и сказать. — Неплохо для начала, — соглашается Лайелл. — Я знаю вашего сына, — выпаливает Сириус, и они оба просто замирают и пялятся друг на друга. Лайелл не двигается, кажется, он даже не дышит, и Сириус делает то же самое. Во взгляде Лайелла мелькает какая-то эмоция, но Сириус не может сказать какая. Тишина затягивается, и Сириус больше не выдерживает — сначала с его губ срывается вздох, а потом он начинает тараторить: — В смысле, я познакомился с ним. С вашим сыном, в общем. Недавно, когда я был в Святилище. Точнее, мы познакомились, и это было… — Стой-стой. — Лайелл поднимает руку, и Сириус тут же замолкает. Пальцы Лайелла слегка подрагивают, но сам он упорно смотрит на Сириуса. — Мой сын. Ты… знаешь его. Сириус сглатывает и кивает. — Да. Ремус. Мы познакомились, как я и сказал. Его назначили слугой в наших апартаментах, но я заставил его снять маску. Подождите, нет, я… это… я не так выразился. Я… сначала я попытался, только с хорошими намерениями, но в итоге он сам решил снять ее, и… и в нашем номере он мог делать все, что захочет, так что он так и делал, и мы провели вместе много времени. Мы много разговаривали, вот так я и узнал о вас, и он… он замечательный, мистер Люпин, правда. — Он… — Лайелл ненадолго замолкает, как будто ему надо что-то обдумать, а потом прикрывает рот дрожащей рукой. Что бы ни было в его глазах, оно становится четче. — Он… в порядке? Ремус в порядке? Мне просто нужно знать, в порядке… в порядке ли мой сын… — Ну, эм, быть слугой не самая… чудесная вещь, по понятным причинам, но он… несмотря ни на что, в порядке, если так можно выразиться, сэр, — мягко говорит Сириус. — Он добрый, пылкий и не забыл за эти пять лет, чего сто́ит. Когда я был с ним, я видел столько улыбок и слышал столько смеха… Надеюсь, это вас хоть как-то утешит. Лайелл закрывает глаза. — Утешит. Ты даже не представляешь, насколько сильно. — Он рассказывал о вас и о своей маме с… с такой любовью, мистер Люпин, — бормочет Сириус, и его сердце сжимается, когда Лайелл распахивает глаза, в которых стоят непролитые слезы. — Я думаю, он хотел, чтобы вы знали, что он любит вас, скучает по вам и надеется, что у вас… тоже все хорошо. Я знаю, что обстоятельства сложились самым гадким образом, но если я могу дать вам — дать ему — хотя бы это, то я обязательно попытаюсь. Извините, если я влез не в свое дело, но… — Не влез. Ты… Спасибо. — Лайелл заносит руку, задерживая ее в сантиметре от руки Сириуса, лежащей на подлокотнике, а потом, спустя секунду, накрывает ладонь Сириуса своей и осторожно сжимает ее. — Спасибо. Спасибо большое. Сириус делает глубокий вдох. — Я собираюсь встретиться с ним, когда вернусь в Святилище на следующие голодные игры. Это только через полгода, но я с радостью передам ему письмо, если хотите. Или если хотите, чтобы я передал ему что-нибудь, то я сделаю это. — Ты собираешься встретиться с ним? — спрашивает Лайелл и убирает руку, слегка нахмурив брови. — Я… ну, да, сэр, — признается Сириус. — Я собираюсь организовать это, чего бы оно ни стоило. Да хоть взятка, если потребуется. Я, эм, все равно лажу со Священными. Я вроде… неплохо манипулирую ими, чтобы добиться того, что мне нужно, и ради Ремуса я сделаю то же самое. Лайелл удивленно моргает, смотря на него, а потом медленно кивает. — Что ж… Эм, вряд ли я стану останавливать тебя. Из того, что я понял, когда Ремус с тобой, у него есть какая-никакая свобода, да? — Да, сэр, — говорит Сириус. — Мне не очень… нравятся слуги. — Он замолкает, округлив глаза. — Стойте, я не это хотел сказать. Я имел в виду, что мне не нравится, как обращаются со слугами, и я… я не допускаю подобного в нашем номере, там они могут рассчитывать на достойное обращение. Ремус не первый, кому я попытался предоставить хотя бы минимальные человеческие права, но он первый, кто согласился на них. Обычно люди сдерживаются, потому что боятся последствий, и я не могу их винить за это, но Ремус… он другой. — Я всегда боялся, что он впутается куда-то, откуда не сможет выпутаться, и теперь, когда это произошло, я боялся, что его лишат всего, что делало его им, — тихо признается Лайелл. — И узнать, что этого не произошло, узнать, что он все еще… — Лайелл выдыхает и поднимает взгляд на Сириуса, уголки его губ ползут вверх. — Ты сделал мне подарок, на который я никогда не смогу ответить, Сириус, и я… я даже не могу выразить, как много это значит для меня. Я бы хотел написать ему письмо, если ты правда не против передать его Ремусу. — Не против, — тут же убеждает его Сириус. — Я отдам ему письмо, сэр, обещаю. Думаю, он будет очень рад. Лайелл сглатывает. — Это риск. Уверен, что ты в курсе, но мне кажется, я должен сказать об этом еще раз, хотя бы потому, что я сомневаюсь, что мой сын хотел бы, чтобы ты подвергал себя опасности, даже ради такого. Если кто-то узнает, что ты передал ему письмо, вас обоих накажут или, наверное, убьют. — Я знаю, — говорит Сириус, его голос спокойный и уверенный. — Я, естественно, буду осторожен, но Ремус стоит этого риска, и я могу лишь надеяться на то, что вы согласитесь. Если… если все вскроется, то вы тоже будете в опасности, мистер Люпин. Я не буду заставлять вас, и я пойму, если вы откажетесь; уверен Ремус тоже поймет. — Нет, — бормочет Лайелл. — Если ты хочешь, то и я хочу. Мой сын всегда был таким храбрым, что это даже пошло ему во вред, а сейчас я буду храбрым ради него. Есть вещи, которые я так и не успел сказать ему, вещи, которые он должен услышать, так что если ты уверен… — Я уверен, — успокаивает его Сириус. — Очень хорошо. — Лайелл встает с кресла, делая глубокий вдох. Подходит к книжной полке, стоящей в углу, и откладывает в сторону вещи, чтобы достать что-то и отдать Сириусу. — Это фотоальбом. Может, ты захочешь полистать его, пока я пишу письмо. Дай мне немного времени. Сириус берет альбом и кивает. — Конечно. Не торопитесь. Лайелл слегка улыбается и уходит влево по коридору, предположительно, чтобы написать письмо Ремусу в одиночестве, и Сириус его за это не винит. Чтобы скоротать время, Сириус и впрямь принимается листать альбом, радуясь, что он один, потому что уже с самого первого листа он достаточно увлечен. Здесь куча фотографий Ремуса в разные годы его жизни: от младенца до взрослого. Лайелл, Хоуп и другие тоже появляются на фотографиях — одна девочка появляется слишком часто, и Сириус думает, что это Лили, судя по ее рыжим волосам, зеленым глазам и тому, как они с Ремусом близки. На большинстве фотографий Ремус улыбается. Но не на совсем детских, потому что, оказывается, он был тем малышом, который никогда не улыбался, а лишь морщился и плакал, и Сириус находит это абсолютно очаровательным. Но чем старше Ремус становится, тем больше улыбается, выглядя при этом таким молодым и довольным жизнью. Камера поймала не один приступ смеха, и Сириус рефлекторно тоже улыбается, видя это. Сириус быстро находит свою любимую фотографию. На ней, как он уверен, изображены Ремус и Лили. Они, очевидно, сделали это фото сами, сфотографировав себя сбоку. Они выглядят молодыми, Сириус дал бы им около шестнадцати-семнадцати лет. На фотографии Лили держит Ремуса за челюсть и высовывает язык, целясь ему в ухо, будто собирается лизнуть, а Ремус морщится в улыбке, отчего у Сириуса по какой-то причине в глазах встают слезы. Он испускает влажный смешок, осторожно поглаживая край фотографии и чувствуя, как сердце в его груди кажется распухшим и израненным, одновременно в худшем и лучшем значении этого слова. Просто… ну, это вполне могло быть то время, когда Сириус был на арене, или сразу после нее, когда ему было чертовски тяжело. Ему в каком-то смысле больно видеть, что люди продолжали жить, как будто мир вокруг них не разваливался на части, потому что тогда Сириус думал именно так. В то же время что-то в этом успокаивает Сириуса — то, что у Ремуса было хотя бы это, что он был счастлив и его любили. Ремус — и это неудивительно — еще в молодости был до ужаса красивым, и Сириус вообще не сомневается, что когда-то все были от него без ума. Сириус сам от него без ума, так что ему это знакомо. Но это не значит, что он радуется, когда видит фотографию Ремуса с каким-то парнем, с которым он, должно быть, встречался тогда, потому что на ней они целуются. Сириус поджимает губы и злобно пялится на снимок, а потом, фыркнув, переворачивает страницу. Ближе к концу фотографии становятся более разрозненными, в какой-то момент с них исчезает Хоуп. Теплые улыбки Ремуса заостряются, становясь похожими на оскал, как будто он готов к драке, и не важно, что происходит. Есть одна фотография, на которой Ремус и Лили курят, кончики их сигарет почти соприкасаются, а они сами показывают средние пальцы в камеру, так что Сириус предполагает, что их фотографировал кто-то другой. И наконец Сириус доходит до последнего снимка. На нем Ремус в том возрасте, старше которого на фотографиях он уже не будет — едва ли старше двадцати, незадолго до того, как его поймали. Он спит, Лили лежит возле него, они развалились друг на друге, приоткрыв рты и переплетясь руками и ногами. Сириус очень долго разглядывает снимок. Он никогда не видел, как Ремус спит, ему никогда не доводилось, и он никогда этого не увидит. И это катастрофа, потому что Ремус такой милый, когда спит, по крайней мере, если ему удобно. Он выглядит таким нежным, как человек, который сразу же улыбнулся бы, встреться ты с ним взглядами. Сириус скучает по Ремусу так сильно, что это даже жалко. Он скучает по Ремусу всегда, чем бы ни занимался, и ему нужно всего лишь оказаться одному и замереть на минутку, прежде чем в его разуме всплывают все воспоминания, связанные с ним. Он не забыл ни одно из них, ни секунды, и Сириус думает, что он мог бы забыть все, но все равно будет помнить Ремуса. Услышав возвращающегося Лайелла, Сириус осторожно закрывает альбом, откладывает его в сторону и тут же выпрямляется, когда Лайелл подходит к своему креслу. Его глаза слегка красные и припухшие, как будто он плакал, и это задевает какие-то струны внутри Сириуса, но он не заостряет на этом внимания, потому что ему кажется, что Лайелл бы предпочел, если бы Сириус промолчал. — Доверие не дается Ремусу легко, — бормочет Лайелл, — но я знаю, что он доверяет тебе, раз рассказал о своей маме. Он редко говорит об этом. Потеря Хоуп плохо сказалась на нем, на нас обоих, и, зная, что, рассказав тебе о ней, он оказал доверие, я теперь могу сделать то же самое. — Спасибо, — тихо отвечает Сириус. — Я бы не сделал ничего, что могло бы причинить вред Ремусу. Можете не сомневаться в этом, мистер Люпин. — Это все, чего может хотеть родитель, — знать, что у его ребенка есть люди, которые заботятся о нем, — хрипит Лайелл, протягивая Сириус запечатанный, но неподписанный конверт. Не все родители такие, думается Сириусу, но он не говорит этого вслух. — Ты даже не представляешь, насколько для меня это ценно. — Вы хороший отец, сэр. — Сириус стеснительно забирает письмо из рук Лайелла и осторожно улыбается. — Честно говоря, заботиться о Ремусе очень легко. Он… особенный. — Полностью согласен, — заявляет Лайелл, поджав губы. — К сожалению, не все люди могут увидеть это из-за того, что он сделал. Я даже не смогу выразить, насколько благодарен за то, что ты заботишься о нем, даже несмотря на всех людей, которых он убил. Сириус роняет письмо, пытается поднять его кончиками пальцев, но они не слушаются его, так что он просто переводит взгляд на Лайелла, смотря на него широко раскрытыми глазами. Письмо падает у его ног, и Лайелл замирает. — Оу, — мягко говорит Лайелл, выглядя напряженным, — ты не знал… Я подумал… ну, раз он уже рассказал тебе о том, о чем не рассказывал никому другому, и ты сказал, что вы много общались, то я предположил, что и эту тайну он тебе доверил. — Нет, — хрипит Сириус, — он… он как-то не упомянул. Тишина обрушивается на них подобно гильотине, и разум Сириуса едва способен это переварить. Ремус убивал людей? Какого хуя? Это… это не имеет никакого смысла. Ремус никогда не участвовал в играх. Почему он… по какой вообще причине… Он поэтому слуга? Убийство стало его преступлением? Что ж, блять, Сириус о таком даже не догадывался. Да и как он мог? Ремус даже не намекнул… — Сириус, — начинает Лайелл очень осторожно. — Я… я знаю, что это ужасно и выставляет его в плохом свете, но ты должен понять, что это не то, о чем ты думаешь. Пожалуйста, дай мне рассказать тебе всю историю до того, как ты… — А, нет, — быстро перебивает Сириус, делая глубокий вдох и качая головой. — Не обижайтесь, сэр, но я не думаю, что это будет хорошей идеей. Мне кажется, ему нужно дать шанс объясниться самому, как бы сильно мне ни хотелось знать. Лайелл настороженно смотрит на него. — Ты все еще собираешься встретиться с ним? — Что? Конечно, — пораженно говорит Сириус. — А почему не должен? — Ты только что узнал, что мой сын убийца, — оповещает его Лайелл, медленно выгибая бровь. Сириус хлопает глазами. — Мистер Люпин, я тоже убийца. Я убил двенадцать человек. С секунду они просто смотрят друг на друга, их окутывает тишина, потому что вот он мир, в котором они живут, в котором можно признаться в чем-то таком и не звучать абсолютным безумцем. Что ж, это безумие, но это нормально. Просто так… устроен мир. И, честно говоря, не Сириусу судить, да? Это правда. Он убил двенадцать человек, когда ему было всего шестнадцать. Это факт, от которого ему никогда не избавиться. Разумеется, он был в той ситуации, когда у него не было выбора, когда было либо так, либо смерть, и он понятия не имеет, в каких обстоятельствах был Ремус, когда стал убийцей. Он не знает деталей, причин, количества людей или даже того, как он это сделал. Может, это и глупо, но Сириусу, вообще-то, плевать. Он не знал об этом, но не то чтобы это многое меняет. Сириус все еще скучает по Ремусу, все еще любит его каждой клеточкой своего тела и все еще рассчитывает встретиться с ним, как только сможет. — Ну, ты выглядел… довольно расстроенным, — неловко говорит Лайелл. — Не из-за убийства, — бормочет Сириус, беспечно взмахивая рукой. Он замолкает. — Звучу как сумасшедший, да? Я имею в виду, что бы и почему бы оно ни случилось, это не было чем-то непростительным. Нет, я просто был удивлен, и, может, мне кажется, что ему стоило хотя бы упомянуть. Не то чтобы мне очень нужна информация, которой он не хочет делиться, но я считаю, что об этом, по крайней мере, можно было сказать до того, как мы занялись сексом. Сириусу нужна секунда, чтобы осмыслить сказанное, а потом он округляет глаза и чувствует, как жар заливает лицо. Брови Лайелла ползут высоко-высоко вверх. — Ох, блять… в смысле, черт… извините, простите за выражения, сэр, — выплевывает Сириус, срываясь на писк от накатывающей паники, из-за которой сердце в груди бьется очень быстро. — Я не… Мне не стоило говорить этого. Я не знаю, зачем сказал это. Пожалуйста, не подумайте, что я воспользовался Ремусом. Клянусь, это не так. Это было очень обоюдно, и я, на самом деле, очень нервничал, да и не был уверен во всей этой штуке… эм, ну, сексе, потому что я раньше никогда им не занимался, но я доверяю Ремусу, и он был таким милым… — Сириус… — Я… я не заставлял его, никогда не стал бы, и у него была полная свобода действий. Он мог бы просто… ударить меня, если б это потребовалось. Уверен, что я даже как-то сказал ему об этом, и эй, теперь я знаю, что он мог бы, блять, и убить меня. Вот дерьмо, простите, опять ругаюсь. Я просто… я не хочу проявлять неуважение в вашем доме, сэр, клянусь. Я просто сейчас слегка паникую и… и пытаюсь объяснить, что я ни в коем случае не склонял вашего сына к занятию сексом со… — Сириус, — вновь перебивает Лайелл, на этот раз громче. — Я влюблен в него, — выпаливает Сириус, а потом делает резкий вдох и складывает руки на коленях, уставившись на Лайелла с широко раскрытыми глазами. Ему кажется, что его лицо сейчас расплавится. — О господи, — тихо говорит Лайелл, а потом с его губ срывается тихий смешок, и вот он уже смеется так сильно, что ему приходится откинуться в кресле и схватиться за живот. Это самый настоящий смех, который эхом разносится по пустому дому, который вообще не должен быть пустым. Лайеллу нужно немного времени, чтобы успокоиться, и, когда это происходит, ему буквально приходится вытереть слезы в уголках глаз. Он качает головой. — О. Оу. Черт, как мне этого не хватало. — Мистер Люпин? — осторожно спрашивает Сириус. — Пожалуйста, Сириус, зови меня Лайеллом. Ты абсолютно точно заслужил это, — заявляет Лайелл и смотрит на Сириуса с такой радостью, к которой Сириус вовсе не готов. Он выглядит… добрым. Довольным даже. — Готов поспорить, что Ремусу с тобой никогда не скучно. — Я… Ну, да, можно и так сказать, — неловко признается Сириус. — Он думает, что я недоразумение. Считаю, что он прав. Лайелл фыркает и вновь качает головой. — Должен сказать, что я догадался о том, что между вами что-то есть, по тому, как ты говоришь о нем. Твоя любовь к моему сыну очень заметна. — Я не пытался свести все к себе, — бормочет Сириус. — Все в порядке, Сириус, — по-доброму отвечает Лайелл. — Меня на самом деле успокаивает то, что его любят. Еще меня это даже не особо удивляет, мы же говорим о моем сыне. Он наверняка знает, что не должен этого делать, но… — Выражение лица Лайелла смягчается до смеси боли и гордости. — Ну, у Ремуса никогда не получалось делать то, что до́лжно. Как бы меня это ни беспокоило, я рад знать, что это никуда не делось. Сириус прочищает горло и наклоняется, чтобы осторожно поднять письмо. — Да, что ж, извините за… эм, ну, вы знаете. — Не переживай, — криво улыбаясь, говорит Лайелл. — Это же Ремус. Честно говоря, я и не ожидал от него меньшего. — Лайелл со вздохом оглядывается на часы, а потом снова поворачивается к Сириусу. — Если хочешь успеть вернуться до того, как твои трибуты выйдут на сцену, а я настоятельно рекомендую тебе сделать именно так, чтобы избежать ненужных подозрений, то тебе стоит идти. Я посмотрю трансляцию из дома — бедро болит, но это было здорово. Я рад, что познакомился с тобой, Сириус, и спасибо, что любишь моего сына. — Да, хорошо, — соглашается Сириус, вставая на ноги. Он убирает письмо и сразу же подается вперед, чтобы пожать Лайеллу руку в ту же секунду, как он ее протягивает. — Спасибо, мистер Лю… эм, Лайелл. — Боюсь, мы больше не увидимся, — бормочет Лайелл, отпуская руку Сириуса, — но я не расстроюсь, если окажусь не прав. Будешь в нашем дистрикте, обязательно заходи. Сириус улыбается, не в силах сдержать всплеск триумфа от того, что он добился одобрения Лайелла. — Если я буду здесь, то обязательно зайду. — Ладно, иди уже, — говорит Лайелл со смешком. Сириус, сделав глубокий вдох, кивает, прощается и уходит. Всю дорогу он чувствует вес письма в своем кармане.

~•~

Примечания автора: окей, начнем с начала!!! первая часть этой главы — это, по сути, просто регулус, сохнущий по джеймсу, как томящийся любовью маленький идиот. он таааак влюблен, это очаровательно. буквально пялится на джеймса со звездочками в глазах, абсолютно пораженный. этот бедный парнишка. типа мне его жаль, и я также Понимаю Его. я бы вел себя точно так же по отношению к джеймсу. я И ТАК веду себя так же 💀 ПОМОГИТЕ, та часть, в которой они просто Смотрят Друг На Друга, потому что выглядят по-особенному красиво. ПОКА. просто поженитесь уже. пандора и доркас, любимые мои <3 разговор доркас с регулусом… Запомните Это. особенно «я не хочу, чтобы он видел меня», и вообще регулус так прав. я тоже боюсь чужого восприятия. регулус, краснеющий каждый раз, когда эффи и монти говорят с ним 😭😭😭 нет, просто тот факт, что они видели, как он НЕОДНОКРАТНО УГРОЖАЛ ИХ СЫНУ!!! и вдобавок флиртовал с ним. и вдобавок пытался умереть за него. типа??? как после всего этого смотреть им в глаза? я бы просто на месте взорвался. кстати, джеймс просто такой… типа он абсолютно точно тот тип человека, который готов говорить сам с собой и вести себя глупо, чтобы окружающие посмеялись. я обожаю его. он так много для меня значит, вы даже не ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ. регулус такой: хей, ты же не сдаешься, да? пожалуйста, не отказывайся от меня. и потом тут же кринжует… МАЛЫШ, ПОЙМИ УЖЕ, ЭТОТ МУЖЧИНА ПРИНОСИТ ПО ЦВЕТКУ КАЖДЫЙ ДЕНЬ???? у него проблемы. в его защиту, он в сложном положении, потому что все еще прорабатывает собственное дерьмо, поэтому. он знает, что они Не Готовы, но также… хочет быть когда-то готовым, а это уже прогресс. он на той стадии, когда он в ужасе от того, что уже опоздал, что слишком затянул, будто он так близок, но никогда не достаточно… да, вы поняли. это отдельная тема в этом фике. джеймс, говорящий о том, что ему тяжело… да, мы увидим больше такого в следующих главах. это одна из тех ситуаций, когда ему нужно понять, какой путь наиболее здоровый и действительно Сделать Это, вот только он упрям, и его легко отвлечь, lmaoooo. вы скоро поймете, о чем. ПЕРЕЙДЕМ К РЕМУСУ!!! во-первых, сириус видит фото отца ремуса, и его первый инстинкт — сделать нечто милосердное и дать им хотя бы какой-то комфорт в виде такой вот коммуникации, которой у них не было последние пять лет??? сириус блэк, иди сюда, дай я поцелую тебя в лоб. он просто такой, такой хороший. я так его обожаю. типа он любит ремуса ТАК СИЛЬНО, и это меня убивает 😭😭😭 все взаимодействие лайелла и сириуса показалось мне таким, таким смешным. буквально Встреча С Родителем и попытка оставить хорошее впечатление. сириус ТАК старался, и он так нервничал. он такой милый, я люблю его. и потом детонирует бомба. лайелл реально просто выдал сына с потрохами, типа??? лайелл??? может, не стоит вот так просто вплетать это в разговор??? 😭😭😭 в его защиту, в его дистрикте это как бы Известный Факт, поэтому для него это не какой-то огромный секрет, и он знает о том, что для ремуса рассказать сириусу о матери было большим делом (мы позже узнаем об этом больше), поэтому типа. разговор об убийстве — буквально не такой уж и большой шаг. однако ремус действительно удобненько так забыл упомянуть, что он убийца. и ремус «будь геем, совершай преступления» люпин ДЕЙСТВИТЕЛЬНО убийца. последний вопрос, ответа на который не хватает, — это «почему?» и «какого хуя произошло???». ответы мы увидим уже очень скоро, обещаю! lmaoooo, сириус просто такой: «мне пофиг, что он убийца, я тоже убийца, он не такой уж и особенный». ПОКА 😭😭😭 он буквально просто. прогрузил информацию в голове и тут же: «да, но у тебя нет всех фактов, я люблю его» 🥺 он так прав, вообще-то. плюс то, как сириус превратился в нервное недоразумение ровно в тот момент, когда случайно сказал, что у них с ремусом был секс, потом просто запаниковал и выдал, что влюблен в него??? сириус, любовь моя, ты просто Все для меня. он чудесный. если вы думаете, что он не может стать его большим недоразумением, Просто Подождите 😭😭😭 итак, ПОЧЕТНЫЕ УПОМИНАНИЯ: — цветок от джеймса является мотивацией регулуса встать из кровати, когда ничего больше не помогает 😭😭😭 — то, что эффи была ментором беллатрисы, нарциссы И сириуса (мы узнаем больше об истории Победителей семьи Блэков позднее) — доркас — отличная стилистка и подруга — пандора всегда старается ради них <3 давайте проявим ей чуть больше уважения, на ней все держится — сириус, паникующий по поводу того, как надо постучаться в дверь — регулус, увидевший фото лайелла и тут же решивший прикрыть сириуса, чтобы тот мог уйти — то, как сириус с регулусом близки 😭 — регулус, держащий шторы раскрытыми, чтобы джеймс мог его видеть (вспомним, что было сразу после арены) — сириус, заставляющий лайелла смеяться и оставляющий хорошее впечатление, да, это в целом описывает ситуацию!