~•~
Все тут же идет наперекосяк, стоит Джеймсу со сцены взглянуть на семью Вэнити. Вот в чем штука: все это было тяжело делать даже в двенадцатом дистрикте, хотя Джеймс, блядь, и словом ни разу с теми трибутами не перекинулся. Но один только взгляд на их семьи, стоящие у всех на виду, на двух платформах за толпой, причинял ему боль. Это самая настоящая жестокость — заставлять этих людей, которые потеряли своих любимых, стоять лицом к лицу с теми, кто выжил. Но это вызывает особый вид отчаяния, когда падшие трибуты — это те, кого Джеймс знал. Он знал Вэнити. Он говорил с ней, смеялся с ней, делал все в своих силах, чтобы защитить; он выжил, а она — нет. И Ходж… Что ж, Джеймс не просто пережил его, но стал тем, кто убил его. Он — причина, по которой Ходж мертв, и совершенно не важно, что это произошло случайно, неважно, что он все равно вряд ли дотянул бы до конца. Ничто из этого не имеет значения, уж точно не для тех людей, которые хотели, чтобы Ходж вернулся к ним домой. Мать, отец, братья и сестры Вэнити — Диван, Курио и Хузье — стоят в память о ней. Они младше нее, двое из них близнецы, Курио же больше всех напоминает Вэнити. Джеймс смотрит на них всех, и у него такое ощущение, что он сейчас просто развалится и превратится в прах, будто распадается на части. Единственный человек, стоящий на платформе Ходжа, — это, как полагает Джеймс, его мать. До страшного молодая женщина — едва ли она старше Джеймса больше, чем на десять лет, — что означает, что Ходжа она родила, будучи довольно молодой, и ей предстоит еще много лет жизни без сына. Нет ни отца, ни братьев, ни сестер. Она начинает плакать еще до того, как они успевают произнести хоть слово. Джеймс вообще-то знает свою речь наизусть, как и Регулус. Но проблема в том, что он просто застрял. За семьями находятся огромные экраны, показывающие лица трибутов, поэтому вот они, Вэнити и Ходж, смотрят прямо на него своими чистыми, невинными глазами. Он уже и забыл, как они на самом деле выглядели, потому что в его кошмарах они мертвы и мстительны. Но сейчас, будучи не более чем воспоминанием на баннере, они юны и светлы. И все еще мертвы. Регулус неистово сжимает руку Джеймса, и Джеймс знает — он знает, ясно? Он знает, что ему нужно говорить. Он знает, что пора начать речь. Благодарим дистрикт одиннадцать за теплый прием; мы очень рады быть здесь. Трибуты, представлявшие этот дистрикт, продемонстрировали все, что вы отстаиваете, с честью и достоинством. Вы имеете полное право гордиться… Но в том-то и дело, не так ли? Вэнити и Ходж не были представителями своих дистриктов, не совсем. Конечно, Святилище любит это повторять, чтобы еще больше обесчеловечить их, но дело не в этом. Вэнити и Ходж были детьми, у которых украли будущее, и Джеймс один из воров. Их семьи не гордятся ими, да и чем тут гордиться? То, что произошло, не было благородным. Это было настоящей трагедией. — Я… — Голос Джеймса застревает у него в горле, и этот звук эхом разносится среди безмолвной толпы. Регулус судорожно сжимает его руку. Джеймс чувствует, как давление нарастает в груди, в голове, а мать Ходжа беззвучно рыдает. У Курио глаза Вэнити. — Я… — Джеймс, — негромко шепчет Регулус, пытаясь удержать его на месте. Джеймс издает сдавленный вопль и впервые в жизни отстраняется от Регулуса. Он буквально вырывает свою руку из его хватки и отшатывается от него, приближаясь к микрофону. Слова начинают литься из него в порыве, который он не может понять, как остановить. — Мне очень жаль, — задыхаясь, произносит Джеймс, глядя прямо на мать Ходжа и заставляя себя наблюдать за ее горем, зная, что причиной его является он сам. — Мне… мне очень жаль. Я… я знаю, что это не может восполнить потерю ваших детей, потому что ничто и никогда не восполнит ее. Они были слишком молоды, и это было несправедливо. Ходж был просто испуган. Он был испуган и пытался выжить, и то, что ему не удалось это сделать, несправедливо. Он не должен был оказаться там; его не должны были заставлять идти на эту арену. Я не хотел его толкать, я не хотел причинять ему боль. Мне жаль. Он не заслужил этого, ничего из этого. Я каждый день ношу в себе сожаление, но знаю, что оно меркнет по сравнению с вашим горем. Я бы отдал все, чтобы ему исполнилось пятнадцать. Мать Ходжа прикрывает рот рукой, ее глаза зажмуриваются, а по щекам непрерывно катятся слезы. Она не произносит ни звука. Позади нее, на экране, Ходж улыбается. — А Вэнити… она… — Глаза Джеймса жжет, когда он смотрит на ее семью, не в силах произнести ни слова от нахлынувших эмоций, которые душат его. У Курио глаза Вэнити, и в них прячутся слезы. — Она была не просто трибутом, не для меня. Я пытался защитить ее, но не смог, и мне очень жаль. Она была невероятно умной и такой яркой, и я… я тоскую по ней. Каждый раз, когда я вижу жука, я тоскую по ней. Каждый день я тоскую по ней. Она заслуживала лучшего, и мне жаль, что она так и не получила этого. Мне жаль, что я не смог ее спасти. Она должна была жить, расти, и то, что с ней случилось, было неправильно. Она была… она была так молода, и она… Джеймс не может договорить, не может понять, как закончить предложение, потому что все это так несправедливо и так дерьмово, и он давится слишком сильными рыданиями, чтобы найти слова, которые стоит произнести для Вэнити и Ходжа. Слова, которые даже не вернут их. Слова, которые не помогли бы им жить дальше. Может быть, это и не важно, потому что Регулус вдруг оказывается рядом, оттаскивает Джеймса от микрофона и практически вдавливает его голову себе в шею. Джеймс прижимается к нему и прячется там, рыдая, едва слыша спокойные, ровные слова, срывающиеся с губ Регулуса. Что-то о чувстве вины Джеймса. Его горе. Слабое обоснование всего того, что Джеймс уже сказал, всего того, что Джеймс только что наговорил не по делу, не по сценарию, приблизил их к опасности в своем стремлении сделать то, что нужно. Джеймс плачет и не знает, в каком временном отрезке находится. Кажется, будто Вэнити и Ходж только что умерли и мир снова рушится. Время искривляется вокруг него, и он снова без очков, а Регулус в настоящем шепчет ему на ухо, уводя его со сцены, прочь от чужих глаз. Где-то на периферии молчаливая толпа скандирует: «Святилище не свято».~•~
Джеймсу совсем плохо. Он прижимается к Регулусу и плачет так сильно, что не может нормально дышать. Он не может взять себя в руки, и Регулус не знает, как ему помочь. Тело Регулуса зудит, потому что Джеймс прижимается к нему, и он ненавидит это чувство. Ради Джеймса он готов это вытерпеть. — Сириус. Сириус, — судорожно шипит Регулус, чувствуя себя беспомощным и неполноценным, машинально поглаживая Джеймса по спине и отчаянно глядя на брата. К несчастью, Сириус занят обсуждением мер по предотвращению последствий с мэром Матильдой, давая советы, поскольку ее дистрикт с каждой секундой становится все более беспокойным и шумным. По словам главы дистрикта, между жителями района и аврорами никогда не было проблем, но растущее несогласие — повод для беспокойства. Сириус и Пандора беседуют с ней, чтобы проинструктировать ее, как лучше справиться с ситуацией, и, несомненно, пытаются скрыть и сгладить то, как сильно Джеймс только что облажался. Дело в том, что Регулус даже не винит Джеймса. Он не может винить Джеймса. Вэнити была слишком молода, как и Ходж, и все, через что они прошли, было несправедливо. Они не должны были оказаться там; они не должны были умереть. Регулус не злится. Но он напуган. Возможно, Джеймс только что обрушил на их головы целую кучу проблем, хотя Регулус сделал все возможное, чтобы это исправить. Он пытался. Он действительно пытался, несмотря на то, что это заставляло его ненавидеть себя еще больше. Он должен был поддержать Джеймса, невзирая на страх, невзирая на последствия. Джеймс заслуживает того, кто будет поддерживать его во всем, несмотря ни на что. Джеймс издает слабые, беспомощные звуки, прижимаясь к Регулусу, представляя собой рыдающее месиво, и Регулус отзывается на его страдания так, словно готовится к битве. Он хочет бороться со всем, что расстраивает Джеймса, но не может. Это не что-то, что он может убить, и он чувствует себя потерянным, бесполезным и выбитым из колеи. — Сириус! — зовет Регулус, на этот раз громче и неистовее. К счастью, это сразу же привлекает внимание Сириуса. Он оставляет мэра Матильду с Пандорой менее чем за секунду, что, впрочем, не имеет никакого значения, потому что спустя несколько секунд она быстро выходит на сцену, чтобы обратиться к своему дистрикту и снова постараться успокоить толпу. — Ладно, ладно, эй, — говорит Сириус, его голос становится мягким, когда он останавливается рядом с ними и осторожно кладет руку на плечо Джеймса, притягивая его голову ближе к себе. — Джеймс, послушай меня. Мне нужно, чтобы ты меня послушал, хорошо? Ты в одиннадцатом дистрикте. Прошло шесть месяцев после Голодных игр. Ты не на арене. Ты в туре победителей. Похоже, для Джеймса это не имеет значения. Он не успокаивается. — Мы возвращаемся к поезду, — заявляет Сириус, поднимая голову и встречаясь с Регулусом взглядом. — Сейчас. Нам нужно идти. Мы должны увести его. Схватись за него покрепче. — Схватиться за… что? Сириус, что? — выпаливает Регулус. — Просто доверься мне, — бросает Сириус. — Пойдем. И вот они идут. Сириус что-то говорит Пандоре, которая, видимо, ненадолго задерживается, чтобы еще раз поговорить с мэром Матильдой. По дороге они проходят мимо Доркас и Марлин, которые провожают их взглядом. Марлин смотрит прямо на Джеймса, и все следы затаенного гнева исчезают. В ее взгляде чувствуется уважение, а также шок. В глазах Доркас есть что-то, чему Регулус не может дать названия, что-то до странного расчетливое, но у него нет ни времени, ни сосредоточенности, чтобы понять, что это значит. Примерно на полпути к поезду Регулус понимает, что Сириус имел в виду, когда говорил держаться за Джеймса покрепче. Без всякого предупреждения Джеймс просто теряет самообладание. Он переходит от рыданий к яростным крикам, начиная сопротивляться и пытаться вырваться, словно от этого зависит его жизнь. Сириус цедит ругательства и тащит Джеймса за собой все быстрее, заставляя Регулуса ускориться. Они не отпускают его, пока не оказываются в поезде, но, как только это происходит, Сириус оттесняет Регулуса назад, освобождая Джеймса из хватки. Он похож на быка, выпущенного на волю в сувенирной лавке. Ошеломленный, растерянный и врезающийся во все подряд. Все, на что он натыкается, он отталкивает от себя, ломая и опрокидывая. Сириус продолжает неуклонно оттеснять Регулуса назад всякий раз, когда Джеймс замахивается на них, а Регулус оглядывается через плечо, и сердце замирает у него в горле. Все плохо. Все охренительно плохо. Регулус понимает, что Джеймс сейчас не в состоянии воспринимать реальность и время. Он не думает, что Джеймс знает, где он и кто с ним. Несколько раз он произносит имя Регулуса. Джеймс начинает искать свой топор, повторяя: «Где он, где он, где он, где он?» Он ищет его и в какой-то момент просто опрокидывает стол в середине вагона, в результате чего посуда бьется и рассыпается по полу. Регулус чувствует себя… маленьким. Он не знает почему. Может быть, потому, что Сириус стоит перед ним, вытянув одну руку назад, прикрывая Регулуса, словно в помещении с ними есть какая-то угроза. А ведь она есть. Здесь только Джеймс, и все же она есть. Все заканчивается, когда у Джеймса отказывает нога. Это происходит без предупреждения. Нога Джеймса просто резко подгибается, и он падает на пол, к счастью, не в груду стекла. Как только Джеймс падает, он прижимается спиной к стене вагона и съеживается, ссутулившись и сохраняя жуткое молчание. Сириус отходит от Регулуса и направляется к Джеймсу, а затем опускается на колени в нескольких шагах от него, что-то негромко ему бормоча. Он снова говорит Джеймсу, где он, в каком отрезке времени находится и что делает. Он заверяет Джеймса, что тот не на арене. Он повторяет это снова и снова, пока Джеймс наконец не отвечает. Медленно, неуверенно Сириус вытаскивает Джеймса из угла и поднимает на ноги, поддерживая его, когда тот хромает. Джеймс бросает взгляд на Регулуса и тут же снова начинает рыдать. Регулус может только стоять оцепенев, пока Сириус выводит Джеймса из купе, в сторону спальных вагонов, где они будут спать, пока будут путешествовать следующие две ночи. Трясущимися руками Регулус поднимает стол. В его голове пусто, а глаза жжет от слез. Время тянется. Он не знает, как долго, но он перемещается по вагону, чтобы убрать все, что можно. Пространство выглядит так, как будто здесь пронеслось торнадо, но это был всего лишь Джеймс. Регулус чувствует, что его сейчас стошнит. Он вспоминает, как на арене сказал, что не хочет, чтобы Джеймс изменился. Сейчас, оглядываясь назад, он понимает, насколько наивным было это желание. В какой-то степени это было несправедливо, хотя он ничего не мог с этим поделать. Он был так влюблен, даже тогда. Я любил тебя там, думает он. Я люблю тебя здесь, думает он, собирая стекло. В конце концов Сириус возвращается один. Он видит, как Регулус убирается, делает глубокий вдох и бросается помогать. Они долго молчат, но первым заговаривает Сириус. — Я знал, что ему будет тяжело, — шепчет Сириус, закрывая глаза. — Особенно в этом дистрикте. Тебе тоже, несомненно, тяжело, но я не знал, как это исправить. Я не думаю, что это то, что я мог бы исправить. — Ты помог ему, — бормочет Регулус, тяжело сглатывая. Его грудь кажется слишком маленькой, чтобы вместить все чувства. — Ты точно знал, что нужно делать. Ты сделал больше, чем я. — Не делай этого, Реджи, — мягко говорит Сириус, выглядя таким же измученным, каким себя ощущает Регулус. Регулус чувствует, как глаза начинает жечь, а дыхание сбивается в горле. — Я даже не знал, что он… то есть, должно быть, это случается часто, раз ты так хорошо знаешь, что делать. — Это не всегда так плохо, — тихо говорит ему Сириус. — Он просто… Ну, все хуже, когда у него плохой день. Чаще всего, когда он не может понять, в каком временном промежутке находится, он более менее сохраняет спокойствие. Первый раз это случилось, когда он обнаружил на улице топор. Он подумал, что вернулся на арену, растерялся и испугался и чуть не снес мне голову. Но это… со временем становится лучше. Все меньше и меньше, чем больше проходит времени с окончания игр. Такие вещи проходят, в конце концов, по большей части. И у тебя тоже пройдет. — Но это никогда не пройдет, — шепчет Регулус. — Не полностью. Сириус вздыхает. — Полностью нет. — Меня не было рядом с ним. Меня не было рядом с тобой, и меня не было рядом с ним, — хрипит Регулус, чувствуя, как его желудок сводит от осознания. Потому что это правда, и на этот раз он сам это выбрал. — Прекрати, — твердо приказывает Сириус, удерживая его взгляд. — Я не позволил тебе быть рядом со мной, в основном потому, что не знал как, и боялся. С этим…с этим покончено, ясно? Теперь ты рядом со мной, и это что-то значит. И даже если бы тебя не было рядом со мной, если бы ты не мог быть рядом, все было бы в порядке. Мы в порядке. У нас всегда все будет в порядке, у меня и у тебя, несмотря ни на что. — Я должен был быть рядом с тобой, — настаивает Регулус. — Да, но я не должен был оставлять тебя, — отвечает Сириус, и Регулус немного сдувается, чувствуя себя как оголенный нерв, чувствительным и обнаженным. — У нас обоих есть вещи, о которых мы сожалеем, и мы оба хотели бы поступить иначе, чем поступили, но мы все равно сейчас здесь. Этого достаточно, не так ли? Для меня — да. — Да, этого достаточно, — тихо говорит Регулус, глядя на свои руки и разбитую чайную чашку, лежащую в ладонях. — Но Джеймс… Я не сделал… Он заслуживает большего. Он заслуживает лучшего. — Знаешь, — скривился Сириус, — Ремус научил меня кое-чему очень важному: что значит давать кому-то что-то. Он не может приносить мне цветы каждый день. Он не может спать со мной по ночам и обнимать меня во время кошмаров. Он не может быть со мной на глазах у всех. У него нет имущества, нет ничего, чем бы он владел, и даже свое время он не может отдать безвозмездно. Он не может дать мне все, и все же он дал мне то, чего никто другой никогда не давал. Все, что могут предложить другие, бессмысленно, потому что они — не он, и это, просто сам факт того, что Ремус — тот, кого я люблю, затмевает все остальное. Тебе никогда не приходила в голову мысль о том, что, возможно, ты даешь Джеймсу то, что не может дать никто другой, просто будучи собой? — Дело не в том, что я могу ему дать. Дело в том, как я это делаю, — говорит Регулус. — Я не знаю как. Я не… Я едва выношу прикосновения, и я даже не могу, черт возьми, принять душ, и я прошу слишком многого и всегда даю так мало, и я боюсь… я так боюсь… Сириус, я так боюсь… — Ладно, Реджи, все в порядке, — быстро вмешивается Сириус, осторожно забирая стакан из его рук, и это к лучшему, потому что Регулус неосознанно загибал пальцы вокруг осколков, находясь в опасной близости от того, чтобы порезаться до крови, и тогда все стало бы намного хуже. — Послушай меня, ты не обязан ничего делать с Джеймсом, никогда. Просто… я имею в виду, что все эти игры ради Святилища — это одно, а то, что стоит за ними — совсем другое. Перестань так сильно давить на себя, хорошо? Джеймс не давит. Он ничего от тебя не ждет. Если однажды ты будешь готов, тогда отлично. Если нет, если ты никогда не будешь готов, то это… это трагедия, да, но это не твоя вина и не его. — Я хочу любить его правильно, — задыхается Регулус, — и я не знаю, смогу ли я когда-нибудь. Он думает, что в прошлом смог бы, но это было очень давно.~•~
Когда они добираются до десятого дистрикта, выясняется, что прямая трансляция тура была прервана в самом конце речи Регулуса, сглаживающей ошибку Джеймса, поэтому никто из зрителей не видел, как весь дистрикт был близок к бунту, пока их мэр не вышла на сцену и не успокоила всех. С десятым дистриктом все, конечно, было проще, потому что Джеймс и Регулус никогда не общались с его трибутами на играх. Они стояли на сцене, держались за руки и произносили свои речи, как будто того, что произошло в одиннадцатом дистрикте, никогда и не было. После же Джеймс почувствовал себя пустым. Все эти люди, все эти взгляды, устремленные прямо на него и Регулуса, почему-то казались обвиняющими, даже требующими. Джеймс ощущает глубокое чувство моральной обязанности сделать больше, сказать больше, обратить внимание на то, что все эти люди не заслуживали смерти, обратить внимание на то, что Святилище неправо. Но он не может. Сейчас Джеймс понимает, насколько большой ошибкой было сорваться в одиннадцатом дистрикте. Только потом он вспоминает о том, что его родители все еще в опасности. Сириус и Регулус тоже. Их родители. Все, кто им дорог. К приезду в девятый дистрикт Джеймс чувствует себя пустой оболочкой, выщербленной болезненными бороздами на внутренней стороне грудной клетки. Не помогает и то, что на камеру им с Регулусом приходится притворяться парой, держась за руки и стоя рядом, обмениваясь взглядами и теплыми улыбками. Все это фальшиво. Все это бессмысленно — так же пусто, как и все остальное. Когда камеры выключены, Регулус не хочет иметь с ним ничего общего. Не разговаривает с ним. Не смотрит на него. После того как он сорвался в поезде, Джеймс не может его винить, даже если это и причиняет боль. Джеймс не гордится произошедшим. Честно говоря, срывы подобного уровня пугают его и доводят до полного морального истощения. Он просто… он не хотел, чтобы это случилось, и не мог остановить это. В первый раз он замахнулся на Сириуса топором и практически сразу же испытал приступ паники, как только понял, что натворил. Три дня он не подпускал Сириуса к себе и сторонился собственных родителей, но однажды ночью Сириусу приснился ужасный кошмар, и Джеймс стал успокаивать его, уверять, что галлюцинации не реальны, и поддерживать, не давая выпасть из реальности. Это напомнило Джеймсу, что он не должен чувствовать себя виноватым, потому что Сириус не виноват. То, как они заботятся друг о друге, как присматривают друг за другом, — это обмен. Джеймс принимал от Сириуса удары, от которых у него на глаза наворачивались слезы, и это никогда не мешало ему вернуться и позаботиться о нем, когда ему это было нужно. Джеймс тоже позволяет Сириусу заботиться о себе, потому что он в этом нуждается. Иногда ему это нужно больше, чем он может себе позволить. Но Регулус… Он никогда не видел Джеймса в таком состоянии, за что тот был втайне благодарен. Джеймс знает, что с его стороны немного лицемерно стыдиться своих проблем, ведь он не винит Сириуса и не считает постыдным то, через что ему приходится проходить, но это гораздо сложнее, когда ты сталкиваешься с этим сам. Джеймс очень добрый, но порой не знает, как направить эту доброту на самого себя. Так что да, в свои худшие дни Джеймс стыдится. Иногда ему даже стыдно за свою травмированную ногу, за свои кошмары, за это вечное одиночество, которое, кажется, живет в его костях, даже когда он окружен людьми, которых любит. Он с грустью думает о том, что мир всегда будет казаться более одиноким без Вэнити. Без Питера. Айрин. Матиас. Ходжа. Эвана. Но с помощью Сириуса он старается быть добрее к себе. Он напоминает себе, что его трудности — это не повод для стыда. Да, это тяжело, но он старается изо всех сил, и этим можно гордиться. В некоторые дни легко поверить в это, почувствовать это на самом деле. В другие дни это почти невозможно. Плохие дни — самые тяжелые, и это был плохой день. Он переживает, что это плохой день для всех них, и боится, что он станет еще хуже, особенно для Регулуса. Джеймс уверен, что девятый дистрикт тоже будет тяжело пережить. Ему не нужно говорить с Регулусом, чтобы понять, что приезд сюда ложится на него грузом. С момента их приезда он становится более напряженным, более замкнутым. Это дистрикт Эвана. Эммелин и Сириус тепло приветствуют друг друга, обнимаясь, после чего она направляется прямо к Регулусу и довольно резко протягивает ему свою руку. И без того взвинченный Регулус не отвечает на это приветствие. Эммелин, кажется, не обижается на это. К моменту их приезда уже вечереет, поэтому встреча начинается с их речей. Регулус все время держится за руку Джеймса. На сцене у Джунипер есть семья: родители, братья и сестры. У Эвана никого нет. Его сцена пуста. Когда наступает очередь Регулуса говорить, он просто молчит. Он не подходит к микрофону. Даже не открывает рот. Его взгляд устремлен на сцену, где никто не стоит; он смотрит в миллион миль отсюда, как будто находится не здесь, как будто он там, на помосте Эвана, стоит в знак уважения к нему, переживая горе его потери. В зале тихо, так тихо, что Джеймс негромко произносит за Регулуса его речь. Когда они уходят со сцены, Джеймсу приходится тащить Регулуса за собой, потому что тот сопротивляется, все еще оглядываясь на пустую платформу Эвана, и Джеймс с силой тянет его за собой, чтобы заставить двигаться за ним. После ужина с Эммелин и мэром они узнают, что у Эвана действительно никого не было. Он был единственным ребенком, и его родители умерли почти одновременно, когда ему было всего девятнадцать лет. Не то чтобы он был когда-нибудь с ними близок, потому что, как известно, они жестоко обращались с ним, пока он рос. Он не устроил им похорон, а дом своего детства оставил пустым и заброшенным, едва представилась возможность. У него никогда не было друзей. Всего один. Регулус. После ужина они немного задерживаются в дистрикте, прежде чем отправиться в восьмой. Они переночуют в поезде, а завтра начнут остальную часть тура. Эммелин подходит к Регулусу, чтобы поговорить с ним у всех на глазах, не чувствуя никакой неловкости. — Я хочу кое-что тебе показать, — говорит Эммелин Регулусу, не сводя с него взгляда. — Эм, — предостерегающе говорит Сириус, — он не совсем… — Я думаю, Эван хотел бы, чтобы ты это увидел, — вклинивается Эммелин, глядя прямо на Регулуса. — Конечно, ты не обязан, я не могу тебя заставить, но если ты готов… — Да, — бормочет Регулус. — Я пойду. — Реджи, — начинает Сириус. — Со мной все будет в порядке. Встретимся в поезде, — говорит ему Регулус, качая головой, и уходит с Эммелин не оглядываясь. Сириус явно обеспокоен, но он возвращается к мэру, чтобы помочь Пандоре очаровать его, пока Джеймс стоит в стороне с Доркас. В итоге все они возвращаются к поезду. Пандора обращается к проводнику с просьбой подождать, а Доркас ускользает в свой вагон. Джеймс сидит с Сириусом в тяжелом молчании, ожидая возвращения Регулуса. — С ним все будет в порядке, — бормочет Джеймс, потому что видно, как Сириус с каждой минутой начинает беспокоиться все больше. — Да, но Эван просто… очень болезненная тема для него, — тихо говорит Сириус. — Эммелин милая, не пойми меня неправильно, но иногда она может быть немного прямолинейной, так что я просто беспокоюсь… — Регулус любит прямолинейных людей, — отмечает Джеймс. — Ему не нравятся… фальшивые вещи. Сириус смотрит на него с секунду, и его лицо смягчается. — Я так и не спросил. Как ты справляешься… со всем этим? С Регулусом, я имею в виду. — Ты хочешь поговорить об этом? — устало спрашивает Джеймс. — Если тебе нужно, — просто отвечает Сириус, — или если тебе хочется. Джеймс сглатывает и смотрит на свои руки, беспокойно перебирая пальцы. — Хочешь знать самое ужасное, Сириус? Самое худшее во всем этом? Это чудовищно, но какая-то часть меня так счастлива держать его за руку, быть с ним рядом, даже зная, что это всего лишь спектакль. Конечно, я ненавижу эту ситуацию, ведь у нас нет выбора, но ничего не могу с собой поделать. Я просто… я люблю его, понимаешь? Очень люблю. Это неправильно, быть хоть немного благодарным, я знаю, но я… — Человек, — бормочет Сириус и грустно улыбается Джеймсу, когда тот испуганно поднимает глаза. — Ты человек, Джеймс. Конечно, ты будешь счастлив быть с тем, кого любишь в любом случае, — это просто человеческая натура, понимаешь? Но за всеми этими чувствами ты понимаешь реальность. Ты не рад сложившимся обстоятельствам и относишься к нему с уважением. Это важно, особенно для него. — А еще это причиняет боль, — хрипит Джеймс. — Я не… Сириус, я не виню его, но иногда я так злюсь, потому что все это несправедливо, и я просто хочу, чтобы все было по-другому, и я хочу все исправить, и я стараюсь, потому что это все, что я умею делать, но я чувствую себя таким усталым почти каждый день, и какая-то часть меня хочет, чтобы что-то для нас сделал он, чтобы я мог отдохнуть, и я знаю, что это неправильно, несправедливо по отношению к нему, я знаю, что… — Джеймс, — мягко прерывает его Сириус, протягивая руку через стол, чтобы накрыть его ладонь и, по сути, заткнуть ему рот. Вздохнув, Сириус качает головой. — Слушай, это нормально — чувствовать себя так, ладно? Просто я хочу, чтобы ты знал, что он… он действительно старается, по-своему. Это очень отличается от того, что делаешь ты, это не так легко заметить, но он старается. И мне нужно, чтобы ты меня услышал, хорошо? — Хорошо, — хрипит Джеймс. Сириус кивает, не сводя с него взгляда. — Точно так же, как он не обязан ничего делать, так и ты не обязан. Ты не обязан продолжать цепляться за него, если для тебя лучше отпустить. Он не хочет, чтобы ты делал что-то в ущерб себе, и не будет тебя винить. Если же тебе просто нужен перерыв, это тоже нормально. Если тебе нужно сделать шаг назад, если тебе нужна дистанция, это нормально. — Это нечестно, — шепчет Джеймс, чувствуя, как начинает щипать глаза. — Это просто позволит им победить, а я… я не хочу этого. Я не хочу сдаваться, Сириус. Может быть, это и есть неповиновение, может быть, оно всегда было частью происходящего между нами, потому что я думаю, что сжег бы Святилище дотла, если бы это дало нам шанс, который мы должны были получить. Я все еще хочу этот шанс, даже сейчас. Я все еще люблю его. Я просто не могу прекратить. Я не знаю, как. — О, Джеймс, — вздыхает Сириус, смотря на него с нежностью, уголки его губ приподнимаются. — Это не совсем то, что я имел в виду, но в любом случае мне приятно это слышать. Как старшему брату, мне очень приятно это слышать. Немного сопливо, честно говоря, но… — Да пошел ты, — говорит Джеймс со слабой усмешкой. — Я не имел в виду, что ты должен… сдаться, как ты выразился, — говорит ему Сириус. — Я просто хотел сказать, что ты можешь не торопиться и перестать давить на себя, как и он. Ты ничего не ждешь от него, но ты ждешь всего от себя. Ты должен прекратить делать это. Ничего, кроме вреда, это не несет. — Не лицемерно ли? — язвительно спрашивает Джеймс. — Не начинай. Мы говорим не обо мне. И не увиливай… Ремус научил меня подмечать подобные уловки. — Черт. Бесконечная мудрость Ремуса вернулась, чтобы снова вцепиться в меня зубами. Когда увидишь его, скажи, что я от этого пострадал. — Обязательно, — говорит Сириус, его губы подергиваются в улыбке, а глаза наполняются той непосредственной симпатией, которую он всегда испытывает, когда в разговоре заходит речь о Ремусе — а это бывает часто, потому что Сириус почти никогда не затыкается на его счет. Честно говоря, Джеймс находит это восхитительным. — Но я имел в виду то, что сказал. Вздохнув, Джеймс кивает. — Я знаю. Просто… я не знаю. Я боюсь, что так будет всегда, потому что я не думаю, что у нас когда-нибудь будет шанс, пока мы все еще являемся развлечением для Святилища, а ты сказал… что это может продлиться довольно долго. И я не знаю будущего. Это такое дерьмо. Я все время прыгаю во времени, но никогда не могу перенестись туда. — Ну, знаешь, будущее настанет тогда, когда настанет, — со вздохом бормочет Сириус, похлопывая Джеймса по руке в знак солидарности. Сердце Джеймса замирает, когда он вспоминает, что Сириусу приходится терпеть целый год без Ремуса. Время жестоко и по отношению к нему. Время жестоко по отношению к ним всем.~•~
Регулусу нравится Эммелин. Она очень прямолинейна. Она не говорит с ним так, будто боится его, и не обращается с ним так, будто он сломается при каждом упоминании Эвана, даже если он немного боится, что так и будет. В любом случае этого не происходит. Ему действительно нравится слушать ее рассказы об Эване. Эммелин честно признается, что они никогда не были друзьями, а однажды в школе, когда им обоим было по четырнадцать лет — оказалось, что они с Эваном ровесники, как и с Регулусом, — между ними произошла ужасная ссора, закончившаяся тем, что она назвала Эвана придурком и спихнула все его учебники с парты, а он в ответ поставил ей подножку, когда она проходила мимо. После этого они больше не общались, пока Эммелин не стала его наставником, и Регулус понимает, что Эммелин не нужно сдерживаться, чтобы не сказать лишнего. Она признается, что сразу же подошла к Эвану и сказала ему, прежде чем он успел спросить, что их прошлая ссора в детстве никак не повлияет на ее обязанности ментора. Эвану это, видимо, понравилось, и после этого он практически сразу начал относиться к ней с уважением. По словам Эммелин, они так и не стали друзьями, но она не отрицает, что он был дорог ей как ментору, так же как и Джунипер. Она не боится сказать, что ей было больно, когда они умерли, и Регулус благодарен ей за это. За то, что кто-то, кроме него, тоже страдает по Эвану. — Эван нашел работу пастухом, — говорит ему Эммелин, пока она идет по длинной извилистой грунтовой дороге, покрытой толстым слоем красной глины с россыпью пыли, которая колышется под горячим ветерком. От этого Регулусу хочется закашляться, но он воздерживается, идя рядом с ней с засунутыми в карманы руками. — Это хорошая, честная работа, я полагаю, если ты любишь такие вещи. Я не думаю, что Эвану это нравилось, но ему разрешили жить в верхней части амбара на ферме. — Амбара, — недоверчиво повторяет Регулус. Эммелин пожимает плечами. — Он выбрал его, вместо того чтобы вернуться домой. В любом случае он действительно привел это место в порядок. Там было чище, чем у меня дома, а ко мне два раза в месяц приходят уборщицы. Все его вещи были выброшены или пожертвованы, но настоящая причина, по которой я привожу тебя сюда, не в том, чтобы отдать тебе какую-то его вещь. Все в дистрикте знали, насколько он любил лазать. Вот настоящая причина, по которой он получил эту работу. — Я не улавливаю связи, — признается Регулус. — Когда мы были совсем маленькими, мы приходили играть в здешних полях. Это никогда не беспокоило му-мушек… — Прости, кого? — Му-мушек. Ну, коров. — Эммелин бросает на него странный взгляд, как будто это он сказал что-то странное. — А как ты их называешь? — Коровами? — медленно произносит Регулус, недоумевая. — Как скучно, — бормочет Эммелин. — Ну, в девятом дистрикте мы называем их му-мушками, и Эван тоже. В общем, когда мы были детьми, мы прибегали сюда после школы, и му-мушки не возражали, так что хозяев фермы это тоже не очень волновало. Когда-то у них были дети. За эти годы они потеряли всех троих в играх, довольно тяжелая потеря, но это не важно. Суть в том, что мы все приходили сюда, но Эван? Он приходил сюда не играть. Он приходил сюда, чтобы лазить. — Что ж, неудивительно, что у него не было друзей, — язвительно говорит Регулус, и Эммелин фыркает, скрыто улыбаясь. Он почти видит ухмылку Эвана в своей голове. О чем говорит Эммелин, становится понятно, когда они наконец-то пересекают поля, потому что по всему периметру участка растут деревья. Регулус ничуть не удивлен, что Эммелин ведет его к самому высокому из них. — Это было его любимое дерево, — говорит она, когда они останавливаются перед ним. — Все это знали. Мы все считали его любовь к этому дереву сумасшедшей, а он лазил на него практически каждый день. Однажды я пришла сюда около года назад, незадолго до того, как его назвали на жатве, и он был именно там. Просто сидел на дереве, кидал желуди и качал ногами, выглядя довольным, как слон, что находился в своем любимом месте. Регулус смотрит на дерево. Оно пугающе высокое, а первая ветка недостаточно низкая, чтобы на нее можно было просто забраться, поэтому Эван — чертов безумец — забирался наверх, используя дупла деревьев или случайные углубления в коре, которые служили опорой. Когда Регулус откидывает голову назад, в глубине души он ожидает увидеть Эвана, сидящего на ветке над ними и ухмыляющегося им с высоты. Его там нет. Его нигде нет. Однако Регулус может представить его себе с поразительной ясностью. По правде говоря, он видел Эвана на деревьях с тех пор, как познакомился с ним, а теперь часто видит его во сне. Они с Эваном часто разговаривают. Или скорее с призраком Эвана. Регулус рассказывает ему секреты, которые он никогда не раскрывал другим. Эван — его лучший друг, так что его останавливает? Странно, как горе проявляется в людях, у всех по-разному. Для Регулуса, после стольких разговоров с Эваном во сне, горе от потери стало почти нежным. В некоторые дни он чувствует себя хуже, чем в другие. В большинстве случаев горе не кажется таким тяжелым. На самом деле он думает, что просто скучает по Эвану, а способ справиться с этим — его сны. В конце они всегда превращаются в кошмары, но до этого он дорожит теми моментами, когда Эван просто болтает с ним, используя нелепые, запутанные метафоры в качестве совета для решения всех проблем в его жизни, которые Регулус, по общему признанию, игнорирует большую часть времени. Эван всегда говорит об открывающемся виде. О том, как подняться к этому виду, добраться до него, и этот вид — всегда, неизбежно, каждый херов раз Сириус и Джеймс. Регулус никогда не сдвигается с ветки, и она всегда ломается. Но вид? Эван оживает в каждом сне, чтобы снова умереть, но пообещать, что вид того стоит. А какой вид был у Эвана? Это дерево было его любимым, следовательно, с него открывается его любимый вид. Регулус вздыхает. — Я должен на него забраться. — На дерево? — удивленно спрашивает Эммелин. — К сожалению, — бормочет Регулус, гримасничая. Он бросает на нее взгляд, но она лишь пожимает плечами и протягивает руку в универсальном жесте, означающем приглашение. — Ты не боишься высоты? — размышляет Эммелин, с опаской подходя к дереву. — Нет, — защищается Регулус, а затем делает паузу и слегка ударяет ногой по основанию дерева. Помявшись, он признается: — Боюсь. Эммелин давится смешком. — Ты ведь сможешь спуститься обратно, верно? Не упав, я имею в виду. Потому что я не хочу, чтобы Сириус на меня обиделся за то, что я позволила его младшему брату залезть на дерево и застрять или, что еще хуже, упасть и сломать себе шею. — Спасибо, Эммелин, за то, что показала мне, насколько это хорошая идея, — с сарказмом заявляет Регулус. — Всегда к твоим услугам, — весело отвечает Эммелин. — Нет, но правда, может, мне сходить за лестницей или еще чем-нибудь? — Это похоже на жульничество. — Ну, кто об этом узнает? «Эван устроит мне такую взбучку за это, когда я в следующий раз увижу его во сне», — думает Регулус ровно пять секунд, прежде чем перевести взгляд на Эммелин и пробормотать: — Лестница, говоришь? Эммелин ухмыляется. Пятнадцать минут спустя Регулус взбирается на дерево жульническим способом, что вызывает у него легкое чувство вины, но он совершенно уверен, что это единственный способ на него взобраться. Эммелин держит лестницу, не давая ей упасть, но чем выше он поднимается, тем больше ему становится не по себе. Лестница не настолько высокая, как ему нужно. Он может видеть самую высокую ветку над собой, и точно знает, что Эван каждый раз отправлялся именно туда, потому что это последнее место, где Регулус хотел бы оказаться. Он благоразумно не смотрит вниз, чтобы не увидеть, как далеко находится сейчас Эммелин, и проводит, наверное, минут пять на вершине лестницы, просто вцепившись в нее. — Регулус? — зовет Эммелин. — Просто… просто дай мне минутку! — кричит Регулус, делая вдох, чтобы успокоиться, и кладет руку на ветку. Эван, засранец, если это убьет меня, я… ну, может, это карма. Точно. Ладно… И вот Регулус заставляет себя перелезть с лестницы на ветку, все время ворча на Эвана, хотя его там нет. Что-то в этом ворчании успокаивает его. Он слышит голос Эвана в своей голове, как эхо. Он смеется над ним, оскорбляет его и подбадривает на протяжении всего пути. В конце концов Регулус сидит на ветке, чувствуя себя настолько неподвижным, что уверен, что упадет, как камень на землю, стоит ему только сильно наклониться в одну сторону. Далее Регулус должен встать и подняться выше, забраться на верхнюю ветку, чтобы добраться до вида, ради которого Эван карабкался каждый день. Эван заслуживает этого. Регулус может сделать это для него, после всего, что сделал для него Эван, и, может быть, хоть раз он сможет почувствовать присутствие Эвана где-то еще, кроме своих снов. Все, что ему нужно сделать, — взобраться. Регулус не двигается. Сколько бы он ни пытался, сколько бы ни заставлял себя это сделать, Регулус не может заставить свое тело двигаться. Он умоляет себя, ругает себя, начинает и останавливается снова и снова. Его начинает трясти, и разочарование затапливает его, прежде чем он начинает захлебываться рыданиями. Регулус отворачивается и закрывает рот рукой, зажмуривает глаза и беззвучно плачет. Ветка под ним крепкая, и она не ломается. Он не поднимается выше. Когда он выкрикивает извинения, Эвана нет рядом, чтобы принять их. Чуть позже Регулус спускается по лестнице обратно, его глаза слезятся, а в груди пусто, как никогда не было. Если Эммелин и слышала его рыдания, она никак не комментирует это. Она убирает лестницу и провожает его до самого поезда. — Реджи? Что случилось? Ты в порядке? — вскрикивает Сириус, как только Регулус входит в купе. — Отлично. Мы можем ехать. Мне здесь нечего делать, — хрипит Регулус, а затем, ссутулившись, идет к своему вагону, не смотря ни на кого по пути. Никто не беспокоит его в эту ночь, и он благодарен за это. Даже когда поезд трогается, Регулус предоставлен сам себе. Он представляет, как Джеймс, Сириус и Пандора уходят в свои купе, их голоса доносятся из коридора. Доркас, должно быть, уже в постели. Регулус поворачивается на бок и пытается уснуть. Но и это ему не удается. Это явно плохая ночь, и обычно ему помогает Барти, или он просто… не спит. Но сегодня Регулус очень хочет этого. Часть его боится, но другая часть отчаянно хочет увидеть Эвана во сне и извиниться, потому что он пытался. Он действительно пытался, но не смог этого сделать, и ему нужно, чтобы Эван знал. Эван мертв, напоминает ему мозг. Он больше ничего не знает. Все, что он знал, — это то, что никто и не думает смотреть наверх, и ты доказал, что он ошибался. Почему? Зачем ты это сделал? У него не было никого, ни семьи, ни друзей — только ты, и ты подвел его. Ты всех тянешь вниз, потому что не знаешь, как взбираться. Что, блядь, с тобой не так? Регулус не знает. Слишком многое. Столько всего, что он и не знает, с чего начать. Ночь продолжается. Поезд не грохочет, а едет плавно, как облако по рельсам. Регулус пытается заснуть, но не может, и это делает его беспокойным. По мере того как тянутся часы, тени в углу комнаты начинают обретать очертания, а страх — впиваться в него, как холодные, безжалостные руки из реки. Он близок к панической атаке, его сердце колотится, а воспоминания приближаются, чтобы вцепиться ему в горло. Задыхаясь, Регулус вскакивает с кровати и практически несется к двери, выныривая в коридор между купе. Здесь так же тихо и тускло, как и в его комнате, поэтому его все еще трясет. Он сглатывает и смотрит на комнату напротив. Это комната Доркас. Рядом с ней — комната Пандоры. Напротив Пандоры — комната Сириуса, рядом — Регулуса, а с другой стороны — Джеймса. Множество вариантов, разумных и не очень. И все же через несколько минут Регулус очень осторожно открывает дверь Джеймса и проскальзывает внутрь, не издав ни звука. Джеймс не спит, но выглядит очень сонным, как будто он был близок к тому, чтобы уснуть. Он моргает на Регулуса, как будто не совсем уверен, что тот здесь. Регулус молчит, не шевелясь, просто стоит, чувствуя себя невероятно маленьким. — Рег? — осторожно бормочет Джеймс. — Прости… прости, что побеспокоил тебя, — хрипит Регулус, сглатывая комок в горле. — Можно я… можно я посплю с тобой сегодня? Джеймс не сразу отвечает. Долгое, очень долгое мгновение он просто смотрит на Регулуса, нахмурив брови и сжав губы в тонкую линию. Именно в этот момент Регулус понимает, что какая-то его часть ожидала, что Джеймс немедленно согласится, потому что Джеймс всегда так делал. Но теперь это явно не так, и Регулус даже не может его винить. Это неописуемый эгоизм со стороны Регулуса — приходить сюда, требуя от Джеймса комфорта и безопасности, когда он не предлагает абсолютно ничего взамен, даже простой вежливости в виде отсутствия игнорирования. Они вместе в этом, они прошли через все это вместе, а Регулус лишь отплатил Джеймсу за его надежность безразличием и дистанцией. Ему не хочется быть жестоким. Он хотел бы не нуждаться в Джеймсе так сильно, как нуждается, особенно когда не может понять, как дать ему то, что тот заслуживает. Он облажался. Джеймс нуждается в лучшем, и, как Регулус и предполагал, он не смог ему этого дать. Но Регулус здесь, и он внутренне умоляет Джеймса не отказывать ему сейчас. Он не станет винить Джеймса, если тот откажется, если ему нужно время, если ему тоже нужна дистанция. Это причиняет ему боль, все это, Регулус знает. Он требует от Джеймса слишком многого, в то время как Джеймс не требует от него ничего. Я потеряю его, думает Регулус, и это осознание обрушивается на него со всей силой, как будто ему снова разбили сердце. Я уже теряю его, думает Регулус, и это вызывает у него новую волну паники. Хуже всего то, что на самом деле у него никогда и не было Джеймса. Джеймс тихо вздыхает и откидывает покрывало, слегка покачивая головой: — Забирайся давай. — Мне не следовало спрашивать, — хрипит Регулус. — Возможно, не следовало, но ты уже это сделал, — просто отвечает Джеймс, похлопывая по кровати рядом с собой. — Все в порядке, Регулус. — Правда? — бормочет Регулус. — Должно быть, — отвечает Джеймс, откидываясь на спину; манящий изгиб его тела, воспоминания о его тепле и о том, каково это — быть в его объятиях, — искушение, перед которым Регулус не может устоять, особенно сейчас. — Прости, — шепчет Регулус, пробираясь к кровати Джеймса и опускаясь на нее, чувствуя себя в безопасности, как раньше. Ночью, когда он пытается заснуть, все по-другому. Прикосновение ощущается по-другому. Он не знает, почему сейчас это терпимо, а в остальное время — нет. Сейчас это не приносит беспокойства. — У меня был очень плохой день, поэтому все, что я тебе скажу, будет не очень приятным, и я буду жалеть об этом позже, — сообщает Джеймс, обхватывая Регулуса за плечи. Регулус сглатывает и прижимается ближе, практически впиваясь в бок Джеймса и в его руки. Он прячет лицо в груди Джеймса, бормоча: — Ты злишься на меня? — Регулус, — говорит Джеймс, в его голосе сквозит напряжение. — Пожалуйста, не злись на меня, — хрипит Регулус, его голос дрожит и ломается на середине против его воли. — Я не выношу, когда ты на меня злишься. Джеймс делает глубокий вдох, задерживает его, затем резко выдыхает и издает стон, слегка отклоняясь и несильно ударяясь головой о плечо Регулуса. — О, не делай этого. Ну же, это нечестно. Твой голос звучит так грустно… — Мне грустно, — признается Регулус. — О, иди знаешь куда, — жалуется Джеймс. — Это эмоциональная манипуляция. Я не поведусь на это. — Я не… прошу тебя об этом. Это не то, что я пытаюсь сделать. Я просто… я пришел сюда, потому что у меня тоже был очень плохой день, и я не могу заснуть, но ты… ты заставляешь меня чувствовать себя… — Регулус осекается и на мгновение задумывается говорить ли ему об этом, ведь в этом прячется уязвимость. Но после всего он может признаться в этом Джеймсу. Он собирается это сделать, потому что Джеймс должен знать. Он заслуживает того, чтобы услышать это. — Ты заставляешь меня чувствовать себя в безопасности, вот и все. Вот почему я здесь. — Ладно, я уже ведусь, — со вздохом заявляет Джеймс, а затем издает усталый смешок, крепче обхватывая Регулуса и притягивая его ближе. Наверное, Регулус не должен чувствовать себя самодовольным из-за этого, но он чувствует. Он ничего не может с собой поделать. Крошечная улыбка кривит его рот, и он прячет ее в плече Джеймса. Они почти одно целое, ноги переплетены, руки обнимают друг друга, и между ними практически нет пространства. Это так хорошо. Так безопасно. Глаза Регулуса закрываются, и он тихонько вздыхает, и все в нем сразу успокаивается. Как же он скучал по этому. Джеймс такой теплый. Он такой теплый. От него так хорошо пахнет, и Регулус теряется в ощущениях, чувствуя, как выравнивается пульс: Я так скучаю по тебе, я так скучаю по тебе, я так скучаю по тебе, я так счастлив быть дома, я так давно хотел вернуться домой, пожалуйста, не прогоняй меня. Они лежат рядом, согретые и укутанные друг другом, и Регулус чувствует себя так спокойно, как не чувствовал уже давно. Он вдыхает и выдыхает, слушая, как Джеймс делает то же самое, чувствуя ровное биение его сердца, сильного и живого. Такого живого. Регулус так благодарен Джеймсу за то, что тот жив. Это последняя мысль, которую он помнит, потому что после он засыпает. Ему ничего не снится. Он не увидит Эвана в своих снах еще очень и очень долго.~•~
примечания автора: доркас и марлин — мои любимые <3 они такие лохи, когда дело доходит до дружбы лооол. это и Хорошо и Плохо. мы еще увидим, как это обернется в будущем! И ОПЯТЬ я снова нашел способ сделать так, чтобы доркас подарила марлин кольцо. эй, ну я хотя бы постоянный 💀 ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ МНЕ НРАВИТСЯ ХВАТИТ БУЛЛИТЬ МЕНЯ ЗА ПОВТОРЕНИЯ!!! можете вырвать «доркас дарит марлин свое кольцо» из моих хладных мертвых рук. а еще это кольцо довольно важно, оно важно для сюжета. окей, джеймс и марлин Неловкие и Напряженные друг с другом... не бойтесь, они поладят! просто марлин — новый ментор, а джеймс технически УБИЛ одного из ее трибутов, так что типа. ну не то чтобы у них все будет гладко с самого начала. сорян, но сириус вывез эту главу!!!! икона! он крут. дает так много крутых и полезных советов. ремус реально его поменял 😭😭😭 типа он провел с ремусом всего две недели, а стал более здоровой версией себя. неееет я сейчас зарыдаю но сириус, подбадривающий джеймса и регулуса и говорящий им делать то, что они могут, и не заставлять себя делать то, что не могут, и просто... делать так, чтобы им было хорошо? я люблю его. ладно. еще у нас есть джеймс, у которого был очень Плохой День. он не справляется, совсем, но это и ожидаемо. и типа то, как сириус влияет на него, очень важно, потому что это помогает ему бороться со своими трудностями. ранение, травма, скорбь — тут нечего стыдиться. пожалуйста, не думайте иначе. к регулусу и его мучениям и к эвану. да, он... тоже, очевидно, не справляется. факт, что у эвана не было НИКОГО до регулуса, разбивает мне на хуй сердце. даже больше, учитывая, что он радовался, что эван был с ним хоть где-то (в его снах), а его лишили и этого. эван не будет сниться регулусу еще ОЧЕНЬ долго. так что, все грустившие из-за упоминаний эвана, бойтесь своих желаний. самое ужасное, что регулус приложил все усилия ради эвана, чтобы взобраться на то дерево, и все равно не смог. он хотел извиниться и не смог. просто черт. это так грустно :( и регулус, до чертиков напуганный перспективой того, что он теряет джеймса 😭😭😭 хочу сброситься на хуй со скалы. типа джеймс пытается поступить так, как было бы хорошо для него (лооол у него не очень получается, мы это видим), но регулус ПАНИКУЕТ, потому что он думает, что теряет джеймса. печально. но они все равно спали в обнимку, так что *взмахивает рукой* у них все будет хорошоооо. ПОМОГИТЕ ТОЛЬКО НЕ РЕГУЛУС ГРУСТЯЩИЙ ПРИ МЫСЛИ О ТОМ ЧТО ДЖЕЙМС ЗОЛ НА НЕГО 😭😭😭 он реально ненавидит это. и я так его понимаю, я чувствовал бы то же самое. и он, довольный, когда джеймс "ведется". вот засранец, я так его люблю. ПОЧЕТНЫЕ (?) УПОМИНАНИЯ: - марлин, чуть не отрезавшая себе палец и сама же пришившая его себе обратно. я люблю ее. - мэр матильда, занимающаяся своими делами, как ей и должно - почти бунт в 11-м дистрикте (У Этого Действия Будут Последствия) - сириус, загораживающий регулуса от джеймса (мне было так грустно, простите) - ЭММЕЛИН!!!! Я ЛЮБЛЮ ЕЕ! - коровы му-мушки в девятом дистрикте - регулус, жульничающий в взбирании на дерево со своей лестницей и ВСЕ РАВНО облажавшийся (ну я и дурак 💀) - регулус, сказавший джеймсу, что с ним он чувствует себя в безопасности - регулус, думающий об объятиях джеймса как о возвращении домой 😭😭😭