Колокольная лестница

На адской машине, по доброте душевной предложенной Маняшей Забродиной, растрясло Егора ещё почище, чем прежде верхом на дурном да балованном Кавардаке. Вот уж недаром «костотрясом» прозвали! Не бросил его Егор да не прошагал пешком остаток пути лишь из чистого упрямства. Предположил, что Павел высмеет его, ежели он не сдюжит, а слабаком показаться не хотелось. Да и перед Ванечкой мечталось похвалиться: вот, мол, не хуже тебя умею. Неважно выходило, конечно. Руль тяжело было держать, аж руки затекли. Зад весь отбил на жёстком седле. Падал дважды, да всё же, постонав и поохав, слизав кровь с прокушенной губы да утерев рукавом злые слёзы, поднимал велосипед и вскарабкивался на высоту снова. Одна радость: машина – не конь, не убежит, ловить не надобно. Едва Егор к дому приблизился да убедился, что Кавардак благополучно вернулся и братья здесь, выбежала ему навстречу Катюша. Ахнув от восторга, позвала: – Лёша, Сашенька! Гляньте, дядюшка ваш какой нынче герой. Племянники заинтересовались более не «героем дядюшкой», а самим диковинным механизмом. Тут вышел Иван и на правах знатока подобной техники принялся объяснять мальчишкам устройство велосипеда. Даже, с разрешения Петра, подсадил ребят в седло и по очереди прокатил по двору, хотя их мать и вскрикивала поминутно, что дети если не убьются, так покалечатся. Егор решил предложить прокатиться и наблюдавшей за всей этой суматохою Катюше, но та отчего-то вспыхнула, замотала головой и умчалась в дом. Вскоре позвали обедать, хотя по времени, Егору казалось, давно пора было быть уж и ужину. То ли и впрямь чудесные часы замедлили время, то ли слишком много событий произошло за день, оттого он и показался слишком долгим, Егор не ведал. Он лишь почувствовал, что страшно устал. Сказавшись больным, он отказался идти со всей семьёю за стол, объявил, что в спальне своей полежит, и попросил принести ему туда перекусить что-либо. Как же был удивлён Егор, когда с подносом к нему не Аниска вошла и не Лушка заскочила, а зашёл, сияя улыбкой и веснушками, сам Иван! Слегка расплескав ароматный куриный бульон да душистый чай на горку поджаристых пирожков, он опустил поднос на укрытые одеялом Егоровы поджатые колени. Попытался даже, слегка переусердствовав, с ложечки покормить болящего, да Егор возмутился, сообщив, что не так уж он слаб и беспомощен, как со стороны кажется. – Ванечка, а что за обедом обо мне говорили? – решился спросить он. – Жалели бедолагу: не повезло, разом и с коня упал, и невеста ему отказала. – Так я после того ещё и с «костотряса» свалился, аж два раза. Ванечка, а ведь я не сказал им. Пытался, да не сумел, вот моя трусость проклятущая! Ты, верно, теперь за то меня презирать будешь? – За что? – не понял или же сделал вид Иван. – О чём не сказал ты, о том, что с «костотряса» упал? – Нет, о женитьбе. Вышло так, что Маняша отказала, а должен был я сам, однако так и не осмелился. – За что же презирать? Ты готов был сказать, да обстоятельства так сложились, что промолчал. И ты вовсе не трус: и резвого коня не испугался, и с «костотрясом» вон как ловко управился. Всё в порядке, не беспокойся. Ведь ты же не скрыл от меня ничего более? – Я... – Егор задохнулся от своих переживаний, да так, что едва бульоном с пирожком не подавился. – И впрямь я скрыл кое-что от тебя, Ванечка мой. Да нет, не скрыл – недосуг сказать было. Но я скажу, ты не думай. – Вот сейчас и говори, – строго потребовал Иван. И Егор, растерявшись, принялся рассказывать о беседе с Катюшей, которая кое-что заподозрила, да по наивности своей решила, будто речь идёт о какой-либо женщине. При этом о шантаже Николашки он умолчал, подумав: с этим-то дело решённое, ни к чему Ванечку волновать напрасно. Соловьёва и выпытанная Катюшей полуправда обеспокоила. – Вдруг расскажет кому? Юные барышни страсть как любят посекретничать. – Подруг у неё здесь нет, не с кем болтать, – засомневался Егор. – Разве что сестре выдаст. – Вот именно, а та мужу своему поведает – твоему брату. Между мужем и женой какие могут быть тайны? А там и по всей родне разойдётся. – Ох, как же быть! – всполошился Егор. – Может, пойти сказать Катюше, что нет у меня никакой зазнобы, что я всё выдумал? – Думаешь, так просто? Нет, Егорушка, тем ты ещё более внимания привлечёшь. Подумает барышня, что ты не зря туману напускаешь, и ведь права будет. Так что уж лучше впредь помалкивай да молись, чтоб забылось. В крайнем же случае может солгать, будто ты за одной из моих сестричек ухаживаешь и состоишь в тайной переписке. – Этак ты себя под удар поставишь. Что будет, если о твоём вероисповедании отец узнает? Он ведь жи... ох, прости... иудеев на дух не переносит, говорит, что все они мошенники. – Да, было бы жаль, когда больше половины работы сделано, договор разорвать и оплаты лишиться. Но я тебе адрес моей семьи всё-таки оставлю. Уеду я – будешь туда письма отправлять, будто Фиме или Сонечке. – Ты лучше свой оставь. Что такого, если я приятелю писать стану? – Так ведь я с той квартиры, что сейчас снимаю, возможно, съеду. Точно, на адрес родителей моих и пиши, будет надёжнее. – Разве ты сейчас уезжаешь? – забеспокоился вдруг Егор. – Иван-чай ведь не отцвёл ещё. – И не отцветёт даже зимою, есть у меня задумка одна. А всё же адрес я тебе напишу, на всякий случай возьми да спрячь хорошенько, – совершенно уже не шутливым тоном проговорил Иван. – Я наизусть выучу, – пообещал Егор. – Письмо напишу, а то и в гости приеду. Можно ведь? – Непременно приезжай, ждать буду. Но пока я здесь, и мы с тобою много что успеем. – Жалеешь небось, что не тронул меня, когда в твоей спальне были! – подначил Егор, жарко краснея и сам дивясь, что посмел такое высказать. – Да я ведь не только о том! – рассмеялся Иван, отставляя в сторону поднос с пустыми чашками и снова – в который уж раз в этот день! – нежно целуя Егора. – О чём же? Часы показал, что же ещё... – А лестница, что к чудесным колоколам ведёт! Никак забыл о ней? – Запамятовал, – смутившись, вздохнул Егор. И без того столько происшествий! – Егорушка, я ведь тоже позабыл кое о чём. Дай-ка я тебя раздену, мой милый. – Так ты всё же хочешь сейчас... – ахнул Егор. – Ничего дурного не подумай. Тётушка твоя Арина Афанасьевна склянку с мазью передала против твоих ушибов. Только такое это лекарство вонючее, что я сразу с едою тебе его не отдал, у порога бросил. Теперь же самое время смазать твои синяки. – Оставь, я сам, – попробовал сопротивляться Егор, понимая, что лечением дело не ограничится. Так и вышло – Иван нежно и тщательно смазал его ушибленные локти, ноги, спину и другие части тела, а затем состоялось повторение утренней сцены с тою лишь разницей, что одежды своей Соловьёв сейчас не снимал, опасаясь, что кто-либо постучит к болящему в комнату, и придётся открыть дверь без задержки. Будучи обнажённым с ним, одетым, рядом Егор испытал необычное ощущение – вроде тех фантазий, где он пленник и весь во власти своего повелителя. И всё же хотелось ему ничем не ограниченных объятий, когда оба обнажены, нежных ласк в полудрёме и утреннего поцелуя. – Останься со мной, – попросил он. – Нет, нельзя, – строго отказал Иван. – Да и вообще рискованно в твоей спальне нам с тобою наедине находиться. Меня как гостя не беспокоят, а к тебе кто угодно из родни или прислуги заглянуть может. Егор припомнил Лушку, устроившую с утра весёлую побудку с барабанным боем, и согласился. Но тут же предложил, совсем расхрабрившись: – А давай тогда я к тебе ночью приду. – Не вздумай! Заживут твои ушибы, тогда и придёшь. Сейчас ведь никакой тебе оттого радости не будет, одна лишь мука. Отдыхай, а завтра за лестницу примемся. И Иван ускользнул за дверь, на прощанье поцеловав укутанного до подбородка одеялом Егора и оставив ему клочок бумаги с написанным всё тем же чернильным карандашом домашним адресом.