Колокольная лестница

Осень в Юговке выдалась ещё более унылой, чем конец лета. Зарядили многодневные дожди. Хмурая погода и в лучшую пору навевала на Егорушку тоску и вводила в мрачное расположение духа, а теперь – и подавно. Авдей, наконец, отвёз в город и отправил почтою письма, которых к тому времени скопилось аж шесть конвертов. Седьмое, неоконченное, Егор оставил у себя, перечитывал по нескольку раз на дню и не знал, какими словами завершить. Фразы невысказанные рвались из души на бумагу, да всё казались не теми – тусклыми, как серое небо за окном. Он писал, зачёркивал, писал снова. Язык его и губы снова были измазаны чернильным карандашом, да Егор уже и не обращал на это внимания, так как в зеркало на себя не взглядывал. А если бы посмотрел, увидал бы там бледное осунувшееся лицо с тёмными пятнами вокруг глаз да жидкую волосяную поросль над верхней губою и на подбородке – бриться он перестал от грусти и лени, а усы и борода такой гущины, как у отца, так и не росли, отчего младший Юговской ещё более укреплялся в мнении о собственной никчёмности. Перестал бы Егор и мыться, да тётушка время от времени всё же гоняла его, словно непослушного мальца, в жарко натопленную баню, замахиваясь на любимого племянника сухим берёзовым веником. Однако и в бане Егор не переставал переживать отчаянную тоску по своему сердечному другу Ванечке, поскольку и там каждый уголок напоминал ему о счастливых моментах их совместного времяпрепровождения. Урожай с господских полей был продан задёшево, Юговской-старший едва сумел с этих доходов, как понял Егор, рассчитаться с работниками да частично расплатиться по некоторым старым долговым обязательствам. Получил ли деньги за свой труд архитектор Соловьёв, сын из путаных объяснений так и не понял, а подробностей выспрашивать не стал, побоявшись нарваться на отцовский гнев. Александр Алексеевич, пребывавший в погожие летние дни в здравом уме, с началом осенней хмари вновь стал впадать в приступы безумия, которые делались всё более затяжными. Промозглая погода на него так действовала или же общая неспокойная обстановка и переживания от безденежья, трудно было понять. Привезённый на Авдеевой «карете» городской доктор, сверкнув у лампы, зажжённой из-за полумрака в комнатах в середине дня, стёклами и золочёной оправой очков, выписал некое патентованное средство и холодные обтирания. От обтираний отец отказался, средство, на которое ушла львиная доля сбережений, не помогло, и Арина Афанасьевна принялась по-старинке потчевать больного отварами из сушёных трав. Егор собрался даже за советом к знакомой своей цыганке Заре-Зое, но не застал её, табор к тому времени снялся с места и исчез, словно его и не было. С нетерпением ожидали выплат от арендаторов земельных наделов, но так и не дождались. Крестьяне довели старшего Юговского до яростного гнева, сменившегося немедля приступом чёрной меланхолии. Явившись принаряженной делегацией, десяток хмурых мужиков да пара крикливых баб в красных косынках принялись тыкать «барину» в лицо каким-то «декретом». В документе, отпечатанном в городской типографии мелким шрифтом на серой дешёвой бумаге, значилось, будто вся земля нынче переходит в собственность трудящегося на ней крестьянства, а следовательно никаких денег мужики помещику-арендодателю теперь не должны. Во второй раз приехал доктор в золочёных очках и теперь уже, кроме рекомендаций по лечению, привёз пачку газет под названиями «Правда» и «Николо-Вознесенския известiя», в которых вся сурово изменившаяся политическая и экономическая ситуация была разъяснена. Так и узнали Юговские задним числом, что 25 октября произошёл ещё один государственный переворот, гордо называемый на страницах той самой «Правды» «социалистической революцией», как будто одной революции, февральской, было матушке-России мало. Власть захватили, как оказалось, большевики. Кто они такие, из разрозненных публикаций было неясно. Доктор уверял, что они немецкие шпионы и самые настоящие разбойники, а посему такая свистопляска ненадолго, и вскоре всё вернётся на круги своя. Егор же, углядев в газетах буквы РСДРП(б), сообразил, что речь идёт об ответвлении партии социал-демократов, о которой в своё время Пётр отзывался весьма положительно. Правда, более разумной старший брат считал программу другой партии: социалистов-революционеров – эсеров, которые, по его мнению, следовали прогрессивным традициям народников. В последний свой визит Пётр говорил о том, что надеется на объединение и примирение всех противоборствующих структур. И вот – не вышло всеобщего согласия, одна из партий одержала верх, да не честным голосованием, а силой, с оружием в руках матросов и не подчинившихся офицерам солдат, ценой многих человеческих жизней. Ничего хорошего ждать не приходилось, и Егор в который уж раз подумал, что всем его тревожным снам суждено сбыться, а слова цыганки Зары о том, что весь мир сломается скоро – ничуть не аллегория, а самая что ни на есть трезвая констатация факта. Сломавшийся мир, однако, кроме отъёма земли и фабрик у законных владельцев, предполагал прекращение войны с Германией. Тётушка решила, что это хороший знак, и принялась ждать возвращения Павла домой или хоть доброй весточки от него. Но ничего из этого пока не происходило, и будущее было туманно. Не имея возможности расплатиться с доктором деньгами, ему полную «карету» набили соленьями-вареньями и прочими дарами огорода и леса. Кроме того, тётушка упаковала в забытую Лизой шляпную коробку, переложив тряпьём и ватою, два десятка яиц да попросила Авдея забить, а Аниску – запечь с приправами жирную курицу. Доктор довёл Арину Афанасьевну до небывалого смущения благодарным целованием рук. Для него подношение радушной хозяйки оказалось щедрым даром. Деньги обесценились, хороших продуктов в городе было не достать, и он рассчитывал побаловать жену и детишек деревенским угощением. По настоятельной просьбе тётушки доктор перед отъездом наскоро осмотрел и «что-то больно бледненького» Егора. Он замерил пульс на запястье, оттянул большими пальцами веки, разглядывая белки глаз, потом приказал высунуть язык и спросил: – Небось стишками балуетесь, юноша? – Нет, больше прозою, – заалев щеками, признался Егор. Он удивился докторской проницательности и не сразу смекнул, что тот о его пристрастии к литературному творчеству догадался вовсе не по блеску глаз или мечтательному выражению лица, а по следам чернильного карандаша на языке. В итоге доктор диагностировал барчуку ипохондрию и любовную лихорадку. Сказал, что в хорошие времена посоветовал бы отправить юношу на курорт попить минеральных вод и поразвлечься в подходящей компании – всё лучше, чем киснуть в деревне. А сейчас... сейчас надо просто подождать. И больше времени уделить прогулкам и физической активности. – Да я и так... – пробормотал Егор. Он часто выходил побродить в одиночестве то в пустой облетевший сад, где присаживался на ступеньки их с Иваном чудесной лестницы, то за околицу и в лес. Добрался Егор ещё раз и до Забродиных, спрятав за пазухой от дождя обещанные рукописи. Но барышням было на этот раз не до литературных описаний осенней природы. Встретила его на пороге одна Вера, сообщив: – Маняша не выйдет, ей очень плохо. – Болеет? – посочувствовал Егор. – Рыдает. Нас ограбили, третьего дня к нам приходила банда. – Боже! – ужаснулся Егор. – И много ценностей унесли? – Золото и маменькины украшения с бриллиантами папенька сам им отдал. Они грозили поджечь дом, а отец испугался за библиотеку. Книги – настоящее сокровище, среди них есть раритеты, но эти грубые люди ничего в том не понимали. – Страшно было, наверное? – предположил Егор, доселе никогда с такой жутью не сталкивавшийся наяву, зато не раз довольно явственно видевший нечто подобное во сне. – Не то слово! Они... похоже, на просто за наживой пришли, а власть свою над нами показать, поглумиться. Мол, кончилось ваше время. Разгромили всё, вспороли пуховые перины, разбили хрусталь. Сейчас чисто здесь, это мы с маменькой всё убрали, а до того смотреть невозможно было. – Своими руками убрали? – с неджоумением проговорил Егор. – А что же слуги? – Да разбежались все, – горестно вздохнула Вера. – Семён так и вовсе с той бандой ушёл. – Вот как, значит... Егшор подумал, что их семье повезло: Авдей, Лушка и Аниска не покинули Юговских в трудное время, продолжали служить им по-прежнему, хотя и понимали, что их труд не будет оплачен. В сущности, у этих простых людей было к работодателям отношение уважительное, пусть и с изрядной, как у Лушки, например, долей насмешки и снисходительности; можно сказать – родственное. А вот Николашка – вспомнил Егор – давно что-то на глаза не попадался. Да и Господь с ним, не больно-то и хотелось его видеть. – Они застрелили Джимми, – Вера, продолжая свой рассказ о бесчинствах банды, утратила старательно выдерживаемое ею до сих пор спокойствие и тихо всхлипнула. – Вот скажите, чем им такая маленькая собака помешала? Она же безобидная, просто принялась лаять на чужих, даже никого не укусила. Я похоронила беднягу под кустом розы. – Маняша из-за гибели любимицы плачет? – спросил Егор. – Да, и не только. Она не в себе после налёта. Вы не подумайте дурного, они нас не тронули. О, если бы они посягнули на нашу честь, отец сам бы выстрелил в них, у него есть ружьё. Но они наговорили непристойностей в адрес Маняши, а ведь она очень чистое и нежное создание. – Ведь Маняша такая смелая и бойкая, – пробормотал Егор. – Георгий Александрович, но ведь она совсем ещё невинное дитя. До недавних пор считала, что младенцы в замужестве родятся от поцелуев. А тут те твари смотрели на неё алчными глазами, обсуждали её фигуру и едва ли не лезли ей под юбку. Очень боюсь, не вернулись бы они да не перешли бы от слов к делу. Матушка немолода, я дурна собой (ах, не спорьте!), нам с нею мало что грозит, а Маняша ведь у нас прехорошенькая. – Вам надобно бежать отсюда, – сделал вывод из всего сказанного Егор. – Вот что, перебирайтесь-ка вы к нам, в Юговку. Отцу, правда, сейчас нездоровится, но тётушка вас примет, как родных. – Благодарю за гостеприимство, но... не стоит, – отказалась за всё семейство Забродиных Вера. – Мы собрались в город. Ждём лишь, когда подморозит, чтобы не идти по грязи и тёплые вещи на себя надеть, а не нести в руках. Ведь до железнодорожной станции придётся идти пешком. – А «костотряс»? – возможно, слегка не к месту вспомнил Егор. Однако Вера оживилась: – Да, преотличная идея! Его можно катить, навесив на него часть поклажи. Папенька хочет некоторые из книг взять с собой и сбыть букинисту. Возможно, на это удастся снять квартиру. А ещё он постарается получить охранную грамоту на усадьбу как представляющую художественную и историческую ценность. Он надеется, что есть разумные люди и среди этой новой власти. – В городе трудности с продуктами и дровами, – поделился Егор тем, что слышал от доктора. – Пусть, зато людей там больше, а в деревне на сто вёрст одни дикие звери да бандиты. Вы бы тоже на месте не сидели, – посоветовала Вера. – Юговка в стороне от больших дорог, в нашу глушь бандиты не доберутся, – беспечно возразил Егор.