***
Он проводит ему дорожку из поцелуев от шеи, подмечая проколотые соски и сжимая. —Всё хорошо, –Сит смеётся ему куда-то в солнечное и не прекращает целовать. А потом получает коленом под ребра, складывается и хохочет. Джонсон поднимается и целует ошалелого Фуша в лоб, водя руками по ребрам. Шервуд матерится, пока Сит ползёт поцелуями к паху и пальцами стаскивает боксеры. Член Фуша уже сочится смазкой, сам же парень закрывает глаза руками, краснея, словно монашка. —Смотри мне в глаза, –Сит хрипит и касается головки проколотым трижды языком, —Перестанешь смотреть и я остановлюсь. И Шервуд смотрит. Смотрит как его член вылизывают, как он пропадает в глотке Сита, как он сам пропадает в идентичных голубых глазах. Фуш стонет хрипло, извивается, пытается зарытся пальцами в крашенные волосы, чего Джонсон не позволяет, обозначая тем самым «без рук». Он заглатывает глубже и сглатывает, вызывая бурную реакцию от Шервуда в виде хруста спины из-за прогиба полумесяцем и бесконечных стонов. Сит останавливается, потому что вторая пара небесных глаз отведена, ждёт, пока на него посмотрят снова и продолжает. На этот раз он мычит, посылая вибрации по члену Фуша, от чего тот не сдерживается и кончает, вцепившись в простыни до белых костяшек. Джонсон облизывается, утирая сперму с подбородка и спрашивает, где у него находится смазка и презервативы, намеренно указав множественные число. После ответа и последующего нахождения необходимых предметов в тумбе, Сит стаскивает с себя чёрные боксеры и обнажает свой член, у которого проколота уздечка, тоже трижды. Шервуд рвано дышит, пытаясь собрать волосы в хвост без резинки, но те как назло лезут в лицо, поэтому ему приходится потянуться рукой к столу, нашаривая там чёрную резинку. Волосы легли на одно плечо и оголяли изящную шею, где среди родинок виднелась одна, которая была больше остальных, будто звёздное небо, где она — Сириус. Казалось, что сзади он выглядел как греческая богиня, с длинными черными волосами словно смоль, с изящными руками, длинной шеей и бархатной кожей, будто вокруг танцуют нимфы и сатиры, да осторожно кормят с рук спелым виноградом сидящего Фуша. От такого всплеска эмоций и адреналина Фуш аж побледнел, щеки и уши были чуть ли не алыми от стыда и смущения, а искусанные губы были словно в вишневом блеске. Шервуду даже не верилось, что сейчас всё это происходит и он буквально готов был кричать от стыда, да вот нельзя нарушать столь интимную идиллию. Когда Шервуд обернулся к Ситу, так и не найдя резинку, то вопросительно осмотрел его и возмущённо прошипел, что-то вроде: «и там тоже?», что вызвало ехидный смешок у Джонсона. Вскоре Шервуду пришло осознание происходящего и почему именно Сит так ехидно на него поглядывает. Сердце моментально попрощалось с Фушем и махнув ручкой, ушло в закат с кульком через плечо. Взгляд недопонимания, резко сменился на возмущённо-ахуевший и, издав что-то похожее на «мат-перемат», Шервуд схватил ближайшую подушку прижимая её к животу и нервно усмехнулся. —Ты чего, дядь, —нервно вскрикнул Шервуд, теряя голос, и под такой же нервный смешок потянулся к недалеко валяющейся футболке, пока мысленно не проклинал своё «замечательное» понимание, когда и кто будет сверху, в зависимости от внешности и характера. Кто он вообще, чтобы думать, что не может быть хотя бы разок снизу? Да он длинный и худой, да костлявый, ничуть не сгибающийся, потому что он деревянный, но всё же. Сейчас перед ним сидит Сит и буквально всем видом показывает, кто сегодня будет под кем. Шервуд не первый раз снизу, когда-то два года назад, было решено попробовать, но в дальнейшем последовало решение оставить Шервуда доминантом и дать ему намаяться. —Может договоримся? —единственное, что смог сгенерировать Фуш, после чего сам нервно посмеялся со своей же шутки и завис смотря в голубые глаза напротив.***
Шервуд раслабился лишь, когда горячие губы Сита оказались на его шее, и глаза сами невольно закрылись в попытке запомнить этот момент, но было понятно, что шатен так легко не отделается, поэтому всё под такие же горячие поцелуи Сита и тихое шептание, кажется, на итальянском, Шервуд выдавил на руку немного вишнёвой смазки. Иронично, подумал Фуш и усмешкой, всё из таких же прикрытых глаз направил руку в правильное место, чувствуя горячее дыхание на своей шее, а так же руки которые ласково перебирая тёмные локоны, освобождая от них плечи. Между ними было совсем ничего, и Шервуда даже успокаивал тот факт, что у обоих закрыты глаза, никто на друг друга не смотрит, а значит стыдиться нечего, поэтому решил не тянуть с растяжкой, он благополучно начал разу же с двух пальцев, перед этим обильно полив их лубрикантом. Прикусив нижнюю губу, он нахмурил брови и тихо посмеялся, когда Джонсон щекочущими движениями гладил рукой по его шее. Напряжение спало практически на нет, и закончив с растяжкой, Шервуд наконец открыл глаза, но смотрел на Сита исподлобья, возбуждённо и как-то по-особенному, из-за чего небесного цвета глаза горели самым сильным огнём, которого даже во время масленицы не видали. —Интересный ты человек, Сит Джонсон, —усмехнулся Фуш притягивая рукой Сита за затылок и накрывая его губы своими, оставляя приятный кофейно-сигаретный привкус, снова кусая за нижнюю губу. Сит наблюдает острыми глазами, как Шервуд растягивает себя и бессовестно ухмыляется, целуя куда-то в шею. Чужие щеки горят предзакатным огнем и собственные губы накрывают искусанные. —Ты не менее интересный, Шушу, –Джонсон генерирует прозвища так быстро, что даже скорость звука не сравниться с ним. Фуш кусается и это почти похвально, он кусает его в ответ, незаметно раскатывая по члену резинку. Руки и губы скользят по худому телу, Сит осторожно прижимается головкой к растянутому анусу Шервуда, что прикрывает глаза в наслаждении от терзающих губ, и медленно входит. Фуш вздрагивает, распахивая глаза и инстинктивно сжимаясь, и закидывает руки ему на плечи, прижимая ближе. Джонсон постепенно входит на всю длинну –знаменуется это сдавленным стоном брюнета– и начинает двигаться, сцеловывая капли слез с чужого лица. Сит наращивает темп и случайно проезжается по простате, от чего Шервуд выгинается под невообразимым углом и задыхается в собственном стоне. Шрамированную спину терзают короткие ногти, а худые ноги оплетают его поясницу. Джонсон не уверен каковы ощущения от пирсинга на члене, что находится в тебе, но почти уверен в варианте «крышесносно». Он целует-кусает губы Фуша и, кажется, все-таки прокусывает, от чего поцелуй обретает металлический привкус, к удивлению — не противный. Сит сдавленно рычит и слышит, как чужое сердце бьётся загнанной птицей в клетке, ускоряясь и, вероятно, оставляя синяки на тазобедренных костях от слишком сильного хвата. Шервуда буквально втрахивают в кровать, которая скрипит и скорее всего только на божьей силе ещё не ломается. Веснушчатая рука скользит по боку до груди, прихватывая меж пальцев проколотый сосок, и безбожно тянет-выкручивает. Фуш мечется по кровати, стонет и совершенно не знает куда себя деть, потому что разум в открытом космосе, ну или же на кругу ада Асмодея. Сит ощущает, как Шервуд сжимается, и предполагает, что это почти конец, так что наращивает темп до невозможно быстрого и кусает за тонкую шею. Они кончают почти одновременно, под стоны-рыки обоих и валятся устало на кровать. В голове звенящая пустота, эйфория течёт концентратом по венам, дав лёгкую передышку в виде способности повернуться и коснуться губами чужих. На шее Фуша точно останется след зубов, так же как и на спине Сита борозды от ногтей и его имя в стоне, запечатанное воспоминанием в голове. Фуш усмехается собственной жизни, теряется в собственных волосах и проводит, почти невесомо, пальцами по укусу на шее, после чего с ней ухмылкой поворачивается к Джонсону и выдергивает из последних сил, из-под него одеяло, накрываясь чуть ли не с головой сам. От переизбытка всего чего можно, жутко клонило в сон, но Фуш посчитал нужным тыкнуть острым пальцем в бок Сита и припомнить ему, насколько он безбожно сильно схватился за его соски и как они мучительно ноют теперь, но после этого лишь усмехнулся пододвинувшись, поцеловал того в кончик носа, с такой неописуемой нежностью, что казалось будто они супруги-женатики, живущие вместе более 40 лет. Вскоре Шервуд и вправду уснул, поддавшись усталости и уже начинающей давать о себе знать боли, что в пояснице, что в бёдрах, ведь в какой-то момент, у него кажется затекла нога, но он подумает об этом завтра, если он вообще проснётся и встанет. В сердце разливалось нечто тёплое, тягуче-сладкое и родное, непривычное и пугающее, но ласково манящее, поэтому Фуш и вправду решил забыться, уткнувшись холодным носом в лоб Сита и укрывая себя и его своими же волосами.***
Сит просыпается от настойчивых рук, и не только, по телу, а разлепив глаза, так вообще пребывает в немом шоке. Он слегка приподнимает одеяло, под которым находится Фуш, безбожно вылизывая его член. Джонсон зажимает себе рот рукой, когда мягкие губы обнимают головку, слегка всасывая, но стон не останавливает. Шервуд наконец замечает, что кое-кто проснулся и этот самый кое-кто уже вплел пальцы в длинные волосы и сейчас будет насаживать его глотку на член. Фуш недовольно мычит, вызывая у Джонсона сдавленный стон и попытку толкнуться глубже в горячий рот, когда тот обнаруживает руки в своей шевелюре. Сит смотрит прямиком в бесстыжие глаза и направляет рукой чужую голову, а после давится собственным хрипом-стоном, когда Шервуд обводит языком пирсинг на уздечке и заглатывает до основания. Джонсон закусывает губу, прижимая рукой голову развратника ближе, и кончает с облегчённым хрипом. Слегка отдышавшись, он ворошит уже свои крашенные волосы и смотрит более чем удивлённо. —И тебе доброго утра, –Сит треплет парня по макушке и пытается подняться с звуками хрустящих суставов. —В душ? Фуш кивает, утерев губы ладонью, и совершенно нагие они шлепают босыми ногами об пол по дороге в ванную и туалет. Первым в душ заходит Шервуд, пока крашенный блондин выжидает снаружи. Никакого замка на двери не было, так что через минуту он заходит тоже, достаточно бесшумно встав в душ рядом. Сит начинает мять тощую задницу с своих ладонях, пока Фуш остолбенел и решил все-таки обернуться. Он что-то говорит, но Джонсон не особо понимает, больше увлеченный своим делом. Он медленно сжимает, поглаживает, мнет бархат чужой кожи, а когда Шервуд расслабляется и опирается на него спиной, совершает покушение на уже растраханную задницу. Пальцы в каком-то лосьоне отлично проскальзывают внутрь, а Фуш после этого бешено сжимается, но ровно до того момента, пока руки Сита не находят простату с двух сторон. Одной он прожимает её снаружи у паховой области, а второй — изнутри. У Шервуда уже стояк и кое-кто намерен заставить его кончить без прикосновений к члену. Джонсон разминает простату, вызывая электрические заряды по телу, и кусает куда-то в загривок, оставляя очередной след зубов. Спустя считанные секунды после укуса Фуш кончает, устало откидывая голову на плечо Сита, чьи руки в геле для душа уже намыливают его тело. Когда они вышли из душа в мягких полотенцах Шервуд предлагает кофе, Сит отказывать не хочет, так что соглашается с улыбкой. Фуш спокойно готовит кофе на кухне, добавляя в каждую из кружек щепотку корицы. Он уже успел одеться в чёрные брюки, бордовую водолазку и бежевый кардиган. Волосы парень заплел в пучок, и решил сегодня надеть как можно меньше колец и браслетов, оставляя лишь перстень на указательном пальце правой руки. Это был особенный перстень, красивый, с узорами, и кажется хранил в себе что-то родное. Приготовив кофе, Шервуд уселся за стол, сначала ойкнул, а после засмеялся с неловкости ситуации, вспоминая каждый вздох, который издал прошлой ночью, загадочно смотря на то, как корица плавает узорами на молочной пенке. Сит что то спокойно рассказывал, а Шервуд всё так же задумчиво смотрел в кружку и легко улыбался, до того момента, пока внутри него что-то не «ëкнуло», и он не произнёс одну лишь фразу: —Хочу тебя с родителями познакомить, —говорит Фуш поднимая взгляд на Сита, и по-родному улыбаясь. Под «родителями» он имел ввиду своих бабушку и дедушку, ведь своих родителей он с детства не помнит, ведь те пропали слишком рано. Бабушка сразу же забрала внука и растила как сына. Учила его готовить, хорошо обращаться к людям, помогать по дому, а дедушка учил маленького Шервуда рыбачить, печатать на печатной машинке и сплетать напечатанные страницы, создавая маленькие аккуратные книжки. Его детство было наполнено яркими красками, любовью заботой и вниманием, хорошее воспитание и манеры создали из него порядочного и вежливого человека, как мечтала его бабушка. Сит этой фразе, конечно, удивителяется, бросив «хорошо», перед тем как Фуш бежит за вещами. Не ожидая реакции от Сита, Шервуд посмотрел на время и резко подорвался, после чего согнулся в три-погибели и нервно усмехнулся хватаясь будто старик за поясницу и, медленно прихрамывая и самоиронично усмехаясь, пошёл в комнату за сумкой, ведь они уже опаздывали, к тому же нужно было открывать книжный клуб.***
К сожалению, Ситу придётся идти в той же одежде, в которой он был вчера, что ему совершенно не прельщает, только выбора у него и нет. По дороге в учебку Джонсон говорит, что точно переедет к Фушу, вместе с этим вспоминая своих родителей. Темноволосый и голубоглазый, как мать, его отец итальянец — Данте Конти, он сам не уверен почему его так назвали, но это не плохо; и блондинка с небесными стальными глазами — Мишель Джонсон из Финляндии. Она настояла на том, чтобы ему дали только её фамилию и учила маленького Сита охотиться и стрелять из всего, что имеет такую возможность, учила его готовить по настоящему итальянские блюда и сама красила ему волосы несколько раз. Пока Джонсон размышлял, они уже добрались до школы, быстро взбираясь по ступеням. У литературного клуба они на пару с Фушем видят кого-то из ребят.***
Фушу было приятно слышать, что Сит согласился, хотя сам понимал, что в принципе выбора у него не было, и он выпалил это слишком резко, чтобы думать над ответом. Офелия, бабушка Фуша, была прекрасной женщиной, любящей и заботливой. Спанакопиту, которую она готовила было ни с чем не сравнить, она настолько вкусно стряпала родную, греческую еду, что не в каждом ресторане могли принести блюдо лучше. В последний раз Фуш пробовал бабушкину клефтику, которую она готовила перед его отъездом и с тех пор мечтал каждый ужин есть дома у родителей. А дедушка Фуша, Адонис, которого он в шутку называл «Дон», всегда ходил с внуком по выставкам и музеям. Рассказывал про многие картины, старые издания книг, учил греческому языку, который в последствии Фуш знает почти идеально. Так же, Офелия, учила мальчика с детства, языку цветов, учила как за ними правильно ухаживать и чувствовать, поэтому будучи повзрослевшим, Шервуд в тяжёлые для себя моменты всегда приходит в цветочный сад и ухаживает за цветами, наблюдая как они говорят между собой. Вообще бабушка и дедушка идеально справились с ролью родителей, ведь те в раннем возрасте стали без вести пропавшими, и до сих пор дело так и не закончили, не сказав семье, где и при каких обстоятельствах пропали их близкие. Ефимия, мама Фуша, была очень красивой и хрупкой женщиной, с красивыми длинными, до поясницы, чёрными волосами, и невероятно красивыми серыми глазами, в которых расцветали белые цикламены, которые так красиво украшали Грецию. Она была художницей и с самого детства покоряла сердца преподавателей, да отучилась в одном из лучших греческих университетов посвящённых искусству. Эта трепетная любовь к рисованию передалась и Фушу, из-за чего он до слез радовал бабушку, которая каждый раз клеила на стены его новые рисунки. Отец Шервуда, Модест, получил комбо из многих разных кровей. По большей части в нём были английские и французские корни, немного арабских и даже еврейских кровей, поэтому внешне он был схож на своеобразного Апполона, только скромного и менее любвеобильного. Шервуд старший увлекался археологическими раскопками, но по образованию был следователем, из-за чего частенько спорил со своими родителями, что вместо такой серьёзной профессии выбрал какие то там остатки всяких вымерших существ и заброшенных временем вещей. Красивыми небесными глазами Фуш пошёл в отца, который покорял всех ангельским взглядом, который по-лисьи хитро смотрелся, из-под прикрытых длинных и чёрных ресниц. Шервуд зашёл в книжный клуб, и аккуратно положил сумку на стол, после чего открыл на распашку окна и вдохнул свежего воздуха, после чего положил руку на свою поясницу, с возмущением хмыкнул от ноющей боли, после бурной ночи и утра. —Мне кажется ты вытрахал из меня всё что только можно, —Фуш нервно усмехнулся и повернул голову к Ситу поправляя свой пучок, снова глядя в окно и рассматривая идущих на учёбу учеников, а так же бегущих на утренней пробежке ребят из спортивного клуба. Руки потянулись в карманы кардигана и достали вишнёвый чапман с зажигалкой, после чего он достал одну из сигарет зубами прямо из пачки и, с не первого раза, зажёг её, затягиваясь приятным дымом и выдыхая большим облаком в окно. —Тебе не кажется, –Сит язвит на голодный желудок и тоже тянется за сигаретами. В мыслях снова пробегает «купи что-нибудь ему» и Джонсон знает, что купит ему сегодня. Благо скейт никто так и не забрал, как был у подоконника, так и остался. Отсидев что-то нудное только благодаря какой-то книге из коллекции литературного клуба, голубоглазые забегают вместе за скейтом Сита и чтоб закрыть кабинет, а после бегут в общагу, дабы сгрести пожитки Джонсона к Фушу домой. Они управляются в рекордные пол часа сборов шмоток и проводов Джонсона, сразу отправляясь в квартиру Шервуда. Сумка брошена в какой-то из комнат, а Сит просит подождать его немного и вылетает на улицу с доской в охапку. Колеса быстро стучат, когда попадаются камни, он с улыбкой едет в магазин, где купил нож, но теперь за зажигалкой. На ходу Джонсон тянет яблочный чапман из пачки и щёлкает зиппой. Магазин встречает его звоном колокольчика, а продавец выглядит удивленным, видя его второй раз. Видимо, сюда не часто захаживают. В любом случае, Сит пришёл за зажигалкой в подарок, озвучивая это консультанту, ему указывают на стенд с кучей разных. В глаза особенно сильно бросается розовая с хеллоу китти и фиолетово-голубым огнём. Джонсон усмехается, берет её и шагает на кассу, прикладывая черную карту к терминалу. По дороге обратно, он решил заскочить в магазин, потому что так ничерта и не ел, да и теперь он живёт у Фуша, негоже просто так есть чужое. Сит закупается гречей, макарошками, хватает сгущёнку и малиновый зефир. Первый раз такой видит, но почему бы и нет, раз выдался случай. Фуш встречает его слегка встревоженно, но когда ему впихиваю пакет с сомнительной едой –успокаивается, а после радуется и говорит, что малиновые его любимые. Джонсон зовёт Шервуда курить, и прежде чем тот снова не сможет зажечь с первого раза, щёлкает новой зажигалкой. У Фуша глаза, конечно, округляются, он смеётся с дымом в легких и кашляет. А потом чуть ли не задыхается, когда Сит с ухмылкой говорит, что эта зажигалка теперь его. Фуш ещё не до конца принял тот факт, что в его доме живёт кто то помимо его. Осознание того, что с кем-то придётся делить кровать, готовить каждое утро кофе не только себе, что в стакане с зубной щёткой будет не одна. Это нагоняло странное ощущение, сравнимое со страхом будущего. Ведь бытовуха рушит судьбы влюблённых, разве не так? Зажигалку, которую принёс Сит, Фуш оставил на подоконнике на кухне и пошёл за сигаретами в комнату, но когда вернулся нелепо забыл о её существовании, и закурил от газовой плиты сгорбившись в три-погибели над ней. Открыв одной рукой окно, чтобы проветривалось, Шервуд другой держал сигарету и пачку макарон «бантики», читая сколько нужно их варить. Фуш и правда решил позволить себе***
Сит выходит из комнаты, разложив вещи, и теперь наблюдает за Шервудом у плиты, что отваривает макароны. В какой-то момент он завис, глядя на картину, так что в кастрюле начала убегать пена. Джонсон посмеивается с Фуша, который матерясь бросает сигарету и бежит к плите. Ситу на самом деле много не нужно, после переезда от в меру заботливой матери и вечно улыбающегося отца, он привык не тратить слишком много денег с карты, но сейчас отчего-то хочется. Может потащить Фуша за шмотками? В любом случае, спрашивать про шрам Шервуда Сит не намерен, так как примерно понимает откуда и как, но от кого? А сам отвечать на такой же вопрос желанием не горит, потому что причиной этих рубцов служили собственные руки, ну и иногда каких-то ублюдков с улицы. По крайней мере, первый шрам он получил от чугунной сковородки, когда они с матерью готовили блины, вдохновившись русской культурой, тогда на носу была масленица. Следующие шрамы частично появлялись сами собой: разодрал колени, порезался ножом при готовке, раскроил бровь об косяк двери и прочие. До момента, когда Мишель и Данте поругались. Дело дошло почти до развода, а Сит потом стирал разводы своей крови с кафельной плитки. В тот момент мать решила оставить сыну только её фамилию и теперь Джонсон старается с ними не пересекаться. Примерно в тот же момент он перестал различать реальное и нет, поэтому собственная кожа расходилась от ножа без боли, так же он не смог понять свои чувства, налепив на лицо нелепую улыбку, которая фальшиво держится для него, хотя остальные и видят её «настоящей», ну или укуренной, кто знает. Шервуд уже сливает воду из кастрюли и просит достать тарелки. Сит не слышит и очухивается только, когда его тормошат за плечо. —Я в порядке. –Джонсон вздрагивает и отвечает больше по привычке, ещё не совсем понимая где он. Шервуд вздохнул и с улыбкой сам достал тарелки, накладывая макароны сначала Ситу, а потом себе. Волосы он успешно заплел в пучок, поэтому они не мешались и не лезли в лицо. Он был копией мамы, только выше, худее и глаза были намного голубее. —Приятного аппетита, —сказал парень и про себя прочитал молитву. Не то чтобы он был прям верующим, но бабушка с дедушкой учили его манерам и традициям Греции, поэтому просто отучить себя он не смог. Макароны получились хорошими, со сливочным маслом, солью и немного потёртым сыром — шедевр. —Чего задумчивый такой? —Шервуд поправил волосы и взял кружку с кофе, допивая остатки и ставя чайник на плиту. Он достал из кармана шорт пачку сигарет и вытянул одну, не спеша поджигать. Эта сигарета оказалась у него расписанной, будто карандаш и какой будет приятный подарок, когда спустя какое-то время, Фуш уже позабудет о ней и захочет курнуть, а тут вот, пожалуйста. Вообще Шервуду с памятью не везло, всё сразу же забывал, а тяжёлее всего вспоминал имена, но единственное, что он не забывает это глаза человека и его запах.***
—Да, вспомнил кое-что, –Джонсон улыбается, принимаясь за еду, —Спросить хотел, что ты все-таки делал в том клубе тогда, мистер глава клуба. Сит переводит тему ненавязчиво, зная, что Шервуд не поймёт и точно не спросит, ведь улыбка всегда покоится на лице. Сам, к слову, он был в клубе из-за приглашения от друга, который учил его кататься. Джонсон пошёл туда только ради выпивки и кого-нибудь интересного, но единственное, что он помнит —Фуш и его длинные волосы, а ещё море текилы с лимонами. Сит быстро доедает макароны, даже почти не жуя, будто не ел ничего лучше и тянет руку к сигарете Шервуда, который немного завис и держит её уже около минуты. Он окликает его и шагает на балкон, щелкая своей зажигалкой с чужой сигаретой в зубах. Фуш, конечно же, ругается и причитает, мол, спиздили, но доедает и следует за ним. Они раскуривают вишнёвый чапман Шервуда, потому что Ситу совершенно лень идти за своими в комнату. Джонсон своевременно напоминает о новой зажигалке — розовой, с хеллоу китти. Фуш усмехается и облокачивается на подоконник, рассматривая вид за окном. Он поджёг сигарету и большим облаком выдохнул в окно, аж стало страшно, сколько же выдерживают его лёгкие, но Шервуд лишь слабо улыбнулся, разглядывая соседние пятиэтажки, сказал: —Я тогда с девушкой своей расстался, —совершенно спокойно говорит Шервуд, но в голосе, будто отдалённо, что-то ломается, —Приехал в первый попавшийся клуб и нажрался до смерти. Шервуд помнит свою, считай первую и последнюю, девушку, её звали Эва, наверное это она по большей части научила его жить проще, и не заморачиваться ни о чем, пока однажды ночью не оставила на губах Фуша поцелуй и не улетела. Молча, не предупредив, не зная как плакал Шервуд, сидя на балконе и раскуривая вторую пачку жалкого, на тот момент, вишнёвого чапмана, который она оставила. И именно тогда Шервуд, спустя три часа, понял, что она не вернётся, прижимая к сердцу маленькое послание, написанное на одной из сигарет. «nos fils sont déchirés, bébé.» ¹ Поэтому так жестоко брошенный Фуш вызвал такси и вышел у ближайшего клуба, разрешая себе забыть все два года. Шервуд хмыкнул и не заметил как сигарета снова стлела, упав пеплом на подоконник. —Черт, —юноша сдул пепел и пару раз провёл рукой по подоконнику. —Девушка значит. –Сит хмыкает вспоминая всех, с кем он проводил ночи. По большей части он не знал даже имён, внешность толком и не помнил, только может интересные детали: девушка с прямыми рыжими волосами, парень с крашенными зелёными, девушка с фиолетовыми линзами, парень с татуировкой на всю спину, девушка с ковбойской шляпой, что решила его оседлать кстати, и многие-многие другие. Сит не говорил им ничего на испанском, ничего о любви и ничего о себе. Как оказалось открылся он только однажды, парню, который прекрасно катался на скейте, с выбритым виском и короткими, огненно красными волосами. Именно из-за него Джонсон попросил друга научить его кататься, чтобы потом выйти на скейт площадку и познакомиться с парнем, на доске которого была голая, явно нарисована в ручную, фигура девушки. Его стремительно отшили, как оказалось, он влюбился в гомофоба. Это осталось очередным шрамом на его теле и сломанным носом. —Ага, именно черт. –Сит стряхивает пепел тоже и смотрит в идентичные синие глаза. —Ты зажигалкой то пользоваться будешь? Джонсон уже который раз замечает, что Шервуд подкуривает от своей старой, не с первого раза. Это даже немного обидно. —Забудь про неё, –Сит всматривается в цитрусовые оттенки неба и стремительно сбегающего солнца. Ещё в любом случае не вечер, далеко не ночь. Это грань меж днем и закатным вечером, что-то такое. Ситу хочется назвать это сингулярностью, потому что затягивает. Шервуд хмыкнул. Он никогда не забывал с кем спал или встречался, хоть и была некая проблема с именами. Фуш помнил Эву, будто видел её сегодня утром, у неё красивые дремучие зелёные глаза, красивые рыжие волосы, будто огонь и татуировка в виде солнца на спине. Она была самым необычным баристой, ради которого Фуш каждое утро вставал раньше обычного и просил сделать ему какао с кремовой пенкой, а Эва с улыбкой, в конце делала ему сердечко с помощью корицы. Шервуд не обижается на неё и не держит зла, он всё понимает, но первые полгода, словно Хатико, ждал её и готовил тот самый какао на двоих. —Не понимаю как можно забыть человека. это же часть твоей жизни, разве можно выкинуть из воспоминаний кусок прожитого? —произнёс Фуш, будто задавая вопрос сам себе и аккуратно взял зажигалку из рук Сита, убирая её в карман шорт. —Забыть легче, чем держать в голове вечность, –Джонсон туманно отвечает на вопрос и спокойно отдаёт зажигалку в чужие тёплые руки. Расплетая волосы, Фуш вышел с балкона и с облегчением улёгся на кровать. Он не устал, просто любил ленивый образ жизни, поэтому, когда длинные чёрные волосы, словно смоль, рассыпались по подушке, Шервуд зажмурился словно кот и с удовольствием ждал Джонсона. Не дождавшись парня, Фуш сам не заметил как грянул в небытие и тихо сопел в подушку и свои волосы. Он стоит ещё какое-то время на балконе, курит и бесконечно думает. В мыслях пролетает куча людей, которых он видел раз в жизни и ему становится тошно. Сит не замечает как бредет к комнате с его рюкзаком, не замечает Фуша, что как оказалось уже спит, не замечает как берет в руки нож бабочку и, подняв футболку, проводит острым лезвием по коже. Это успокаивает, заставляет поверить, что это его бремя, его личный сорт отработки грехов. Когда он находит себя с залитыми кровью рёбрами и ножом, Джонсон вздрагивает и почти бежит в ванную, стараясь не заляпать ничего вокруг. Он срывает с себя одежду и запрыгивает в душ, смывая кровь и воспоминания в сток. Махровое полотенце заставляет желать сон, как никогда в жизни и Сит повинуясь бредет к кровати со спящим Фушем. Залезая под одеяло, он прижимается к более прохладному телу, обнимая. Через минуту Джонсон в отключке.07:21
Фуш проснулся, словно в голове прозвенел будильник, хотя наяву можно было спать и спать. Шервуд поднялся, осмотрел ещё спящего Сита и пошёл на кухню, параллельно с этим забирая со стула одежду. Зайдя в ванную, Шервуд склонился перед раковиной, включая тёплую воду и умываясь, предварительно заплетая волосы в хвост, чтобы не мешались. После этого он снял с себя домашнюю футболку и кинул её в стиральную машинку. Потянулся, зевнул, вздохнул, почесал поясницу, на которой кстати виднелась небольшая татуировка, точнее чуть ниже, на копчике, в виде ночной бабочки и узоров. Он набил это тату на свой шестнадцатый день рождения, с разрешения бабушки и дедушки, после чего ходил довольный и искрился от любого взгляда на себя в зеркало. Был ли смысл у этой татуировки? Наверное нет, если совсем не знать Фуша. После водных процедур, Шервуд направился на кухню и приготовил кофе, себе и Ситу, с облегчением садясь на стул у окна, и наблюдая как просыпается мир. Сит просыпается от пустоты на промятом матрасе и запаха кофе с кухни. Он тяжело потягивается и шлепает босыми ногами по полу, на этот раз все же прихватив свои сигареты. Для начала конечно же ванная, а потом можно и кофе попить. Джонсон умывается, стирая всю усталость с лица и рисуя извечную расслабленную улыбку на нем. Сита можно увидеть без улыбки только, когда он спит, не более. Даже когда ему ломали ребра — он улыбался, когда впервые сломал кому-то руку, улыбка вообще походила на оскал. Но это в прошлом, сейчас только простая улыбка, словно у дурака. Джонсон тащится на кухню и видит уже готовую для него чашку кофе. Он хрипит благодарности и тянется, чтобы поцеловать хозяюшку-Фуша в висок. Тот лишь посмеивается. Время летит незаметно и вот уже пора бы шагать на учёбу. Сит быстро натягивает клетчатую водолазку и футболку с группой AC/DC поверх. Сегодня даже не рваные бордовые, словно кровь, джинсы и все те же клетчатые кеды. Он утягивает одетого Фуша за собой и они быстро доходят до школы, с каким-то разговором. Джонсон не помнит.