***
Сит просыпается, тяжело разлепив глаза. Время 6:44. В целом он может поспать ещё немного, но зная, что это заканчивается ещё большей сонливостью — решает все-таки встать. Наскоро умывшись, Джонсон понимает, что вырубился где-то на половине рассказа о чикатило, помнит только: «этот серийный убийца помогал искать самого себя», а дальше он, вероятно, уснул. Сит переодевается во что-то более свежее, а не то в чем спал, и решает поискать стиралку. Она оказывается в конце крыла общаги, рядом с кухней. Он закидывает все грязные вещи в стиралку вместе с капсулой для стирки и тыкает на значок, что был на бирках. Сит заходит на кухню общаги в поисках кофе, хотя-бы растворимого, и, к своей невообразимой удаче, находит. Брать чужое нехорошо, но он точно купит получше и оставит тут в общее пользование. Чайник щёлкает, кофе уже в чьей-то кружке, а кипяток присоединяется, вызывая запах откровенно хренового кофе. Сит выпивает бурду достаточно быстро, после вымыв чашку и поставив на законное место. Вываливаясь из общаги, Джонсон целенаправленно идёт к магазину с сигаретой в зубах, за пополнением запасов съестного, благо тот круглосуточный. С полок он постепенно сгребает сначала две банки растворимого кофе, потом капсулы для стирки, а дальше гречку, макароны, банку сгущёнки, печенья, различные снэки, любимый маунти дью, он взял сразу два с половиной литра в бутылках по 0.5, и под конец ещё пару пачек чапмана — яблочный, карамельный и виноградный на пробу. Чёрная карта прикладывается к терминалу и Сит удивляется, что большая часть денег ушла именно на газировку, сигареты и капсулы для стирки, а не еду. С двумя пакетами еды на пару с мерзостью, Джонсон плетется обратно в общагу. Наконец дойдя куда надо, он укладывает все, что купил для всех с запиской «пользуйтесь», остальное упрятал к себе в комнату. Время 7:28. Сит хрустит печеньем с чашкой кофе и преспокойно пишет конспект. Почерк у него мелкий и острый, с явным отсутствием наклона. Когда уже близится время выходить, он хватает сумку с одной тетрадью на все предметы, любимой чёрной гелиевой ручкой и пачками чапмана, выходя из общаги. Сит шагает по мощеной дорожке и почти мгновенно, незаметно для себя, оказывается около литературного клуба, но он одергивает себя с померкшей улыбкой и идёт к музыкальному. Бросив рюкзак на свободное место от всех подставок и музыкальных инструментов, Джонсон осторожно берет в руки гитару, мурча себе что-то на португальском. До звонка ещё есть время, так что почему нет?***
Шервуд шмыгает носом и просыпается, когда на часах уже 8:56. Глаза горели так, что хотелось вытащить их и положить на полочку, по увы, так нельзя, поэтому он жмурится, пытается их снова разлепить и морщиться от того, что они заслезились. В горле першило и казалось, что его придавило 5 тоннами чего-то там, хотя на самом деле, на нём было лишь лёгкое одеяло, под котором всё равно было холодно и мерзко. Шервуд хмыкает и поднимает тяжёлую голову в попытках найти телефон, тот оказывается на полу у кровати, поэтому с облегчённым вздохом, что подниматься не нужно, Фуш дотягивается до смартфона, смотрит время, хрипит и ищет в приложениях «сбер аптека». Находит, заказывает нужное жаропонижающее, обезболивающее, раствор для ингаляции. Кажется, он подходит к обыкновенной простуде слишком серьёзно, впрочем, как и всегда. «А вот нехуй было под дождём шляться.» –внутренний голос шипит и по злому морщит нос. Фуш откладывает телефон, но не слишком далеко, и продолжает лежать в ожидании курьера, готовя себя к мысли, что тогда ему придётся встать. В сердце пусто, а нос забит соплями. Голова стала болеть ещё сильнее, поэтому Фуш прячется от света и звуков под одеялом да подушкой, пытаясь согреться. Он взрослый человек и не боится болеть, но каждый раз при жаре хочет прижаться к кому-нибудь, согреться от человеческого тепла и ждать ухаживаний. Жаль, что он остался один. Трубку никто не возьмёт, даже если он позвонит, а напрягать любимую бабушку он не смел, да и чем она поможет? Разве что, не пошлёт дедушку с сумками, в которых куча еды, лекарств, травушек и вязаных носочков. Да, ему это определенно сейчас нужно, но напрягать своих родных он был не намерен, поэтому натянул на себя всё что было в квартире, приготовил жасминовый чай и всё так же дрожал под пуховым одеялом, ожидая стук в дверь.***
Совсем скоро звонок, что намекает на его наличие в классе. Сит и так уже много прогулял, так что спешит в класс, падая на любое другое свободное место и, впервые с начала года, слушает учителя. Фуша нет. Ручка быстро скользит по бумаге, создавая миллион и одну петельку в особенных буквах. Такими были: з, у, в, р, д и б. Урок проходит на удивление быстро, потом следующий и так до большого перерыва. В этот замечательный промежуток времени Сит уходит в зону курящих, цепляя кофейный чапман, на удивление он совсем не приторный. Окурки снова выстраиваются в полуокружность на ободе мусорки, намекая на скорый рак лёгких или гортани. Снова уроки сменяемые переменами, а после и их окончание. Джонсон решает зайти поесть в общагу, но потом, как оказалось, из комнаты он вышел лишь дважды — забрать вещи из стиралки, сварить себе гречку и вернутся помыть посуду. Поев и позалипав в игры, он успешно курит в окно ещё пару раз и снова вырубается на какой-то документалке про маньяков.***
Шервуд проснулся от ужасного першения в горле. Когда вчера приехал курьер, он не смог подняться, но спасибо курьеру за понимание, потому что он аккуратно оставил пакет у двери и ушёл, когда Фуш проснулся, он всё-таки смог забрать лекарства и принять их, после вырубился снова. Не хотелось ни пить, ни есть, поэтому Шервуд проснувшись просто спрятался под одеяло ещё больше и шмыгал носом, так как дотянуться до рулона бумаги, дабы высморкаться было слишком тяжело. У него кажется была температура, потому что озноб так и не проходил, и сколько бы одëжки Шервуд не натянул, пропотеть он так и не смог. Телефон уже минут десять разрывался от звонков и Фуш всë таки дотянулся до него да ответил, хриплым и тихим голосом. —Алло. —прокашлял Шервуд и ему ответил обеспокоенный голос Рено, который звонил ему раз шесть точно. Парень был в отчаянии, когда не дозвонился до главы с третьего раза, и подумал что нечто ужасное случилось, когда звонил в пятый раз. Шервуд лишь усмехнулся и, потирая горящие глаза, тяжело вздохнул. Рено начал расспрашивать его почему он не приходит уже второй день, почему голос разбитый да хриплый и почему он так долго спит. Ответив, что он просто заболел, Шервуд услышал на другом конце трубки короткое «ах» и бубнеж, который был слышен будто динамик прикрыли рукой. Видимо Рено успел рассказать это кому-то, скорее всего рядом стоящему Вириду, отчего был слышен томный вздох. Фуш успокоил друзей, сказав, что давно поел и выпил все лекарства, хотя сегодня ещё не поднимался с кровати, это явно понял Вирид, стоящий рядом и слышащий Шервуда по громкой связи. Поэтому друзья решили собраться и поехать к несчастному калеке, а Шервуд с этим сделать уже ничего не мог, поэтому продолжил лежать на кровати и ловить новую волну жара и озноба. Через какое-то время, какое именно Фуш не знал, потому что спал, постучались в дверь и на пороге кто-то засуетился, вспоминая что у них есть дубликат ключей. В квартирку Шервуда завалились с грохотом Рено и Вирид с двумя пакетами еды, фруктов и таблеток. Увидев Фуша в полу-мëртвом состоянии, они закопошились и начали резво заниматься здоровьем друга, наливая ему горячий чай и натягивая на ледяные ноги носки. Шервуд лишь отнекивался от такой доброты, но его вежливо заткнули ложкой микстуры, которую он покорно выпил и снова уронил тяжёлую голову на подушку. Рено возмутился, когда понял, что до праздника остаётся два дня, а Фушу категорически нельзя работать над планом вечеринки и выходить на улицу. Вирид тут же подхватил волнение друга и начал судорожно перебирать людей, которые могли бы помочь в подготовке, пока обоих не перебил Шервуд. Он шумно покашлял и приподнялся на локти, снова без сил падая на подушку, но уже в положении «полу-сидя». Юноша поправил волосы, закинув их на одно плечо и вздохнул. —Я напишу вам подробный список нужных вещей, людей и украшений, время, советы и телефонные номера. вот подробно распишу и пришлю в группу, —хрипло произнёс Фуш и мягкой улыбкой осмотрел друзей, что все ещё обеспокоенно, но уже чуть спокойнее, выдохнули, смотря ему в небесно-замученные глаза. Вскоре, когда прекрасные друзья всё сделали и ещё сто-пятьсот-миллионов-тысяч раз спросили про самочувствие Фуша, наконец собрались уходить, а Шервуд, которому стало получше даже поднялся и пошёл их провожать, пока ровно перед носом друзей не открылась дверь, за которой стоял Сит. Шервуд рвано выдохнул от шока и посчитал, что это из-за жара ему мерещится, но когда Сит поздоровался с ребятами и пропустил их на лестничную клетку под нелепо-смешное хихиканье Рено, Фуш понял, что тот реален и стоит на пороге его квартиры. —Ты. —не успел договорить Шервуд, как чихнул себе в рукав толстовки и громко шмыгнул носом в поисках салфеток в своей квартире. Ребята, которые ещё не ушли, заметили нечто неладное между теми двумя, будто они не такие как раньше, но поспешили уйти, когда Джонсон закрыл дверь. Внутри Фуша всё съеживалось, а после сигареты, обнаруженной утром, он вообще решил прикусить язык, пока снова не чихнул и, кажется, все же его прикусил, жалобно скуля, и тут же как на зло, ударяясь повреждённым подбородком в стену, садится на пол в коридоре сгибаясь в три-погибели. —Заболел значит. –Сит холодно отрезает, в его глазах ледники, а на губах бесстрастная улыбка. —Температуру мерял? После отрицательного мотания головой Шервуда, Джонсон тяжело вздыхает и говорит отыскать несчастный градусник или сказать где он. Фуш что-то бормочет про шкаф над плитой, все ещё потирая подбородок и шипя от тупой боли. Сит почти без труда отыскивает аптечку и выуживает ртутный градусник, впихивая его Шервуду под руку. Как только он узнал, что этот прохвост заболел, решил пойти помочь. Джонсон сам не понял с чего бы ему это делать, но все-таки организатор праздника нужен всему классу, желательно живым. Момент размышлений прерывает жутко сонный больной, хрипя: «38.7». Сит сжимает сухие губы, проводя по ним языком и цыкает: «Так и знал.» Джонсон роется в рюкзаке и вытаскивает на свет полулитровую бутылку водки, приговаривая что-то под нос. —Раздевайся и на кровать животом вниз. –Он идёт в ванную за полотенцем и уточняет. —Трусы можешь оставить. Фуш, не имея сил сопротивляться, стаскивает одежду медленно, ему кажется что в квартире минусовая температура. Сит к тому времени появляется у кровати с нечитаемым выражением лица, вздыхает и сам стаскивает с возмущенного Шервуда шмотки, решая все же оставить спортивки и носки. Тому дико холодно, он пытается укрыться хотя-бы руками, Джонсон просит его завязать высокий хвост и закатывает рукава, заплетая свои волосы тоже. Волосы обоих завязаны, тряпка смочена спиртом и Сит под визги больного обтирает того водкой. —Терпи, –Он шикает на него, но маты не прекращаются, потому что холод обжигает. —Какие лекарства пил? Фуш с запинками произносит названия, на что дядя-Врач-Джонсон кивает и продолжает пытку во имя выздоровления. —Ты чем думал, когда во все вещи укутался, помереть захотел? Сит скалится и втирает спирт в острый позвоночник под скулеж Шервуда, особое внимание уделяя татуировке на пояснице. —Переворачивайся. –кажется, что его голос холоднее водки, такому тону нельзя не подчиниться. Сит втирает спирт на впалый живот и режущие кожу ребра.***
Через некоторое время с матами и шипением Фуша, Джонсон остаётся довольным своей работой, сказав чтобы тот не смел укрыватся, идёт на кухню и заваривает чай. Шервуд скуляще роняет голову на согнутые колени и ведёт плечом, когда мерзкий и ледяной ветерок протискивается в щели под подоконником. Фушу отчасти непонятна такая забота со стороны Сита, но он невозможно благодарен, хотя готов сдаться от ещё более острого взгляда Джонсона и его ледяных рук. В данный момент он выглядел очень жалко, будто выкинутая дворняжка на улице в -45. Хотя какого он ждал к себе отношения, после своего трусливо-низкого поступка? В голове нелепо вспоминается и играет песня «cold cold cold», которая как никогда сюда подходит. На его кухне что-то происходит, но сил чтобы думать нет, поэтому он пытается не окочуриться от холода, поднимаясь с кровати и шлепая ногами, направляется на кухню. На нём лишь домашние серые штаны, которые на честном слове держатся на хлипеньком узелке да на острых тазобедренных косточках. Когда по телу проходятся мурашки, Шервуд ëжится, но упрямо садиться на стол, поджимая колени и обнимая их длинными худыми руками, вместо того чтобы побежать в комнату под одеяло. Он был слишком труслив чтобы поднять глаза, поэтому наблюдал за ногами Сита и тихо шмыгал носом, иногда подрагивая от холода, но чувствуя что ему становится чуточку лучше. Джонсон, конечно же, замечает Фуша на полу, но продолжает колдовать над чаем, бросая туда ложку найденного меда, и поворачивается. Но вот Фушу резко стреляет в копчик, и рука тянется расчесать это место, поэтому жмурясь и слегка высунув язык, чешет рядом с татуировкой и облегченно вздыхает. К этому моменту он замечает на себе взгляд Джонсона и чуть ли не падает со стула, в попытке убежать от столь холодного взгляда и пугающей улыбки. Ударяясь затылком о стенку, Фуш морщится и трëт рукой ушибленное место, тихо матерясь и проклиная себя за всё хорошее-плохое, но когда случайно роняет голову на колени, то попадает прямо в все ещё болящий подбородок и скулит, одновременно нелепо-нервно смеясь и хныча от несправедливости жизни. —Бляяять. —тихо хрипит Шервуд и боится даже смотреть в сторону Сита, понимая, что он выглядит супер нелепо, смешно и унизительно. Фуш забавно матерится, это вызывает менее холодную улыбку и он присаживается на корточки перед ним, протягивая чашку чая. —Держи, –Сит фыркает от смеха, когда почти виноватые глаза смотрят на него. —И вставай, нечего на холодном полу сидеть. Джонсон хватает апельсин из какого-то пакета на столе, скрываясь за поворотом и отчётливо слышит, как кое-кто с хрустом суставов поднимается и идёт за ним. Сит падает на угол кровати, очищая апельсин ногтями, крашенными в чёрный и слегка облупленный лак. Шервуд падает следом, но уже лицом в подушку, предварительно поставив чашку на прикроватную тумбу. Джонсон, уже счистив кожуру, отделяет дольку апельсина и отправляет в рот. —Будешь? –он поднимает одну бровь, следя за Фушем, что наконец отлип от подушки. Шервуд жмурится и тянет длинные пальцы к апельсинке, аккуратно забирает, едва ли не касаясь руки Джонсона. Он морщится, когда апельсин оказывается для него слишком кислым и со смешной физиономией тянется к чаю, запивая кислятину. Сит хрипло смеётся с сожмуренного лица Шервуда, странно, апельсин вроде не кислый даже. Шервуд выглядит жалко и не может подобрать слов, поэтому губы и кадык слегка дрожат в попытках сформулировать хоть что-то. Видно как парень мнется, даже думает, что сказать, Джонсону интересно. В конце концов он отчаивается и садится в позу лотоса, скрещивая худые и чертовски длинные ноги. Кажется, что он хочет поговорить, но трусит как дворняжка, поджимая уши и хвост, поэтому делает вид, что пьёт чай, а значит от него ничего не потребуют. Совсем как ребёнок. Юноша поправляет длинные волосы и выплёвывает их, когда они попадают в рот, соответственно в чай тоже, а после, огорчённый, что всё валится из рук и он уже опозорился миллион и один раз, скрещивает руки на груди и, кажется, молится, чтобы искупить все свои грехи, но увы главный его грех сидит рядом. —Я тебе очень благодарен за заботу, —хрипит Шервуд, пытаясь сделать голос серьёзным, а не пискляво-трусливым, но получается как не очень, поэтому он затыкается и цепляется глазами за вид из окна. На хрипло-писклявую реплику Сит фыркает, обнажая зубы с почему-то слишком острыми клыками. —Ага.–выжидающе ждёт чего-то ещё. Сит пилит взглядом до тех пор, пока Шервуд не вздрагивает от такого давления и не начинает открывать-закрывать рот как рыба. Он смотрит в идентичные глаза и поднимает бровь, мол, говори наконец, сколько можно. Юноша будто язык проглотил и вжался в холодную стену. Он хотел чуть ли не на коленях прощения просить, серенады о любви петь и ласкаться о ноги будто дворовый кот, но как только он был готов начать говорить, его перебивает телефонный звонок от директора, с которым у него уже почти семейные отношения, Фуш не может не снять трубку. Шервуд просит «минутку», хватает телефон и сбегает на кухню, хрипло здороваясь с директором и обещая, что пришлëт список всего нужного в ближайшее время. Сердце аж в пятки ушло. Джонсон даже ухом не ведёт на телефонный звонок, подслушивать он привычки не имел, лишь понял, что это директор. Когда парень возвращается, Сит щёлкает пирсингом о зубы трижды, Шервуд понимает и вспоминает, что их три, немного поджимая ранее целованные губы. Фуш понимает, что атмосфера нарушена, тот снова сидит злой и колючий, поэтому Шервуд старается обойти его стороной и взять ноутбук со стола. Джонсон подмечает, что его обходят и незаметно закатывает глаза, его на полном серьёзе боятся сейчас? Так же Фуш понимает, что если сейчас сядет за работу, то окончательно разрушит хоть какое-то хорошее представление Сита о нём, поэтому виновато на него смотрит и поджимает губы. —Прости. —всё так же жалко произносит Шервуд и вжимается острыми лопатками в дверь балкона, пытаясь разглядеть в глазах Сита что угодно кроме колючего холода. Ему кажется что, если он сделает хотя бы шаг, то его выгонят из его же квартиры, да и правильно сделают, нехуй быть таким трусом. Сит не понимает суть происходящего, так теперь у него ещё и просят прощения за что-то. Парень тяжело вздыхает и поднимается с хрустом суставов. —Пойдём. Он шепчет непонятно зачем и двигает к балкону, бросая взгляд на розовую зажигалку с хеллоу китти. Это заставляет проглотить кислый ком обиды в горле и выбить кофейный чапман из пачки. Шервуд, конечно, следует за ним, выбивая свой вишнёвый фильтр и прихватывая его губами. Сит щёлкает бензиновой зажигалкой, прикуривает и тянет к Фушу, ещё не потушенную. Тот прикуривает тоже и балкон заполняется дымом и сдавленным кашлем Шервуда. Когда он прекращается, Джонсону становится интересно, за что все-таки было извинение? За то, что Фуш чёртов трус? За то, что не желает исправлять проблемы и дослушивать до конца? Ему интересно. —За что ты просил прощения? –Сит смотрит в виноватые глаза и льды немного оттаивают. Кофейный дым успокаивает нервы, табак тут из тёмных сортов, а вполне натуральный ароматизатор кофе не только в фильтре. Джонсон старается не колоться как дикообраз, но у него выходит лишь немного смягчить, потому что тихая обида и визгливый внутренний голос дружно говорят: «Ты опять проебался с выбором», а вороны в голове им так же истерично поддакивают. Шервуд глотает дым и давится от услышанного, кашляя себе в руку, снова покрывается мурашками. Он постучал по грудной клетке и наконец откашлялся. Шервуд мельком отвлёкся на свой пирсинг, думая, что пора бы прикупить новый, сделать так сказать, себе подарок. Но когда прошибает снова, Фуш всё-таки поднимает глаза на Сита и затыкает себя сигаретой. Ему сейчас хочется пропасть, скрыться, да хоть из окна выйти, но не быть съеденным заживо, причём одним только взглядом. —Когда именно? —рвано выдыхает Шервуд и снова давится дымом, он кажется совсем отупел от страха, раз начал задавать идиотские вопросы. Ну а что? Он много раз извинялся, а какой именно раз нужно уточнять. Это всё бред и Фуш понимает, поэтому специально прячется за волосами да жмурится, ведь они пропахли сигаретами.Глаза потускнели из-за страха и он сильнее поджимает губы, потушив несчастную сигарету о пепельницу и кидая её туда же. Даже не докурил. Попытки увильнуть от вопроса оборачиваются только бОльшим колючим холодом и резкими движениями Джонсона. Ему не нравится, когда это делают так топорно и глупо, когда пытаются спастись от ответственности своих действий. А ещё, когда сигареты не докуривают. —Я просто боюсь, —глотает воздух Фуш и кашляет так, что слышно как хрипят лёгкие. Температура снизилась, но осталась на мерзкой стадии, когда хотелось просто лежать и ныть. Впалый живот, кажется, прилип к позвоночнику, потому что жутко хотелось есть, может от стресса и страха, может от болезни. Вообще к Фушу было слишком много вопросов, считая вопросы про внешний вид и заканчивая рваными ранами. Шервуд говорит о том, что боится, но чего именно не уточняет. Сейчас он похож только на кролика, что замер в страхе перед искусным лисом. Прерывает эту аналогию только зов живота Фуша да мысли в крашенной голове: «Этот придурок не ел». Тщательно вспомнив все применения названных недавно Шервудом лекарств, Сит не находит пунктик «не есть n-ое количество времени после приёма» и с третьей по счету сигаретой во рту идёт к холодильнику. Он сразу цепляется взглядом за кастрюлю, это что? Борщ? Ладно, предположим. Джонсон ставит кастрюлю на стол и достаёт тарелку из шкафа, наливая туда борщ, а после отправляет в микроволновку под ошалелый взгляд владельца квартиры. Кастрюля была успешно возвращена в холодильник, а Сит на балкон с очередной сигаретой. —Так чего ты боишься? –Джонсон возвращается к брошенной фразе и ожидает внятный ответ. В другом случае, он обещает себе, что уйдёт. Сит Джонсон ненавидит оправдания. Фуш чувствует, как его накрывает волной страха и тревоги, что переросли во что-то ненормальное. Шервуд чувствует, как в глазах накапливается влага и становится труднее дышать, поэтому он решает сесть за стол, получается только вместе с нервным смешком. В руках даже ложка не держится, сразу же падая на стол, после чего тот рвано выдыхает и поворачивает замученные пугливые глаза на Сита. Тот до боли красив и рядом с ним и вправду хочется плакать и смеяться. —Боюсь всего, что делаю и чувствую, просто я ссыкло и всё, —на одном дыхание выпалил Фуш и прикусив губу продолжил, —Я маменькин сынок, всего боюсь, прячусь за юбку и веду себя как кретин. Шервуд смотрит на тарелку борща, красного, как и его глаза сейчас, красного, как кровь, которую он так боится. Он любил борщ, папа готовил ему его очень часто и маленький Фуш был счастлив. Сейчас же он готов расплакаться и уронить слезы прямо в этот, и так солёный и без них, суп. —Прости меня, прости, я просто испугался что всё быстро произошло, и ты прав, я не могу забыть Эву, потому что с ней слишком много что связано и во мне столько всякого дерьма, что я уже дышать не могу, веду себя как идиот. —он говорил это, пытаясь найти то, за что можно было зацепиться взглядом, потеряться или вжаться в мамины плечи. Ему было тошно, не только от нарастающей температуры и голода, но от собственной мерзости. —Я знаю, что мы могли бы всё решить, но я сбежал как последний мудак, и вообще, я знаю почему Эва сбежала, она тоже испугалась, испугалась, что я узнаю что у неё новая пассия и я трус, —Шервуд рвано глотает воздух и поворачивает голову в сторону пряча взгляд от Сита, ведёт плечом, дабы совсем прикрыться, после чего резким движением руки смахивает с глаз появившиеся слезы и шмыгает носом, сваливая всё на насморк. В голове смерч, убивающий всё на своём пути и Фушу бы хотелось, чтобы его тоже снесло с этой земли, дабы его никто не видел, но сказанного не воротишь, поэтому он молча, кусает губы и ждёт. И Сит слушает все всхлипы и слова, слышит и видит в этом только оправдания, поэтому разворачивается и просто уходит. Шервуд этого не видит, все ещё роняя слезы в тарелку, потому что парень ходит слишком бесшумно. Джонсон опускает запасные ключи на тумбочку, он взял их из клуба, потому что все равно направлялся сюда. Дверь издаёт щелчок, оповещая о закрытии и он уходит. Наушники в ушах бьют музыкой по мозгу, которая въедается в его подкорку и сердце, будто бередя старые шрамы. Обычно он слушает всё что угодно на любых языках, но сейчас настроение топит на найтивыход и пирокинезис. Да ему неприятно, да обида колет в горле, но Джонсон считает до 10 и почти забывает кто такой Фуш Шервуд. Осталось только «одноклассник» и никаких запутавшихся волос в его куртках и кофтах, никаких поцелуев со вкусом текилы и вишни. Ничего. По дороге обратно в общагу, он проговаривает слова песни одними губами и чувствует, будто правда никому не нужен больше. А когда песня кончается — ставит на повтор. Потом, конечно, Мальвина, милые кости и ребра, конечно сколопендра, сатурн и сигареты без кнопки. До общаги он добрался быстрее, чем хотелось бы. На кровать Сит падает без чувств и мыслей, ощущая только привычную мерзкую пустоту в районе солнечного сплетения. Джонсон заходит в душ, ныряя в холодную воду сразу, но льда на коже не ощущает, только под и в венах. Бритвенное лезвие вспарывает кожу, потому что воспоминания снова начали воскресать и маячить перед глазами. Сит почти чувствует мягкие волосы на пальцах, чужую обжигающую кожу или это его руки были такими холодными? Он не помнит и не хочет помнить. Воспоминания утекают красными разводами в слив, в глазах неприятно темнеет и Джонсон выходит, обмотавшись полотенцем по самую макушку. Благо даже полотенце чёрное, кровь видно не будет. Он ныряет в домашнюю одежду и закутывается в одеяло, сразу впадая в тревожный сон. Ему снится прошлое, как до развода и ссор родителей, его взял за руку какой-то мужчина на улице, он хотел бы вспомнить лицо, но подсознание этому противится. Он тащит мальчика за собой, глубже в темноту, тупикового поворота как оказалось, и липко шепчет ему на ухо: «Давай поиграем?». Даже сквозь сон Сит чувствует большие мерзкие руки по телу, мерзкие слова и мерзкий запах страха, что кажется заставил слипнуться его внутренности. Воспаленный мозг включает аварийку и Джонсон вскакивает с постели, сразу захлебываясь вдохом. Он сидит смотря в никуда около трех минут, после поднимаясь и цепляя пачку сигарет. Спокойно щёлкает зажигалка, сизый дым убегает в окно, но сердце упорно бьётся слишком быстро, хотя он ни от кого больше не бежит.***
Фуш будто в воде. В голове эхом раздаётся грохот от закрытой двери и кажется, что лёгкие наполнены солёной, до жути солёной, водой. Даже на языке ощущается мерзкий привкус соли, от которого хочется зажмуриться и найти то, чем можно запить. Шервуд был на дне, с каждым вздохом лёгкие наполнялись горечью и всё дальше виднелось солнце. Глаза будто залиты кровью, или же это кровавое солнце, а может просто тарелка борща, на которую смотрит Фуш и пытается найти каплю воздуха. На дне было тихо, с тела наконец спало напряжение и он медленно утопал, но всё это казалось чем-то сказочным, а не пугающим, будто сейчас выплывут русалки, откроется вид на тайный остров и раздастся прекрасная мелодия на арфах. Тишина позволила услышать то, чего Фуш никогда не слышал. Он прислушался к себе и не услышал биения сердца, будто оно застыло в долгом ожидании чуда. Когда он это понял, то осмотрел всё вокруг, вокруг пугающая темнота, вовсе не сказка. Тут нет ни русалок, ни рыб, ничего, кроме кровавого солнца где-то там высоко и то, оно тускнеет с каждой секундой. Шервуд будто вырвался из мыслей и начал делать жалкие попытки всплыть, но босые ноги будто схватила темнота, что мерзким холодом держала и тянула ко дну. Именно в этот момент парню понадобился воздух, которого не было, лёгкие невозможно сильно зажгло и из глаз полились слезы, такие же солёные как и вода, в которой он был. Он пытался прослушать к своему сердцу, но оно не билось. Ужасающий страх затмил разум, заставляя Шервуда судорожно просить сердце биться сквозь слезы и дрожь в руках. Он тянулся к свету, но ноги были окутаны мерзкой темнотой, которую так боится маленький Фуш, который тонул будучи с родителями на море. Вода в тот день была жутко холодной, вовсе не для купаний, но мальчик решил проверить себя на прочность, поэтому, пока Ефимия растеливала скатерть на маленьком деревянном столике, а Модест настраивал старое радио, Фуш убежал. Когда пятилетний Фуш заплыл слишком далеко, то начал смеяться, радостно кричать родителям о своём подвиге и именно в этот момент его ногу пронзила ужасная боль, бедро схватило судорогой и мальчик судорожно пытался ею болтать в ледяной воде, но всё тщетно. Родители кинулись спасать своё дитя и звать на помощь, когда увидели, что их мальчик уходит под воду в жалких попытках всплыть. На груди маленького Шу-шу искрился кулон с красивым драгоценным камнем, который подарил ему папа после одной из длительных археологических раскопок. Будучи под водой и теряя сознание, Фуш взял в крохотную ручонку этот камушек и отголоском в памяти, вспомнил слова дедушки о судорогах. Резко вонзив в сведённую адской болью ногу острый камень, мальчик закричал, выпуская последний воздух из лёгких, жмурясь и чувствуя как наконец может шевелиться. С тех пор на правом бедре остался шрам и вечная память. Шервуд вынырнул из собственных воспоминаний и мыслей, и судорожно осмотрел кухню. Он понял, что Сит ушёл. Нервный смех раздался по кухне эхом, Шервуд начал смеяться пытаясь закрыть руками рот, но он всё равно вырывался из груди и юноша, на ватных ногах обошёл всю квартиру в поисках того, кого боится потерять. Когда Фуш рухнул на кровать, поджимая дрожащие колени, то будто маленький мальчик заревел, пытаясь вытереть слезы, которые так и падали, не прекращаясь. Он почувствовал, что кто-то гладит его по дрожащим плечам, но это не успокоило, а лишь заставило плакать ещё сильнее, а ведь он знал,