Цветочный роман

— Что такое счастье, Малиновский? — промычал Жданов, отправляя в рот последние капли виски, медленно стекающие по стенкам опустевшей бутылки. — Счастье? Счастье — это когда тебе дают кредит и не морочат при этом голову. И телефоны потом не обрывают с требованиями вернуть деньги. Вот это счастье! — нервно хохотнул друг и, вырвав из блокнота исписанный листок, порывисто смял его и отправил отдыхать в урну. — Давай, Палыч, не философствуй! Мы, вообще-то, не для этого тут с тобой собрались. Мы план антикризисный пишем! Открывай вторую и разливай давай. — Циник ты, Малиновский! Каши с тобой не сваришь… — А ты не циник, можно подумать. Малиновский скептически выгнул бровь, но решил не продолжать и не обращать внимания на пьяного президента. Нервишки у того сдают. Его понять было можно. Он находился на пороге такой катастрофы, какую пережить Роме самому вряд ли бы хотелось. Он-то человек подневольный, хоть и акционер. Ему Ждановы ничего не сделают. Максимум, что могут так это уволить, но дивидендов от акций при этом не лишат, а потому жизнь продолжается. А вот Палычу явно придётся не сладко. В бизнес-вестнике уже написали об их банкротстве. Ситуация была уже из ряда вон. Ещё чуть-чуть и им зарплаты людям будет нечем платить, не то что кредиты. Вот тогда-то родители за него возьмутся, а следом и несостоявшиеся родственнички подключатся и порвут бедолагу на британский флаг. — Я вот сижу и думаю, Малиновский, а что со мной не так? Почему я оказался в такой заднице? Я что мало старался? Я в Зималетто с пятнадцати лет ночевать готов был, я всего себя готов положить на благо этой компании! Почему я в такой жопе? — децибелы резко стихли и Жданов, уже вот-вот готовый разбушеваться, сиюминутно сник, уронив пьяную голову на столешницу. — Андрюх, ты чего? — робко подал голос Малина и слегка потрепал друга по плечу. Такое затишье его пугало. Это могло быть, напротив, прямым свидетельством грядущего цунами, и самым верным решением сейчас было больше этому столику не наливать. — Вот о чём ты мечтаешь, Ром? — спросил вдруг Жданов, подняв на Романа красные, усталые глаза. — Ты вообще мечтаешь? — Я? Мечтаю ли я? — непонимающе переспросил Малиновский. — Ты серьезно сейчас? — Абсолютно! — Андрей грациозно взмахнул рукой и уставился на Рому в ожидании ответа. — То есть, надо прям честно отвечать? — Да! Как на духу! — И это должно быть прямо мечтой? — Малиновский, не зли меня! — прорычал президент и безжалостно свернул голову очередной бутылке с виски. — Понял. Подожди-ка. Ну, я мечтаю… Блин, я так не могу! Ну, что ты в лоб меня спрашиваешь?! — Нет, я тебе должен был это на совещании в экшен-план поставить! Ты издеваешься что ли надо мной?! — Да откуда я знаю! Привязался! «Что такое счастье? О чем ты мечтаешь?» В секту что ли попал? — взорвался Рома, в сердцах швырнув на стол блокнот с каракулями. Бизнес-план этим вечером предательски не писался, а теперь, по всей видимости, уже и не напишется, раз президент с ума сошёл. — А мы не мечтаем ни о чем, Ром. Вот живем, живем, жизнь прожигаем, деньги тратим, женщин меняем, а вот это всё разве счастье? Или, может, это мечта? Гримаса возмущения на лице Романа быстро трансформировалась в бешенство. Он ударил блокнотом по столу и, громко цокнув, закатил глаза. — Ну да. Ну да. Мы в жопе из-за того, что мы не мечтаем! Конечно! Держи карман шире, блин! Ты сейчас с совестью торгуешься, что ли? Палыч, это обычное дело. Мы прогорели, потому что нас кинули! С тканями кинули, с бизнес-планом мы, по русски говоря, нае… ошиблись! Вот в чем проблема! А ты тут меня лечишь! — Говорю же… Ты — циник. И, да, ты прав. Я циник тоже. А всё оттого, что мы с тобой заигрались. Заигрались в крутых бизнесменов, заигрались в ловеласов и пожирателей сердец… — Андрей тяжело вздохнул и, плеснув в бокал немного виски, отошёл к окну, прислонившись лбом к холодному стеклу. — Ладно. Нам на сегодня лучше закончить, — подытожил Малиновский, глядя на Жданова, неподвижно застывшего у окна. — Пойду я. Узнаешь, что такое счастье — маякни! А я пошёл, — он встал, не сводя с друга серьезных глаз, помялся немного у двери, но всё же покинул кабинет, оставив Андрея наедине с открытой бутылкой королевского Чиваса. Жданов стоял у окна, разглядывая унылый ноябрьский пейзаж. И почему его жизнь складывалась таким идиотским образом? Он только и делал что бравировал, носил, не снимая, яркую маску баловня судьбы, а по факту за широкой улыбкой скрывался запутавшийся, потерянный человек! Что заставило его заглянуть внутрь себя и сделать такие выводы? Наверное, та загадочная девушка, продавщица из цветочного, с большими, печальными глазами и улыбкой Джоконды. Она заронила в его душу зерно сомнения. Она заставила его начать анализировать и заглянуть в пучину своего бытия. Было страшно сначала, но чем больше он размышлял, чем смелее принимал свои недостатки, свои провалы, тем легче становилось ему, тем светлее казалось ему будущее. С Катей с того дня они больше не виделись. Андрей корил себя за несдержанность и бахвальство, ломал голову над тем, как можно реабилитировать себя в ее глазах, но в голову ничего не приходило. Ещё и это банкротство, что окончательно выбило почву у него из-под ног. Жданов, наконец, отлип от окна и метнулся к вешалке, сорвал с неё пальто и бросился из офиса, прямиком к цветочному бутику. Не дойдя метров тридцать, он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Нет, Катя не должна была видеть его в таком состоянии. Он должен был быть хотя бы трезв. Но вместе с тем его переполняло желание просто поговорить с ней, рассказать обо всём, что так тревожило его, поведать ей о своём провале, признаться, что он никакой не герой, что он обычный, запутавшийся в себе человек, который никогда в жизни не мечтал, не заворачивался вечером в плед и не смотрел в темноте фильмы. Он прожил тридцать лет, но так и не испытал казалось бы таких простых удовольствий. Жданов даже в улыбке расплылся. Да, он хотел сейчас просто остаться наедине с Катей, завернуться в одеяло, обнять её и смотреть какую-нибудь старую, добрую комедию, а потом пить чай с вареньем, клубничным, как когда-то у бабушки… Андрей сделал последнее усилие воли и повернул к стоянке такси. Через сорок минут он был уже дома и, приняв холодный душ, устроился в кровати с четким желанием накупить с утра круассанов и отправиться к Катерине. Он проснулся, когда на часах ещё не было и шести. Он немного позанимался, покачал пресс и поотжимался. По телу потекла приятная мышечная усталость. Он принял контрастный душ и заварил себе чашку крепкого чёрного кофе с корицей, именно как он любил. День, да и жизнь в целом, уже не казались такими ужасными. Вместо строгого костюма — уютный джемпер, вместо пальто — спортивная куртка. Андрей вышел из подъезда и вдохнул морозный воздух. Даже солнце вышло — хороший знак. Это говорило о том, что он был на правильном пути. Держа пакет с горячими круассанами и двумя стаканами какао, Жданов добрался до цветочного бутика и, приняв самое обаятельное выражение лица, вошёл, пытаясь унять некстати разыгравшееся сердцебиение. Привычной мелодией на входе брякнули колокольчики, из-под прилавка показалась русая макушка… Андрей даже дыхание затаил, переполненный неведомым трепетом. — Вам букетик? — подняла голову полная женщина лет пятидесяти и приветливо улыбнулась ему. — Я… Я хотел, — запнулся Жданов. — Альстромерии розовые возьмите! Простоят дня три! Вот помяните потом мое слово! — Нет… Я хотел бы увидеть Катю. Она не работает сегодня? Толстушка негодующе хмыкнула, попутно затаскивая в холодильник коробки с цветами. — Какую Катю? — Катя… Она работает здесь. Наверное, просто не её смена сегодня, — попытался пояснить Жданов. — Молодой человек, я — хозяйка этого бутика! Никакой Кати у нас нет и никогда не было! Мы с мужем вдвоём работаем. — Как не было? — Так и не было! — пожала плечами женщина. — Вы букет брать будете? — Нет… Простите… Андрей вышел из магазина в полном замешательстве, сконфуженно оглядываясь по сторонам. Не могла же эта девушка присниться ему! Нет, она была здесь! Катя существует! Ее просто не может не быть! В какой-то момент к горлу подкатил тяжелый комок. Он с трудом сглотнул его и судорожно нашарил в кармане мобильный. — Андрей, так рано. Что-то случилось, — в трубке раздался обеспокоенный голос отца. — Пап, я… Я в Лондон лечу. Нам надо поговорить.