***
Казалось, лаял Бадди. Наверное, на кошку. Дик с трудом оторвал сонную голову от подушки и прислушался. Да, на кошку — лай сменился ласковым поскуливанием: Бадди кошек любил, побаивался и подлизывался. Дик бухнулся обратно на подушку. Спать хотелось неимоверно, от усталости ныли руки и спина. К вечеру на ферме накопилось много работы, да ещё невезуха случилась: у ведра, полного воды, отломилась ручка, и оно грохнулось на ногу. Хорошо, что для работы Дик всегда обувал сапоги — они защитили стопу, но место ушиба всё равно болело. Стоило ему вновь погрузиться в сон, как в его комнате заскрипело окно: кто-то тихо, но настойчиво царапал стекло, словно просился внутрь. Своя кошка знала все тайные лазы в доме, а чужих пускать было незачем. Не поднимая головы, Дик махнул на окно. — Кыш-ш! — Дикки, это я. Сонливость вмиг испарилась, Дик вскочил с кровати и хромая бросился к окну. Так и есть: кудрявый сорванец! Он поднял раму и, шёпотом ругаясь, помог Виктору забраться на широкий подоконник. — Придурок… если узнают твои родители… крышка нам обоим… Тот, хихикая, влез и спрыгнул на пол. Дик, одетый в майку и трусы, ощутил голыми ногами прохладу, исходящую от него. Как всегда делала бабушка, он ощупал одежду Виктора, предсказуемо оказавшуюся холодной и влажной. Неудивительно, августовские ночи свежи и обильны росой. — Я принёс тебе обещанный вишнёвый пирог, держи. Виктор протянул изумлённому Дику пластиковый ланч-бокс. — Идиот, ты за этим пришёл посреди ночи? — Нет, но и за этим тоже. Дикки, представляешь, родители запретили мне общаться с тобой! Вообще! Навсегда! — Тс-с, — шикнул на него Дик. От услышанной новости сжалось в груди. — За что? За то, что мы ходили в лес? Так мы сто раз в нём бывали, что в этом криминального? — Нет, мама увидела, как ты трогал мои волосы, и решила, что это ненормально. Она назвала нашу дружбу «нездоровой взаимной привязанностью» и допытывалась, за какие ещё места ты меня трогал и заставлял ли трогать себя. Представляешь, что она себе напридумывала? Виктор скинул мокрые кроссовки и по-хозяйски уселся на кровать с ногами. Ошарашенный его словами Дик машинально включил настольный светильник. — Зуб даю, это кляузник Морис накапал ей яду в уши! — Цветистыми оборотами речь Виктора украсилась после ознакомления с творчеством Шекспира. — Он обзывает меня педиком, а я не педик! Кстати, Дикки, что значит это слово? В словарях его нет, я всё перерыл. Держа в руке коробку с пирогом, Дик задумчиво опустился на стул, стоящий рядом с кроватью. Он соображал, по каким признакам удалось вычислить его ненормальность. Трепание кудрей — это не более чем братская ласка, Дик никогда не смотрел на Вика как на объект своих запретных фантазий. С этой целью Дик смотрел на парней-ровесников. Только смотрел. Не говорил, не намекал, вообще никак не проявлял своё потаённое. Но, видимо, кому-то всё же удалось разглядеть неестественное желание в его глазах, прочесть извращённые мысли. Да, наверняка это был Морис. Вечно подглядывающий, наблюдательный, умный. Завистливый и уязвлённый — отнюдь не на его худосочное аристократическое тело был направлен мечтательный взгляд Дика во время купания деревенских ребят в реке. — Дикки, ты слышишь меня? — Да. Нужно было смотреть слово «гомосексуалист». — Чего? Это ты по-латыни сказал? — Так называют человека, который любит людей своего пола. Когда мужчина влюбляется в мужчину, а не в женщину. Понял? Гей, гомик, педераст, пидор, педик — это всё одно и то же. — А, понятно. Я читал историю Древней Греции, в книге это называлось «мужеложство». Э-э… только я не понял, при чём тут я?! — Тс-с, говори тише. Очевидно, Морис считает, что мы с тобой не просто дружим, а… типа как в Древней Греции. — Но мы с тобой просто дружим! Всю мою жизнь! Ты мне как брат! Брат, который в сто раз лучше, чем Морис! Нет, в тысячу раз! — Возмущённо жестикулирующий Виктор ударил кулаком постель, словно припечатывая собственное утверждение, его светлые глаза гневно сверкали в тени кудрей. — И ты мне как брат. Любимый братишка. — Дик дотянулся до Виктора и потрепал его волосы. Сейчас уж точно никто не подглядывал за ними. — Как им вообще могло прийти в голову, что мы с тобой педики? Дик, что же делать теперь? Я не смогу жить без тебя, — всхлипнул раскисший от ласки Виктор и вцепился в его руку, будто их прямо сейчас растаскивали силой. — Что-нибудь придумаем, не вешай нос, жучок. Каникулы всё равно заканчиваются, ты снова уедешь в свою школу в Честер, и мы с тобой не увидимся до октября. А потом — до Рождества. Может быть, за это время твоя мама изменит своё решение, ведь мы и вправду ничем таким не занимались. — Ага… И скорее бы Морис свалил в Оксфорд. Пусть там, среди таких же умников высокородных, плетёт свои бесчестные интриги. Шекспировский слог из уст десятилетнего мальчишки звучал невероятно смешно, но Дик не улыбался. Он не верил своим же словам, он понимал, что их долгой крепкой дружбе с Виком пришёл конец, что влиятельное семейство Квинсбери не позволит им ни видеться, ни переговариваться, ни переписываться, а Вика будут сурово наказывать за побеги, чем быстро отобьют у него охоту своевольничать. Ситуация виделась безвыходной. Дик печально вздохнул и попытался освободить свою руку из хватки Виктора, но тот держал его крепко и, казалось, намеревался не отпускать вовек. Дик пересел со стула на кровать, отложил коробку с пирогом и другой рукой потормошил его за плечо. Словно цепкий паучок, Виктор ухватил его и за вторую руку. Дик улыбнулся. — Отпусти меня, репей. — Не отпущу. Дик, я не буду жить без тебя! — Не говори так, я же не умер. — Но мы совсем не будем видеться! Ты это понимаешь? С кем я буду кататься на велике? А насекомых искать? Кто станет рассказывать мне страшилки? А кто продолжит моё обучение плаванию? Я ещё не освоил брасс! И ты обещал научить меня драться! Дикки, я помру от скуки… Надо что-то придумать… Я могу сбегáть к тебе по ночам или когда родителей не будет дома. Но Морис всё равно пронюхает. На мои окна поставят решётки и запрут дверь на замок. И наверняка родители не будут забирать меня домой на каникулы! Целый год в мерзкой школе… без тебя… Так всё и бу-у-уде-е-ет… — Виктор не сдержался и заплакал всерьёз. Дик высвободился из ослабевшей хватки, придвинулся к нему вплотную, обнял и прижал к себе. Его собственная душа так же ныла от боли, только он был старше и сдержаннее, а потому не плакал в открытую. Он не мог представить своего будущего без Вика, ведь тот был в его жизни десять лет — с того самого года, как умерла мама. Тогда бабушка, разбитая горем, чтобы отвлечься и унять душевную боль, нанялась в Уайт Гроув няней для новорождённого баронского сына. Нет, конечно же, она не бросила пятилетнего Дика, лорд Квинсбери великодушно позволил её внуку находиться в доме, и даже более — ночевать и столоваться у прислуги. Пока отец запивал горе виски, подыскивал новую жену, налаживал разваленный за время маминой болезни быт и восстанавливал упадшую ферму, бесхозный Дик жил среди чужих людей, познавал другой мир, помогал слугам управляться на кухне и в саду. К бабушкиному воспитаннику его поначалу подпускали редко и с осторожностью: сам ещё малыш, как бы не причинил вреда младенцу. Однако вскоре бабушка и леди Квинсбери заметили, что беспокойный плаксивый Виктор чудесным образом утихал в присутствии доброго белокурого мальчика. Стоило Дику лишь войти в детскую, как захлёбывающийся от плача Виктор прекращал ор, улыбался и радостно тянул к нему ручки. Бабушка тайком называла Дика ангелом и ласково гладила его шелковистые светлые волосы. В присутствии Дика Виктор не капризничал, хорошо кушал, играл, спокойно и быстро засыпал. Удивительно, но на Мориса — семилетнего брата — он реагировал совершенно противоположно. Видимо, с тех самых пор Морис возненавидел Дика — более успешного конкурента в братской любви. Словом, жизнь продолжалась, боль от потери мамы утихала, Дик вернулся к отцу на ферму и пошёл в первый класс. После школы он часто бегал в Уайт Гроув проведать бабушку и поиграть с подрастающим Виктором. Им двоим он отдал всю свою любовь, которая оказалась уже не нужна маме. Год назад не стало бабушки, а теперь у него отнимали Вика. — Давай сбежим? — сквозь слёзы проговорил Виктор. — Прямо сейчас. В Шотландию, на острова, на которых совсем нет людей. Будем ловить рыбу и собирать птичьи яйца. Нас там никто не найдёт. Дик снова вздохнул: он был слишком взрослым для импульсивных побегов на необитаемые северные острова. Поглаживая худую спину Виктора с торчащими лопатками, он попытался отговорить его от совершения глупых поступков. — Питаясь только рыбой и яйцами, мы с тобой заболеем цингой и у нас выпадут зубы. Ты же читал историю мореплавания. А ещё на тех островах недостаточно дров для костра, мы погибнем от холода. Нет, Вик, мы не станем сбегать. Мы сделаем вид, что смирились с решением твоих родителей, а сами будем тайком общаться. Можем обмениваться посланиями, которые станем прятать… м-м… где-нибудь в вашем парке — например, за камнем в беседке, а лучше — в дупле той старой липы, с которой ты брякнулся в прошлом году. А потом, когда ты вырастешь и станешь самостоятельным, никто не сможет запретить тебе дружить со мной. Нужно перетерпеть несколько лет. Идёт? — Дик невольно усмехнулся накатившему на него приливу старческой мудрости. Будто бабушка вселилась в него. Виктор всхлипнул в последний раз и поднял мокрые удивлённые глаза на друга. — Дикки, ты говоришь, как твоя бабушка. — Выходит, не одному Дику так показалось. — Пока я вырасту, пройдёт сто лет! — Не сто, а восемь, — уточнил Дик. — Восемь! Это ужасно долго! К тому времени ты забудешь обо мне и у тебя появятся новые друзья. Дик шутливо толкнул его плечом и заверил: — Клянусь, что буду хранить нашу дружбу, сколько бы лет ни прошло. А ты? Приободрившийся Виктор шмыгнул носом, выгнул грудь и важно произнёс: — Клянусь хранить нашу дружбу до самой смерти! — Он протянул растопыренную правую ладошку. — Дай пять! Они хлопнулись ладонями и тихонько рассмеялись. В тот миг они искренне верили, что никакие силы не смогут их разлучить, что они выдержат любые испытания и преодолеют все преграды. Сидя в постели с одеялом на плечах, они поедали пирог, похрустывали пеканами, облизывали пальцы и обсуждали свою будущую стратегию. — Переписываться по почте не получится. — Дик отщипнул кусочек пирога и отправил в рот. — Твоя мама наверняка предупредит директора школы, и за твоей перепиской установят контроль. Ты можешь, конечно, отправлять мне письма не из школы, а из города по воскресеньям, когда вас выводят в музеи и театры, но… я не уверен, что нас не сдаст Тереза. Идея! Вряд ли возможно проконтролировать, кому ты звонишь с общего телефона. Ты будешь звонить мне вечерами. Отцу нет никакого интереса до моих дел, он не выдаст меня твоим родителям. А чтоб не подслушивала Тереза, я буду запираться с телефоном в своей комнате. Виктор мазнул пальцем взбитые сливки с пирога, слизнул и кивнул. — Да, я смогу тебе звонить. Только нужно будет назначить день и час, чтобы ты был дома и ожидал моего звонка. Пусть это будет понедельник, пять часов, ага? — Отличный план, — похвалил Дик. На мгновение замер, перестав жевать, и взбудораженно проговорил: — Я придумал, как ты будешь отправлять мне письма! Подговори кого-нибудь из одноклассников, но только надёжного человека, чтобы конверты были подписаны его именем. Адресуй их, конечно же, не на ферму, а в Уайт Гроув для Лиззи, она будет передавать их мне. Виктор обрадовался. — Типа это будут письма от её поклонника? Да, это должно сработать. — Но главная проблема — как нам видеться, когда ты приедешь на каникулы. Мы ведь не можем до твоего совершеннолетия только переписываться и разговаривать по телефону. — Конечно, не можем! — подтвердил Виктор и облизнул чистый палец. Он лишь делал вид, что ел пирог, — на самом деле он берёг его для Дика. — В деревню меня одного точно не отпустят. Мама наймёт кого-нибудь следить за мной и докладывать о каждом моём шаге. — Он недовольно хмыкнул. — Будут выгуливать меня на поводке, будто собачонку. Э-э, только не надо опять сравнивать меня с пуделем! Дик кивнул. — Не буду, керри-блю. Самое важное для нас, чтобы тебя не сажали на цепь и не запирали в будке. Сделай вид, что слушаешься, не сбегай, не устраивай бунт. Тогда, может быть, родители ослабят поводок и перестанут контролировать тебя. Виктор возмутился: — Если я стану вести себя как пай-мальчик, это будет выглядеть ненормально, мама сразу заподозрит, что я замышляю что-то. В школьном театре нас учат вживаться в образ. Самого себя я уж точно сумею сыграть. Не переживай! — Ладно, великий актёр. Давай договоримся так: в дупле будем оставлять записки с указанием места и времени встречи. Приходить буду я. Даже если к тебе приставят надсмотрщика, то вряд ли он станет ходить за тобой по пятам во время прогулки в вашем парке. Виктор хихикнул. — Это будет похоже на тайные свидания влюблённых — я читал такое в маминой библиотеке. «Ах, дорогой мой возлюбленный, нам не суждено быть вместе! Родители нас разлучают! Нет-нет, доедайте пирог, я сыта!» Дик смешливо фыркнул в коробку, подцепил последний кусочек пирога и подыграл: — «Любовь моя, благодарствую! Я был крайне голоден и истощён. Этим чудесным пирогом вы воскресили меня! Быть может, вы отведаете сей восхитительный плод?» — Его пальцы держали выуженную из пирога, запечённую тёмную вишню без косточки. Виктор жеманно отмахнулся. — «Я бы с радостью и удовольствием угостилась из ваших прекрасных рук, но, боюсь, сегодня служанка затянула мой корсет туже обычного». Они весело рассмеялись, прикрывая рты ладонями, чтобы своим смехом не разбудить отца с Терезой. Дик ойкнул: вишня упала на постель. Они бросились искать её в четыре руки, размазали по простыне, снова засмеялись. — Тебе надо идти домой, пока тебя не хватились. — Наконец образумился и прекратил ночное веселье Дик. — Сможешь проникнуть в дом незамеченным? Виктор послушно спустил босые ноги с кровати. — Легко! Я договорился с Лиззи, она откроет мне дверь. — Он помялся и признался: — Я боюсь идти мимо кладбища. Ночью там совсем жутко. — Ты же как-то пришёл сюда? — Я шёл не по дороге, а по лесу, там мокро и… тоже страшно. Может, ты проводишь меня? Хотя бы до церкви? Дик вздохнул, скинул одеяло с плеч и ступил на пол. Боль в ушибленной ноге немедленно дала о себе знать. — С-сука… — зашипел он. — У меня нога болит. Виктор хмыкнул: — Сам боишься ночного кладбища? Так бы и сказал. — Не веришь? Смотри! — Дик поставил больную ногу на кровать, ближе к свету лампы. На взъёме стопы был отчётливо виден большой тёмный синяк. — Ух ты! Где это ты так? — Ведро с водой грохнулось. Так что придётся тебе идти одному. — Можно я побуду у тебя, пока не рассветает? — Вик, а если твоё отсутствие заметят? — Ну и что? У нас дома не приняты телесные наказания, пороть розгами не будут. Запрут в комнате до отъезда в школу. Пф. Пять дней осталось. — Ладно, залезай под одеяло. Штаны сними, они мокрые, пусть посохнут.***
Их разбудил утренний холод, внезапно овеявший ноги, и громкий крик леди Квинсбери: — Господи! Это кровь! Вызывайте полицию! Немедленно! Сдёрнутое одеяло было отброшено на пол. На их лежащие в обнимку тела с переплетёнными голыми ногами, на вишнёвые пятна на простыне и на мокрые от подростковой поллюции трусы Дика уставились пять человек, с трудом втиснувшихся в маленькую комнату. Взгляды леди и лорда Квинсбери пылали ненавистью и ужасом. Морис смотрел неверяще-удивлённо, его тонкие губы растянулись в довольной ухмылке. Заспанное непонимающее лицо отца менялось на глазах: отваливающаяся челюсть вытягивала его вниз, а поднимающиеся брови — вверх. Обычно бледное лицо Терезы раскраснелось и сияло от гордости — очевидно, это она сообщила в Уайт Гроув о спящих вместе мальчиках. — Подлец! Негодяй! Мы допустили тебя в свой дом, в свою семью, мы доверяли тебе, а ты нас так отблагодарил! Растлил нашего маленького сына! — с величественной горечью произнёс лорд Квинсбери. Он был неплохим человеком, только, как и большинство богатых знатных людей, витал в своём мире, напрочь оторванном от реального. — Мы пригрели змею на груди! — взвизгнув словно кухарка, согласилась с ним леди Квинсбери и бросилась к кровати. — Боже, боже, какой кошмар… Виктор, он силой заставил тебя? Иди сюда, малыш, не бойся, всё будет хорошо, мы тебя защитим от него. Дрожащими руками она попыталась отнять сына у насильника, но мальчики, испуганные до немоты, так крепко вцепились друг в друга, что ей пришлось призвать на помощь мужчин. — Ну помогите же мне! Уильям! Мистер Эванс! Заберите у него ребёнка! Первым метнулся на помощь отец. С размаху он врезал кулаком по ошарашенному лицу Дика и прорычал сквозь зубы: — Ублюдок! Мерзкий извращенец! Ты не мой сын! Давно надо было это признать и вышвырнуть тебя из моего дома! За первым ударом последовал второй. На подушку брызнула кровь из рассечённой брови. Дик инстинктивно закрылся руками, отпустив прижавшегося к нему Виктора. Следующий удар пришёлся в бок, Дик закричал от боли. Фермерские кулаки отца по силе удара могли состязаться с кувалдой. От беспощадного избиения его попытался спасти Виктор, с диким воплем вышедший из ступора и закрывший его своим тщедушным телом. Впавший в неуёмную ярость отец отшвырнул его на пол будто цыплёнка и неминуемо продолжил бы увечить лежащего сына, если бы лорд Квинсбери и Морис не удержали его. — Хватит! Прекратите, мистер Эванс! Этим вы не поможете делу! — Делу?! Какому делу?! Я сам разберусь с ним! А вы разбирайтесь со своим мелким поганцем! Он сам прибежал ночью и сам залез в его постель! Красный от бешенства отец раздражённо дёрнул мощными плечами, стряхивая ухоженные руки аристократов, но кулаки свои всё-таки придержал. Он всегда не любил семейство Квинсбери — этих титулованных напыщенных бездельников, купающихся в роскоши. Его нелюбовь усугубила тёща, сразу после смерти жены подавшаяся в няни к баронскому отпрыску. Вместо того, чтобы забрать к себе внука и нянчится с ним, она решила нянчить чужого. Ладно хоть, у неё хватило ума пристроить Дика у себя под боком в Уайт Гроув, а то совсем тяжко было бы вдовцу в одиночку, без женских рук, справляться с малолеткой, прежде сильно привязанным к матери. Надо бы, наверное, сказать спасибо Квинсбери за многолетнюю подкормку растущего Дика, а с другой стороны, не обеднели они, не деликатесами, поди, кормили. — А ну вставай! — Отцовская лапища схватила Дика за майку, затрещавшую по швам, и грубо стащила его на пол. — Что тут произошло?! Объясни! Если, конечно, сможешь! Дик без сопротивления свалился с кровати. Опасаясь новых ударов, он прикрыл окровавленное лицо рукой и сел на полу. Плачущий взахлёб Виктор на коленках подполз к нему и суетливо принялся вытирать кровь с его лица спущенными рукавами своей кофты, размазывая ещё больше, от ужаса не понимая, что делает, желая хоть чем-то помочь, облегчить боль и утешить. Отец брезгливо отпихнул его ногой. — Ну, голубки сопливые, вижу, что любовь у вас взаимная, никакого насилия тут не было и в помине — заморыш сам подставил свою попку. Но мне почему-то кажется, что в суде, до которого обязательно дойдёт дело, ваши нежные чувства не примутся во внимание, и Дик отправится в тюрьму для малолетних преступников на долгий срок. И поделом! Я бы вообще вернул виселицу и вешал бы всех гомосеков! — заключил довольный своей тирадой, обычно немногословный отец. — То есть вы полагаете, что Виктор добровольно согласился?! — вскричала леди Квинсбери. — Это невозможно! Ему всего десять лет! Нужно скорее вызвать полицию! И постараться сохранить все улики! — Я вызову! — с готовностью отозвалась Тереза и бросилась в прихожую к телефону. Случившееся разоблачение превзошло все её ожидания и послужило решением большой проблемы: отныне вздумай Дик рассказать отцу о том досадном моменте, когда застал её в постели с другим мужчиной, отец ему не поверит. Прекрасно! Не зря она подняла тревогу, когда рано утром заглянула в комнату пасынка и увидела его спящим нос к носу с сыном лорда. Если же Дика арестуют и приговорят к тюремному заключению, будет ещё лучше — освободится комната для её малыша, который обязательно когда-нибудь появится, ведь она упорно работает над этим. — Алло! Полиция? Срочно приезжайте на ферму Эванса в Ньюмилл! Здесь произошло преступление. Её громкий взбудораженный голос был хорошо слышен в комнате. Дик поднял побитое лицо, пристально посмотрел на леди Квинсбери и наконец-то подал голос. — Сохранить все улики? Улики чего? — Изнасилования, конечно же! Которое ты совершил в отношении нашего сына! Вот кровь на простыне, а вот твои трусы с пятном спермы! Услышав эти слова, Виктор перестал рыдать и уставился непонимающим взглядом на трусы друга. Первейшим желанием Дика было прикрыть позорное липкое пятно, о появлении которого он не успел догадаться по причине сумасшедшего пробуждения, но он не стал этого делать. Он не совершал того чудовищного поступка, в котором его обвиняли, ему незачем вести себя как преступник. Собрав все свои мысли и мужество, смотря исключительно на леди Квинсбери, твёрдым голосом он произнёс: — Пятна на простыне, которые вы приняли за кровь, это следы от вишни — ночью мы ели принесённый Виком… Виктором вишнёвый пирог — вон коробка от него. Пятно на моих трусах абсолютно естественно, ведь мне пятнадцать лет. Стыдно не знать биологию уровня средней школы, тем более матери двоих сыновей. Что вы скажете полиции? Поделитесь своими эротическими фантазиями? Выставите Виктора на всеобщее осмеяние? Его спокойная рассудительная речь вкупе с текущей по лицу кровью произвели поистине отрезвляющий эффект. Первым его версию проверил зануда Морис. Он прошёл к кровати, осмотрел простыню, взял с тумбочки ланч-бокс и заглянул в него. Отец и оба Квинсбери следили за ним ожидающими взорами. Кисло-разочарованное выражение его лица подтвердило слова Дика. Остальные участники скандала вместе с вернувшейся Терезой также осмотрели кровать и коробку из-под пирога. Леди Квинсбери не сдавалась. — Но вы спали вместе! В обнимку! Это ненормально! Дик объяснил очевидное: — В моей комнате нет второй кровати и нет обогревателя, а ночью довольно холодно. — Тогда почему Виктор снял брюки? — Потому что намочил их в траве. Потрогайте его кроссовки — наверняка ещё не высохли. В конце концов отцу надоело участвовать в спектакле, устроенном заполошной курицей-аристократкой, он досадливо выругался и направился умываться и завтракать. Пора было приступать к нелёгкому фермерскому труду. Из кухни он крикнул: — Загляните в жопу своему цыплёнку! Убедитесь, что там никого не было! И валите нахер из моего дома! Только разбирайтесь с полицией сами!