Диптих

Before our innocence was lost, You were always one of those, Blessed with lucky sevens, And the voice that made me cry. It's a song to say goodbye.

- Ну и сколько ты еще будешь стоять в дверях? - устало говорит Рауль и поворачивается на вращающемся кресле лицом к дверям - до этого он сидел к ним спиной, пытаясь сделать вид, что не заметил, как сзади разъехались в стороны створки, когда к сенсорам снаружи прикоснулась сухая, пахнущая табаком рука. Скорее на уровне интуиции - или, быть может, если верить тому, что блонди несвойственны столь нерациональные способы познания окружающего мира., как внимательный и опытный психолог-наблюдатель, изучивший своего клиента до последней мелочи поведения и образа мыслей - почувствовал, как сутулые плечи вздрогнули. Увидеть этого он не мог - глаза его, словно такие же обессиленные, как и хрипловатый, недостаточно сейчас мелодичный для блонди голос, или лежащие на подлокотниках руки, тяжело уперлись в пятнышко на белоснежном ковролине пола. Мгновениее, и взгляд исчезает, потому что взгляд Рауля сам по себе оказывается на запыленных носах гладких до зеркального блеска лаковых ботинок, скользит по ним вверх, по выглаженным, ровным стрелкам брюк, почти не задерживаясь там, где обычно задерживались руки, к рубашке - десять маленьких шагов к воротнику, по одному на каждую пуговицу, а потом - сразу же к окну в боковой стене. За окном мерзко. - Ты последнее время ведешь себя... необычно. Возможно у тебя какие-то проблемы? "Тебе не кажется, что нам нужно поговорить?" - Да нет, все в порядке. Просто я сильно устаю из-за работы на Синдикат помимо своих основных обязанностей. - В голосе слышна улыбка, но такая натянутая, что кажется, будто кто-то, скорее настырный, чем умный, водит по оргстеклу куском грязного пенопласта. По окну стекает первая одинокая капля. Впрочем, это неудивительно: такая серая, кажущаяся бесконечной, хмарь, обессиливающая до тошноты и пустая всегда заканчивается дождем так же, как горячая тяжесть воздуха заканчивается грозой. - Ты уверен? Быть может, я могу чем-то помочь. - как же ноет спина. Тридцать шесть часов в неудобнейшем офисном кресле, а может и больше - точнее сказать Рауль не может, потому что комм стоит на столе у него за спиной, а по виду за окном судить о погоде невозможно. "Ты слышишь меня? Нам нужно поговорить." Город внизу почти не виден за пеленой белесого выцветшего тумана "Гроза бы пришлась сейчас кстати." - почему-то думает Рауль, но мучившая Танагуру жара, душившая металлический город в своих объятиях, уже спала, поэтому не будет ничего, кроме такой же отвратительной мороси, облегчающей, но не приносящей того покоя и тишины, которые следуют всегда за ливнем и громовыми раскатами - лишь мутные лужи с бензиновыми разводами и избавление от водяной мути в воздухе. - Вряд ли. Рауль, все в порядке. Только.... Ты не мог бы подписать пару документов, это бы сильно ускорило мою работу в ближайшее время. - Хорошо. Такое привычное имя на таких привычных тонких искусанных губах неожиданно звучит фальшиво, словно на записи, искажающей звук. Будто бы и между ними двоими, прямо в чистом, как операционная, личном кабинете советника пролегла глушащая, искажающая звуки и формы зыбь перенасыщенного водой воздуха. Вдалеке начинают зажигаться окна. Серость стен вперемешку с серым небом, на котором даже привычные луны утонули в тумане, и серым влажным асфальтом становится чуть темнее. Сгущаются сумерки. Словно удар гонга в тишине об стекло ударяется вторая капля, вслед за ней раздается тихий шорох - Катце переминается с ноги на ногу. Мягкий свет, мягкий сумрак снаружи, мягкий ковер, только прохлада в кабинете ранит, как будто иглы сосулек - то ли фурнитуры снова недоглядели за сходящим с ума от влажности климат-контролем, то ли недосып начал проявляться ознобом. Рауль отрывает глаза от пустого пейзажа и, наконец, смотрит на Катце, ища на перекрестье линий взгляд карих, как крепкий коньяк, глаз, но дилер смотрит куда-то на пол, даже не поправив челку - уродливый узловатый шрам ничем не прикрыт, и почему-то сейчас Раулю хочется одернуть бывшего фурнитура и приказать привести себя в порядок, будто он вызывает у него отвращение. Вздохнув, блонди, вспоминает, что сам не раз говорил, что шрам ничуть не портит внешность Катце, и усилием воли не дает непонятно откуда взявшемуся раздражению отразиться внешне. Он умеет держать себя в руках. Словно заметив это, Катце резко поднимает глаза, но лишь на секунду, на его лице на мгновение появляется какая-то мысль, но тут же тухнет, и он опускает голову, прядь выскальзывает из-за уха и закрывает искалеченную щеку. Взгляд блонди тут же возвращается к городу, но теперь он уже не смотрит ни на серую, бессильную и тоскливую жижу, потому что перед его глазами пролетают то спокойная и уверенная улыбка Ясона, то блестящие глаза пэта Ясона, то снова маленький мальчик-фурнитур, цепляющийся за полу его сьюта. Сквозь анестезию боли последних месяцев он, словно сквозь вату, снова чувствует прикосновения Катце, его губы на своих губах, его руки на своих бедрах и жадный, неверящий в свое счастье взгляд, но теперь все это кажется ему искаженным, лживым, пустым. Задумавшись, он ловит себя на том, что пальцы побелели, вцепившись в металл подлокотников, и тут же расслабляется. Злобе не должно быть места в его голове. Ревность и обида - это не то, что нужно испытывать к бывшему фурнитуру. - Я мудак. - тихо говорит Катце. - Я такой мудак. Рауль не без легкого удивления поднимает глаза на Катце, но тот, закусив нижнюю губу, смотрит не на него, а в окно, в котором тоже, видимо, наблюдает что-то свое, до стыда откровенное и личное - брови дилера сведены, а на лбу, как всегда - было - при напряженной работе образовались три глубоких складки. - Юпитер, какой же я мудак. - Твои предложения? - чуть более резко, чем хотелось бы, спрашивает блонди - фраза сорвалась с его языка раньше, чем он успел до конца обдумать, стоит ли ее говорить. - Я столько мерзости натворил... - Что ты имеешь в виду? - ровно говорит Рауль, и только тот, кто знал его достаточно долго, смог бы догадаться, что в его голосе проскользнула нотка язвительности, теперь он уже даже не пытается обдумывать свои слова. Катце бы смог понять это. Но не понял, потому что туман перед его остекленевшими, немигающими, распахнутыми глазами превращается в его сознании во что-то тяжелое и такое же неприятное. - Ах, да... Катце скрещивает руки на груди, Рауль неосознанно повторяет его жест, будто бы от забирающегося внутрь липкого холода можно спастись, обняв самого себя. -Твои предложения? - менее резко говорит блонди, вслушиваясь в собственное тело, но проклятое сердце не хочет ускорять ход. Что-то такое же он чувствовал, когда умер его кролик, которого он содержал в комнате, когда учился в интернате. Разочарование? - Я понимаю, что я недостоин, ты уже никогда... - бормочет Катце себе под нос, и Рауль морщится, потому что его блестящий, его гениальный, сильный Катце, способный пробиться где угодно, словно дикий зверь, выгрызть жизнь и свободу, его рыжий кересский монгрел никогда не был таким. Даже в день их первой встречи. - Хватит. - устало говорит Рауль. - Хватит болтовни. Я задал вполне логичный и простой вопрос. Катце поднимает глаза и затравленно смотрит на него. Рауль всматривается в его лицо, ожидая увидеть там загнанного в угол зверя, но там - лишь та же серая бесконечная муть. Вздохнув, Рауль снова оборачивается к окну, по которому уже текут капли, одна за другой, но не на перегонки, как бывает, когда на Танагуру проливается половина неба, будто пытаясь смыть с лица планеты мерзкий, противоестественный серый город рабов и господ, лжи и денег, разврата и человеческой слабости. Мелкие брызги. "Вот бы пошел ливень." - снова почему-то думает блонди и задумчиво стучит по подлокотникам кончиками пальцев. - Я спрашиваю в последний раз. - мягко, словно пэту, говорит Рауль. "Скажи хоть что нибудь. Я соглашусь." - Мы можем иногда встречаться.... Ну, или... Мы ведь можем остаться друзьями? Я знаю, я больше не могу рассчитывать на то, что захочешь меня видеть... Рауль снова вздыхает, закрывает глаза и ему кажется, что все едино, и морось, и туман, и растерянно-виноватые глаза Катце, и его собственное необъяснимое раздражение, и то, что льется в его уши сливается в единый бесцветный хор, поющий на одной заунывной ноте, больше не разделяющийся на шорох дождя и голос Катце. - Уходи. Катце приподнимает глаза. - Уходи и не возвращайся. На лице Катце снова появляется выражение, которого Рауль не может понять, то ли в силу своего небольшого опыта общения с людьми, то ли потому, что Катце просто неудачно поморщился, но толком задуматься плывущий в вате блонди не успевает, потому что дилер резко разворачивается и лишь в дверях останавливается, чтобы бросить последний взгляд на застывшего в кресле советника. - А бумаги? - неловко спрашивает Катце. - Зайдешь ко мне завтра без пятнадцати девять. - почти машинально отвечает Рауль, отворачивается к столу, включает комм, и рыжий исчезает за дерями. Облизнув почему-то пересохшие губы, Рауль складывает руки на стол и устало опирается лбом на предплечья. *** Маленькие ножки синеволосого кудрявого фурнитура беззвучно скользят по алому ковру приемных покоев. Обтягивающий костюмчик сидит, как влитой, демонстрирую подтянутую фигурку и ровную спину. - Хорошенький. - заинтересованно говорит посол Федерации Хэзалл, пытаясь найти тему для разговора, потому что официальная часть переговоров закончена. Он уже не в первый раз здесь и знает, что Рауль не силен в светских беседах. Особенно тогда, когда переговоры и так идут в пользу Амои. - Прислуга. - отзывается Рауль. - Больше они уже ни для чего не пригодны, вы же знаете, господин Хэзалл. - Не все. Говорят, есть и фурнитуры, которые продолжают жить вполне полной жизнью, простите меня за тавтологию. Рауль вежливо кивает, но думает о другом - его больше интересует то, что через два часа он должен будет вкратце изложить ход переговоров, поэтому в голове он составляет план и краткую схему своего будущего рассказа. - А хорошо пристроился этот чертов Катце. - задумчиво усмехается Хэзалл и закидывает ногу на ногу. - О чем вы? - растерянно переспрашивает Рауль, отвлекаясь от своих мыслей, и поправляет волосы. - Ах, я совсем забыл, господин Эм, что вы не заинтересованы в слухах, распространяющихся по Эосу. - немного снисходительно и с каплей восхищения, как и всегда, говорит федерал. - Вся Танагура уже судачит о том, что он больше трех месяцев живет в апартаментах господина Минка. Три месяца. Рауль сжимает пальцы на ножке бокала. Так вот, почему Катце не брал комм и не отвечал на звонки последнее время. - Что, господин Эм, слава Ясона Минка не дает вам покоя? - посол сопровождает свою фразу низким, грудным смехом. - Вам это не пойдет. - Меня беспокоит патологическое увлечение консула монгрелами. - Безэмоционально отвечает Рауль и спешит откланяться, потому что чувствует, как маска трескается на его лице. - Как же вы живете в этой грязной, уродливой Танагуре? - слышит он вслед, но фраза предназначается не ему. Посол часто разговаривает сам с собой.