Daddy’s Had Enough Now​.

Джон Ватсон стал более неуверенным человеком, каким он не был еще пять месяцев назад. Джим отвергал любые признаки поведения Джона, которые указывали на одну вещь – мысли, которые не касаются папы. Верности Джона не было границ, ведь теперь-то он был предан Джиму Мориарти. Шерлок Холмс был лишь её куклой, неразлучной вещью, которую она держала у себя в ручках, и никогда не оставляла. А тот больше не был Мориарти, он стал папой. Он стал для неё смыслом жизни, её опекуном, и, наверное, единственным человеком, который любит её. Должно быть, это правда, ведь никто не был так добр к ней, как папа. Персонал, который сейчас следил за девочкой – убедился, что она достаточно послушна, чтобы выпускать её с кровати. Они, к слову, были немыми. Им на строго на строго запретили разговаривать в присутствие Джона. Они предпочли грубое рукоприкладство, не смотря на её послушание и неодобрительные взгляды. И это всегда напоминало Джону то, что она должна быть благодарна своему папе, за то, что он до сих пор любит такую мерзость, как она. Она пыхтела в свой кляп, смотря в экран телевизора, пока толстые струйки слюны пачкали её хлопковый слюнявчик. Человек, который присматривал за ней сегодня, недовольно фыркнул, вытирая подбородок, попутно надавливая на её обувь, и слушая тихие хныканье, наблюдал, когда её животик вздымался. Джона часто тошнило, желудок раздувался от объёма молока внутри, он выпил уже третью бутылку за день, а полдень только-только наступил. Его всегда контролировали. Комнаты были звукоизолированы, так что она могла слышать только то, что происходит в той комнате, в которой она находится. Маленький вид из окон, где не было занавесок, ни о чем ему не говорил, за исключением того, что он по прежнему был в уединенном месте. За эти несколько месяцев, Джон не в первый раз желал таких же дедуктивных способностей, как у Шерлока. Те немногие вещи, которые ему разрешали делать в качестве развлечения, были предназначены для младенцев: мягкие, звякающие игрушки над головой, мерцающие гирлянды и детское телевидение. Мультфильмы включали в себя лишь яркие цвета и бессмысленные звуки, с не частыми сюжетными линиями. Четыре месяца назад он бунтовал и дрался за выбор программы на телевизоре, а теперь она тупо уставилась в монитор, рассеянно посасывая соску с отторженным выражением лица, страстно желая освободиться из плена душного одеяла, в которое она была навечно укутана. Но папа ушёл, оставив строгие инструкции для Джона, чтобы она оставалась там, и никакого обеда и купания. Так она сидела, иногда дергалась, ждала. Шерлок Холмс уже потерял себя. Молли, Грег и Майкрофт глушили боль лекарствами, хотя бы на время. Они исчерпали все свои ресурсы, разыскивая Джона. И хоть Майкрофт был лучшим человеком, осведомленным о происходящем в городе, Мориарти был лучше. У них не было веских доказательств того, что Джона украл именно Мориарти. Кто бы это ни был, они не оставили после себя ничего. Ни хлебных крошек, ни надежды, ничего. Даже того, что есть шанс найти Джона, а значит, его исчезновение было не просто игрой. — Мориарти, — Шерлок был абсолютно уверен в том, что именно он украл Джона. Шерлок сейчас бы оплакивал бы смерть Джона, если бы не было доказательств того, что он жив. Через несколько дней после его исчезновения, Шерлоку начали присылать странные сообщения с неизвестного номера. По началу очень неразборчивые, но вскоре Шерлоку стало ясно, что над ним издеваются. Фраза «Маленькая девочка.» наконец-то была расшифрована спустя два месяца. Текст был прислан вместе с фотографиями. Это была первая из многих, где в темной комнате, со вспышкой, был сфотографирован человек. Глаза жертвы расширены , а рот скривился в немом крике. Это был Джон. На следующих фотографиях, которые ему отправляли в течении месяца, были видны результаты действия на психику и ежедневного потребления наркотиков. Время шло, а в этих голубых глазах виднелось всё тоже неповиновение. Тело совсем исхудало, потому что кормили его насильно и только молоком. Кожа побледнела и пожелтела. По крайней мере та, что была видна на фотографиях, за тканью женской одежды. — Ты сегодня была хорошей девочкой для папы, да? — Никакого ответа не последовало, кроме гортанного звука, за пеленой слюны. Джим усмехнулся. — Пришло время для твоей особой бутылки. Джон знал, что это значит. И сначала отказывался смотреть, пока ему не пригрозили вырвать веки. Теперь это было частью его дел перед серм. Даже сквозь мрак, затуманевший его разум, Ватсон мог распознать звуки вслепую. Вкус плоти, влажные и отчётливые звуки. Ворчание, такое низкое, что мурашки пробегают по коже, особенно когда устанавливается зрительный контакт. А потом бутылка, что была поднесенна к его губам. Она больше не вызывала отвращения. Джон привык к горькому молоку с привкусом соли. Он выпил это, ощутил удар ладони по спине, и икнул, после, белая смесь полилась спереди. — Хорошая девочка, — сказал папа ему на ушко, водя указательным пальцем по его бритой щеке. — Мой грязный щенок, тебе нужна ванна. Когда ванна наполнилась, ремни на теле были туго застегнуты, а Джона раздели догола. Он позволил Джиму перевернуть себя на бок, подмявшись на коврике для ванной. Это была единственный акт доброты. Джон вздрогнул, когда услышал щелчок крышки. Не имеет значения, сколько раз происходил этот “ритуал”, он каждый раз плакал, но уже не так сильно, как раньше. Лишь столько солдат мог вынести. Тёплый палец без каких либо колебаний вошел его, ритмично двигаясь, пока через минуту не присоединился и второй. Они стремились раскрыть его полностью, чтобы можно было войти глубоко в анал. Джон захныкал, сжав пальцы в кулаки, и первая порция слёз скатились по его щекам и переносице. Когда Джим был доволен, трубка с насадкой раскрылась, и в Джона хлынула вода. Он уже испражнялся сегодня, поэтому уровень воды, залитого в него, сократилась в два раза. Из его желудка, раздувшегося из-за жидкости, послышалось слабое бульканье. — Хорошая девочка, посиди спокойно, почти готово, — папины ласки, которые казались бесконечными, были больше похожи на приказы, чем на утешения, и Джон вздрогнул. Желудок опустел, и он замер на месте, позволяя воде делать своё дело, хоть его живот ныл и болел. Джим перекрыл воду в кране, помогая Джону встать на колени. Сам он забрался на унитаз, с осторожностью убрал сопло, и Джону было разрешено выпустить все. Толстая кишка сжалась от силы вытекающей из него воды. После этого он вздохнул с облегчением, прижавшись лбом к белой рубашке Джима. И папа был не против. Джон заскулил, а папа начал перебирать его пряди волос. Папе нравилось, как он выглядел. Скоро волосы будут достаточной длины, чтобы заплести их. Джон не сказал ни слова, всхлипывая от ожога на заднице, и страстно желая тёплой ванны. — Давай малышка, почистим тебя до скрипа внутри, — веселый тон Джима не обрадовал Джона. Помнится, Ватсон никогда не видел в улыбке Мориарти каких либо эмоций. То, что когда-то казалось жестоким насилием, превратилось в мирное завершение их вечера. Джон откинулся назад, и на двух запястях у него оказалось по одному ремню, которые постоянно напоминали о том, что нужно быть послушным. Он искоса наблюдал за тем, как его чистят. После нескольких месяцев обтирания губкой в своей кровати, он ощущал болезненную благодарность за теплую воду, даже когда папа попадал шампунем в глаза. Фланелевая ткань скользнула по его самым интимным местам, цепляясь за гениталии, чтобы скрыть их. В конце концов, Джон был маленькой девочкой, а у маленьких девочек нет пенисов. У них так же не было волос на теле, и Джону их тщательно удаляли каждые две недели, чтобы бледная кожа оставалась мягкой и шелковистой. Наркотики, что были добавлены в прошлую бутылку, начали действовать, и Джон решил ещё глубже погрузиться в ванну, предварительно поглядев на Джима. Хорошо что воды было не так много, так бы произошло случайное утопление. Когда тот же сотрудник, что работал в этот день, вошел в комнату, чтобы помочь ему вытереться и отнести его в постель, Джон пробормотал слова благодарности. Но у него был и другой способ выразить свою благодарность, которому его научили с самого начала. С отвисшей челюстью Ватсон почувствовал прикосновение горячей плоти между губами. Его язык лениво шевелился. Сконцентрироваться и держать ровный темп мешали наркотики, и тогда мужчина схватил его за голову и начал толкаться, пока выпуклый кончик его члена не уперся в горло Джона. Он всегда задыхался, и его конечности были неподвижны, поэтому он не мог остановить натиск. Через некоторое время плоть отодвинулась, а затем вонзилась обратно. Снова и снова ему наносили “удары” по горлу, пока Джон не стал дрожать. Джон послушно проглотил жидкость, облепившую его язык, гарантируя, что каждая капля будет съедена, прежде чем он откроется для папиной очереди. Папа никогда не был нежным, но это и не важно: что папа хотел, то он и брал. Горло Джона обожгло к концу, когда он слизывал капельки жидкости с головки Джима. Обессиленного от наркотиков, его перевернули на живот. Пальцы тыкали и тыкали в плоть, и мужчины забавлялись, наблюдая, как она изо всех сил пыталась сжаться. Джим взял за яйца Джона, сжав их чуть ли не до боли, чтобы увидеть, как каждый мускул в его теле напрягается в предвкушении. Он ослабил хватку, поглаживая кожу какое-то время, прежде чем под бедра Джона просунули толстую белую набивку и надежно закрепили её скотчем, так туго, что на его плоти осталась отчетливая полоса. Последним штрихом к его виду, стала розовая, ночная рубашку с подходящими носками. Джона накрыли пуховым одеялом принцессы, а на голову были закреплены заколки, которые удерживали его челку. Ленточные бантики чудесно сочетались с пустышкой, зажатой между распухшими губами, и, наконец, детское время прошло. Джон спал беспокойно.