Daddy’s Had Enough Now​.

— С днём рождения, доченька. — Джон задул свечи на торте, улыбаясь, даже когда камера щёлкнула яркой вспышкой. Он проигнорировал это сейчас. Камера больше не беспокоила его. — Хочешь свой подарок? — Джон теперь принадлежал Джиму, насквозь. Преданность, направленная на каждый вздох Джона, который принадлежал Джиму, каждый кусочек еды и глоток питья. Он был поглощен, аспекты его жизни слились в представлении Джима о послушании и подчинении, и он никогда не стал бы прежним. Его подарком была привилегия дышать свежим воздухом. Не за стеклом, что спряталось за жалюзи, ограничивая его от мира. Пока они не станут гулять по тропе чаще, пока не вылечат атрофированные мышцы, Джон не будет ходить рядом с остальными на равных. Джим сделал коляску на заказ, удобную и легкую, но прочную. Джон был пристегнут и наблюдал с совиным интересом. Нейлон натянулся, для начала чтобы проверить крепление, а потом плотно прижался к сидящему, пока Джон не оказался зажатым в сиденье. — Хорошая девочка, нормально ли это?.. Неважно, если это так, — Джон согласился бы в любом случае. Они шли по территории, а сиреневое платье Джона развевалось на ветру, обнажая его белье с оборками и объемистый подгузник. Его ноги согревались крошечными носками на размер меньше, чем у него, и туфлями, в которых пальцы сгибались. Если бы он надавил на подошвы, то почувствовал бы уколы под ними, означающие предупреждение, угрозу. Теперь Джон был выше этого, укоренившееся уважение к папе разрушало его психику. Погода была спокойной, но Джим двигался быстро и ветерок вызывал мурашки по коже рук Джона: папа сказал, что куртка не нужна. Джон молча хотел, чтобы он мог ходить, даже согласился бы ползать по камням и гравию, чтобы испытать полную свободу мира после двенадцати мучительных месяцев, запертых в чужом доме, в стране, которую он не узнавал. Но папа не разговаривал, и он тоже. Всё происходило тихо. В таком спокойствии, о котором Джон мог только мечтать. О другой жизни, с женой, детьми и, может быть, даже с собакой. Та, другая жизнь не придет. Это сон, запертый в сундуке на задворках его сознания, где хранились смутные подробности о капитане Джоне Хэмише Ватсоне, даже если он не мог сознательно вспомнить, что было раньше, до Джима Мориарти. До папы. Темп Джима был успокаивающим, и он излучал уверенность, которая заставляла других идти за ним. Сегодня были только он и Джон: он доверял Ватсону вести себя, пятьдесят две недели подавленного духа формировали доверие, которое не требовало особого вмешательства. Джона убаюкивал шорох его платья, но он отказывался смириться со своей сонливостью. Однако, когда они снова приблизились к дому, он ощутил прилив крайних эмоций, которые трудно было определить, невозможно было сопротивляться. Он не знал, сколько времени пройдет, прежде чем он снова сможет насладиться такой тривиальной свободой, и мысль о том, что его снова запрут, вызвала пламенный гнев. — А теперь, малыш, успокойся. — Джим расслабился, заглядывая поверх коляски, чувствуя нехарактерные движения. Джон издал тихий стон, его пальцы обхватили ремни, чтобы корчиться и дергаться. — Остановись сейчас. — Резкий тон не успокоил его. — Папочка, — закричал он, выворачиваясь на сиденье, чтобы встретиться взглядом с мужчиной. — Папа, пожалуйста. — Тебе уже достаточно, время обедать. — Джим толкнул коляску, что только усилило раздражение Джона. — Я не хочу возвращаться внутрь. — Слова Джона казались колкими как никогда. Его языку потребовалось время, чтобы воссоединиться с разумом, и сформировать предложение. Когда они подошли к входной двери, Джим обогнул коляску и встал на колени у ног Джона. — Я не хочу наказывать тебя в твой день рождения. — Нет! Нет! Мы остаемся здесь! Пожалуйста, папа? — Лицо Джима потемнело, кровь отлила от его лица, обнажив призрачную кожу человека, который был не совсем человеком. Джим был убедителен, да, невооруженным глазом. Его хватка крепче сжала плоть бледных бедер Джона, его ногти оставляли полумесяцы на своем пути. — Я собираюсь избить тебя до потери сознания, глупая девчонка. Джон вздохнул, чтобы закричать. Пронзительный, леденящий кровь визг. Он чувствовал, как ремни прижимаются к его телу все туже, туже и туже, пока ему не стало не хватать воздуха в лёгких. В панике он забился, толкаясь и брыкаясь, пока его нога не коснулась чего-то, издав слышимый треск. — Какого хрена? Ты сука! — Джим откинулся на землю, падая на неё, и сжимая руками лицо. Кровь хлынула из его носа, стекала по подбородку, пачкая брусчатку. Поднявшись на ноги, Джим сплюнул комок крови в Джона, который застыл на месте, оглушенный ужасом. Как будто гнев растворился в ту же секунду. Видеть папу суетящегося в доме, и громко ругающегося, заставляя кровь в жилах сгущаться. Пришедший персонал теснил его, вырывал из коляски, не обращая внимания на его испуганные крики. Они тащили его вверх по лестнице, а затем разложили его на пеленальный столик. Пластмассовый лист на который он упал, немного смягчил удар, и вскоре глаза Джона наполнились слезами. Его руки были вздернуты над головой и согнуты, заставляя Джона встать на цыпочки. Следующими забрали его подгузник и белье, брошенные вокруг лодыжек. Он сильно задрожал, когда комната была убрана и его оставили одного. … — Ху-ху! — Миссис Хадсон постучала, когда вошла с мягким конвертом. — Шерлок, дорогой, на нем твое имя — Шерлок пренебрежительно махнул рукой. — Просто оставьте это где-нибудь, я занят. — Человек у двери сказал, что это важно? Он сказал, что ты ждал, пока упадет второй ботинок. — нахмурившись, вспомнила миссис Хадсон. Она вздрогнула, когда Шерлок вскочил на ноги и схватил конверт, внимательно изучив его под лампой. «Должно быть, это другое дело» подумала она, ласково покачав головой. Как только Шерлок убедился, что он один, тот расчистил место на кухонном столе и надел латексные перчатки, чтобы аккуратно извлечь содержимое. Внутри были два свертка из коричневой бумаги, завернутые в банты, а также записка и туфля, которая, вероятно, была идентична первой, что он получил ранее. Сначала была прочитана записка, после её тщательного изучения, он не нашёл никаких подсказок относительно ее происхождения или отправителя, за исключением того, что это была женщина-правша, вероятно, не имеющая отношения к делу. Это больше не понадобится. Каждая улика заставляла его задуматься, жив ли еще Джон, в каком состоянии его держат, если он ранен и его уже не спасти. На этот раз не было фотографий, чтобы ответить на вопросы. Туфля давала ту же информацию, что и первая, и Шерлок в отчаянии швырнул ее в стену. Что это значит? Это вообще должно было что-то означать? Холмс обратил внимание на посылки. Ни улик, ни ДНК, ни отпечатков пальцев, ничего. Бумагу и мешковину он все равно сохранил, потому что все еще будет проверять их в лаборатории, но сейчас ему отчаянно хотелось узнать, что внутри. Он моргнул, уставившись на шелковую ткань пыльно-розового цвета. Только когда он поднял мешок и развернул, то смог опознать ее как пару детских трусиков с оборками по подолу и крошечным бантиком в центре. Он почувствовал себя плохо. Обнюхивание подтвердило, что их использовали, хотя не было похоже, что они имели прямой контакт с кожей: пахло сладкой пудрой и малейшим намеком на аммиак. Трусики хранились в запасной сумке для улик. Дрожащими руками Шерлок потянулся за последней посылкой. Эта была более плотной, тяжёлой, но все же миниатюрной. Это были носки. Достаточно длинные, чтобы те были до колен, на этот раз сиреневого цвета. Тоже ношеные, судя по тонкому слою пыли и поверхностной грязи на подошвах. Когда их тоже благополучно упаковали в пакет для улик, Шерлок рухнул на стул, взволнованный и сбитый с толку. Он не понимал и ненавидел непонимание. … Джим вошел в комнату только тогда, когда Джон успокоился, зная, что его вспыльчивость стала последней для нескольких мужчин. Ответственный сотрудник отошел в сторону, чтобы полностью рассмотреть вялое тело Джона. — Сэр, он потерял сознание. — Поставь его повыше на стол, — Хэндс поправил обмякшее тело, потянув Джона так, что его передняя часть легла на стол, а ноги вытянулись назад. — Вот, и привяжи его снова. — Трость или хлыст, сэр? — Спросил один человек, отличимый от первого. Вначале их было трое, как раз перед тем, как Джон отключился. Осталось только двое, третий тихо вышел, чтобы стоять на страже. — Трость. Что ты уже сделал? — Джим внимательно слушал краткое описание: шлепки, оставившиеся синяки на заднице Джона. Удары хлыстом по его бедрам, удары тростью по спине, что оставили после себя рубцы, крики и плач. Джон уже давно перестал просить милостыню, его голос был сорван, и все, на что он был способен, это беспомощно плакать от огненной боли. Ватсон постепенно просыпался: сначала он ощутил физическую боль, ожоги потрепанной кожи, боль в челюсти от скрежета зубов, соленые слёзы под веками. Затем, после нескольких мгновений оценки состояния, он смог открыть глаза и сонно оглядеть комнату. Два сотрудника слева от него, охранник у двери. И папа. Крови уже не было, за исключением какой-то противной корки на переносице, куда ударился каблук ботинка Джона. Вдалеке врачебная часть его разума отметила отсутствие обычного отека: не сломанного, а простого синяка, который, скорее всего, заживет через неделю или две, но остальная часть его, маленькой девочки, дрожала от неподдельного ужаса. — Вы уволены. Если я не закончу через полчаса, пришлите кого-нибудь. — Раздался хор утверждений, прежде чем мужчины ушли, охранник мягко закрыл за ними дверь. На что способен папочка всего за тридцать минут? Джон хотел бы, чтобы ему никогда не пришлось этого узнавать. Но уже слишком поздно. — Папочка? Прости, папа, — прохрипел Джон. Потекли свежие слезы. — Извини, папа. — Успокойся! Я не хочу слышать от тебя ни одного ебаного писка, понимаешь? — рявкнул папа, схватив его за волосы, чтобы взглянуть прямо в глаза Джону. Джон сглотнул комок в горле. Он был уверен, что чувствует жгучий взгляд Джима. Наконец, тот кивнул и замолчал, если не считать тихого вздоха, когда его голова опустилась. Джон поежился: от возмездия не уйти. Он должен был быть наказан. Джим был ужасающе спокоен, что, судя по опыту, было затишьем перед бурей. Его рука скользила по испорченной коже, царапая рубцы, чтобы прислушаться к довольным всхлипам, которые Джон отчаянно пытался заглушить. — Мне не нужно говорить, как я разочарован в тебе. Все, что хотел папа, это отпраздновать день рождения своей маленькой девочки, взять ее на прогулку. И вот так ты меня благодаришь? — Джим приложил кулак к ягодице, ногти оставляли после себя полумесяцы, такие же, как и на его бедрах. Джон взвизгнул, поджимая пальцы ног. — Полагаю, я должен был предугадать, что это произойдет. Думаю, я дал тебе слишком много свободы. Ты еще слишком мал для внешнего мира. Может быть, мы попробуем еще раз в следующем году. — Джон вздрогнул: еще один год торчать в этом крошечном домике, ограниченном четырьмя комнатами? Он начал рыдать. — Нет. Это твоя вина. — Голос Джона стал шепотом, когда он начал извиняться, но его крики и всхлипывания все еще были слышны. Джим зарычал, сверкнув зубами, прежде чем со свистом ударил тростью об пол. — Заткнись, тупая сука! Прекрати реветь! Ты сам это сделал, понимаешь? Неблагодарная маленькая девочка, я дам тебе повод поплакать! — Джим уже кричал, и ударил Джона тростью, а от стен эхом отдавались крики. Это было намного хуже, чем хлыст. Боль, которая не притуплялась до ожога. Только острые линии обжигающей агонии, образующие выпуклые раны, которые начали накладываться друг на друга, когда на Джоне закончилась нетронутая кожа. Джон был уверен, что это была кровь, несомненно, он ощущал как она течет горячими потоками вниз. Папа достиг предела своих возможностей. Гнев снова стал знакомой тьмой, которую он должен был смягчить, чтобы обеспечить выживание Джона. Слова были недостаточны для описания его эмоций, поэтому вместо этого Джим вскрикнул от злости, когда трость снова и снова ударяла его. Джон всхлипнул сильнее, его тело корчилось само по себе. Его одолевал ужас, который лишал всех рациональных мыслительных процессов и превращал его в трясущуюся груду разболтанных, дергающихся конечностей. — Ты, блядь, только что обоссался? — Джим остановился, наблюдая, как кровь и моча стекают по столику к половицам. Джон не мог ответить, извиваясь в луже. Мориарти скривил губу. — Ты нассал на мои гребаные туфли. Это Диор! — Ноги Джона были самой дальней точкой от мочи и идеальным местом для удара. Ноги идеально подходили для пыток: чувствительные нервы не могли ослабить боль с течением времени, тонкая кожа легко разрезалась, но быстро заживала. «Бастонадо» был одним из любимых методов пыток Джима: хотя он и не рассказывал эту информацию своему подопечному, это казалось подходящим наказанием за то, что он испортил свои семисотфунтовые туфли. — Сэр? Прошло полчаса? — Прерывание Джима вырвало его из раздумий. Он был поглощен избиением Джона, пока тот издавал лишь крики, и это не стало единственным звуком, который он мог слышать. Оглядываясь назад, он позволил гневу затуманить его, несмотря на все его попытки обуздать личную привязанность. Джон был явно без сознания, его тело тяжело свисало над столом и, вероятно, какое-то время не реагировало. Джим ругался слишком громко, чтобы заметить. Подошвы его ног были неотличимы от крови, стекавшей с пальцев ног, на лодыжках были разбросаны следы от трости. Джим ткнул себя в ногу. Дерьмо. — Вам помочь, сэр? — Джим расхохотался, тяжело дыша. — Нам не придется беспокоиться о попытках побега. — Сотрудник шагнул вперед, чтобы посмотреть, куда указал Мориарти. — Простите, сэр, но на что мне смотреть? — Джим ткнул в порез, из которого сочилась больше всего крови. — Это ее ахилловы сухожилия. — Мужчина выглядел встревоженным. Мориарти с грохотом уронил трость. — Вымойте ее, обработайте все травмы и отправьте в постель. Пока Джим умывался в ванной, наблюдая, как вода становится розовой, он обдумывал свой следующий шаг. Первоначально Джона должны были продать с аукциона извращенным ублюдкам, которые хотели, чтобы послушная маленькая девочка трахалась до бесчувствия, но он сопротивлялся тренировкам дольше, чем предполагалось. После сегодняшнего инцидента стало ясно, что бывший армейский капитан еще не полностью сломлен. Джим был весьма впечатлен. Он будет держать его рядом. В нем была искра неповиновения, которая заинтриговала похитителя. Джим вытер руки и пригладил волосы. Он заменит обувь. Его телефон зажужжал на краю раковины, и его мысли переключились в деловой режим. Нужно вернуться к работе.