«В самых темных и грязных уголках Лондона
не совершается столько греховного,
как в этих восхитительных и веселеньких пригородах» — Артур Конан Дойл, «Медные буки»
Ровно в полдень в салоне Санклер Касла прогрохотал тяжелый бой главных часов. Анна взбежала по винтовой лестнице и, вынырнув из-за неприметной двери, что вела из половины слуг на хозяйскую территорию, тут же натолкнулась на графиню Хорниголд. По ее не столько недовольному, сколько до предела напряженному виду уже можно было предвидеть еще не заданный вопрос. — Леди Хелен еще не проснулись, миледи, — быстро проговорила Анна, виновато глядя на графиню словно снизу вверх, хотя та и была на полголовы ниже служанки. — Я как раз собиралась… — Так иди и разбуди ее, — отрезала старшая леди Хорниголд, не дослушав оправданий. В противовес вполне приятной внешности с мягкими чертами лица голос у нее был резкий и немного скрипучий, как скрежет тупого ножа по дорогой фарфоровой тарелке. — Тебе вовсе не обязательно беречь ее блаженный сон, чтобы получать жалование. Анна с нервной улыбкой кивнула хозяйке и поспешила скрыться с ее глаз за белокаменной аркадой, отделяющей салон от ведущего к главной лестнице замка коридора. Все поместье было как на иголках уже на протяжении доброй недели, но графиня нервничала сильнее, чем стоило. Как только семейство и слуги вместе с ним узнали о долгожданном визите графа Мейкомба, никто не находил себе места в попытках подготовиться к встрече — все должно пройти идеально во что бы то ни стало. Галерея второго этажа была усеяна дверьми, ведущими в спальни. Анна остановилась перед одними и осторожно вошла, раскрыв их ровно настолько, чтобы можно было тихонько проскользнуть в покои. Внутри было до сих пор темно, поэтому пришлось осторожно, стараясь ничем не громыхнуть в самый неподходящий момент, пересечь комнату, чтобы достичь тяжелых штор. Девушка опустила поднос с завтраком на туалетный столик и как можно резче распахнула шторы так, чтобы скрип люверсов о литую бронзой гардину не показался случайным, но в то же время был не слишком громким. Висел тяжелый запах застоявшегося воздуха, жженого камина, дыма и дорогого парфюма. Проверять окна не было смысла — собственный комфорт леди Хелен всегда был важнее всего на свете (в том числе и собственного здоровья), и она никогда не позволяла оставлять в холодную погоду форточки в своей спальне открытыми, предпочитая скорее удавиться углекислотой в тепле, чем замерзнуть на свежем воздухе. Потому-то графу Хорниголду оставалось только грустно вздыхать и бессильно пожимать плечами, когда ему докладывали, что для его старшей дочери снова разжигали камин на всю ночь. Анна осмотрелась. На туалетном столике перед окном, помимо разнообразных косметических принадлежностей, была раскидана внушительная стопка книг. Ее вершину, толстый том с высеченными позолоченными буквами «Das Kapital», венчал полупустой бокал с недопитым вином на высокой ножке. Платье, которое было снято вчерашней ночью или даже сегодняшним утром без чьей-либо (хотя Анна не была в том уверена) помощи, было небрежно наброшено на один из резных столбиков, поддерживавших балдахин над ложем. Анна невольно с сожалением поджала губы, видя подобное обращение с дорогой одеждой. Она простояла еще с минуту в нерешительности, борясь с чувством неловкости и желанием развернуться и уйти, оставив спящую женщину в покое. Но это бы означало, что она нарушила приказ графини. Анна Робертсон никогда не делала что-то наперекор своим господам. Тогда она громко кашлянула, глядя на обилие выбивающихся из-под шелкового одеяла локонов цвета сухой соломы. — Анна? — невнятно вопросила их обладательница. — Я здесь, миледи. Одеяло застонало и зашевелилось. Женщина под ним протянула тонкую руку за уже приготовленным халатом и, плотно обернувшись им, подняла на свою камеристку взгляд. Из-под распущенных локонов показалось по-здоровому румяное округлое лицо, заспанные зеленые глаза и слегка кривящиеся пухлые губы. — О-о-ох, — губы скривились еще сильнее, — я сейчас умру от жажды… Анна незамедлительно протянула ей сверкнувший в луче солнца стакан с водой. Женщина выбралась из-под одеяла и села на край кровати. Расшитый в узор с папоротниковыми листьями черный халат струился, обрисовывал ладные плечи и тонкий стан, изящные формы и соблазнительные изгибы. Поблагодарив камеристку, Хелен жадно выпила содержимое, потом подняла руку и дотронулась до виска. — Сэр Ливинг столь скрупулезно изучил и описал мигрень, но какой толк от того нам, смертным людям, если даже в XIX веке, веке прогресса и технологий, мы не можем излечиться от этой дурацкой болезни? — она потерла пальцами переносицу, воистину страдальчески вздыхая. — Графиня хотела видеть вас как можно скорее, — игнорируя ее лирическое отступление, наверняка обернувшееся бы размышлениями о несправедливости и неравенстве, произнесла Анна. Хелен снова вздохнула. — Что я натворила на этот раз? — Она передала, что вы опять вели себя не наилучшим образом, а потому останетесь без завтрака. Однако я принесла вам кое-что. — Не стоило себя утруждать, — женщина поморщилась, глядя на во всю бивший из окон неприятный солнечный свет. — Я же старая дева, а старым девам положено вовремя спускаться к завтраку. Но все равно спасибо, — на этот раз она улыбнулась, поворачивая голову к горничной. Хелен лениво всунула ноги в вельветовые тапочки и пересекла комнату, так же нехотя опускаясь на дубовый стул, сиденье и спинка которого были обиты дамастом прошлого столетия. Поправив полы халата, она сделала довольно неприличное движение — непринужденно закинула ногу на ногу — жест, который в любом приличном обществе несомненно вызвал бы немое осуждение и дальнейшее наиживейшее обсуждение в более узком, однако не менее достойном обществе, — и принялась за завтрак. Относительно рекомендаций миссис Пантон, Анна разбирала постель преступно халтурно, в чем Хелен, впрочем, ее нисколько не обвиняла, а напротив — поддерживала — к чему тратить попусту время, что и так неумолимо и невозвратно утекает сквозь пальцы? — Поеду сегодня в Лондон, — сказала Хелен, подцепляя вилкой кусочек бекона, — приготовь мне дорожное платье, пожалуйста. Тебе нет нужды меня сопровождать, я вскоре вернусь. Кстати, предупреди Джеффа, я хочу, чтобы именно он отвез меня. — Конечно, миледи, — кивнула Анна, чуть улыбнулась при упоминании имени кучера, но тут же поморщилась, встряхивая огромное тяжелое одеяло. В свете утреннего солнца тысячи взмывших в воздух пылинок были видны особенно ясно. — Что собираетесь делать, если не секрет? — Я расскажу, если ты поклянешься не рассказывать моей матери даже под ножом гильотины. Филлис Вудхаус уже битый месяц тормошит меня с просьбой показать ей «настоящий» Лондон — его темную изнанку, в которой концентрация страданий, грязи, смрада, чумы, сифилиса и проказы на квадратный ярд превышает площадь империи, — женщина хмыкнула, поигрывая вилкой с наколотой на нее маленькой картофелиной. — Я подумала, что отказывать дольше было бы просто неприлично. Потому отвезу ее сразу в Ист-Энд, отобью желание искать приключения в местах, где тебе не рады. — Надеюсь, что так, — Анна поджала тонкие губы. — Виконтесса Гилмор, насколько я могу судить, всегда отличалась жадным любопытством, но никогда — чувством меры и… рассудком. Вместо того, чтобы отчитать служанку за неуважение в адрес титулованной особы или хотя бы со свойственным аристократии снобизмом заметить неуместность подобного высказывания, Хелен отложила столовые приборы и от души рассмеялась. Среди людей ее круга такое поведение сочли бы более чем неприличным — оскорбительным до глубины души. — Очередное доказательство, что ни статус, ни возраст не прибавят тебе ума. Анна в очередной раз улыбнулась. Немногие слуги любили своих господ искренне и без каких-либо корыстных умыслов. Она же правда любила старшую дочь Хорниголдов. Анне нравилось проводить с леди Хелен время, выслушивать ее монологи на различные темы и принимать участие в их обсуждении. Анна могла не придерживаться строгого этикета рядом с ней, позволяла себе расслабляться, отпускать вольные шутки и даже колкие фразы в адрес кого-нибудь очень важного, могла с удовольствием вдоволь пообсуждать с ней чей-то странный поступок или даже настроения среди работниц фабрик, о которых Бог весть откуда знала в мельчайших подробностях дочь графа. Хелен всегда была предельно откровенна со своей камеристкой, возможно, больше, чем подразумевали хорошие отношения между леди и ее служанкой, возможно, больше, чем стоило быть. Но, однако, была. — Приготовить вам ванну вечером? — Да, пожалуй, спасибо, — кивнула Хелен, поглядывая в зеркало с резной оправой на столике. — Да, будет чертовски приятно принять горячую ванну после подобной поездки… — Не опоздайте к ужину, — напомнила Анна. Она уже разобралась с постелью и теперь готовила все необходимое для утреннего обтирания. — К восьми прибудут граф Мейкомб с сыном виконтом Блейком. Хелен вздохнула, вспомнив о предстоящем визите очередного жениха для ее неудачливой младшей сестры. В этом году Эдит Картер должно было стукнуть уже тридцать три, и, поскольку она до сих пор ни разу не побывала замужем, подобная оказия представлялась всему семейству лучом надежды в густом тумане преследовавших ее по непонятным причинам на протяжении годов поражений. Лучом слабым и тусклым, в чем никто не признавался, но прекрасно осознавал, но все-таки освещающим на какое-то время ее мрачную жизнь пленницы статуса vieille fille. — В самом деле, — Хелен потерла лоб и переносицу костяшками сложенных в кулак пальцев, пытаясь унять тупую головную боль. — Как я могла забыть… Чем он занимается, этот бедняга, рискнувший связать свою жизнь с моей унылой сестрицей, не знаешь? — Я слышала, будто бы ему нет равных в таксидермии. Хелен брезгливо передернула плечами, поморщилась, переводя взгляд с отражения в трюмо на раскинувшийся за окном живописный пейзаж Эссекса. — Не представляю Эдит в шляпке из мертвых попугайчиков. Надеюсь, если у них все пойдет по плану и сестра в очередной раз не спугнет его в самый ответственный момент, дорогой зять не подарит мне на Рождество тапочки из голов новорожденных котят.***
Мать Хелен застала в библиотеке. Графиня часто проводила время именно там, в окружении вековых манускриптов, в незримой, но плотной ауре знаний и глубоких (или, напротив, поверхностных) мыслей. Однако чтению, как ни странно, она предпочитала любое рукоделие — будь то вышивка или вязание кружев крючком — все из-за огромных окон от пола до самого потолка, выходящих на юг, сквозь которые так удачно проникал в комнату яркий свет. Но сейчас же она сидела без всякого дела, хоть сколько-то приносящего пользу, держа вместо пяльцев в руках чайную чашку на маленьком блюдце. Поодаль в кресле с тонкой спинкой сидела Эдит и читала какую-то книжку. Наверняка очередной до тошноты сентиментальный любовный романчик авторства бездетной дамы из среднего класса, работавшей гувернанткой, подумала Хелен. Эдит откровенно не преуспевала в любовных делах в реальной жизни, потому постоянно тешила себя неправдоподобными рассказами, где главные герои, стойко пройдя все испытания (заключавшиеся, по мнению Хелен, в чрезмерном идиотизме обоих и боязни выставить себя в каком-то не том свете и, по сути, настоящими испытаниями не являвшиеся), но так толком друг друга не узнав, в конце концов обретают «счастливую» любовь и прилагающуюся к ней безделушку — брак. — Надо же, — саркастически хмыкнула графиня, — сегодня ты спустилась даже раньше ланча. — Вовсю проживаю удовольствия свободной жизни, — Хелен улыбнулась настолько широко и искренне, что в обществе это сочли бы верхом бесстыдства. Мать покачала головой и сделала глоток красноватого чая из белоснежной чашки с насыщенно-голубым узором. — Твоя «несвобода» значительно облегчила бы нам всем существование. Хелен не нашлась, что ответить, и пожала плечами. Эдит в своем углу чуть улыбнулась. Задумчиво и вымученно. Почти каждый их разговор с матерью заканчивался нескончаемым обсуждением неудавшихся замужеств дочерей, и этот, кажется, не был исключением. Хелен даже успела пожалеть, что первым делом спустилась к матери, а не к отцу — тот хотя бы никак не выражал свои огорчения и не сетовал на испытания судьбы. — Подумать только! — мать отставила от греха подальше чашку и всплеснула руками — началось. — У всех дочери замужем, а у меня — нет! — Mama предпочли бы иметь одного неразумного сына вместо двух разумных дочерей, да? — К несчастью, Господь не наградил меня ни тем, ни другим, — сокрушавшаяся графиня сумела даже пошутить, впрочем, Хелен сочла шутку абсолютной клеветой по крайней мере по отношению к старшей из дочерей. — Две дочери — и ни одна в тридцать лет не замужем! Даже Эстер Дикинсон выскочила замуж за виконта! Как бы графиня Хорниголд ни бранила старшую дочь за временами очень уж вольное поведение, истории Хелен никогда не покидали пределов Санклера или мест, являвшихся их театром. А о порочной жизни ее, к сожалению графини, очень близкой подруги Эстер Торнтон, виконтессы Олдридж, весь высший свет был наслышан в таких подробностях, что очередные слухи игнорировал с неестественной тактичностью. Хелен равнодушно поморщилась. — Mama, вы видели Кэтрин, графиню Толбот, сестру Мэттью? Она вышла замуж только из-за его сестры. — Справедливости ради, — отозвалась из дальнего угла до сих пор отмалчивавшаяся Эдит, — даже я вышла бы за него замуж из-за его сестры. Хелен победоносно рассмеялась, наблюдая, как от этого признания побледневшее лицо матери охватил неподдельный ужас. Младшая из дочерей и внешне, и характером воплощала собой идеал женщины эпохи: болезненно-бледная, равнодушно-спокойная, утонченно-хрупкая настолько, что, казалось, подуй сильней сквозняк, и она могла бы рассыпаться на осколки от одного лишь неосторожного порыва. Она была чрезвычайно сострадательной, бесконечно очаровательной и запредельно бескорыстной, как ниспосланный с небес на землю серафим, и даже шелест ее юбок напоминал шелест крыльев ангела, чистого и непременно невинного. Из троих детей Хорниголдов Эдит одна унаследовала профиль бабки-гречанки, который вместе с бледной кожей с сетью голубоватых вен на висках, что дорогой мрамор, делал ее похожей на изваянную античную статую. Она была тиха и покорна, словно и правда являла собой безжизненный кусок камня с заточенной внутри горящей жгучим пламенем душой, ибо невозможно тридцать лет прожить, день за днем подстраиваясь под чужие мнения и желания и альтруистически принося в жертву самое главное — саму себя. Она была призраком в этом замке, существующим совсем рядом, но никак не проявляющимся, чтобы не нарушить своим вмешательством естественный порядок плавного течения жизни. Но, увы, при всех своих очевидных достоинствах, к тридцати трем годам она так и не состоялась в самой важной женской роли — роли жены и матери. В пору расцвета молодости за Эдит не пытался ухаживать разве что мертвец, поскольку были случаи, когда ей делал предложение и слепой, и даже некий маркиз из Франции, оба ни разу ее не видевшие. Но Эдит, по неясным никому причинам, все предложения отвергала, а те, на кои она робко и изредка соглашалась, по неясным никому причинам отзывали благородные и держащие слово, казалось, джентльмены. Однако шли годы, очарование ее начинало постепенно увядать, потому-то к приему лорда Мейкомба весь замок относился с щепетильнейшей ответственностью. Графиня вздохнула, покачала головой, шутку дочерей явно не оценив. — Да ладно, все не так плохо, — тут же поспешила защитить честь подруги Хелен, — Эстер отнюдь не такая плохая, какой ее считают в приличном, чтоб его, обществе. Если бы вы узнали ее ближе, оценили бы все ее немалочисленные достоинства. Она намного больше любит чай, чем вино, и проводить вечера дома, чем на приемах. «И меня, чем мужа», — хотела было прибавить Хелен, но благоразумно промолчала. — Все прекрасно понимают, что ты знакома с ней наиболее… — графиня на секунду замялась, подбирая наиболее удачный и точный в контексте эвфемизм, — близко. Мне же вполне хватило пары довольно громких скандалов с ее участием, чтобы составить мнение. — Не греши мы время от времени, чем занимались бы священники? — Писали бы жития размножившихся святых. Хелен улыбнулась остроумному ответу. И все-таки решила оповестить мать о своих планах на день. — Я поеду сегодня в Лондон. — Ты же прекрасно знаешь, я категорически против твоих глупых развлечений в компании «толпы немытых» — «в Лондоне вас могут надуть, обобрать и убить...». — «...впрочем, на такие дела охотники повсюду найдутся», — улыбнулась Хелен, продолжив не договоренную до конца цитату. — Со мной будет Джефф. — Не самый убедительный аргумент — полагаться на покалеченного извозчика, которого непонятно зачем держат в штате, да еще и по цене отличного грума. Выражение лица Хелен не изменилось, хотя и ее улыбка уже слишком затянулась. Графиня вздохнула и обреченно покачала головой. — Будь ты лет на двадцать моложе, я бы заперла тебя в спальне и держала там, пока из-за дверей не послышались слезливые мольбы, а его — выдворила из поместья без рекомендации. Но я могу лишь посоветовать тебе вести себя благоразумно. И ни в коем случае не опоздай на ужин: на нем обязательно должна присутствовать вся семья, чтобы произвести непременно наилучшее впечатление на лорда Мейкомба. А за ужином, заклинаю тебя, промолчи в моменты, когда что-то захочешь сказать. Кроме случаев, когда с тобой здороваются или прощаются, разумеется. — Mama, пожалуйста, — устало поморщилась Хелен, — мне тридцать лет, а не тринадцать. Графиня улыбнулась одними лишь уголками губ, пока взгляд ее оставался серьезным. — Кто же знал, что в тринадцать лет ты будешь разумнее, чем в тридцать? Хелен издала наигранный смешок и поднялась с места — поездка в город и так займет несколько часов, не говоря о подготовке перед судьбоносным приемом, так что к сборам можно было приступать с утра (которое к тому же для Хелен наступило после полудня). — Хелен, — окликнула графиня дочь, когда та уже подошла к тяжелым дверям, — зайди к отцу.***
Зима в этот раз выдалась непривычно суровой — к тяжелому году. Зато внутри отцовского рабочего кабинета было тепло — даже мерно потрескивали остатки развалившихся дров в камине. Граф мог сколько угодно ради приличия вздыхать, что Хелен постоянно разжигает себе камин в спальне, тем самым нанося сокрушительные удары по средствам семьи, но сам он этим тоже частенько грешил — невозможно думать о работе, находясь в леднике. Кроме того, в этой комнате было светло, даже светлее, чем в библиотеке, и даже воздух был будто бы легче, чем во всем доме. Хелен в шутку подумала: все из-за того, что здесь редко бывают женщины, а потому стены еще не успели пропитаться скопленным внутри светлых душ невыплеснутым негативом. Граф расположился за столом, и его окружали кипы пока еще не рассортированных бумаг и книг. Увидев дочь, он сразу отложил все дела. — Mama сказала навестить тебя. Опять не можешь перевести что-то с немецкого? Отец тепло улыбнулся и никак не отреагировал на, казалось бы, недопустимый тон дочери. Несмотря на вес титула, человеком он оставался мягким и кротким. Эдит определенно пошла характером в него. — Хотел посоветоваться с тобой. Хелен заинтригованно кивнула и присела на стул с другой стороны рабочего стола — обычно это место занимали посетители графа, пришедшие обсудить какой-то крайне важный вопрос — прочие вопросы обычно решались в курительной комнате, в библиотеке, в саду, в столичном ресторане, за игрой в крикет. Это же было место, за которым велись дела. Людьми, равными между собой. Хелен всегда льстило, что отец не только охотно посвящал ее в дела семейные более серьезные, чем завядший куст жасмина в саду, но и спрашивал мнения. В мире, где женщине самой дозволялось разве что моргнуть (при этом так, чтобы никто не счел невинное моргание за распутное подмигивание), такое отношение казалось наивысшим проявлением любви и благосклонности. Отец молча протянул ей распечатанный конверт с письмом. Чем дальше Хелен читала, тем сильнее положительная заинтересованность сменялась недоумевающим раздражением. Закончив, она с трудом поборола желание выплеснуть возмущение, жестоко смяв бумагу и бросив ком куда-нибудь или в кого-нибудь, и нарочито аккуратно положила его на стол, разгладила руками и только потом насмешливо скривилась. — Куда только наш дорогой наследник спускает все свои средства, раз требует дать ему денег с Рождества уже во второй раз, а нового года еще и недели не прошло? Вкладывает в недвижимость в Вест-Энде? — вздохнула она, не прекращая презрительно ухмыляться. Граф неоднозначно покачал головой, и ухмылка исчезла с ее губ. — Papa, ты же не думаешь снова потакать ему? Он только развел руками. Хелен окончательно напряглась. — Это переходит все границы. Если так и дальше пойдет, мы разоримся раньше, чем все имущество перейдет Нейтану. Может, оно и к лучшему, но меня пугает мысль, что при таком раскладе он может снисходительно отказаться от наследства в нашу пользу, оставив разоренный Санклер с кучей долгов. Хотя, он бы не додумался. — Я думал о том, что стоит привлечь его к делам Санклера, — неуверенно начал граф. Хелен издала короткий презрительный смешок. — Возможно, вникнув в нелегкий процесс управления поместьем, он станет серьезнее относиться к своим обязанностям и научится разумнее распоряжаться своими средствами. — Если в таком случае он станет чаще появляться в доме, я незамедлительно перееду к кому-нибудь из знакомых. Не вынесу постоянного вида его наглой рож... ухмылки. Отец печально улыбнулся, поджал губы. Все Хорниголды относились к их преемнику крайне холодно, но только старшая дочь открыто показывала свою неприязнь к кузену. — Он мой наследник. Ничего не поделать. — Разве что только разбить майорат, — словно невзначай бросила Хелен, делая вид, что выравнивание толстой стопки бумаг на столе интересует ее куда больше разговора, — и признать меня наследницей состояния. — Исключено, — отрезал граф. — Это не раз обсуждалось. Я не стану жертвовать вековым наследием своих предков ради... — ...спокойствия и благополучия семьи? — съязвила Хелен и усмехнулась, качая головой. Споры о судьбе наследия Хорниголдов велись в их семье уже больше десяти лет. Даже графиня была откровенно против решения мужа оставить все после смерти недостойнейшему человеку из когда-либо живших, хотя и открыто никогда не осуждала его. Эдит, разумеется, никак не выражала свою позицию, но в ее солидарности с позицией большей части семьи никто не сомневался. Больше всех страдала Хелен, в голове которой не укладывалась мысль, что соблюсти традицию и не стать предметом злословий каких-нибудь более удачливых лицемеров наиболее важно, чем обеспечить родне достойное существование. Граф тяжело вздохнул. Мнение дочери он знал заранее. — Значит, ты против? — Против, если мое слово имеет хоть какой-то вес в этом доме. — Твое слово имеет вес только в этом доме. Если бы не этот дом — тебя бы даже не стали обсуждать дамы за чаепитием, посчитав твою персону недостойной их внимания — ты знаешь, насколько жестоки эти внешне безобидные создания, когда дело касается осуждения кого-то, нарушающего их представления о норме, — Хелен цокнула и чересчур экспрессивно закатила глаза — точно наглядно демонстрируя, как женщина может не укладываться в норму, просто позволяя себе проявлять эмоции, тем более негативные. Отец продолжил: — Тебе скоро тридцать пять лет, и ты до сих пор не замужем. Ты водишь сомнительные знакомства и то и дело рискуешь оказаться втянутой по уши в какую-нибудь скользкую историю. Ты пренебрегаешь нормами приличия и постоянно становишься объектом чьих-то сплетен. Ты в открытую отвратительно ведешь себя с уважаемыми людьми и якшаешься с прислугой. Ты читаешь сомнительную не только для женщины, но и для человека нашего круга литературу и выставляешь себя черт знает кем на светских приемах, заводя разговор то о различии мировоззрений Канта и Уильямса, то о проблемах рабочего класса и способах их решения, — на мгновение он прервался и, сделав вздох, продолжил уже более мягким тоном. — Ты однозначно умнее всех женщин и даже большинства мужчин нашего круга — и я говорю об этом не как твой отец. Но, к сожалению, мы еще не живем в мире, где внутренний мир был бы важнее предубеждений, а подобное поведение считалось хотя бы приемлемым, не говоря даже о его положительном восприятии. Ты прекрасно знаешь, что нетипичное поведение вызовет в обществе резонанс и привлечет внимание к тебе. Ты любишь внимание, но скажется ли оно на тебе благоприятно, когда люди вокруг так безжалостны ко всем, кто хоть как-то отличается от них? — Мне плевать на общественное мнение. — Можешь плевать на него сколько угодно, только не демонстрируй это, пожалуйста, обществу, которое его складывает и проецирует на остальных членов семьи. Не все такие же равнодушные. В ответ Хелен только снова закатила глаза и протянула вялое «хорошо». Граф подумал, что современные советы по воспитанию детей нисколько не лгали, когда наставляли любить ребенка как можно меньше, чтобы вырастить из него достойного человека. Чрезмерная любовь стирала границы и порождала вседозволенность. — Хорошо, — кивнул отец и снова улыбнулся, чтобы сгладить резко всколыхнувшееся напряжение в воздухе. — Я не стану в ближайшее время давать Нейтану денег, но найду ему достойное занятие в Санклере, за которое можно платить жалование. Все будут довольны. Наверное, он ожидал, что дочь тоже улыбнется ему, согласится и мелкое недоразумение будет тут же разрешено и замято. Но Хелен со вздохом поднялась из-за стола и только у дверей небрежно кинула: — Делай что хочешь с вековым наследием своих предков.