I Have Left the Hearth I Know / Я покинул родной очаг

Остаток дня был невыносим. В животе у Цзян Чена извивался клубок змей. Уши горели, когда он отмечал очередной прошедший час, а что касалось будущего… Будущее было невообразимо. Он никак не мог взяться за письма, пришедшие в тот день, а ведь у него были обязанности как у… мужа… Цзэу-цзюня. Его разум продолжал подкидывать ему фрагменты воспоминаний о той ночи, их первой ночи, продолжал требовательно вопрошать, будет ли эта ночь такой же. Боги, ну почему он сломился? Зачем дал Лань Сиченю понять, насколько сильно ему понравилось? Его муж был чересчур щедр, а ведь если первый раз можно было списать на обычай, то второй раз был чистой воды потворством, еще одним одолжением… «Он не выглядел так, будто делает тебе одолжение, когда смотрел на тебя, — сказал голос в его голове. Голос крошечный, но настойчивый, не появлявшийся ранее часто. — Он выглядел довольным». Цзян Чен позволил себе приободриться немного, вопреки самому себе. В конце концов, разве большинству людей не нравится заниматься любовью? И Лань Сичень может делать это как следует только с ним теперь, когда они женаты. Он, конечно, предпочтет Цзян Чена в этом смысле, чем вообще никого? Может, он даже будет жаждать его, ведь так много времени прошло… может, он будет нетерпеливым… Цзян Чен сдвинул всю беспорядочную кучу бумаг на своем столе в сторону, уронил голову в ладони и застонал. Обычно в таком состоянии он выпускал пар, тренируясь с мечом или луком, но сейчас не мог позволить себе быть неидеальным хоть в чем-то. Не хотел лишний раз вспоминать о том, что у него нет ядра. А когда, в попытке успокоиться, он обратился к одной из ланьских мантр, к строфе со Стены Послушания, последние слова Лань Сиченя зазвучали в его голове вместо нее. Нарушать их тем слаще, когда приходит нужный момент… В конце концов, он занялся переписыванием текстов, по которым Лани обучали младших адептов в течение года. Большая часть библиотеки сгорела в пожаре войны, и Цзян Чен уже порядком устал от ворчания учеников, которым приходилось делить между собой оставшиеся экземпляры. Они ныли, что им неудобно читать через плечи товарищей; что они не могут держать книги у себя достаточно долго, чтобы выучить урок; что новые копии были написаны слишком торопливо, чтобы спокойно читать. Что ж, пусть попробуют заявить, что плохи те, что муж их Главы написал собственной рукой, если осмелятся! Промолчим о том, как эта рука дрожала от волнения. Цзян Чен еще никогда не был более благодарен ланьскому правилу о молчании за столом, как в тот вечер. Он даже не сомневался, что смог бы найти только грубые слова для того, кто попробовал бы к нему обратиться, и кто знает, какие слова Лань Сичень бы нашел для него? Его муж занял место во главе стола, как обычно, положил рис в тарелки Цзян Чена по правую руку и его дяди по левую, как обычно, предложил Ваньину его любимые закуски, как обычно. И в то время как он делал это, его мизинец проскользил по тыльной стороне руки Цзян Чена. Это тоже «как обычно»? Цзян Чен не помнил. Он проклял свою невнимательность. Все эти недели он был занят только тем, что заставлял себя не хотеть Лань Сиченя. Тот опустил глаза и улыбнулся. И это могло значить что угодно. Когда ужин закончился, Лань Сичень остался у стола, чтобы поговорить с адептами, а Цзян Чен сбежал так быстро, как только смог. Сегодня ночью, когда время приходит для сна. Ему нужна была минутка, чтобы перевести дух, перед этим. Он пересек зал, где витые свечные часы сгорали все ближе к девятому часу. Двор полнился дождем, скорее слышимым, чем ощущаемым. В его спальне было сыро и холодно. Цзян Чен зажег лампы, поставил таз с водой греться на угли в печке и повернулся, чтобы исследовать себя в зеркале. Он был достаточно красив. Бледнее, чем обычно, после долгой зимы Облачных Глубин. Рот и глаза выписаны твердыми линиями. Но… красив. Было в этом что-то от обмана. Может, если бы тот дисциплинарный кнут прошелся по его лицу, ему не пришлось бы бесконечно объясняться перед людьми. Оправдываться, что, к сожалению, несмотря на его образ благородного господина, он ничего не добился и, к тому же, потерял ядро. Цзян Чен развязал свои одежды и распахнул их, пытаясь рассмотреть свои шрамы свежим взглядом. Он привык видеть их, но что подумает Лань Сичень? Он вспомнил, с каким ужасом смотрели на него Вэй Усянь и Вэнь Цинь, когда нянчились с ним, пока Ваньин не опомнился в достаточной мере, чтобы прикрываться, когда они входили в комнату. Нет. Он резко отвернулся от зеркала. Не сейчас. Он чувствовал, что меланхолия, гнавшаяся за ним всю зиму, и сейчас наступает на пятки. Цзян Чен постарался стряхнуть ее. Они провели день, оплакивая прошлое, но сейчас должны были продолжать жить, делать что-то, и Ваньин собирался попробовать быть замужем. Он скинул одежды и вымылся теплой водой, затем вернулся к зеркалу и расчесал волосы. Не было обмана в том, чтобы стараться изо всех сил. Цзян Чен услышал, как сдвижная дверь открылась, затем шаги Лань Сиченя, входящего в комнату. Он бросил быстрый взгляд на ту дверь, которая разделяла их. Что ему вообще надеть для такого? Он чувствовал себя снова шестнадцатилетним, хлопочущим над одеждой в надежде, что Вэнь Цинь… и, если быть кристально честным с собой, Цзэу-цзюнь тоже… заметят его. Цзян Чен решил надеть свой ночной халат. Он вдруг вспомнил так четко, как ощущались руки Лань Сиченя, обнимавшего его, через один тонкий слой. В конце концов, если он забыл или передумал, Цзян Чен просто вернется в свою кровать без лишней суеты. Колокол в сторожке прогудел, отбивая девятый час. У Цзян Чена упало сердце. Из смежной комнаты доносилась только тишина. Как это будет? Лань Сичень позовет его? Конечно, было бы крайне самонадеянно ожидать, что тот сделает первый шаг, в то время как вся эта затея целиком принадлежала Цзян Чену. Конечно, не менее самонадеянно было бы просто ворваться туда до того, как его пригласят. Цзян Чен, остывший после купания, ужасно мерз в одном только ночном халате, и, к тому же, до смерти устал от своей холодной, одинокой комнаты. Он прошел к двери и открыл ее. Лань Сичень стоял у одной из ламп и читал письмо. Он был одет для сна, волосы распущены, никаких украшений, помимо ленты, все еще охватывавшей лоб. Его лицо было серьезным, задумчивым, недосягаемым. Прекрасным. Он поднял голову на звук и поначалу выглядел слегка удивленным, и только, словно не ожидал, что Цзян Чен сдержит слово, и теперь просто отстраненно подмечал сей факт. Потом его глаза потеплели. — Цзян Чен, — сказал он, отложил письмо и улыбнулся. Иногда Цзян Чену казалось, он уже может различать оттенки этой улыбки, но было все еще сложно, особенно когда он так взвинчен. Она могла означать удовлетворение, смирение или вообще что угодно. — Девятый час, — буркнул он. Ему приходилось заставлять себя говорить, и слова выходили наружу грубо. Но все лучше, чем тот жалобный тон, в котором они звучали в его голове. Девятый час. Ты обещал. Ты сказал… — Девятый час, — мягко ответил Сичень. — Время для сна. — И тем не менее, стоишь и читаешь. — Я ждал тебя. Эти слова будто окатили Цзян Чена ведром ледяной воды. Словно вся его кожа разом начала искрить. Он был настолько растерян, что позволил действовать той единственной части его сознания, у которой еще оставались какие-то идеи насчет того, что сказать. Той части, которая хотела. — Иди сюда, — сказал он. Улыбка Лань Сиченя стала, казалось, еще более мягкой и яркой. Он пришел. Подол его халата тихо шуршал по полу, и грациозные движения словно подсветили неловкость Цзян Чена на контрасте. Сичень остановился на расстоянии вытянутой руки, и расстояние это было настолько же непреодолимым, как если бы он стоял на луне. Цзян Чен с каждой секундой терял способность хоть как-то двигаться. — Вот он я, — сказал Лань Сичень. — Каковы твои намерения? Дюжины возможных ответов тут же запузырились у Цзян Чена на языке. Зачем ты мучаешь меня и ты вообще хочешь этого? и пожалуйста, прошу, ты так красив. Он шагнул вперед и положил ладонь Лань Сиченю на щеку. И двигаться вдруг стало так просто, словно он разбил лед, сковавший его. Лань Сичень наклонился к нему. Они поцеловались. На этот раз не было и следа тех сомнений, что прерывали их поцелуи днем. Их рты плавно двигались вместе. Руки Сиченя обернулись вокруг него, гладили легко, и Цзян Чен поймал себя на том, что делает так же, увлеченный потоком, словно во время хорошего поединка. Толкать и тянуть, нажимать и отступать. Он запустил пальцы в сиченевы волосы, привстал на носочки, чтобы толкнуться глубже в его рот. Кровь Цзян Чена бурлила, тело все ускорялось, и кое-какие строго сдерживаемые мысли вырвались на свободу. Получеткие картинки замелькали у него в голове: вот Лань Сичень обнимает его крепче, так крепко, что останутся синяки; вот толкает его к стене за спиной; поднимает его; торопливо берет его прямо так. И в то же самое время сиченевы настоящие, живые руки были самой нежностью — но у этого поцелуя был и подтон. Что-то жадное. Ничего не осталось от холодной, обнадеживающей формальности их первого брачного поцелуя. Здесь была страсть. И они не остановятся. Что-то в Цзян Чене все еще беспокоилось. В Пристани Лотоса страсть была для него разъедающим ядом, он редко чувствовал ее и не мог никак удовлетворить. В этом союзе же все было по-другому. Они жили если не в полном покое, то, по меньшей мере, в равновесии. Ради чего он рискует этим балансом, ради чего расшатывает его чем-то настолько взрывоопасным? Он предложил Лань Сиченю ласку и удовлетворение, но справится ли с тем, чтобы доставить их? Он понятия не имел… Его тело не соглашалось. Оно льнуло к Лань Сиченю, чего-то требовало. Цзян Чен держал сиченево лицо в обеих руках. Он был возбужден, тверд. Бедра желали движения, желали прижаться ближе… Лань Сичень отпустил его и потянулся наверх, чтобы развязать ленту на лбу. Цзян Чен, осмелевший, позволил себе продолжать целовать его, отвлекать от акта развязывания. Поза послала странную, острую волну чего-то непонятного сквозь все его тело: руки Лань Сиченя над головой, руки Цзян Чена — где ему только вздумается. Лента была развязана, и Лань Сичень тут же обнял его снова, крепче. Цзян Чен знал, что это означало. Его пульс подскочил. Лань Сичень разорвал поцелуй, сказал: — Я даже не думал… И хотя останавливаться ему хотелось меньше всего на свете, Цзян Чен замер. Что бы Лань Сичень ни хотел сказать сейчас, когда все ограничения сняты, должно быть, это было важно. Он положил руки Сиченю на плечи, закрыл рот и ждал. — Я даже не думал, что ты захочешь… снова. — Что ж, — ответил Цзян Чен. Он и сам не предполагал, что захочет. — Ты был убедителен. Лань Сичень улыбнулся. Цзян Чен пристально изучал его. Польщенная улыбка? Застенчивая? Каким же теплым он был. Естественно нежный, естественно любящий человек. Цзян Чен знал, что он сам — не такой. Он был сыном своей матери, чья холодность, столкнувшись с неверностью, превратила ее в сложную, ревнивую личность. Лань Сичень, возможно, даст повод усомниться в себе не так скоро, но Цзян Чен понимал, насколько холодным был, насколько вяло и безжизненно провел первый месяц их брака. Ждал пассивно в их первую ночь, пока Лань Сичень не добился от него какого-то подобия обоюдно удовлетворяющего соития. Извинения никогда не давались Цзян Чену легко, но он чувствовал, что они необходимы. — Я был… недопустимо груб в день нашей свадьбы. Лань Сичень выглядел удивленным. Он обхватил Цзян Чена за затылок и утянул в новый поцелуй — утешительный поцелуй. По ощущениям он был похож на то время, когда они лежали вместе, тихо и бесстрастно, после акта консумации. Цзян Чену не понравилось тогда, не нравилось и сейчас. И все же, не так часто в его жизни кто-то утешал его, и он позволил Лань Сиченю продолжить. — Груб? О, нет, — проговорил тот Ваньину в губы. — Ты был уставшим до смерти. Мы оба устали. И робким. Весьма… эм… весьма по-милому робким, на самом-то деле. Цзян Чен ощетинился, но разве Лань Сичень был не прав? Он был робким. Хуже того — испуганным. Но еще, напомнил себе Цзян Чен, он старался быть нежным. И решился добавить еще немного честности. — Я не думал, что ты захочешь снова. В глазах Лань Сиченя вспыхнуло что-то. Отрицание. — То есть все это время ты держал меня на расстоянии безо всякого повода? — спросил он. Ласковое утешение исчезло так же внезапно, как и проявилось. Сменилось чем-то резким. — Ох, милый мой, это попросту жестоко. Цзян Чен продрожал, когда его снова поцеловали. Он никогда не слышал, чтобы подобное обвинение было высказано настолько вкрадчиво. Будто сказанные слова значили что-то совсем иное, будто жестокость заслуживала восхищения и даже похвалы. — Если ты хотел от меня чего-то, мог просто попросить. — То же самое могу сказать и о тебе, — ответил Лань Сичень. — Я и так это сделал! — выпалил Цзян Чен, забыв, что должен был говорить нежно. — Мы сейчас здесь только потому, что я попросил!.. — Правда твоя… — засмеялся Лань Сичень, так же, как когда Ваньин бранил его днем. — Цзян Чен, неужели все это время мы оба ходили кругами по одной и той же причине? «Пытаясь не требовать от тебя того, что ты не хотел бы дать, я упустил возможность предложить то, что тебе было нужно, — хотел бы сказать Цзян Чен. — Что в этом такого смешного?» Если это и было смешно, то только в той же извращенной манере, в которой была смешна вся его жизнь. Но смеяться с Лань Сиченем сегодня днем было так хорошо, что Цзян Чен позволил себе скупую улыбку. — Ты прав, прав во всем. Все благодаря тебе, — сказал Лань Сичень. — Хорошо, я спрошу у тебя кое-что. Теперь моя очередь. Пойдем в постель? Он выпустил Цзян Чена из объятий, только чтобы взять его за руку. У Цзян Чена свело живот. Он получит это снова, прямо сейчас. Он правда почувствует это снова… Он позволил провести себя через комнату и заколебался только перед самой кроватью. Если они действительно собирались сделать это, перед ними оказывалось несколько проблем, которые в этот раз стоило решить как следует, вместо того, чтобы придумывать что-то на ходу. Цзян Чен подумал минутку, затем решительно высвободился из хватки Лань Сиченя и двинулся вокруг кровати, туда, где горела лампа. Задул ее. Лань Сичень ничего не сказал, возможно, потому что хотел, чтобы Ваньин чувствовал себя комфортно, возможно, потому что тоже считал, что так будет лучше. Он вернулся к кровати, и Лань Сичень уже был там, устроился удобно спиной на подушках. Цзян Чен робко поставил одно колено на футон. Глаза пока не привыкли к темноте. — Иди сюда, — сказал Лань Сичень, эхом повторяя ранее сказанные слова. Он протянул к Цзян Чену руки, помогая устроиться так, чтобы ваньиновы колени оказались по обе стороны его бедер. Цзян Чен засомневался на мгновение. А потом его рука нашла голую грудь Лань Сиченя, и оказалось, что тот успел развязать свой халат, пока Цзян Чен задувал лампы. Тревога ушла… хотя, скорее, просто приглушилась. Все, о чем Ваньин мог думать, — теплая кожа под пальцами. Все, что он мог делать, — продолжать трогать. Он рванулся вперед, захватывая губы Сиченя в поцелуй, руки продолжали цепляться за него под одеждой. Слишком грубо. Их зубы клацнули. — Ауч! — воскликнул Цзян Чен. — Прости!.. — Мфххм… Иди… Сюда… — Лань Сичень обхватил его лицо железной хваткой. Цзян Чен замер. Направив Ваньина ровно так, как нужно, Лань Сичень поцеловал его, сначала одними губами, затем с языком, и Цзян Чен только и мог, что дрожать и гадать, как так получилось, что что-то подобное может быть настолько приятным. Его рука обвела форму груди Лань Сиченя с левой стороны, двинулась выше, к ключице. Твердая мышца, но линии тела такие плавные. Цзян Чен так сильно хотел доставить ему удовольствие или хотя бы позволить использовать себя, чтобы Лань Сичень доставил себе удовольствие сам. Так сильно хотел не быть неуклюжим и резким. Лань Сичень ослабил хватку на ваньиновой челюсти, позволил слегка податься ближе, и на этот раз они двигались вместе гладко. Цзян Чен скользнул языком по сиченевой нижней губе. Сердце билось о ребра. Он был абсолютно потерян. — Чего ты хотел бы, Цзян Чен? — спросил Лань Сичень. Лицо Ваньина вспыхнуло от одной мысли о том, чтобы раскрыть то, что вертелось у него в голове. — Сам знаешь, чего, — промямлил он. — Ах, но ты был так неуверен в ту ночь, когда мы поженились, — руки Лань Сиченя каким-то образом оказались у Цзян Чена под халатом. Погладили заднюю сторону бедер, провели легонько ногтями. Цзян Чен подпрыгнул. — Может, ты хочешь только целовать меня? — Я не хочу только целовать, — прорычал Ваньин, преодолевая страх. — Что тогда? — голос Лань Сиченя был полон смеха. И, о, как опасен был Сичень, освобожденный от своих ограничений. — Я хочу удовлетворить тебя! — выпалил Цзян Чен. И это была правда. Истинная правда. Он хотел сделать нечто большее, чем просто довести Лань Сиченя до посредственной разрядки. Он хотел знать, как доставить ему удовольствие по-настоящему. У Сиченя были любовники до него — простые поцелуи точно не будоражили его настолько же, насколько сжигали Цзян Чена. Хотя, когда тот заговорил, его голос звучал возбужденно: — О? И хотел бы ты быть удовлетворенным в ответ? — Да. — Ммм, — протянул Лань Сичень, наклонился, чтобы поцеловать ваньиново горло. — Что еще? «Я не знаю! — Цзян Чену хотелось выть. — Разве не достаточно того, в чем ты уже заставил меня признаться?» Но ведь, возможно, верный ответ и был — «я не знаю». Разве Лань Сичень не предлагал научить его? — Хочу, чтобы ты показал мне, — прошептал Ваньин. — Научи тому, что любовники делают. — Он замолчал, сглотнул, осмелился продолжить. — Начни с того, что тебе нравится больше всего. Лань Сичень глубоко вдохнул. — С удовольствием, — сказал он. — Буду очень рад, — погладил Цзян Чена по щеке, вовлекая в еще один поцелуй. — Для начала — самое простое. Цзян Чен чувствовал себя так, словно решил опереться о дерево и понял, что оно слишком далеко, когда уже начал отклоняться. Словно в тот самый момент, когда шатаешься и вот-вот упадешь. И он хотел упасть. Хотел, чтобы это началось. — Да, — выдохнул он, — покажи мне. — Повернись и обопрись о меня. Цзян Чен подчинился, развернулся и полулег так, что его спина оказалась прижата к груди Лань Сиченя. Сильные руки обвились вокруг него. — Ах, вот теперь я могу гладить тебя всего, — сказал Лань Сичень. Ладони заскользили вниз по направлению к груди, и Цзян Чен тут же схватил его за запястье, как только почувствовал, что пальцы задели края шрамов с правой стороны. Мгновение. Затем Лань Сичень плавно поддался направлению ваньиновой руки и, пропустив грудь, мягко обхватил его шею, медленно повернул его голову и припал губами к открывшейся коже. Цзян Чен задрожал. Ладонь на горле разгоняла пульс. Другой рукой Лань Сичень плотно обнимал его за талию, пальцы безопасно прижимались к боку. Но эти поцелуи… заставляющие его кожу вспыхивать… Лань Сичень знал, как сильно они ему нравились. Насколько просто было с их помощью заставить Цзян Чена таять… Цзян Чен не был уверен только, что его устраивала позиция. Как он сможет потрогать Лань Сиченя из нее? И где, в таком случае, Лань Сичень не сможет потрогать его? Слишком односторонне. Слишком откровенно. Но если тому так хочется… и ведь Цзян Чен сам попросил показать… возможно, он мог бы довериться… Возможно. Правая рука Лань Сиченя сдвинулась с его талии, поползла по бедру. Цзян Чен вздрогнул, когда движение натянуло ткань ночного халата над его членом. Сичень положил на его естество ладонь, прижал мягко. — Мне потрогать тебя, А-Чен? Что вообще за вопрос такой? — Тебе бы это понравилось?.. — выдавил из себя Цзян Чен. — Ммм, да, уверен, что понравилось бы, — пальцы Сиченя дрогнули, очерчивая форму Цзян Чена через ткань. Затем обхватили, двинулись вверх. — Ах! — задохнулся Цзян Чен. Слишком это было грубо, трение ткани о его самую чувствительную кожу, и все равно недостаточно. — Ох… — он так четко ощущал очертания ладони Сиченя вокруг себя. — О да, мне нравится трогать тебя, — выдохнул Лань Сичень. Сердце Цзян Чена дико колотилось. Он ощутил, как сиченева рука пробирается под ткань одеяния, ощутил прикосновение кожи к коже. Лань Сичень трогал его так и раньше, но в тот раз Цзян Чен был чересчур поглощен жаром их соития и мог только чувствовать. Сейчас же он чувствовал и думал. Рука обхватывала плотно, двигалась по всей длине. Цзян Чен проглотил свой стон. Одно дело было кричать, когда Лань Сичень получал свое удовольствие вместе с ним, совсем другое — когда тот просто смотрел. Что вообще Лань Сичень находил в этом? Ни больше и ни меньше, чем наслаждение властью над другим человеком. Большой палец Лань Сиченя проскользнул по головке, и Цзян Чен дернулся так сильно, что аж привстал, почти вырвавшись из кольца рук. Само собой, только почти. Лань Сичень, да и любой совершенствующийся, без труда взял бы верх над ним сейчас. — А-Чен? — спросил Лань Сичень. Руки больше не обнимали его — покоились у Цзян Чена на плечах, не давя. — Ты в порядке? — Да, — выдавил Цзян Чен. Ему пришлось снова напомнить себе, что Лань Сиченю можно доверять. Лань Сиченю, чьи руки одевали и кормили его, и кроме того, оттащили его орден от края пропасти, ведущей к полному разрушению. Нечего было бояться. — Хочешь попробовать что-то другое? — Хочу знать, что тебе нравится, — оборвал Цзян Чен. Резкость лучше, чем тревога. — Пожалуйста, продолжай. — Тогда ложись обратно, — Лань Сичень утянул его снова спиной к своей груди. Как следует опереться в такой позиции было невозможно — плечи чересчур поданы назад, грудь слишком открыта, все, что ниже пояса, выставлено напоказ. Непристойно, откровенно, ужасно. Но Лань Сичень хотел его так. И когда он взял ваньиново естество в руку снова и провел губами по его шее, было приятно, несмотря ни на что. Лань Сичень двигал рукой равномерно, ритмично, и это так сильно отличалось от их предыдущего совокупления. Те ощущения были глубокими, словно бы слишком насыщенными, чтобы считаться приятными; здесь же был простой и яркий всплеск удовольствия. По крайней мере, ощущения были простыми. Ваньиновы чувства не были отнюдь. Тревога все еще грызла его, несмотря на то, что губы Лань Сиченя у его шеи не казались отстраненными, наоборот — пылкими. Цзян Чен подумал о том, что было бы, если бы они вдруг поменялись местами и у него хватило бы навыков, чтобы ласкать Сиченя так же умело, как Сичень ласкал его. Он подумал об этом и начал немного лучше понимать, что его мужу нравилось в той ситуации, в которой они находились. Понимание растопило его сердце, опасное, опаснее, чем любой страх насмешки. Лань Сичень лизнул его шею — ощущение великолепно оттенило уверенные движения руки по члену. — Ты не собираешься… — рискнул Цзян Чен, — зубами… как раньше… Лань Сичень протянул очень довольное «хммм». Он осторожно прикусил Ваньину плечо, и давление послало новую сладко пульсирующую волну глубоко в его мышцах. Кто бы мог подумать, что зубы могут быть нежными? Что движение ногтей по коже может быть нежным? Более сильный укус заставил его схватить воздух ртом. — Чересчур? — теперь голос Сиченя звучал возбужденным по-настоящему. — Нет… Сильнее. — Не хочу, чтобы остался след… — прошептал Лань Сичень, и волоски привстали на ваньиновой шее от его дыхания. — Конечно, ты хочешь, — выдохнул Цзян Чен в ответ. — …конечно, я хочу, — слова звучали как признание. Лань Сичень укусил его снова, с силой засосал кожу на том же месте. Цзян Чен низко простонал. Жар прилил к его шее, пульс бился прямо там, где ему делали больно. Левой рукой Лань Сичень подтянул его бедра ближе, вжал их вниз, одновременно толкаясь вверх своими, и Цзян Чен поясницей почувствовал, насколько он тверд. Искрящаяся волна возбуждения прокатилась по ваньиновым венам, он откинул голову Сиченю на плечо и заерзал, стараясь одновременно толкаться вверх, к руке, и вниз, к коленям, на которых сидел. — Когда… — задыхался он, — когда я смогу потрогать тебя, Лань Хуань?.. — А ты хочешь? — Да! Лань Сичень издал тихий звук у его шеи, звук, подозрительно напоминавший рык. — В таком случае, скоро, — прошептал он. — Очень скоро. Но сначала вот так… Он неожиданно приподнял Цзян Чена, подтянул его выше, чтобы тот чувствовал член, прижатый к округлости его ягодиц. И теперь сиченевы руки могли дотянуться дальше. — Скажи-ка, А-Чен, тебе нравится, когда трогают здесь? Мне уделить внимание твоим маленьким украшениям? Легчайшее прикосновение кончиков пальцев к мошонке, и Цзян Чен выгнулся и втянул воздух через сжатые зубы. — Да или нет, А-Чен? — голос, дразнящий, в самое ухо. — Я… Черт, щекотно! Нет, нет! — Ваньин заизвивался, и Лань Сичень убрал руки, вернул одну на его член, и движения были настолько сладкими, что момент дискомфорта тут же стерся из памяти. — Как скажешь, — произнес Лань Сичень, и на следующей фразе его тон стал таким, словно он рассказывал Цзян Чену секрет. — А мне нравится. — Я… — Ваньин попытался собраться с мыслями. — Буду держать это в уме. — Если у тебя получится держать хоть что-нибудь в уме, значит, я недостаточно стараюсь, выполняя свои супружеские обязанности, — сказал Лань Сичень твердо, но в то же время шутливо. — Кончишь для меня, А-Чен? — Да, — у него были все причины не доверять этой ситуации, и ни за одну из них он не мог как следует взяться. — Да, еще немного, я только… — Хочешь масло? — спросил Лань Сичень. — Я, эм… — Цзян Чен понятия не имел, как правильно ответить на такой вопрос. Но Лань Сичень, вероятно, полагал, что он может хотеть, иначе бы не спрашивал. — Да?.. Лань Сичень поцеловал его в висок и расцепил объятия, чтобы дотянуться до маленького сундучка у кровати. — Значит, держишь под рукой? — спросил Цзян Чен, пока тот открывал склянку с маслом. — Думаешь обо мне ночами? Или можешь удовлетворить себя и без помощи? — Как и все совершенствующиеся, я стремлюсь идеально владеть своим телом, — ответил Сичень, тесно оборачивая скользкую ладонь вокруг ваньинова члена. — Интересно, смогу ли овладеть и твоим? Это не заняло много времени. Хватило пары мгновений неистового скользящего наслаждения. Пары мгновений, в которые Цзян Чен изгибался и бился у Лань Сиченя в руках. И все кончилось. Он лежал, тяжело дыша, кровь выла в ушах, все тело дрожало. Когда в последний раз кто-то слышал, как он кричит, видел его напряженным, трясущимся? Но Цзян Чен не чувствовал страха. — Мне нравится, когда ты такой, — шептал Лань Сичень ему в ухо, прижимался крошечными поцелуями. — Ты нравишься мне, очень. Цзян Чен тяжело выдохнул. Он чувствовал себя легко, слишком легко, слова Лань Сиченя медом лились в его уши. Все его барьеры были опущены и на какой-то момент он не смог даже вспомнить, где они стояли и зачем были нужны. Почему бы ему просто не развернуться и не броситься к Лань Сиченю в объятия, не излить все свое восхищение на него?.. Нет. Он постарался вернуть себе контроль. — Спасибо тебе, — сказал он, — было… замечательно. — Ты замечательный, — ответил Лань Сичень. Такие сладкие слова. Цзян Чен заворочался, стремясь повернуться к Сиченю лицом, и тот поднял руки, дабы дать ему больше места, стек ниже по подушкам, чтобы скорее лежать, чем сидеть. Потянулся, чтобы заправить волосы Ваньину за ухо. Цзян Чен не знал, куда себя девать, куда положить руки и как пристроить колени, смущался тому, как лежал поверх Лань Сиченя. Пах и бедра были липкими и уже начали замерзать, и Цзян Чен был очень рад, что никто из них не видит, в каком состоянии его халат. — Мне теперь… потрогать тебя? — спросил он. — Сперва поцелуй меня еще немного, — ответил Лань Сичень. Цзян Чен послушно наклонился и прижался губами к губам. Лань Сичень протянул тихое «хмм» в его рот. Он казался очень довольным, расслабленным. Цзян Чен почувствовал, как его тревога угасает в который раз. Ему разрешили исследовать, и именно это он намеревался сделать. Его ладонь, в поиске места, вновь опустилась на сиченеву голую грудь. Цзян Чен обвел ее кончиками пальцев, такую теплую, гладкую, как шелк. — Не люблю спешку, — признался Лань Сичень. — Не торопись, А-Чен. — Ладно, — глуповато ответил тот. Он спустился губами по подбородку Лань Сиченя к его шее, и тот откинул голову, предлагая себя. Цзян Чен открыл рот пошире, посасывая кожу, пробуя на вкус, его большой палец задел сиченев сосок. Лань Сичень ахнул, слегка выгнулся к нему. Сердце Цзян Чена пропустило удар. Рот продолжал двигаться. Он понятия не имел, делает ли это правильно, единственное, что осталось в его голове, — он хотел отведать каждый крошечный кусочек кожи своего мужа. Он спустился поцелуями по груди Лань Сиченя, нашел его твердый сосок губами и языком, и тот задохнулся: — Мхн, А-Чен!.. Это был чистый восторг, приятнее даже, чем момент, когда Цзян Чен сам кончил. Он едва ли мог возбудиться снова прямо сейчас, но страсть, глубже, чем телесная, тянула что-то у него в животе и груди, побуждала двигаться дальше. Он опустился на Лань Сиченя всем весом. Их ноги переплелись, и Цзян Чен дополнил движения губ с одной стороны груди лаской пальцами на другой. Уши полнились дрожащими вздохами Лань Сиченя. Настолько незначительная победа — суметь доставить удовольствие своему мужу. Резкий голос в голове издевался над ним. Цзян Чен постарался не обращать на него внимание. Он научится делать лучше, научится делать идеально. Ваньин приподнялся и поцеловал Лань Сиченя еще раз. — Кажется, в конце концов, я все же нетерпелив, — прошептал Лань Сичень. — Потрогаешь меня? — Удивительно, что ты так торопишь, — ответил Цзян Чен, — тогда как я известен своей неуверенностью и робостью. Лань Сичень выдохнул звук — полусмех-полустон. — Никогда больше не подвергну сомнению силу твоего духа, — пообещал он. — Давай же, А-Чен… — Полагаю, ты хочешь масло, — Цзян Чен приподнялся на четвереньки, а Лань Сичень рассмеялся снова, радостный, что его предпочтения запомнили. — Да, побольше, — признался он, и Ваньин фыркнул, дотягиваясь до флакона. — Понятно, решил измазать нас обоих. Ладони Лань Сиченя собственнически сжали его бедра. — Не занудничай, А-Чен. Если хочешь заняться чем-то менее грязным, я найду тебя в библиотеке. — Ой, заткнись, — бесхитростно бросил тот. Цзян Чен нервничал снова. Просто смешно, этот член уже был у него внутри, но ему так и не довелось потрогать его! Цзян Чен сел на пятки и налил масла себе в ладонь. Его глаза привыкли к темноте ровно настолько, чтобы он мог различить силуэт Лань Сиченя под собой, его распахнутый халат. Очертания его члена, изгибающегося к животу. Цзян Чен почувствовал сложный вихрь смущения и гордости одновременно от того, что тело Сиченя так реагирует на него. Он протянул руку и дал маслу стечь, оставляя дорожку из капель по сиченевой длине. Затем коснулся кончиками пальцев, смешал все капли вместе. Кожа под его рукой казалась бархатной — мягкость и твердость сразу. Он медленно очертил форму, размазывая масло по всей поверхности. Пальцы согнулись, сжались. Член идеально лежал в его руке, тяжелый и желанный, как рукоять меча. Он провел разок вверх и вниз. — Аххх… — выдохнул Лань Сичень. — Сам сказал мне не торопиться. — И правда, сказал, не сбивайся с этой мысли… Ох, А-Чен… Цзян Чен наклонился и обхватил Лань Сиченя за шею свободной рукой, практически лег сверху, оставляя лишь небольшой промежуток меж их телами. Губы прикоснулись к губам, и они поцеловались снова, торопливо, нетерпеливо. Ваньинова рука нашла свой ритм. Лань Сичень обнял его, и он жадно толкнулся языком ему в рот. — Чуть помедленнее, — прошептал Лань Сичень, — и сожми крепче, да, да, вот так… Лань Сичень изгибался всем телом под ним, клонился к нему, как натянутый лук. Цзян Чен целовал его шею, выводил длинные линии по горлу языком, и Лань Сичень откинул голову снова, открываясь. Цзян Чен был яростен и нежен. Хотел дать ему больше. Дать ему почувствовать больше. Он вспомнил, как Лань Сичень сказал, что ему нравится. Ему пришлось сесть, чтобы использовать обе руки. Тревога всколыхнулась в нем снова. Он чувствовал себя таким открытым так, сидя верхом у Сиченя на коленях, смотря на него сверху вниз, по сравнению с тем, когда прижимался к нему и прятал лицо в его шее. Но он продолжил. Левая рука была сухой — правая, как и сиченев член, была покрыта маслом. Цзян Чен обхватил его левой рукой, а правую опустил ниже, чтобы прикоснуться к мошонке. — Ох! — задохнулся Лань Сичень. Цзян Чен гладил пальцами, легчайше, но снова и снова. Крутанул левым запястьем, добавляя остроты. — О, да! — Лань Сичень напрягался под ним, его пальцы сжимали простыни в кулаках. — Ты кончишь, — сказал Цзян Чен твердо, — для меня. Для меня, Лань Хуань, ты кончишь для меня, кончай для меня, кончай для меня!.. Лань Сичень вскрикнул, и звук пронзил сердце Цзян Чена ножом. Рука, плотно обхватывавшая сиченев член, вдруг заскользила легче — семя потекло по пальцам. Он продолжал гладить, продолжал работать рукой, пока Лань Сичень не схватил его за запястье, втягивая воздух через зубы. Затем Цзян Чен ждал, тихо и спокойно, того, что будет дальше. Он был полувозбужден снова. Вскрик Лань Сиченя все еще отдавался в его ушах, как и его собственные слова. Откуда это вообще взялось в нем? Он чувствовал себя таким голодным. — Хах, — вздохнул Лань Сичень. — Цзян Чен, иди сюда. Цзян Чен засомневался, не зная, куда приткнуть свои грязные руки. — Не волнуйся, потом искупаемся. Ляг со мной. Он подчинился, вытягивая свое одетое тело вдоль сиченева полураздетого. Пристроил голову ему на плечо. — Как же давно, — сказал Лань Сичень мягко, — я не ложился с красивым мужчиной. — Я никогда не ложился, — сказал Цзян Чен. Несколько мгновений было тихо, хотя Ваньин чувствовал смех, клокочущий в сиченевой груди. — До нашей свадьбы! — уточнил он, шлепнул его по голой груди. Лань Сичень рассмеялся в голос, поймал и сжал ваньинову руку. — Не может быть, чтобы ты сожалел об этой заминке так же сильно, как я, — сказал Цзян Чен, — когда у тебя есть столько счастливых воспоминаний, которые могут отвлечь. — С другой стороны, — ответил Сичень, прижимая его к себе крепче, — эти воспоминания только изводили меня, и я жалел так или иначе. Тогда как ты едва ли мог понять, что упускаешь. — О, поверь мне, — сказал Цзян Чен мрачно. — После той ночи я понял. Пару мгновений они мирно лежали в тишине. Затем Лань Сичень заговорил снова, голос как будто стал еще мягче. — Так тебе понравилось тогда? Искренне? — Разве я недостаточно ясно дал тебе понять? — Цзян Чен приподнялся на локте, стараясь разгадать выражение лица своего мужа в темноте. — Мне повторить? — А ты захочешь повторить? Снова? Цзян Чен прикусил губу. Правда была в том, что он просто не мог вернуться обратно к той холодности. Не после такого. «И когда он устанет от тебя, что будешь делать? — спросил он себя. — Сможешь ли быть снисходительным? Если станешь грубить, что будет с альянсом с орденом Цзян? Не дури.» — Да, — сказал он, игнорируя свои сомнения. Сомневаться было поздно в любом случае. — Если как-нибудь захочешь взять меня — что ж. Ты прекрасно знаешь, где я сплю. Он оставил у Лань Сиченя на губах поцелуй и перекинул ноги через край кровати. — Цзян Чен… — сказал Лань Сичень. Пауза. — Спи крепко. И спасибо тебе. — Тебе спасибо, — ответил Цзян Чен, встал с кровати и скрылся за раздвижной дверью. В его комнате все еще горели лампы, а печка давала достаточно тепла, чтобы нагреть воздух до приемлемой температуры. Цзян Чен намочил полотенце в тепловатой воде, оставшейся от купания, вытер все семя, которое смог, с живота и рук. С маслом просто сдался. Вытрется само о простыни или подождет следующего полноценного купания. Когда он переодевался в свежий ночной халат, отражение в зеркале привлекло его взгляд. Там, у него на шее, наливался фиолетовый синяк, крокусом цвел в том месте, где Лань Сичень кусал его.