I Have Left the Hearth I Know / Я покинул родной очаг

Итак, оказалось, что его мужу нравилось проводить время в их брачной постели. И притом достаточно регулярно и даже несмотря на то, что человек, с которым он должен был делать это, — всего лишь Цзян Чен. И теперь, когда он знал, что от него требовалось, Цзян Чен был исполнен рвения предоставить это настолько хорошо, насколько только мог. Слишком поздно сожалеть о бездарно потраченной юности. Если бы он знал, что лучшее, что он сможет сделать для ордена Цзян, — это выйти замуж, он уделил бы больше времени познанию искусства любви. Теперь отрабатывать свои навыки он мог лишь с одним человеком. И если ему хотелось удовлетворять Лань Сиченя в достойной его мере, да к тому же так, чтобы тому не пришлось объяснять каждую мелочь, было необходимо уделить время самообразованию. Этим Цзян Чен и занялся, выкроив час досуга между утренними делами и послеобеденными тренировками. Он забился в уголок в библиотеке, за столом, спрятанным между двумя книжными шкафами. Тщательно проиллюстрированный и так же тщательно скрываемый в недрах книгохранилища том был открыт перед ним. Рукопись начиналась с инструкций, описывающих непосредственно акт, и продолжалась советами на тему того, как избежать заболеваний и успешно зачать. Цзян Чену пришлось полистать какое-то время, пока он не наткнулся на страницы, содержавшие предложения «для особых случаев», подробнейшим образом изложенные и снабженные большим количеством картинок. «Сия ласка, — строчило перо давно почившего знатока, — невежами ложно толкуется как постыдная, а бессердечными — как нечистая, но именно по этой самой причине и является она сугубо приличествующим знаком доверия среди истинно любящих. С помощью органов речи молвите о своем обожании; губами и языком живопишите вашу любовь». Далее следовало несколько иллюстраций. Цзян Чен взглянул на картинки и почувствовал отвращение. Затем перечитал про доверие и почувствовал, что пропал. «Ласка сия исполнена может быть в расположениях многих, — распиналось перо знатока рядом с изображениями «многих расположений», — но, несомненно, благоразумней всего изрекать подобную преданность на коленях. Придите к предмету вашей страсти, как проситель, и воспойте любовную песнь у его ног». Цзян Чен захлопнул книгу и подождал, пока его сердце вернется на свое законное место оттуда, куда оно упало. Да, вот оно было, все, что он хотел сказать Лань Сиченю, прямо и неискусно выписано для него. Спасибо, что взял меня в свой дом. Спасибо, что нежен со мной, хотя и не обязан. Спасибо, что так полон очарованием, что я не могу не обожать тебя… Может, это было нормально — чувствовать так, раз уж кто-то подумал об этом, да еще и записал. Эта мысль слегка обнадеживала. Цзян Чен не имел права жаловаться на недостаток удачи. Ему, скорее, досталось с лишком, причем в обе стороны. Например, удача быть замужем за Лань Сиченем. Например, неудача в этот самый момент услышать его шаги по полу библиотеки. Он замер на мгновение, чувствуя себя снова шестнадцатилетним, втащенным его братом в такую кучу неприятностей, из которой так просто не выбраться. Затем его обычное своенравие заставило его позвать: — Цзэу-цзюнь? — Голос разбил тишину. Титул прозвучал саркастически. — Муж мой? Лань Сичень перегнулся через низкий шкаф, закрывавший вид на Цзян Чена. Обычно он так не двигался, и это выглядело… игриво. — Все учишься? — спросил он, и Цзян Чен вспомнил те первые пару недель, когда только и делал, что прятался между шкафов, зазубривая правила. — Когда мы обручились, я даже не осознавал, что выхожу за ученого мужа. — Я был средним учеником, — кисло ответил Цзян Чен, — но далеко не худшим. Тебя не должно изумлять, что я умею читать. — Хмм, — Лань Сичень проигнорировал укол, — и что же ты такое читаешь? Цзян Чен щелкнул по обложке, привлекая внимание к названию, затем повернул книгу так, чтобы Лань Сичень увидел. — «Трактат о зачатии и вынашивании детей», — зачитал тот так, словно был знаком с рукописью. И, само собой, он был, Лань Сичень во всех смыслах все равно что библиотечный каталог. — Что за печальная история. Цзян Чен смущенно запаниковал. О чем он только думал? Само собой разумеется, ни один благородный господин не стал бы читать такое. И если он не видит разницы между тем, что написано в книге, и тем, что они с Лань Сиченем уже проделывали вместе, то это только и единственно потому, что он не знает ничего, ничего… Потом до него дошло. Только несколько страниц ближе к концу были посвящены искусству любви, все остальное отводилось более серьезным вещам. Он вдохнул и выдохнул, успокаиваясь. Было так легко запаниковать рядом с Лань Сиченем, но и унимать панику было легко. Его приятный характер сглаживал большинство углов. — Ничего не знаю, — попытался Цзян Чен. Голос звучал убедительно и сухо. — Конец вроде хороший. — Правда? — спросил Лань Сичень. Цзян Чен уловил огонек интереса, вспыхнувший в его глазах. — Что же это? Прочитанный текст, который Цзэу-цзюнь забыл? — Позволь освежить мою память, — сказал Лань Сичень, подходя к столу и протягивая руку за книгой. Цзян Чен вдруг очень ярко представил, как Лань Сичень открывает ее на той самой странице, которую он читал, как тот каким-то образом понимает все ваньиновы мысли, и, даже не подумав, привстал, выдергивая книгу из-под сиченевой руки. Лань Сичень замер. Их взгляды встретились, и что-то в животе у Цзян Чена сжалось, и вовсе не от той искренней тревоги, которая заставила его подняться. Лань Сичень потянулся за книгой еще раз, медленнее. Цзян Чен перегнулся через стол, заслоняя ее рукой. Движение привело их тела ближе друг к другу. Оба замерли снова. — А-Чен, — повторил Лань Сичень, — что ты читаешь? Он говорил спокойно. Слегка снисходительно. Пальцы у Цзян Чена на ногах поджались сами собой. Рука Лань Сиченя, тянувшаяся за книгой, обвилась вокруг его талии. «Он играет со мной, потому что мы замужем, — подумал Цзян Чен, смотря ему в глаза. Он не мог и вздохнуть. — Ему нравится быть замужем». Цзян Чен едва не опустился на колени прямо в тот самый момент, желая узнать, понравилось бы Лань Сиченю и это. — Что я всегда уважал в Ланях, — сказал он вслух, — так это то, что они не суют нос в чужие дела. Лань Сичень внезапно подался вперед, рука у Ваньина на талии сжалась сильнее. Тот отступил на шаг и оказался притиснут к книжному шкафу, стол теперь блокировал его справа. Инстинктивный страх взметнулся в нем, оказался подавлен разумом в следующее мгновение. Лань Сичень загнал его в угол, но только чтобы поцеловать. — Ну же, Цзян Чен. Я вытяну из тебя ответ, — пригрозил он, голос низкий, из самого горла. — Я не сломлюсь под любыми пытками! — задохнулся Цзян Чен. Он отвернулся, уворачиваясь от губ на своих губах, но открывая таким образом шею. — Упрямец, — рот Лань Сиченя нашел его пульс, — я никогда не пытаю, если могу убедить. Цзян Чен вцепился в полку свободной рукой, чтобы только устоять на ногах. Свет лился меж шкафов из открытой двери. Место едва ли можно было назвать уединенным, но ведь все Облачные Глубины принадлежали Лань Сиченю, как и Цзян Чен принадлежал, поэтому тот мог целовать его там, где вздумается. Что Лань Сичень и делал, все чаще и чаще притом. Цзян Чен никогда не знал, в какой момент окупятся его наудачу вброшенные попытки соблазнения. Не знал, когда они прекратят окупаться. Но этот страх принадлежал будущему. Прямо сейчас он был в руках своего мужа и погибал все сильнее с каждым мгновением. — Ладно! — воскликнул Цзян Чен. Еще немного, и он совершенно потеряет голову. — Если тебе так уж необходимо знать… — Уже сдаешься? — Лань Сичень улыбнулся. Он прекратил целовать ваньиново горло, чтобы ласково ткнуться носом о нос. Его дразнящий тон заставлял Цзян Чена желать расплавиться прямо в его руках. Вместо этого он твердо оттолкнул Сиченя, разворачиваясь так, чтобы вырваться из блока. — Я планировал сюрприз. Но мимо внимания Цзэу-цзюня и мышь не прошмыгнет. — Если это сюрприз, не позволяй мне его испортить, — тут же ответил Сичень. «Кто тут еще сдается?» — подумал Цзян Чен. Лань Сичень выглядел так, словно ему искренне жаль. Такой внимательный к Ваньину и его бреду. — Да нет, так я хотя бы смогу узнать, как тебе идея. Игривый огонек вернулся в сиченевы глаза. — Цзян Чен, ты возбудил мое любопытство. — Твое любопытство? — Цзян Чен вздернул бровь. — И только? — Невыносимо притом. Они оба едва сдерживали смех, и каким-то образом это облегчило Цзян Чену задачу сказать, громко и твердо: — Я подумал, я мог бы попробовать ублажить тебя ртом. Лань Сичень замер в его руках. Взгляд его упал на ваньиновы губы. Он сглотнул, почти незаметно. — …если бы ты захотел, — добавил Цзян Чен запоздало. Рука Лань Сиченя обхватила его щеку, большой палец скользнул по скуле. — А ты бы хотел? — спросил он. «О, не смей даже», — подумал Ваньин. Он неделями позволял Лань Сиченю дурить себя, думал, что тот не желает близости, тогда как Лань Сичень полагал, что это Цзян Чену не понравилось. Хватит, закончим на этом. Цзян Чен даст ему то, что он хочет, чего бы ему это ни стоило. Это меньшее, что он мог сделать. — Я бы хотел. Я… — Ваньин никак не мог придумать, что соблазнительного ему сказать, чтобы вовлечь Лань Сиченя в эту задумку, до сих пор казавшуюся такой… нелепой. — Хотел бы, — повторил он неловко. — Когда? — спросил Лань Сичень. Нетерпение сквозило в нем. «Сейчас же, — хотел ответить Цзян Чен. — Когда захочешь». — Когда закончу тренировать молодняк стойкам с мечом, — сказал он, — и лишь небеса знают, сколько времени это займет. Что до тебя, я уверен, Цзэу-Цзюнь в состоянии найти тысячу и одно более приемлемое занятие, помимо того, чтобы зажимать меня у библиотечных полок. — Тогда на закате, — спокойно сказал Лань Сичень, в глазах сияло тепло. Цзян Чен отрывисто кивнул и сбежал, смущенный, взволнованный, упивающийся своим триумфом.

* * *

Когда солнце опустилось до уровня окна и начало мелькать красными бликами у него в глазах, Лань Сичень понял, что пора заканчивать работу. Он сложил как следует и убрал все свои бумаги, помыл кисти и вернул в коробку чернильные палочки. Затем открыл дверь в сад и сел на пороге под вечерними лучами, чтобы попрактиковаться с сяо, ожидая, пока его муж вернется с послеобеденных тренировок. Была ранняя весна, и солнцу не хватало тепла, но было все равно приятно понежиться в нем. Вечер полнился яркими обещаниями ожидающего его удовольствия. И не одного, а многих — обещаниями, что удовольствие еще повторится. Он постепенно привыкал быть замужним. Он ожидал, что необходимость подстраивать свое расписание под другого человека будет раздражать. Он был всегда занят. Ему приходилось быть гибким. Он терпеть не мог, когда его отвлекали. Но теперь ему даже нравилось знать, когда стоит отложить работу, когда приняться за пищу, когда прогуляться вокруг декоративного пруда, болтая ни о чем. Теперь выделять время для другого стало частью его обязанностей праведного человека. Цзян Чен водой просочился в каждую трещинку Облачных Глубин, где мог быть полезен. Раз — и он уже следит за детьми и свеженабранными с этого года учениками, как Лань Цижень двадцать лет назад. Когда им приходилось разбираться со сложными визитерами, он отбривал их своим острым языком так свирепо, что что бы ни предложил впоследствии Лань Сичень, это казалось щедрым компромиссом. Он делал все, что только мог — изводил себя совершенно, по правде говоря. Лань Сичень прилагал значительные усилия в последнее время, чтобы убедить его отдохнуть. И если для этого нужно было подать хороший пример, отдыхая самому, — что ж, у него появилось гораздо больше свободного времени, когда Цзян Чен взял на себя половину работы. Он получил союзника, обещанного ему в обмен на согласие. Больше даже — близкого друга, но именно это Лань Сичень отказывался принимать как должное. Цзян Чен кристально ясно дал понять, чего ждет от их брака — альянса и взаимопомощи. Он пожертвовал жизнью ради своего ордена, опять, но иначе теперь, по-новому. Тот факт, что они, по итогу, неплохо сошлись, был не более чем приятным дополнением. То, что большую часть ночей они теперь проводили, страстно занимаясь любовью, было дополнением неожиданным весьма. Он играл на сяо и обдумывал свой брак. Когда-нибудь это должно было случиться, и Лань Сичень был рад, что вопрос снят с повестки теперь. Он был доволен, что смог заполучить союзника для ордена Гусу Лань и совершить похвальный поступок на одном дыхании. Он был доволен тем, что замужем за Цзян Ченом, грубо прямолинейном в том, что конкретно хотел получить благодаря статусу Лань Сиченя. И он был доволен, что избавил себя как от искушений, так и от возможности себе навредить. Он знал прекрасно, что безрассудная страсть сделала с его родителями, как она впоследствии повлияла на орден. Он всю юность провел, разбираясь с этим хаосом. И он также знал, что, несмотря на то, что казался уравновешенным, имел те же самые склонности, ту же жажду потерять себя в чем-либо — в музыке, войне, красоте, любви. Вот почему он держал себя в узде, вот почему предпочитал отдаваться сразу многим вещам одновременно. К сожалению, в брачной сфере он мог отдать себя лишь одному супругу. Солнце краснело все сильнее с каждым мгновением. Лань Сичень обнаружил, что его сяо затихла. Он смотрел, не отрываясь, на пруд, на плывущие лилии. Звуки достигли его ушей — дробь детских шагов, приближающихся со стороны тренировочных площадок, их голоса, шепчущиеся друг с другом. И следом тяжелая поступь Цзян Чена, пасущего их. Лань Сичень представил, как Цзян Чен набирает воздуха в грудь, чтобы прикрикнуть на учеников, призывая к тишине, и улыбнулся противоречию. Его сердце трепетало в предвкушении. «Терпение, — напомнил он себе. — Всему свое время». Он поднес сяо к губам снова, выдувая медленную мелодию. Музыка успокоила его дыхание, помогла сердцу медленнее биться. «Это будет неловко, — твердил он себе, — в первый-то раз, но не неприятно, и после, с практикой, станет лучше, превратится в большое удовольствие. Но не для тебя одного и не в самое большое из доступных. Не забывай смотреть вглубь». И разве можно описать тот первый раз, когда Цзян Чен впустил его в свое тело, как неловкий? Разве все их занятия любовью до сих пор были неловкими? Он постучал своей сяо о ладонь и вздохнул. Хотя та ночь и закончилась хорошо, началась она с чего-то похуже неловкости. Со страха. Он должен держать себя в рамках, и не только ради того, чтобы сохранить свою строгость и ясность сознания, но и ради Цзян Чена. Цзян Чен был ему благодарен. Со всей его кажущейся твердостью, он до боли желал ублажить тех, к кому был по-настоящему привязан. Ненавидел отказывать им в чем-либо. Он был восхищен Лань Сиченем, в чем было мало удивительного — так часто случается с первым любовником. А Ваньин пришел в их брак таким неопытным, с едва тронутым сердцем. И он был бесконечно благодарен Лань Сиченю за помощь, благодарен гораздо сильнее, чем должен был быть. И когда эта признательность истощится, она так легко сможет превратиться в обиду, которая ранит далеко не только их двоих. Что ж, Лань Сичень постарался обезопасить себя от обвинений в том, что воспользовался обстоятельствами и с облегчением бросился в омут страсти после того, как первый раз прошел хорошо. Он совсем не хотел рушить ваньинову хрупкую защиту и просить слишком многого. А теперь еще эти веселые новости — Цзян Чен, ищущий в книгах чего-нибудь остренького для их постельных занятий, словно Лань Сиченю мало того, что он уже имеет. Он почти жалел, что не отверг предложение. Но нет. Его муж — не хрупкий цветок, который легко сломать. Он знал, что делает, а Лань Сичень с радостью примет все, что было предложено добровольно. И будет даже более честен с собой, — а самообман всегда был худшим видом лжи, — и признается, что очень и очень сильно этого ждет. Звуки шагов по гравию у него за спиной. Лань Сичень не повернулся. Просто продолжил играть ту же мелодию, что и ранее, тихо и мягко. — Практикуешься, я смотрю? — сказал Цзян Чен голосом, полным обидных намеков. Лань Сичень выдохнул смешок, и его последняя нота вышла похожей на писк. — Как там твои ученики? — Позорно. Молю тебя не приходить с проверкой их навыков, пока они в таком состоянии. Разочаруешься во мне до глубины души, раз я обучил их так. Лань Сичень повернулся. Цзян Чен нес свой меч. Его щеки пылали от физических усилий, взгляд был хмурым. Его нежный хмурый взгляд. — Как мог бы я хоть в чем-нибудь в тебе разочароваться? — спросил Лань Сичень мягко. Цзян Чен фыркнул и покрутил в руках меч. — Ты не занят? — спросил он через мгновение. — Сейчас — нет, — ответил Лань Сичень, разглядывая его. — Тогда пойдем внутрь, — сказал Цзян Чен, смотря на него многозначительно. Лань Сичень встал и пошел. Если и было одно-единственное искусство, которому Лань Сичень желал обучить Цзян Чена, — то это искусство соблазнения. Он скучал по тому, как его любовники ласками и уговорами утаскивали его в постель. По тому, как робость перерастала в нетерпение. Цзян Чен же словно не мог говорить иначе, чем грубо и бесцеремонно. Может, ему просто нужен пример? На текущий же момент, сойдет и так. Это было в чем-то даже мило, да и приводило к такому же результату в конце. Лань Сичень зашел внутрь, и Цзян Чен закрыл за ними дверь. — Промерз, небось, до костей, — сказал он, — на улице сидеть в такое время года. Он повернулся и отошел к печке, чтобы помешать угли. Как же было приятно, что кто-то говорит с ним напрямик! Что кто-то заботится о нем в такой суровой манере! Лань Сичень припомнил первый месяц, когда Цзян Чен был так тих, когда словно пытался стереть себя из окружения, пока его истинный характер не вырвался на свободу в итоге. Лань Сиченя вдруг окатило волной нежности. — Придется тебе меня отогреть, — сказал он и поцеловал Ваньина. В то самое мгновение, как к нему прикоснулись, Цзян Чен бросил свою возню с печкой и обмяк в его руках. Лань Сичень надеялся и верил, что страсть, а не простая покорность заставили его замереть и развернуться к поцелую ровно тогда, когда Сичень его захотел. Сильное, пьянящее чувство было это — подчинять себе все внимание другого человека простым прикосновением. — О, правда? — спросил Цзян Чен. Символическое сопротивление. — Ты разве сам не намеревался? Цзян Чен цыкнул. Лань Сичень поцеловал его снова. — Как хочешь начать? — выдохнул он. — Я… так, встань сюда, — Цзян Чен взял его за плечо, толкая твердо. Прошли годы — десятилетия — с тех пор, как кто-то мог позволить себе так обращаться с ним. Пораженный, с теплом, охватившим сердце, Лань Сичень дал протолкать себя через всю комнату. Цзян Чен прижал его спиной к стене и упал на колени. Было чувство, что все сиченево нутро упало вместе с ним. Все его жалобы на отсутствие ухаживаний испепелились и развеялись дымом по ветру. На их месте вспыхнула страсть. К чему изысканность, когда есть рвение и красота? И все же, ему было неспокойно. Он вспомнил, каким Цзян Чен был, когда делал предложение. Рычащий, откровенно невежливый в своем отчаянии спасти орден. Умоляющий. Страсть и беспокойство. Он не хотел думать о том, как эти эмоции связаны. Он вдохнул. — Тебе, эм… не обязательно становиться… на колени… Цзян Чен откинул волосы с лица. Чем сложнее были обстоятельства, в которых он находился, тем надменнее он умудрялся выглядеть. — Это классическая поза, — сказал он, — так я читал. «Ох, А-Чен, какими идеями ты только забил себе голову?» — подумал Сичень настороженно. — Не утруждай меня улучшениями, когда я еще даже не попробовал, — проворчал Цзян Чен. — Я расцениваю всю эту ситуацию целиком как улучшение. — Серьезно? Будет проще, чем я предполагал, — фыркнул Ваньин и начал пробираться через слои сиченевых одежд. Лань Сичень смотрел на него сверху вниз и внезапно почувствовал головокружительный сердечный порыв. Влечение к красивому мужчине. Уважение — к благородному. Должная супружеская привязанность. Все это, соединенное вместе, бурлило в нем, но Лань Сичень был достаточно мудр, чтобы знать, что там есть и кое-что еще. Мог признать зарождающуюся влюбленность, когда чувствовал ее. «Не смей, — подумал он. — Бери то, что он дает тебе, и не вздумай требовать больше. Тебе это не нужно. Тебе вообще ничего не нужно.» Цзян Чен раскрыл его нательный халат. Воздух ранней весны холодил кожу, но ваньиново дыхание было теплым. Он выглядел таким взволнованным, что кровь Лань Сиченя вскипела, и если это было безнравственно и нехорошо, что ж. Его муж мог остановиться в любой момент, когда пожелает. — То есть, мне просто… взять его в рот?.. «Наверное, стоило предложить ему, чтобы я сперва показал», — подумал Сичень. Но нет. Очевидно, была причина, по которой Цзян Чен обратился к книгам, а не к нему. — Именно так, — сказал он, обхватывая Ваньина за подбородок и прилагая легчайшее из усилий, чтобы притянуть его ближе. Цзян Чен заметно подобрался, затем наклонился и смело провел языком вдоль сиченевой длины. Ощущение само по себе было, скорее, просто шокирующе влажным, но подобная близость была приятна. Ваньин отстранился, нахмурившись, облизнулся. Лицо на какое-то мгновение стало беззащитным. Сердце Лань Сиченя сжималось от нежности — Цзян Чен захотел научиться этому, чтобы доставить ему удовольствие, и если он правда хочет, если не чувствует себя обязанным… Цзян Чен обхватил головку губами. Новое движение языка — медленнее, плавнее, лучше. Лань Сичень вздохнул. Глаза стремились закрыться, но он сопротивлялся, сконцентрировался на своем муже. Вечера стали длиннее — впервые они сошлись при свете дня. Впервые мог он любоваться его лицом в моменты страсти, мог заглядывать в его глаза, пока Цзян Чен старался для него. Это было чудесно, и все равно он хотел большего. Хотел увидеть его без одежды. Хотел, чтобы каждое его молчаливое правило смягчилось и истаяло, пока Лань Сичень не будет владеть им целиком. «Терпение, — напомнил он себе снова. — Один день за раз. Один момент времени за раз.» Цзян Чен попытался взять его глубже. Зубы слегка подцепили кожу, и Лань Сичень подавил желание зашипеть. — Нет необходимости брать так глубоко. — Дай попробую еще раз, — сказал Цзян Чен, голос уже звучал хрипло. Он подался вперед снова и подавился, и Лань Сичень дернулся назад, насколько только мог со стеной за спиной. Нет. Ему совсем не нравилось так, такой грубый, подобострастный, однобокий способ. Нет. — Не так глубоко, — повторил он. Цзян Чен моргнул, и Лань Сичень тут же пожелал просто прикусить свой язык и заткнуться. Неужели не мог он пережить пару моментов неловкости, вместо того, чтобы сообщать своему мужу — практически девственнику, который только что встал перед ним на колени, — что тот все делает не так? — Что ж, хорошо, — сказал Цзян Чен медленно, — почему бы тебе не стать более конкретным и не показать мне, в таком случае, насколько глубоко ты хочешь? Он взял оба запястья Лань Сиченя и притянул к своим волосам. Затем замер на коленях, смотря вверх, покорность и тревога и соблазнение мешались все вместе на его прекрасном, залитом солнцем лице. Встал на колени. Предложил тянуть за волосы. Собирался взять его в горло. Где-то в библиотеке была книга, которую Лань Сичень хотел сжечь. Сейчас же, раз уж Цзян Чен был готов принимать указания, он собирался за волосы направить его к чему-то более нежному. — Иди-ка сюда, — сказал он и притянул его обратно на свой член. Мягко и неглубоко. Ваньиновы губы скользили по его самым чувствительным местам. Скользили так сладко теперь, когда не нужно было делать ничего сложного. Его язык прижался следом, попробовал на вкус. Лань Сичень позволил стене принять весь свой вес, его руки скорее придерживали Цзян Чена за затылок, чем тянули, двигали его в спокойном ритме, немножко внутрь и сразу наружу. Ох, это было… это было приятно, это было хорошо. Просто, ласково и тепло. Он вкрутился бедрами слегка вместе с движениями рук, и Цзян Чен издал звук, который Лань Сичень скорее почувствовал, чем услышал, снова попробовал насадиться глубже. На этот раз так, словно сам захотел. Лань Сичень расслабил руки и позволил ему, чувствуя горячую, сверкающую волну от тела, начинающего отвечать телу, от того что они оба начали двигаться, как одно. Через минутку Цзян Чен попробовал отстраниться снова. Лань Сичень удивил сам себя, засопротивлявшись слегка — ему, в конце концов, отдали контроль. Цзян Чен выпутался и спросил: — Что делать с… эм… остальной частью? — Попробуй рукой, — ответил Сичень, — и нет, это не жульничество. Цзян Чен обхватил его и провел пару раз вверх-вниз на пробу. Это он уже умел. Лань Сичень подавил дрожь от твердых, уверенных движений. — Слишком сухо? — В твоих силах меня увлажнить, — прошептал Лань Сичень смело. Цзян Чен бросил ему возмущенный взгляд, но в итоге просто закатил глаза, и Лань Сичень знал прекрасно, что это значит. Так Ваньин успокаивал гордость перед тем, как сдаться. И действительно, он лизнул вдоль длины сиченева члена снова, вывернул голову, чтобы достать языком и сверху. Собрал влагу во рту, позволил ей стечь, затем размазал рукой по всей длине до основания. Решительный и тщательный, как и с любым делом, за которое брался. И если дело требовало быть бесстыдным и распутным, таким он и будет, при всей своей гордыне. Быть объектом подобной сосредоточенности, еще одним заданием, которое нужно выполнить, — это не могло не влиять. Лань Сичень почувствовал, как возбуждение вспыхнуло, неожиданно острое. И все же, в то же время, ему хотелось, чтобы было и по-другому. Чтобы Цзян Чен отличал его от всего остального. Слюна блестела на ваньиновой щеке. Лань Сичень потянулся и стер ее, пока Цзян Чен опускался на его член снова. Его влажные губы теперь заскользили легче, рот и рука двигались вместе, обволакивая всю длину Лань Сиченя теплым трением. Другой рукой Цзян Чен гладил легонько его мошонку так, как он знал, Сиченю нравилось больше всего. — Ох, хороший мой, — выдохнул Лань Сичень, — да, вот так. Цзян Чен на мгновение оторвался от поглаживания, чтобы только притянуть сиченеву руку обратно к своим волосам. Что ж. Лань Сичень не стал бы требовать от него ничего подобного, но Ваньину нравилось знать, что он желанен. Сичень набрал в кулак побольше волос, чтобы не сделать больно, и потянул. Цзян Чен снова издал тот сдавленный звук и уперся старшему в бедро, когда движение заставило его податься вперед. Наслаждение разгоралось все сильнее теперь, вздымалось волной, утаскивавшей Лань Сиченя за собой. Хотелось просто откинуться назад и расслабиться, закрыть глаза, но для этого пришлось бы оторвать взгляд от Цзян Чена. — Смотри на меня, — сказал он, погладил его по щеке, приподнял за подбородок. Цзян Чен покорился. Его скулы пылали, словно распустившиеся цветы, когда он смотрел, как Сичень любуется им, но он покорился. — Поистине, — сказал Лань Сичень, голос прерывался от тяжелого дыхания, — я замужем за прекраснейшим человеком во всем мире совершенствующихся. — За пятым прекраснейшим, в мои лучшие годы, — Цзян Чен отстранился резко, откинул волосы с лица. — И, думаю, мы оба понимаем, что место настолько высокое мне дали единственно потому, что я из известной семьи. Лань Сичень перехватил его волосы крепче. — Если собираешься говорить гадости о моем муже, — сказал он, — я найду твоему рту куда лучшее применение. Глаза Цзян Чена вспыхнули, как делали они каждый раз, когда ему бросали вызов. Лань Сичень ждал напряженно, гадая, не перегнул ли палку. Ему все еще было сложно читать Ваньина, сложно угадывать, что у того на уме, даже в обычное время. Что уж говорить о ситуациях вроде этой, да еще и после того, как он уже оступился раз. Но то пламя в его глазах осталось сдержанным, и Цзян Чен позволил утянуть себя обратно к сиченеву ждущему члену. Он хотел петь хвалу этим глазам… но, в то же время, хотел заставить их пылать ярче. Хотел поиграть с этим огнем. — Пускай, люди не ставят тебя выше пятого, — сказал он, — но ведь они просто не видели тебя с твоей лучшей стороны. Если бы они знали тебя, как я знаю, то и думали бы так же как я, разве нет? Цзян Чен смотрел на него снизу вверх, словно хотел сказать что-то, словно думал, что Лань Сичень действительно ждет ответ, но тот только продолжал придерживать его волосы, плавно толкаясь в рот. — Что, — поддразнил он, — ничего не ответишь? — Ммфф! — Цзян Чен скомкал сиченевы одежды в кулаках. Лань Сичень ожидал, что тот забьется, оттолкнет его, чтобы вырваться. Он это заслужил. Но нет. Цзян Чен просто продолжил. Лань Сиченю показалось даже, что движения его рта стали еще более жаркими, еще более ревностными, чем раньше. — Хотел бы я, чтобы они увидели тебя таким, — прошептал он на грани слышимости. Видимо, все же достаточно громко. Ох, эта грешная часть его, настаивавшая на озорстве, заставлявшая дергать змею за хвост. На этот раз Цзян Чен отстранился, сказал хрипло: — То есть, опозорить меня хочешь? Перед всеми нашими союзниками? Если бы он был однозначно против, сказал бы, наверное, что-то вроде «Не неси бред» или даже «Да как ты смеешь». А не указывал бы на опасности, скрытые в абсурдной ситуации. Не принимал бы так просто и уязвимо то, что ситуация вообще имеет право на существование. — Хочу взглянуть, посмеют ли они сказать о тебе хоть что-то плохое. Цзян Чен ничего не ответил. Вместо этого взял его в рот снова, словно давал Лань Сиченю право продолжать говорить, словно обещал, что не будет против. У Сиченя чуть сердце не остановилось от такого. — Я бы хотел… — осмелился он продолжить. — Хотел, чтобы ты повернулся спиной ко всем своим врагам, чтобы думал лишь обо мне, а я… — он не дал себе зашипеть сквозь зубы, откинулся дальше назад, на стену. — Я защищу тебя. Я хочу, чтобы они страстно желали тебя и знали, что никогда не получат. Хочу, чтобы ты резал их на кусочки своим остреньким язычком, а затем изливал мед своего рта на меня, для меня, лишь для меня, ох… Он хотел сказать Цзян Чену не слушать его бредни, дать понять, что он просто взвинчивает себя сильнее ближе к концу, и только. Но, может, тот и так понял. Цзян Чен вцепился пальцами в заднюю сторону его бедер так, словно понимал. Звал его глубже в свой рот. Лань Сичень толкнулся вперед, и Цзян Чен притянул его к себе, опускаясь все ниже. Лань Сичень почувствовал зубы снова, но было уже неважно. Он хотел этот рот, этот яростный, резкий, идеальный чертов рот… — А-Чен, я уже почти… — прорычал он, оттаскивая того от себя. Пришлось приложить колоссальное количество силы воли, чтобы сделать это, и Цзян Чен, цеплявшийся за него и пытавшийся податься обратно вперед, ничуть не помог. — Кончи мне в рот, — задыхался он. — Тебе не понравится, — ответил Сичень, краткий от нужды. — Так это делается, — сказал Цзян Чен, словно упрекал Лань Сиченя в нарушении этикета. «Да я тебе в горло кончу, если будешь столь неосторожен», — подумал Сичень свирепо. — Если… если хочешь… — выдавил он вслух. — Давай сюда, — прошипел Цзян Чен и заглотил его вновь, неряшливо, и Лань Сичень толкнулся к нему, не осмеливаясь и подумать, как этот неуклюжий первый раз мог ощущаться настолько хорошо… Он выгнулся всем телом и кончил. Цзян Чен дернулся, сильно, но не отстранился, не оборвал сиченево блаженство. Замер просто, подставляя свой рот Лань Сиченю, слишком нежный и деликатный, чтобы вот так изливаться. Что за грубое обращение со столь драгоценной вещью! Лань Сичень не соображал, что делал, но все же потянулся к его лицу. Погладил его по щеке, большой палец скользнул по нижней губе, словно пытался лаской искупить дикость того, что только что сделал. — Хах, — выдохнул Цзян Чен, и сглотнул, и поморщился, и вспомнил затем, что на него смотрят, возвращая себе контроль над выражением лица. Вздернул подбородок вверх. «Ты ж мой неистовый», — подумал Лань Сичень. — Ну что? — потребовал Цзян Чен. — Как это… Как я справился? Лань Сичень постарался привести мысли в какое-то подобие порядка. Это было сказано… почти игриво. Да. Вот он, подходящий тон. Они играли вместе, восхитительно, лучше чем когда-либо. — Учитывая, что ты лишь раз взглянул на ноты, сыграно неплохо, — сказал он, — но чтобы выучиться как следует, тебе стоит услышать исполнение, как считаешь? Он подождал, пока Цзян Чен уловит подтекст. И когда тот понял, он сглотнул с трудом. Сильнее волнуется, когда нужно принимать, а не давать, как и всегда. — Мне, эм… — пробормотал Цзян Чен, вставая. — Ляг на кровать, пожалуйста, — сказал Лань Сичень, взял его за плечи, склонился к нему. — На коленях — классический способ, но тем, кто играет часто, незачем так церемониться. И со временем, мы придумаем… ммм… мы придумаем свои собственные маленькие символы, чтобы пометить наши ноты, ах… Он зацеловывал Цзян Чена всего, пока подталкивал того к кровати, лицо и шею, и Ваньин так нервничал, так восхитительно, прелестно нервничал. «Неужто и правда не знал, что грядет? — хотел спросить у него Лань Сичень. — Разве не был абсолютно предсказуем мой следующий шаг?» Он уложил Цзян Чена на спину и навис над ним. — Когда только учишься, — проговорил Лань Сичень ему в шею, — практикуй каждую мелодию по отдельности. Но как отточишь каждую, слей их вместе, пусть перетекают одна в другую без остановок. Он терся носом о ваньинову шею, спускаясь, затем, наученный опытом, пропустил все, что ниже, грудь и живот, пока не достиг безопасного места у бедер. Он так сильно желал последовать собственным словам, слить движения, раздеть Цзян Чена и двигаться плавно, бесшовно, вдоль его тела вниз, пока не доберется до члена. Лань Сичень согнул одну ногу Цзян Чена в колене и откинул полы одежд на сторону. Он прижался поцелуем к внутренней части его бедра, взглянул из-под ресниц туда, где ткань лишь едва прикрывала ваньиново естество. Не отрываясь от поцелуев, он скользнул рукой дальше, пробираясь под шелк, находя твердость под ним. Его муж был готов. Более чем готов. Лань Сичень почувствовал, как нетерпение теплом растекается в животе. Сейчас он ему устроит показательное выступление. В этом не было никакой необходимости, когда простота дала бы точно такой же результат, но Цзян Чен буквально молил об этом своими преклонениями колен и заглатываниями и тем, что принял семя в свой рот. — Ох, А-Чен, я сделаю тебе так хорошо, — пробормотал он. Цзян Чен кинул на него взгляд и решительно отвернулся. Лань Сичень чувствовал напряжение, пульсирующее в нем. Его мужу в жизни уделяли так мало внимания, так мало заботы. Лань Сичень томился желанием выровнять этот баланс. Не в его интересах было душить Цзян Чена излишней опекой, но, по меньшей мере, в постели он мог разгуляться. Он не знал, захочет ли Цзян Чен повторить их близость после брачной ночи. В любом случае, он не хотел изменять. Брак с благородным супругом был благословением зрелых лет; страсть — удел молодых, и Лань Сичень испробовал достаточно. Но сейчас, опускаясь меж ваньиновых бедер, он понял, что соскучился по этому. Хотел этого так же сильно, как и тогда. Нет, гораздо сильнее, чем тогда. В какое сравнение вообще шла та юношеская возня с тем, что он хотел сделать со своим мужем теперь? Цзян Чен единожды резко вздохнул, когда рот Лань Сиченя нашел его. Его бедра дернулись вверх, пальцы сжали покрывало так, словно это должно было помочь ему удержаться на месте. Лань Сичень чувствовал голод, требовавший куда больше, чем это. Требовавший Цзян Чена бьющимся и извивающимся под ним, задыхающимся в страстном забытьи. И в то же время, он хотел растянуть этот первый момент, смаковать его вечно. Он качнул головой раз, резко скользнув языком, и Цзян Чен дернулся. Лань Сичень сжал его губами плотнее, чтобы давление двигало нежную кожу ваньинова члена вверх и вниз с каждым движением. Повторил так несколько раз, просто чтобы Цзян Чен узнал, как это приятно. — Видишь ли… — Лань Сичень выпустил член изо рта, чтобы головка едва касалась его губ, пока он говорил. — Все эти мастерские техники, все эти глубокие заглатывания… Вовсе не нужно стараться делать так каждый раз. Зачем, если самые сладкие ноты звучат прямо здесь… Он вобрал его член в свой рот снова, совсем неглубоко, лаская его языком. — Значит, мне нужно… — голос Цзян Чена выходил напряженно, но ровно. — Нужно больше учиться, чтобы сравняться с тобой? — О, нет, милый мой, нет, — поспешил успокоить Сичень. — Это было… — Идеально. — Это был твой способ. Я просто хочу показать тебе свой. Он на время отвлекся от засасывания Цзян Чена в свой рот в пользу исследования его языком. Так же тщательно, как тот делал с ним, и даже больше. Было хорошо. Было замечательно. Ему стоило предложить это раньше, предложить это первым. Неважно. Сейчас они были здесь, и его задачей было сделать так, чтобы Цзян Чен попросил снова. — Тебе… — спросил Цзян Чен, — нравится это? Лань Сичень протянул свое удивленное «хммм» прямо в его член. Было совершенно очевидно, как ему это нравится, учитывая количество времени, которое он тратил, но Цзян Чен всегда так стеснялся внимания, всегда. — Очень, — признался он и все равно взял его в горло в итоге, медленно и осторожно, наслаждаясь вызовом, наслаждаясь тем, как он овладевал и как им овладевали. Цзян Чен затаил дыхание, напряженный и молчаливый, как страдающий от боли раненый воин. Только и единственно когда Лань Сичень был в нем, доставляя удовольствие и себе, и ему, мог он стонать в открытую. — Тебе не нравится? — спросил Лань Сичень. В этом не было никакой нужды. Он знал, что нравилось. Но демон был в нем сегодня, и желание заигрывать — дразнить — никак не утихало. — Нравится, — резко выдохнул Цзян Чен, — конечно же… — Ты тих, словно каменный, — поддел он ласково, а затем провел носом вверх по внутренней части ваньинова бедра, — совсем неподвижный… — Нет, — выдавил Цзян Чен сквозь зубы. Мгновенное отрицание. — Тогда дай мне услышать, — проговорил Лань Сичень у его самой кожи. — Брачные удовольствия делятся на двоих, разве нет? Не отнимай у меня то, что мое. — Прости, — задохнулся Цзян Чен, голос был едва слышен, — прости меня… — Ну, тише, сердце мое, — Лань Сичень поспешил зализать рану, которую сам же и оставил. Он вернулся к ваньинову члену, оставляя там мягкие поцелуи. — Не печалься, не обращай на меня внимание, просто наслаждайся… — О, боги… Я просто… Я никогда… Он никогда. Лань Сичень заглотил его обратно с жадностью, каждый его нерв гудел от этого «я никогда». И, казалось бы, какое ему было бы дело, даже если бы было это «когда» до того, как они были обещаны друг другу? Никакого! Совершенно никакого, и вообще, следовало бы желать, чтобы его муж имел больше радостей в жизни, не меньше. И все же, одна только мысль о том, что каждая вещь, которую они пробовали вместе, была для Цзян Чена впервые, наполняла его острейшим, беспокоящим удовольствием. Цзян Чен простонал. Звук медом влился в сиченевы уши, в его самое сердце, более пьянящий, чем вино, перед которым он был так слаб. Его палец был прижат ко входу Ваньина теперь, массировал чувствительную мышцу, губы мягко обхватывали головку члена. Он довел Цзян Чена до того состояния, когда мастерство уже не было важно, когда каждое легчайшее касание было экстазом, и всего нескольких подобных было бы достаточно, если бы только Лань Сичень потрудился их дать… Каждый раз, когда Цзян Чен душил в себе вскрики, Лань Сичень выуживал их из него щелчком языка. Зачем он заставлял его выворачивать перед ним душу вот так? Почему было просто не дать ему получить свое удовольствие в тишине, если так Цзян Чену хотелось? Но этим стонам невозможно было сопротивляться. Лань Сичень хотел получить их все. — Ох, я… Я… — захлебывался Цзян Чен. Лань Сичень почувствовал, как его член дернулся у него под языком, и резко отстранился, отстранился совсем и сел на пятки. Цзян Чен бился и извивался, и жмурился, и сжимал зубы, и Лань Сичень подумал: «Не сейчас, не прямо сейчас». Он хотел подержать Цзян Чена в таком состоянии еще. Хотел довести до точки, когда ему это станет необходимо. Когда Лань Сичень будет ему необходим. — Ох, блядь! — воскликнул Цзян Чен. Его рука потянулась вниз, словно пытаясь спасти его сверхчувствительное естество от дальнейших касаний. Но даже его собственные прикосновения были слишком остры, и Ваньин сжал простыни в кулаках вместо этого. Его взгляд нашел сиченево лицо, шокированный и уязвленный, как будто он думал, что Лань Сичень по какой-то причине им недоволен. Как будто он думал, что Лань Сичень беспричинно жесток. Каковым он на самом деле и был. — Не сейчас, — объяснил он. Я не сержусь, не останавливаюсь, просто не прямо сейчас. Цзян Чен выдал рваный, раздраженный вздох и закрыл глаза. Лань Сичень медленно вдохнул и выдохнул, чтобы успокоиться. Хватит, достаточно. Более чем достаточно. О чем он только думал, доводя своего мужа до подобной лихорадки, когда для него все было настолько в новинку? Словно бы первый раз должен сразу же стать лучшим разом. Не зная, к тому же, нравится ли Цзян Чену вообще отсроченное удовольствие или нет. Хватит. — Прости меня, сердце мое, — сказал он, потянулся к нему. — Давай, я помогу тебе закончить. — Нет, я… — Цзян Чен приподнялся, схватил Лань Сиченя за руку, пока он еще не коснулся его. Он переплел их пальцы и прижал к своему бедру. Затем наклонился к сиченеву уху, и Лань Сичень почувствовал, как Ваньин ищет слова, которые хочет сказать, и он ждал, спокойно и терпеливо, пока тот не прошептал: — Заставь меня умолять. Голод пробудился у Лань Сиченя в животе, заворочался, темный и жаркий. — Как тебе будет угодно, — ответил он, пытаясь говорить ровно и бесстрастно. Он показал свои намерения слишком ясно, а Цзян Чен даст ему все, что, как он считает, сиченево по праву… — Да, — пальцы Цзян Чена дернулись у него в руке, — да, да, о, да… Лань Сичень уложил его обратно на кровать. Страсть вздымалась в нем, не как пламя, но как вода, как прилив, намеренный и непреодолимый. Он хотел дать Цзян Чену все, абсолютно все, что бы тот ни захотел, до самой мельчайшей и неважной вещи. И он хотел, чтобы тот желал отчаянно, чтобы Лань Сичень мог удовлетворить его лучше. О, он хотел, чтобы Цзян Чен умолял. Он вернул свой рот к работе над этой нежной плотью. Цзян Чен был беспомощен под ним. Он никогда, и Лань Сичень мог бы просто дать ему эту капельку наслаждения, но нет. Он хотел опалить его, хотел выжечь это удовольствие в нем настолько, чтобы даже когда момент пройдет, когда Цзян Чен больше не будет нуждаться в нем, он бы все равно помнил. — Ох, — простонал Цзян Чен. Звук вырвался из него. — Ох, Лань Хуань, я… «Моли меня, — думал Сичень. — Неважно, насколько много, как тебе кажется, ты чувствуешь, я заставлю тебя чувствовать еще и еще. Мне все равно, если ты думаешь, что не выдержишь, потому что ты заслуживаешь даже больше. Я дам тебе это. Я дам тебе все. Моли меня.» — Мне нужно!.. — Да, А-Чен, расскажи мне, что тебе нужно. — Мне нужно… Сердце Сиченя горело, тяжелое, распирало ему грудь. Он лизал ваньинов член — лишь легчайшие движения языка — пробовал на вкус, дышал. — Прошу, прошу, прошу, прошу, прошу! — кричал Цзян Чен, и так же неожиданно, как сердце Лань Сиченя отвердело, оно разбилось. Он не мог отказать этому человеку ни в чем. Он засосал с силой, и Цзян Чен изогнулся, толкнулся в его рот и кончил, и это было даже более прекрасно, чем его собственный оргазм. Эти громкие крики, которые кто угодно мог услышать. Эта слабая дрожь, пробежавшая по всему ваньинову телу прямо Лань Сиченю в рот, настолько незаметная, что он упустил бы ее, если бы не ожидал намеренно. Этот вкус на его языке. Как же он по этому скучал. Как же это было ему необходимо. Как же он хотел делать это снова и снова и снова, если бы только Цзян Чен позволил ему. Лань Сичень осторожно сглотнул и выпустил его член изо рта, лишь полизал его еще немножко, теми же самыми движениями, которые заставили Цзян Чена излиться. Он сел и посмотрел на него сверху вниз, на своего мужа, распростертого перед ним с запрокинутой головой и закрытыми глазами, дышавшего так тяжело, словно только что закончил бежать. Все еще слишком разбитого, чтобы помнить себя. Чувствовать и слышать его было чистым блаженством. Видеть было практически непереносимо. Лань Сичень жаждал обнять его, прижать к себе, прошептать: «Мой милый, ты был так хорош, позволь мне взять тебя…» Ваньиновы одежды были в беспорядке, раскрылись немного у шеи. Лань Сичень отвел взгляд, чтобы не смотреть на обнаженную кожу, запахнул их плотнее, закрывая грудь. Затем лег и накрыл их обоих покрывалом. Цзян Чен, казалось, вообще не соображал, что происходит, но когда Лань Сичень приподнялся на локте рядом с ним, он задвигался ему навстречу, пока они не оказались плотно прижаты друг к другу. — Ну… Что думаешь? — спросил Лань Сичень. Он едва не положил ладонь Цзян Чену на сердце, но вовремя спохватился, расположив ее у него на руке, пониже плеча. — Ты… просто… лжец… — пропыхтел Цзян Чен. — Это… не то обвинение, которого я ожидал, — признал Лань Сичень. — Есть и другие. — Объясни это сперва. — Ты сказал… что когда берут глубоко… не так приятно. — Я сказал, что в этом не всегда есть необходимость, — возразил Лань Сичень. — Разве я был неправ? Он проскользил рукой к ваньинову бедру, и тот простонал и шлепком сбросил ее. — Зачем ты сделал все так… — Я знаю, — сказал Лань Сичень сокрушенно. — Так хорошо, — Цзян Чен продрожал снова, он все еще не отошел до конца. — Ох, блядь… Еще больше незаслуженной благодарности. Лань Сичень вздохнул. «Ох, А-Чен, — подумал он, — если продолжишь позволять мне подобные вольности, я съем тебя целиком. Я сожру тебя, если не буду осторожен.» — Я бы мог делать тебе хорошо каждый раз, — сказал Лань Сичень, — если бы ты позволил. — Ты меня убьешь когда-нибудь, — рыкнул Цзян Чен. Он звучал по-привычному колко, и Лань Сичень знал, что это значит, что он прощен, по крайней мере, сейчас. «Я хочу тебя, — подумал он, разглядывая лицо своего мужа. — Я не могу потерять тебя.» Он покачал головой. Они были женаты. Связаны до конца жизни. Есть ли вообще что-то, что он может хотеть, чего все еще не получил? Он знал ответ, знал с ужасающей ясностью. «Вы женились ради своих собственных целей, — напомнил он себе строго. — Каждый из вас. Он пришел к тебе сломанным. Ему нужна капля тепла, и кто может дать ее ему, если не его собственный муж? Ты действительно скуп настолько, чтобы требовать все его сердце взамен?» Он знал, что Цзян Чен всегда будет помогать ему, почитать его, всегда будет ему верен. Этого хватит. Этого должно хватить. Он примет то, чем Ваньин благославляет его сегодня, и оставит будущее будущему.