***
Цзян Янли никогда не была особо сильна в совершенствовании. Унаследовав Цзыдянь, она боялась, что не сможет заставить его явить свои молнии. Оказалось же, что реальной проблемой была необходимость хлыст утихомирить. В отличие от всех остальных духовных оружий, с которыми Янли пыталась тренироваться, Цзыдянь хотел помочь. Хотел работать с ней вне зависимости от уровня ее духовного развития. Но, к сожалению, единственным способом «помочь» для бича было его желание отхлестать всех вокруг Янли, что, на самом деле, совершенно ничему не помогало. И неважно, насколько люди вокруг нее заслуживали быть отхлестанными. Она провела уже два дня в Башне Золотого Карпа. Официальная часть совета должна была начаться, когда прибудут все делегации, поэтому эти два дня состояли только из разнообразных развлечений. А что может развлечь уважаемых господ заклинателей больше, чем обсасывать раз за разом все сплетни за прошедшую зиму? Она обнаружила, что люди больше не следят за своими лицами и языками в ее присутствии. Может, потому что она уже не ребенок. Может, потому что теперь она была госпожой голого остова ордена, а потому едва ли заслуживала уважения. Может, потому что большинство их разговоров озадачивало ее, а братья-заклинатели, в свою очередь, хотели посмотреть, как Янли отреагирует, если услышит то, что не предназначалось для ее ушей. Попытки восстановить орден Юнмэнь Цзян путем укрепления дружеских отношений с Гусу Лань через брак. На этом совете Цзэу-цзюнь и Цзян Чен впервые со времени свадьбы появятся на публике в качестве официальной пары. Люди умирали от любопытства подглядеть, как отыграются подобные политические перестановки. И уж совершенно точно никто не стеснялся говорить что угодно в присутствии Вэй Усяня. Если останки ордена Юнмэнь Цзян представляли собой окруженный стервятниками гниющий труп, то Вэй Усянь, без сомнений, был самым лакомым кусочком на нем. Не один и даже не два человека сделали ставки на вопрос его верности. Вэй Усянь пересказывал нравы и настроения толпы Цзян Янли. По крайней мере, какую-то их часть. Ей приходилось чуть ли не тисками вытягивать из него полную картинку, уговаривать не скрывать от нее ничего, даже то, от чего ее кровь кипела, а рука начинала искрить фиолетовыми молниями. Как люди вообще смели говорить в таком тоне о Лань Сичене? Разве не они вырастили его, восславили его как героя, назвали Первым Нефритом ордена Гусу Лань? Почему-то проглотить это было чуть ли не сложнее, чем их обращение с ее собственным братом и орденом — в этом, по крайней мере, была доля правды. Но то, как они собирались в кучки, чтобы перемыть косточки Лань Сиченю, заставляло ее задаваться вопросом, было ли правдивым хоть что-то, хоть из чьих-либо уст. Само собой, не все вели себя так. Цзинь Цзысюань, например, не вел. «У него просто чувства юмора не хватит, чтобы посмеяться нам в лицо», в интерпретации Вэй Усяня. Помощница Цзысюаня Мянь-Мянь так себя не вела. Не Миндзюэ готов был заткнуть любого, кто посмел бы сказать хоть что-то плохое о его названном брате. У Цзинь Гуаньяо хватало совести выглядеть возмущенным, когда языки начинали молоть слишком громко. Сегодня она хотя бы увидит Цзян Чена, наконец. Считалось повсеместно дурным тоном навещать молодоженов слишком рано после того, как совершился брак. Это могло быть воспринято как недоверие к принимающей семье, словно они не смогут как следует позаботиться о невесте или женихе; это также могли воспринять как то, что семья отдающая никак не может свою невесту или жениха отпустить. Любые приступы тоски по дому лечились обрывом всех связей с ним. А Лани выдерживали самый долгий период разрыва с прежней семьей, чем все остальные, полагая, что брачные узы, как и все стоящие вещи, требуют времени и внимания. Даже в рамках ордена у молодоженов в первые месяцы было меньше обязанностей и меньше посетителей, чем обычно. Для браков, заключенных по любви, полагала Янли, подобное почти-уединение было считай что благословением. Но ее сердце болело за Цзян Чена, заключенного в темницу на вершине холодной горы, ныло, что нет рядом с ним человека, который позаботился бы о нем. Исполняя одно из брачных обязательств, Цзэу-цзюнь отослал в Пристань Лотоса своего собственного брата, дабы тот помог в перестройке зданий и тренировке новых адептов. Но Лань Ванцзи был гораздо более заинтересован в том, чтобы хвостом ходить повсюду за Вэй Усянем и молчаливо пялиться, чем в том, чтобы донести до них вести об испытаниях своего свежеприобретенного шурина. Он попытался что-то сказать о Цзян Чене, когда только прибыл, но как Цзян Янли, так и Вэй Усянь не посчитали его слова ни хоть сколько-нибудь подробными, ни обнадеживающими. — Он много медитирует, — вот и все, что он смог сказать о том, как Цзян Чен себя чувствует. — Иногда я медитирую с ним. — Медитирует?! — воскликнул Вэй Усянь, как только они с Цзян Янли остались наедине. — Что он вообще имел в виду под «медитирует»? — Почему бы тебе не спросить у него самого? — почти что грубо бросила ему Янли. Ее раздражало пристрастие Вэй Усяня к Лань Ванцзи. Оно напоминало ей, что Вэй Усянь вполне может присягнуть на верность кому-то гораздо более сильному, чем она. Что, возможно, ему и стоило сделать именно так. Что, может, она и сглупила, отдав своего единственного кровного родственника в другой орден. — Мы должны навестить Цзян Чена в Гусу, — сказал Вэй Усянь. — Слишком рано. — Тогда я полечу один, тайно. Никто, кроме него, и не узнает, что я там был. — Даже не думай выкинуть что-то подобное. — Ну, Шицзе!.. — Вэй Усянь надулся, но Цзян Янли была главой ордена теперь, поэтому она ожесточила свое сердце и сделала все возможное, чтобы проигнорировать умоляющий взгляд, по сути, впервые в жизни. Цзян Чен пожертвовал собой ради нее, и она будет стараться относиться к этому браку со всем возможным уважением. Она пыталась убедить саму себя, что с ним все будет в порядке. Если она позволит Вэй Усяню хотя бы один-единственный раз заразить себя тревогой, потом не сможет остановиться. — Если ты настолько волнуешься, сядь и напиши ему письмо. Он пишет каждую неделю. — Вот именно! — воскликнул Вэй Усянь. — Это же на него вообще не похоже. Да и письма его выглядят так, будто он скопировал их из книги по этикету. Так и было. Одни красивые фразы, под которыми лишь пустота. — Цзэу-цзюнь тоже писал мне, — сказала Янли. — Я уверена, что они хорошо заботятся об А-Чене. Он даже спрашивал у меня рецепты моих супов… — То есть, Цзян Чен болен? — сказал Вэй Усянь настороженно. — Иначе зачем ему суп? Так продолжалось неделя за неделей — регулярно приходившие пустые маленькие письма. Потом пришла неделя без письма вовсе. Цзян Янли, изо всех сил скрывавшая свои чувства, была напугана до полусмерти. Ее паника выглядела достаточно глупо, когда Цзян Чен продолжил писать, никак не прокомментировав паузу. И, как Вэй Усянь верно подметил, — не в его характере было вообще писать так часто. Вполне допустимо было пропустить неделю. Но и письма после перерыва изменились. Если раньше на их регулярность можно было положиться с той же убежденностью, что и на фазы луны, теперь они приходили безо всякой системы, написаны были небрежно и начали включать в себя нытье. Стали чуть больше походить на те, что отправлял бы Цзян Чен. Янли могла только надеяться, что Лань нашли ему много хороших полезных занятий, чтобы отвлечь его и вытащить из самого себя. По крайней мере, скоро она его увидит. Цзян Янли стояла на верхней площадке длинной лестницы, спускавшейся прямо к причалу, куда приставали лодки в Башне Золотого Карпа. Вокруг нее толпились ученики всяких мелких орденов, желавшие увидеть, как прибудут великие заклинатели. Как близкой родственнице прибывающих, Цзян Янли полагалось почетное место посередине площадки; ее собственные младшие адепты стояли рядом с ней. Она увидела, как приближается лодка ордена Лань. Еще немного, и они будут снова вместе. — Я думал, Цзян Чен научит их строить быстрые лодки, — пробормотал Вэй Усянь, стоявший тут же. Цзян Янли не хотелось внушать ему сейчас, когда столько народу уже развесило уши, чтобы он никак не комментировал перед Цзян Ченом скорость их поездки. Раньше Ваньину хватило бы четверти этого времени, чтобы долететь сюда на мече. Напоминание об этом только сделает ему больно. Нос лодки мягко стукнулся о пристань. Последовали обычное бормотание и возня, закончившиеся тем, что один из облаченных целиком в белое адептов ордена Лань выпрыгнул на причал, чтобы привязать судно. Сердце Цзян Янли тяжело бухало в груди. Она осознала, что на самом-то деле не знает, чего ожидать. После окончания Аннигиляции Солнца Цзян Чен был занят тем, что обустраивал для себя наиболее полезный брак, и казалось, что это единственное, что держало его на плаву тогда. Как он сейчас? Довольный и умиротворенный или подавленный и унылый? Она привстала на носочках, будто движение заставит его появиться быстрее. Больше Ланей высыпало на берег, формируя почетную стражу. Они низко поклонились, и Лань Сичень собственной персоной появился в дверях, слегка нагибая голову, чтобы не задеть притолоку концом украшения на волосах. Он выглядел в точности так, как обычно: осанистая, элегантная фигура в серебристо-серой парче. Фигура, одним своим видом успокаивающая в любой ситуации — школа ли, война ли, брачные ли переговоры. Может, теперь, когда он прибыл, и этот совет перестанет быть настолько ужасным. Лань Сичень ступил на пристань и повернулся, предлагая руку человеку, следующему за ним. Человеку в белых одеждах, поверх которых был накинут полупрозрачный слой ткани цвета летнего ночного неба с легчайшим намеком на фиолетовый, подсказывавший орден, который человек покинул. Цзян Чен принял руку Лань Сиченя. Цзян Янли вытянула шею. Он устал? Болен? Он не нуждался в поддержке с тех самых кошмарных дней в Илине… Его волосы занавесями упали вдоль лица, когда Цзян Чен посмотрел вниз, чтобы не оступиться. Затем он повернулся, и Цзян Янли задержала дыхание. Достаточно было увидеть его в движении. Плечи расправлены и спина прямая. Она привыкла видеть его стоящим так, твердо и непоколебимо, четко ограничивая пространство, которое ему хотелось защитить. Теперь же, с его прямой спиной и расправленными плечами, он словно раздавался вширь, словно стремился занять собой бесконечность. Как будто ему дышалось легко. Он повернулся к ней и начал подниматься по ступенькам, а Цзян Янли, наконец, смогла как следует взглянуть на его лицо. Он был бледен после долгой зимы в Гусу, но его кожа светилась здоровьем. Рот и глаза его были выписаны непривычно мягкими линиями, даже когда он окидывал взглядом ряды встречающих его заклинателей. Как будто настороженность все еще могла омрачить его черты, но больше не имела там корней. Как будто он утратил привычку быть настороженным. Его глаза сияли. Он двигался уверенно. Выглядел полным жизни, как свежераспустившийся цветок. Внезапно Янли поняла, что вот-вот расплачется. Она увидела, как он заметил ее. — А-Цзе! — закричал Ваньин. Все его лицо осветилось ярчайшей улыбкой. Он ускорился, подбегая к ней по ступенькам. Она почувствовала, как сбоку от нее Вэй Усянь напрягся от едва сдерживаемого порыва, который чувствовала и она сама. Порыва побежать ему навстречу. Как почтительный ребенок, Цзян Янли иногда думала, что ей стоит больше скучать по родителям. А вот чего делать не стоило, так это представлять, как ее мать уже готовилась бы произнести грозную отповедь, посвященную поведению Цзян Чена, как ее рука уже тянулась бы к Вэй Усяню, чтобы сдержать его. Как взгляд ее отца едва скользнул бы по его сыну, пока он двигался бы к Лань Сиченю, чтобы поприветствовать его. Что ж, они ушли, и, к добру или к худу, она могла сама решать, как ей себя вести. Она была женщиной-главой ордена. Все и каждый и без того ожидали, что ее поведение будет не вполне традиционным. Может быть, даже эмоциональным. — А-Чен! — воскликнула она, проталкиваясь сквозь ряды ожидающих заклинателей, чтобы поприветствовать его. Цзян Чен достиг площадки и встал перед Янли, прямой и осанистой, затянутой в пурпур, словно ирис, покачивающийся на тонком стебле. — А-Чен, — повторила Цзян Янли, заключая его в объятия. — Янли, — ответил он, зарылся лицом в ее волосы на мгновение. Обнял ее крепко. Янли казалось, она держит в руках утраченный фрагмент самой себя. Вэй Усянь шагнул вперед, стукнул Цзян Чена по плечу, побуждая брата и сестру расцепиться. Возможно, было самое время — Лань Сичень поднимался по ступеням гораздо более медленным шагом, и Янли должна была поприветствовать его как следует. Нельзя было липнуть к Цзян Чену все утро, как бы ей этого ни хотелось. — Ну, хоть сам на себя похож, — сказал Вэй Усянь. — Я уж думал, заявишься разодетый, как на похороны, как все обычно ходят в твоем этом новом ордене. — А должен был? — Цзян Чен вздернул подбородок, пока говорил. Янли и забыла, что он когда-то делал так. — Или ты уже допровоцировал кого-то до убийства? Раз так, я сейчас переоденусь. — А ну-ка, вы двое, — сказала Цзян Янли, словно не было ни дня перерыва между сегодня и тем днем, когда она бранила их так в последний раз. А потом Лань Сичень был перед ней, кланялся ей полным глубоким поклоном без тени насмешки. Цзян Янли внутренне собралась как раз вовремя, чтобы поклониться в ответ. — Цзэу-цзюнь, — сказала она, — брат мой. Как я рада видеть тебя. — Я счастлив, — ответил он, — быть среди моей новой семьи. Вот оно и было, все, на что Цзян Чен надеялся, чего он ждал, обдумывая свой план — вежливые приветствия, публичное освидетельствование. Цзян Янли всегда уважала Лань Сиченя, но сейчас она чувствовала и что-то близкое к зарождающейся теплой привязанности вместе с тем. Счастлив ли он был в своем браке? Хорошо ли они сошлись? Лань Сиченя было сложно прочитать, но выглядел он сияющим, как и всегда. Пышущий здоровьем Цзян Чен рядом с ним отлично ему подходил. Вместе они составляли прекрасную пару. Цзян Янли осмелилась понадеяться, что этот совет не закончится полной катастрофой. — Цзэу-цзюнь, — сказал Вэй Усянь, выступая вперед с поклоном — не таким глубоким, какой отвесила Янли. Его глаза прочесывали Лань Сиченя сверху вниз, исследующий взгляд скрывался за игривой наглостью. — Вэй Усянь, — ответил Лань Сичень. — Должен поблагодарить вас за то, что вы были столь гостеприимны с моим братом прошедшей зимой. — Если он плохо вел себя… — тут же вклинился Цзян Чен. — Не беспокойся, — ответил Лань Сичень с легким сердцем, — и брат мой, и я привыкли уже к тому, как Цзян выражают привязанность. Вэй Усянь моргнул. Цзян Янли почувствовала, как ее лицо на мгновение превратилось в маску, пока она проверяла, не таятся ли в словах Лань Сиченя шипы. С выражением лица Цзян Чена тоже творилось что-то странное. Он моргнул, посмотрел вниз, затем вновь поднял глаза на Лань Сиченя, взгляд словно примагнитился к его лицу. Казалось, еще чуть-чуть, и он снова заулыбается. Цзян Янли не могла вспомнить, когда он вообще столько улыбался. — Не стоит нам заставлять хозяев ждать нас еще дольше, — сказал Лань Сичень. Он полу-отвернулся, приглашая остальных последовать за ним в приемный зал. Цзян Янли заметила, как Цзян Чен тут же двинулся с ним. Словно лодка, увлекаемая сильным течением, вынужденная вечно поворачивать в направлении движения потока. Цзыдянь на ее запястье очнулся, ужалил ее внезапным всплеском искр. Цзян Янли сжала кулак, обрывая молнию еще до того, как она могла бы проявиться. — Прошу, — сказала она с приглашающим жестом, — после вас, Цзэу-цзюнь. Лань Сичень и Цзян Чен приняли приглашение и прошли вперед, и Цзян Янли смотрела им в спины всю дорогу до приемного зала. Цзян Чен, полный энергии, как в моменты, когда у него была надежда, к которой можно было стремиться. Цзян Чен, встретивший ее и Вэй Усяня после многомесячной разлуки и все равно позволяющий кому-то другому украсть его внимание. Цзян Чен, взглядом и головой и всем телом стремящийся к человеку, которого хочет порадовать. Цзыдянь мог бы взвиться ровной аркой от ее руки прямо в точку между лопаток Цзэу-цзюня. Цзян Янли хотелось сорвать проклятую штуку с руки и зашвырнуть куда-нибудь. Что хорошего бичевание даст ей? Насколько она знала, Цзэу-цзюнь не сделал ничего плохого. Вот только всю свою жизнь она наблюдала, как Цзян Чен томится и мечтает о людях, которые не могли или не хотели вернуть ему столько же любви, сколько он отдавал им. Их отец, Вэнь Цинь, даже Вэй Усянь. Она скорее сожжет весь мир пурпурным огнем, чем позволит Цзян Чену сделать это снова.***
— Нет, ну видели ли вы когда-нибудь нечто столь романтичное? — Цзэу-цзюнь за весь вечер и двух шагов от своего мужа не сделал! — И что в этом романтичного? Если бы я тебя так же рядом с собой держала, а не дала возможность улизнуть к друзьям, конца истории так бы и не услышала. — С другой стороны, ни один из нас не Цзэу-цзюнь, так ведь? Может, будь мы им, и супруги наши вели бы себя иначе! — Ох, а представь только, как Цзян… как Лань-гоньфу, должно быть, себя чувствует! Пройти через столько, и так удачно выйти замуж! Да и, к тому же, ни разу в жизни не видела я адепта ордена Лань настолько по уши влюбленным… — Лань-гоньфу, конечно, вообще ожиданий не оправдал. Я думала… ну, ты понимаешь… он был так тяжело ранен во время войны, я думала, он какой-то калека. А он выглядит… — Невероятно красивым? — Ох, дорогуша, не стоит тебе говорить такое замужней женщине! — Почему бы и нет? Он настолько же безопасно замужний мужчина. — Романтичный! Калека! Вы бы так не говорили, если бы присутствовали на утреннем совете. — А? Я видела, как все младшие Цзини вынеслись из зала с лицами, хуже грозовой тучи. Что-то случилось? — Лань-гоньфу случился. — Ну, не дразни, выкладывай все до конца. — Ладно-ладно, в общем, скандал начался из-за гербового сбора. Скукотища. По-видимому, множество ланьских техник утекли в народ во время войны — талисманы и целебные сборы и всякое такое. А теперь Цзинь Гуаньшань собрался включить это все в свои книги, наравне с собственным наследием Цзинь. — И, естественно, Лань Цижень настаивал, чтобы все книги, содержащие фрагменты наследия Лань, помечались ланьской печатью, что орден Лань готов был сделать без лишних вопросов — за определенную плату. И Цзинь Гуаньшань увиливал и выкручивался достаточно изящно, пока Цзян Чен не взял слово и не спросил, что стало с уважением к древним традициям и правам наследования. — Да я чуть чаем не подавился от того, какое у Цзинь Гуаньшаня стало лицо. Он явно не ожидал, что ему возразят так резко, это было ясно. — А потом Цзян Чен разразился такой речью, что мы все почти забыли, где мы находимся и что пришли обсудить. Я не знал, куда деть глаза. И, в конце концов, Цзинь Цзисюн, в котором единственном, похоже, оказалось достаточно желчи, чтобы противостоять подобному нападению… Цзинь Цзисюн заявил, что это касается только глав орденов, а Цзэу-цзюнь вполне способен решать сам за себя. — И что ответил Цзэу-цзюнь? — Он улыбнулся и сказал, что всегда ценил то, с каким уважением Цзинь Гуаньшань относится к древним традициям и правам наследования. — Повторил за своим мужем, то есть? — Более вежливо, но, в целом, да. А потом была очередь главы ордена Цзян высказываться, и она сказала, что орден Цзян всегда заботился о том, чтобы любая торговля через их водные пути велась честно… со всеми положенными печатями на всех подлежащих опечатыванию книгах. На том и порешили. — Вот что было действительно неожиданно. Я думал, юная госпожа прибудет на совет с желанием подстраиваться под существующие условия, а не диктовать свои. — Полагаю, она считает, что с Двумя Нефритами Гусу Лань в качестве братьев, может поступать так, как ей будет угодно. — Бедняге Лань Сиченю теперь все это разгребать. Я всегда считал, что он сделает что угодно, чтобы не сердить соседей. Муженек-то его надавил на него, небось, порядком, чтобы Цзэу-цзюнь своей выгоды не упустил. — Как по мне, он не выглядел так, будто на него надавили. Скорее, как кот, объевшийся сливок. — Да, вот именно. Если так пойдет и дальше, он отобьет обратно все денежки, вложенные им в Юнмэнь Цзян, еще до конца лета. — Отобьет денежки! Что за подлый выбор фраз. — Говорят, хороший брак работает так же, как и налаженная торговля, дорогуша: ты ввозишь то, что не можешь вырастить сам. У Лань Сиченя мягкий нрав, тогда как Цзян Чен — сын своей матери. — Все продолжают это твердить, но скажи-ка мне: выглядел ли Цзян Фэнмянь хоть когда-нибудь настолько же спокойным и довольным, как Лань Сичень? О Цзэу-цзюне, очевидно, заботятся, как следует, вот что я думаю. — Полагаю, когда в твоем ордене и без того три тысячи заповедей, правило-другое, накинутое сверху твоим супругом, погоды не сделает. — Знаете… Я, конечно, не тот человек, что полезет в чужие дела, но зря все-таки Юй Цзыюань тратила себя на старого доброго Фэнмяня. Какая была женщина! А какой заклинатель!.. — Да, какой заклинатель… Слыхал, потребовалась дюжина Вэней, чтобы… — Ой, давайте не будем об этом! Слишком ужасно. Даже думать об этом не хочу. Несчастная женщина. Ее бедные дети. — Что ж, все, что я хочу сказать — если Цзэу-цзюню нравится преодолевать трудности больше, чем его тестю — флаг ему в руки. — И если подвести итог подо всем, что было сейчас так вульгарно и грубо высказано, мы получим, что эти двое безумно влюблены друг в друга. Я права. Признайте, что я права. — Готов признать, что обстоятельства сложились куда как удачно. Желаю семейной чете Лань всяческого счастья — при условии, что мне никогда не придется выступать против них!***
Цзян Янли никак не могла решить для себя, хорошо или плохо прошли утренние переговоры. Она выступила против Цзинь и связала свой орден обязательствами… Но, с другой стороны, разве не в этом именно и была цель их брачного альянса? Она противостояла Цзинь. Она подтвердила свою преданность Лань. Теперь же она хотела только поговорить с Цзян Ченом, который и начал все это. Тогда, утром, она смотрела на него, сурово хмурившегося рядом с Цзэу-цзюнем, и как никогда желала, чтобы он вернулся в Юнмэнь, чтобы защищал ее непосредственно. Она спрашивала себя, что Цзэу-цзюнь думает о подобном его поведении. Ценит ли он ваньинову яростность? Хочет ли, чтобы тот подбирал слова, как принято в ордене Лань? Она направилась прямиком в ланьские гостевые покои, как только собрания кончились, не утруждая себя даже тем, чтобы послать одного из младших адептов вперед, сообщить о своем приходе. Ни она сама, ни ее брат никогда раньше не придерживались положенных церемоний друг с другом. И так как обычно после подобных собраний главы орденов оставались, чтобы пошептаться в более неформальном ключе — именно так частенько и решались самые важные дела — высока была вероятность, что Янли застанет Цзян Чена одного, без Лань Сиченя. Она почувствовала укол боли. Цзян Чен должен был быть там, среди других глав, а не ожидать в своих покоях, пока власть переходит из рук в руки без него. И если уж так все вышло, ей следовало занять его место, а не стараться ускользнуть как можно раньше. Янли покачала головой. Кто из глав орденов захотел бы пошептаться с ней? Да и какое значение это имеет в сравнении со встречей с братом? Если Цзян Чен будет возмущен или расстроен утратой своих позиций, она просто утешит его. Каждый из них мог утешить другого в любой ситуации. Она оставила Вэй Усяня заместо себя, наказав ему смешаться с толпой и подслушать чего-нибудь здесь и там. Могло показаться странным, что она поручает что-то подобное своему старшему ученику, но он, по крайней мере, был мужчиной. Все знали, что Цзян приходится обходиться тем, что есть. И, помимо прочего… Ей претило думать плохо о Вэй Ине, но Цзян Чену сейчас нужна была мягкость. Вэй Усянь и его вопросы подождут до того момента, пока Янли не убедится, что Ваньин в порядке. Адепты ордена Лань, охранявшие двери, пропустили ее сразу же. Пересекая небольшую приемную, предварявшую спальню, она услышала приглушенные голоса, доносившиеся из-за внутренней двери. Янли тут же узнала голос Цзян Чена, его тон. И ускорила шаг. — …сойдет с рук кража наследия чужого ордена… — говорил Цзян Чен. Его слова она могла распознать лишь обрывками, неразборчиво. Затем она услышала, как Лань Сичень ответил, более четко. — И все-таки, говорить так грубо с бедным Цзинь Цзысюнем! — Его тон был резким. — Цзян Чен, тебе должно быть стыдно за себя. Цзян Янли бросило в жар. Внезапная злость подтолкнула ее вперед. Она распахнула дверь в покои и застыла. Цзян Чен не хмурился от того, что ему выговаривали. Цзян Чен улыбался. Он стоял у стены и Лань Сичень был перед ним, прижимал его к ней, одна из его рук была у Ваньина на лице. Цзян Чен сжимал сиченево запястье так, словно собирался оттолкнуть его. Затем он увидел Цзян Янли и действительно оттолкнул Лань Сиченя, причем достаточно грубо. И только в тот момент она осознала, что Ваньин делал нечто прямо противоположное. Прижимал Лань Сиченя к себе. — Цзецзе! — воскликнул он. Лань Сичень сказал одновременно с ним, и Цзян Янли никогда раньше не слышала, чтобы его голос был настолько близок к восклицанию: — Госпожа Цзян!.. Он взмахнул рукавом, быстро приняв формальную позу с рукой на пояснице, но выглядел при этом не как глава ордена, а как ребенок, прячущий запрещенную игрушку. — Цзян Чен… Цзэу-цзюнь… — Янли чувствовала, как ее сердце начинает падать. Она нарушила установленный порядок, думая, что это не имеет значения, и попала в самую гущу… чего-то. Почему Лань Сичень вообще здесь, а не в зале собраний, не бормочет политическую чушь в ухо какого-нибудь из глав орденов? Цзыдянь ожил на ее запястье, послал небольшую искру по ее руке. Это привело ее в чувство. Если сейчас она начнет извиняться, то уже не остановится. — Прошу, простите меня за вторжение, — сказала она, складывая руки и кланяясь Лань Сиченю. Каким-то образом ее голос повторил тон, который обычно использовала ее мать. Это вам следовало бы извиниться, и не имеет значения, что вы не знаете, за что. — Я просто очень сильно хотела увидеть своего брата, — добавила она более мягко. Вот. Кто сможет винить ее в этом? Лань Сичень поклонился в ответ. Он выглядел смущенным. Она была единственной старшей родственницей его мужа, человеком, которому он должен был угождать своим поведением, если уж вообще угождать кому-либо. Это была абсурдная мысль, и все-таки, она помогла. Сделала Янли сильнее. Ее рука заискрилась. — Глава ордена Цзян, — сказал Лань Сичень, — примите мою глубочайшую благодарность за поддержку, оказанную вами сегодня. — Я сделала все, что могла, — ответила она, — для моего многоуважаемого брата. Он улыбнулся, и его взгляд соскользнул с нее, вниз и в сторону. Затем Лань Сичень повернулся к Цзян Чену. — Муж мой. Мне, наверное, стоит пойти прогуляться, перекинуться с друзьями словечком-другим. Развлечешь госпожу Цзян, пока я не вернусь? — Только в том случае, если ты не растреплешь каждому в Башне Золотого Карпа, что мы выставили тебя из твоих же собственных покоев, — сказал Цзян Чен, и улыбка Лань Сиченя потеплела во что-то более настоящее. — Хорошо проведи время с сестрой. Я вернусь позже. Цзян Чен вздернул подбородок. — Только не сильно поздно. Когда детьми они учились в Облачных Глубинах, Ваньин так же сильно старался впечатлить Цзэу-цзюня, как и каждый из них. Вел себя так хорошо, как только мог, в его присутствии. В день свадьбы настроение Ваньина было таким же празднично-торжественным, как гранитная глыба. А теперь он… бранился? Заигрывал? Цзян Янли переводила взгляд с одного из них на другого. Да что происходит? Лань Сичень покинул комнату, шурша своей парчой, и Цзян Чен повернулся к Янли. — А-Ли, — сказал он. Знакомая улыбка, сделавшая его на мгновение столь юным, что у Янли сжалось сердце, сощурила его глаза. Все-таки вспомнил, что она тоже здесь. Неожиданные слезы вновь подступили к ее глазам. Цзян Чен выглядел так хорошо. — Прости, мы не ждали тебя, — сказал Ваньин. Его лицо сменило улыбку на что-то неловкое, и Янли почувствовала, что ее щеки запылали при мысли о том, что именно она прервала. О том, как ее младший брат прижимал руку Лань Сиченя к себе. А затем оттолкнул его, настолько непочтительно, словно Цзэу-цзюнь был его товарищем по детским играм, а не главой великого ордена… Она просто не желала дальше размышлять об этом. Намеренно играя дурочку, Янли произнесла: — Он не имеет права отчитывать тебя. Даже если вы не ожидали посетителей, он не имеет права. — Он просто дразнил меня, — Цзян Чен тут же бросился в оправдания. Янли нахмурилась. — Ты ненавидишь, когда тебя дразнят. — Мы женаты. Мне что, набрасываться на него каждый раз, когда он говорит несерьезно? Оба неожиданно замолчали, припомнив, кто в их жизни делал именно так. — Не думала, что Цзэу-цзюнь имеет привычку говорить несерьезно, — сказала Янли, чтобы заполнить тишину. Цзян Чен поджал губы. — Не прилюдно. — Что ж. Цзян Янли неловко переступила с ноги на ногу. Цзян Чен теперь принадлежал к дому Цзэу-цзюня, был даже ближе к нему, чем все прочие. Вполне естественно, что он был знаком с такими сторонами своего мужа, какие Янли никогда не узнала бы, и тем сложнее было для нее судить, хорошо ли обращаются с Ваньином. — Что ж, — она постаралась, чтобы ее голос звучал мягко и обнадеживающе. Они только что встретились после разлуки. Она должна была поговорить с ним по-доброму, а не ссориться из-за пустяков. — Я считаю, что ты прекрасно говорил сегодня… — А-Цзе! — тут же вскинулся Цзян Чен. Восклицание закончилось раздраженным рыком. — Да что? — спросила Янли уязвленно. — Ты считаешь, что я прекрасно говорил, — а он, думаешь, считает иначе? — резко бросил Цзян Чен. Они уставились друг на друга, и Янли поняла, что всплеск ее внезапной злости превратился в чувство вины. Они впервые встретились после свадьбы, и что она сделала? Вломилась в его покои и наговорила гадостей о его муже. О чем она только думала? — Как мне, по-твоему, знать, о чем он там думает? — сказала она с прохладцей. Цзян Чен и без того не позволял ей баловать себя лаской, как Вэй Усянь, а сейчас ей как никогда необходимо было вести себя жестко. — Я сужу лишь по тому, что я слышала. — Да это же просто… пустые слова, они ничего не значат! — сказал Цзян Чен, возмущенный, пытающийся ее убедить. — А-Цзе, серьезно? Ты думаешь, Лань Сичень стал бы разговаривать с кем-то грубо? Первый Нефрит? — Что ж, признаю, это противоречит распространенному мнению о нем, — вызывающе произнесла Цзян Янли. — Слышал, что люди говорят? Что он взял тебя замуж лишь потому, что ты ему понравился? — Я… — поперхнулся Цзян Чен. — Что-что они говорят? — Полагаю, если бы он был с тобой груб, для подобных слухов не было бы оснований. — Какие вообще основания для подобных слухов могут существовать, когда мы прибыли только сегодня утром? — Цзян Чен сморщился недовольно. — Не стоит тебе слушать всякие сплетни. Лань Сичень питает глубокое уважение как к нашему ордену, так и к нашему союзу. «Дурачок, — хотела сказать ему Цзян Янли, — какое мне дело до нашего ордена и нашего союза? Все, в чем я хочу убедиться, — что он уважает тебя.» Она лишь хотела, чтобы Цзян Чен был в безопасности. Хотела увезти его в Пристань Лотоса и хранить там, в сердце его семьи, чтобы его собственное сердце никогда не было разбито. Как будто Пристань Лотоса была безопасным местом. Как будто она все еще могла увезти его куда бы то ни было. И даже если бы могла, пошел ли бы он с ней? Она всегда считала, что так и будет, неважно, как старательно он играл предназначенную ему роль, но сейчас… Не сильно поздно, вот что он сказал своему мужу. Желая, чтобы он вернулся поскорее. Умышленно сокращая время, проведенное с ней. Это было больно, было обидно, и боль и обида вновь разбудили вину. Ей было грустно, потому что ее брат счастлив? — Ты почти не писал, — сказала она жалобно. — Совсем позабыл свою цзецзе. — Как мог я тебя позабыть? — тут же возразил Цзян Чен. — Я пытался… — Ты даже ничего не рассказывал толком. А потом начал писать все меньше и меньше… — Я был занят, — сказал он. Тон уклончивый, слегка сглотнул, взгляд метнулся в сторону двери, словно Цзян Чен ждал, что Лань Сичень вот-вот появится из-за нее… Шея Цзян Янли снова запылала. — Ты был занят… со своим новым мужем. Я понимаю. Вот и оно. То, что было мучительно наблюдать, о чем мучительно было даже думать, не говоря уже о том, чтобы произнести что-то подобное вслух. Но она буквально почувствовала, как напряжение между ними развеялось, как только она осмелилась признать правду. Правду о том, что она прервала не воспитательный процесс, но… игру особого рода между близкими людьми. — Прости меня… — сказал Цзян Чен, мягче на этот раз. — О, нет-нет! — прервала она его. Что бы тут ни происходило, ей не стоило омрачать момент виной. — Ты и должен был устраивать свою жизнь в новом ордене. Я просто волновалась за тебя, потому что я такая глупая… — А-Ли, — сказал Цзян Чен. Он огляделся, по-видимому, только сейчас замечая, что они оба так и стояли неловко с тех самых пор, как она вошла. — Вот, давай, присядь, пожалуйста. Он провел ее к маленькому чайному столику, затем сел тоже и протянул ей руку. Она схватилась за нее с нескрываемым жаром. Такой теплый, такой настоящий, здесь, рядом с ней, после всех этих месяцев… Цзян Чен улыбнулся ей, тронутый, как и всегда, любым проявлением любви по отношению к нему, даже от своей собственной сестры. Янли сжала его руку крепче. Она не смогла бы смотреть, как кто-то снова сделает ему больно. Она бы просто не вынесла. — А-Ли, — сказал Цзян Чен. — Неужели ты и правда тревожилась обо мне всю эту зиму? — Как могла я не тревожиться после того, что видела на свадьбе? Он улыбнулся печально. — Правда? А я так старался тебя не беспокоить… — Как и всегда, — она встряхнула их соединенные руки разок. — Обменять собственного брата на надежный альянс… как я могла не волноваться? — Я и сам… волновался поначалу, — сказал Цзян Чен, — но, А-Цзе, прошу, не беспокойся больше. Все изменилось. В Гусу очень приятно. И я… полон нежных чувств к Лань Сиченю. Конечно же, я скучаю по тебе, но… — Не надо по мне скучать, — тут же сказала Янли. — Обо мне не грусти ни мгновения. Но нежен ли он к тебе? Цзян Чен моргнул. Его взгляд заметался немного. Словно было что-то, уже готовое сорваться с кончика его языка. Цзян Янли сжала его руку еще раз, подбадривая. — Он сказал, что любит меня, — выговорил Цзян Чен, наконец. Встретился с Янли взглядом. Выражение его лица разбивало ей сердце. Она видела его уже столько раз. Глаза распахнуты широко и полны надежды. Вот, посмотри, я добился. Пожалуйста, скажи, что я справился хорошо, что этого достаточно. Пожалуйста, скажи, что это правда. — Так и сказал? Понятно. — Не волнуйся, — поспешил добавить Цзян Чен, — мы не забыли про наши ордена… — Ох, А-Чен, — тут же оборвала его Янли. Будто существовала в целом мире такая ситуация, в которой Цзян Чен забыл бы о своем ордене. Он замолчал, но взволнованный взгляд не отрывался от ее лица, из чего она заключила, что, видимо, показала на нем что-то кроме полнейшего удовлетворения от мысли о том, что Цзэу-цзюнь заговорил о любви. От мысли о том, как широко распахнутое сердце ее брата лежало теперь на ладони сиченевой умелой руки. Что, ради всего святого, ей сказать в свое оправдание? Я боюсь, как бы он не передумал? Я не доверяю ему твое сердце? Если он скажет тебе что-то, не обдумав тщательно свои слова перед этим, я разорву его кусочек за кусочком? Стоит ли ей пытаться защитить его от разочарования, показывая, вместе с тем, что он провалился еще до того, как попробовал? Показывая, что она сомневается в том, что он может получить хоть чью-то любовь? Нет. Он и без того слышал в своей жизни достаточно подобного. Будь она проклята, если Цзян Чен услышит что-то такое и от нее. — Ох, знаешь что? — Она пыталась найти верный уровень заботы, уровень, который он бы принял. — Теперь я — твой единственный старший родственник. Никто и никогда не будет достаточно хорош для моего диди. Цзян Чен поджал губы и закатил глаза. Она знала, что он почти принял ее объяснение. Вместе они ступили на более твердую почву. — На самом деле, — сказала она, поддерживая свою тему, — чем лучше он себя ведет, тем более подозрительной я становлюсь. Цзян Чен фыркнул. — Какая удача, в таком случае, что он потряс тебя своим поведением в вашу первую же личную встречу. Цзян Янли хихикнула удивленно, наполовину смущенно, наполовину весело. Цзян Чен выглядел так, будто не верил своей собственной смелости. — Действительно, удачно, — согласилась Янли. — Пусть и не пытается скрывать свои недостатки от меня. Что ж, А-Чен, люби его сколько хочешь, но если он не ответит тебе тем же в полной мере… На этот раз она призвала фиолетовую молнию специально. Цзян Чен издал тихий вскрик, словно Вэй Усянь неожиданно ткнул его локтем в ребра. Цзян Янли поняла, что ей нравится. Нравится дразнить его, нравится его успокаивать. Она улыбнулась, но улыбка на ее губах ощущалась как-то неправильно. Цзян Чен перевел взгляд с ее лица на оружие на ее руке и тоже улыбнулся, словно нехотя. — Моя сестра стала такой свирепой, — сказал он. — Неужели, придется мне защищать своего мужа от тебя? — Мой брат такой же свирепый, как и всегда, — ответила она. — Даже не знаю, хватит ли мне сил защитить всех этих несчастных заклинателей от него… — О, какая жалость, — сказал Цзян Чен, и они захихикали оба. — А-Цзе, — сказал он, как только восстановил дыхание, — Вэй Усянь, небось, тоже места себе не находит? — Почему, как ты думаешь, я не привела его с собой? — спросила Янли. Как же права она была, что сначала проверила все сама, не позволив Вэй Ину сразу же все разрушить. — Подскажи мне, как его успокоить, — взмолился Цзян Чен. — Если он начнет допрашивать моего мужа, я умру от стыда. — Подозрительные родственники — пытка, через которую проходит любой, кто вступает в брак, — безжалостно сказала Янли. — Мы успокоимся, только если ты и твой муж будете продолжать сеять хаос на каждом совете заклинателей ближайшие десять лет. Если Цзэу-цзюнь справится с этим, у него появится возможность заслужить местечко в сердце твоей беспокойной цзецзе.