Il gambetto (Гамбит)

      Дорога до Форли была долгая. Несмотря на начало весны, на улице всё ещё было холодно. В горах же мороз ощущался сильнее. Сквозь полотна кареты пробивался мёрзлый апеннинский ветер, и пассажиры постоянно кутались в тёплые покрывала. Экипаж трясло так, что начинали болеть головы, а на поворотах и вовсе казалось, что карета свалится в пропасть.       Тем не менее за окном открывался чарующий пейзаж. Поля и деревья покрывала мгла, а на горизонте мелькал желтеющий конец светила. Подымаясь выше, оно озаряло покрытый туманом лес и заснеженные вершины холмов. Его лучи лёгкой дымкой пронизывали тёмные ветви, золотя стволы деревьев и устланную листьями землю. Когда экипаж проезжал мимо таких участков, в кабинке кареты становилось светлее, а изображения на расписных сундуках оживали. В такие моменты казалось, что на землю вскоре спустится сам Господь и озарит всех своим светом.       Чтобы самому не заскучать, Асканио рассказывал истории из своей жизни, и сидящие в карете с большой охотой слушали его. Особенно сильно был заинтересован Макиавелли. Он с точно таким же любопытством, как Беатриче когда-то уточняла у Дафны любую деталь, опрашивал посла о службе клерком при дворах и тамошних людях.       Во время очередного привала, когда в одной из карет сломалось колесо, господа решили пройтись и размять затёкшие конечности.       Беатриче передала своему компаньону шкатулку, чтобы была возможность придержать полы чоппы. Молодые люди прогуливались по вечернему лесу недалеко от экипажа. Под их ногами шумела засохшая трава и хрустели прутья. Иногда Никколо откидывал ногами камни и следил, как далеко они отлетят. Долгая дорога утомила его не хуже, чем других.       — Я долго не мог понять, отчего же Лоренцо отправил тебя в Венецию, — он постучал пальцами по дверке. — Но ответ был прост: отправил очередную пешку на поле боя.       — А то я не догадывалась. Всё же свита посла — это не только почётная должность, но и опасная. Не всегда ты сможешь вернуться невредимым.       — Ну, риск отравления тебе не грозит. Дегустаторы Асканио умрут раньше тебя.       Синьорина укоризненно посмотрела на Никколо, но тот не обратил на это внимания.       — Ещё необычно то, что ожидать мы будем не где-нибудь, а в убежище врага Лоренцо. Может, мессер тебе что-нибудь сказал?       — Сказал, нас примет племянница миланского герцога.       — Катерина Сфорца… — медленно сказал Никколо, словно пробовал имя на вкус. С этой новостью столь скучная для него поездка стала более интересной. — Похоже, она негласный союзник Медичи. Других причин я не вижу.       — Главное, есть место, где можно дождаться корабля в Венецию. Но ответь, почему тебя отправили с нами?       — Может, благодаря наличию гонфалоньеров и приоров в моём роду? — бодро ответил Никколо.       — Прости, но ты больше похож на сына мещанина, чем на потомка приора.       — Почему бы и нет. Я ведь живу в родовом палаццо. Да и отец имеет несколько загородных домов.       — В это также очень трудно поверить, смотря на то, как ты одет.       — А может, я хочу отблагодарить отца и восстановить утраченную честь семьи? Делаю для этого всё возможное и поэтому выпросил у Лоренцо поездку? — в его голосе звучала лёгкая грусть.       — Как-то не похоже на тебя: вечно недовольного, бесчувственного, как сухарь, и циничного. Должно быть, это очередная твоя выдумка, чтобы я отстала.       Однако Макиавелли, быстро устав ей отвечать, отвернулся и стал смотреть вдаль.       Солнце уже спускалось с небосклона, и под его светом деревья и земля пылали красным цветом. На опушке было слышно, как ветер гуляет меж деревьев, да прислуга разбирается с повозками. Колесо давно было починено, и экипаж начал собираться в дорогу.       — Похоже, нам пора ехать, — он подал руку. — Прошу, будь осторожна в Форли. Хоть удача тебя пока что преследует, она не является гарантом твоей безопасности. Риарио может попытаться отыграться.       — Как думаешь, что ждёт меня в Венеции?       — Без понятия.       Постепенно скалистая местность сменялась равнинами Романьи, а неровные камни — обычным грунтом. Меж деревьев уже пробегали мелкие звери, а за лесами появлялись ещё не вспаханные поля. Всё чаще вдали стали мелькать небольшие деревушки.       Наконец вдалеке показались стены городской крепости. Высокие жёлтые стены с круглыми башнями-грибами, подобно змее, окружали город. За ними виднелись купола монастырей и колокольни, а правее — цитадель правителей Форли.       Около ворот Скьявония стражники запросили разрешение на въезд в город. Спустя время повозки двинулись дальше и выехали на широкую улицу. Дома вдоль неё были небольшими и без излишеств. Казалось, город находился в состоянии войны и знал, что вскоре будет разрушен.       Во всяком случае жители были бодры. Кто-то нёс кувшины, кто-то готовил пищу прямо на дороге, а кого-то выставили из корчмы, и он валялся на винной бочке. По полным сора улицам ходили женщины с корзинами; другие же стояли около колодцев или мыли в тазах одежду. Но, как только экипаж появлялся пред ними, все расходились по сторонам. Некоторые даже выглядывали из окон, дабы посмотреть на богатых путников.       На центральной площади кареты делегатов свернули к дому хозяев цитадели, Палаццо Коммунале, где их уже ожидало семейство Риарио. Остальные повозки продолжили путь в порт. Послышались передвижения слуг, и дверцы кабинки открылись. Первой вышла Беатриче со служанкой, за ней — Никколо. Наконец показался Асканио — тот, ради кого и был организован этот приём.       С виду напряжённый Джироламо, вокруг которого стояло слишком много стражников, благодушно их поприветствовал. Но с первых слов в его голосе сквозила фальшь. Даже когда он представлял жену.       Ближе к вечеру гостей позвали к столу. Хозяин города сел, как ему положено, в центре. Асканио посадили подле него. Помимо овощных бульонов, господам на широких блюдах подали куропаток с овсянками.       Синьор Риарио сразу ухватился за самую мелкую из птичек. По столовой прошёлся звук хруста костей, разломанных простым движением рук. Граф шумно вдохнул пряный запах овсянки и принялся поедать зажаренное до хрустящей корочки мясо, запивая его крепким пурпурным вином.       Ломая каждый новый кусок на несколько частей, Джироламо постоянно поглядывал в сторону посла, словно ожидал от него чего-то подлого. Асканио же всё время просил своего прислужника отведать блюдо или напиток и пристально следил за реакцией того на пищу.       — Отведайте, — граф сам отрезал крупный кусок куропатки и положил его на тарелку посла. — Мои повара старались всё утро. Уважьте их.       Поблагодарив его дрожащим голосом, синьор Стораро стал напряжённо вглядываться в этот кусок. Он уже хотел было вновь подозвать дегустатора, как синьор Риарио сам вмешался:       — Если вы боитесь, что куропатка отравлена, то я сам могу её отведать, — предложил он и взял себе второй кусок. Облизывая каждый испачканный в янтарном жире палец, граф добавил: — Птица очень вкусная. Лучше неё вы ничего прежде не ели.       Натянуто улыбнувшись, Асканио принялся за птицу.       Беатриче сидела напротив детей и не замечала напряжения между мужчинами. Её взор был направлен на жену Джироламо, Катерину Сфорца. Графиня выглядела моложе своих лет и сильно походила на своего дядю Лодовико — те же тонкие брови, длинный с горбинкой нос, свойственный всем Сфорца, и узкие глаза. Приятный овал лица с вытянутым подбородком обрамляли курчавые локоны, что так и норовили вылезти из причёски — будто бы намекая на скрытую сущность графини.       Беатриче казалось, что ей доводилось ранее видеть Катерину на одном из полотен, но вспомнить, где именно, она не могла.       — Синьора Филато, — обратился к ней граф, обгладывая одну из костей. — Как вы доехали? Дорога не сильно утомила?       Беатриче тут же повернулась в его сторону и улыбнулась.       — Нет, синьор. Святой Беуно хранил нас весь путь до вашего города. К тому же за прекрасными пейзажами Романьи время летит незаметно.       — Однако это столь тяжело — держать такую массивную шкатулку в руках. Вы её даже не передали прислуге. Должно быть, там что-то важное. Можно ли узнать, что?       У синьорины вмиг застучало сердце. Вроде бы обычное человеческое любопытство, но испытующий взгляд Джироламо не давал ей покоя. Беатриче посмотрела на Никколо, что сидел около мессера Стораро. Его взгляд будто предупреждал об опасности.       — Да, письма моего брата. Я его редко вижу, и они утешают меня.       — Но зачем там сургуч? — не унимался граф.       Джироламо взял в руки позвонок недавно принесённой косули и, всё ещё глядя на Беатриче, стал высасывать внутреннее содержимое кости. Граф словно обгладывал саму синьорину, лишь бы добиться нужного ответа.       — Дабы не потерять по дороге, — она сглотнула. — В горах бывает сильный ветер. Если я открою дверцу, всё безвозвратно вылетит в окно.       — Теперь ясно, почему вы держали ящичек так близко к сердцу, — Джироламо откинул уже пустой позвонок, что со звоном упал на тарелку, и посмотрел на свой кусок пирога.       Заметив, что муж слишком наседал на гостью, синьора Сфорца что-то произнесла. Однако Беатриче уже не разобрала, что именно, и опустила взгляд в свою тарелку. Благо остаток вечера о ней не вспоминали. По окончанию трапезы синьорина хотела поблагодарить хозяйку за приём, но не осмелилась перебить разговор. Когда же ужин закончился, Катерина с мужем удалились, а гости отправились к себе в покои.       В комнате служанки помогли Беатриче снять платья и расплести косы. Пока личная прислужница, Мария, расчёсывала ей волосы, одна из горничных начала рыться в сундуке. Её сразу выставили в коридор. Когда все вышли, синьорина подбежала к столешнице. Проверив целостность шкатулки, она спрятала её глубоко под платьями.       Утром Беатриче спросила служанок, где находится их госпожа. Те ответили, что Катерина до полудня проводит время в своём кабинете и её не стоит беспокоить. Синьорина настояла на своём. Необходимо было лично поблагодарить графиню за ночлег и отличный ужин. Однако возле двери в кабинет вся смелость пропала. Кулак то приближался для стука, то прижимался к груди.       В это время Катерина сидела за заполненным бумагами столом и делала записи в своей книге. Её небольшой по размеру кабинет был полностью заполнен аптекарскими вещами. На стеллажах и столешницах стояли всевозможные колбы и реторты с жидкостями; рядом лежали сушёные травы и обычные продукты.       Черкнув последнее слово, графиня подошла к столу. Только она хотела заняться экспериментами, как в дверь постучали.       — Chi è là? Я же просила не беспокоить меня, — недовольно произнесла Катерина.       От её интонации стоявшую по ту сторону Беатриче передёрнуло. Но после она немного осмелела. Катерина с большой неохотой и раздражением позволила ей войти.       — Я хотела Вас поблагодарить за гостеприимство. За то, что приняли нас, несмотря на распри.       Не дожидаясь ухода гостьи, синьора Сфорца стала добавлять в одну из колб пахучие жидкости. Она перебирала одну чашу за другой в поисках нужных ей компонентов и периодически поглядывала в свои записи. Ещё раз что-то там сверив и утвердительно кивнув, графиня взяла в руки реторт.       — А что это такое? — на глаза Беатриче попал непонятный ей предмет.       — Ты ещё здесь? Разве тебя не учили манерам? У меня сейчас нет времени на разглагольствования.       — Mi dispiace.       По пути назад синьорина корила себя за плохое поведение, будто сама была кормилицей. Попадаться графине на глаза стало стыдно, и она просидела всё время в покоях, отослав прислугу. Подозрения, что те могут быть шпионами врага Лоренцо, не добавляли чужой прислуге доверия.       К тому же Беатриче не хотелось, чтобы кто-то видел, что именно она читает. Пример Никколо плохо действовал на неё, и в этот раз среди походных книг оказался «Декамерон». Несмотря на своё возмущение книгой, Беатриче нравились эти смешные и добрые рассказы. Даже непонятно, за что эти семьдесят пять новелл хулят.       За чтением прошло два дня, пока графиня не позвала синьорину с собой на прогулку. Хоть на улице и было солнечно, сама синьора Сфорца была мрачнее тучи. Не проходило и месяца, чтобы супруги не ругались. Тем не менее при виде Беатриче выражение графини переменилось. Уголки губ взлетели вверх, а глаза приветливо распахнулись.       — Джулия, puoi essere libera, — ласково обратилась она к прислужнице и повернулась к синьорине: — Вашей для сопровождения будет достаточно.       Катерина забрала корзину у девушки и передала её служанке Беатриче. Дамы вышли из дому и торопливым шагом направились в сторону мощёной площади.       На плацу происходило то же самое, что и в день приезда. Люди дрались, гуляли и тянули телеги. В толпе везли на позорном стуле даму за измену мужу, а за ней бежали дети, которые смеялись и кидали камни. Рядом располагалось аббатство, где во дворе, промеж колонн, ходили монахи. Среди прохожих можно было заметить менестрелей, поющих оды городу; мессеров, обсуждающих насущное, калек и простых бедняков, что протягивали руки за милостыней.       Проходя мимо разношёрстной толпы, дамы углублялись в улицу. Графиня упорно смотрела вперёд, будто преследовала взглядом некую цель, а Беатриче лишь изредка поглядывала на её дорогой костюм. Стыд за неприличное поведение не давал ей смотреть прямо в лицо.       — Я хотела бы принести извинения за лишнее любопытство. У меня не было и мысли прогневать вас.       — Non ne vale la pena. В этом доме слишком много лишних ушей, — не глядя, ответила графиня. — Лучше расскажи о себе. Как тебе положение вдовы?       — Мне нравится. Благодаря этому, а также — моему брату и доброте мессера Лоренцо я смогла получить то, о чём раньше думать не смела, — усмехнулась Беатриче самой себе в прошлом. — Я думала, что после очередных смотрин вскоре вступлю в новый брак и выполню своё призвание как женщины: стану верной женой и матерью; считала, что моё счастье в замужестве.       — Если не в этом, то в чём?       — Наверное, в служении Богу.       — Тогда почему ты не пошла в монастырь и не приняла постриг? Монахини также получают большее образование.       — Я хотела, но жизнь в ещё больших лишениях не для меня.       — В таком случае расскажи про своего мужа, — искоса посмотрела на неё графиня. — Каким был он?       — Мой супруг, Бенито — храни его Господь! — был… Просто был. Не могу сказать про него ни плохого, ни хорошего.       — Твой супруг смог хотя бы доставить тебе удовольствие на брачном ложе? — слегка игриво спросила Катерина.       От подобного вопроса брови Беатриче взлетели вверх. Она никогда бы не подумала разглашать постельные дела.       — Разве твои бывшие собеседницы не обсуждали в подробностях свою постельную жизнь? Думаю, во время их незаурядного разговора тебе бы было интересно послушать возгласы светских дам.       — Non la penso così. К тому же я не понимаю, о каком именно удовольствии вы говорите. Мы и ранее делили постель, а после моего четырнадцатого дня рождения стали исполнять супружеский долг.       Слушая неловкие ответы синьорины, графиня пробегалась глазами по вывескам. Из-за множества людей на улицах можно было пропустить нужную лавку.       — Какие были твои ощущение? Тебе хотелось большего?       — Изначально было больно, а более не помню.       Кто-то пронёс поднос с хлебом, и дамы наклонились. От запаха свежеиспечённых буханок у с утра не евшей Беатриче заурчало в животе.       — Я поступала так, — она проглотила слюну, — как того требует церковный указ: смирно лежала, как можно меньше шевелилась, не снимала камичу. Вот только греховные звуки пытались вырваться из моей груди, как я ни старалась. Стыдно признаться, но однажды мне захотелось большего.       — Как твой муж выдержал подобное, я не понимаю, — графиня завела глаза к небу и шёпотом добавила: — Спать с бревном неприятно.       — Я тоже не понимаю, как он стерпел сношения!       Наивности синьорины заставила бы любого засмеяться, но Катерина учтиво промолчала, язвя про себя.       Наконец аптекарская лавка нашлась. Повсюду на полках стояли бутылочки и маленькие горшки — такие же, как в кабинете графини. В некоторых из них находились различные благовония, из-за чего лекарственный запах лавки смешался с парфюмом.       Как только Катерина вошла, сразу начала разговаривать с лавочником. Её интересовали новые снадобья и прочие лекарственные средства. Аптекарь едва успевал доставать бутылочки из-под прилавка и стеллажей. Послышался звон монет. Катерина положила свёртки в корзину и попрощалась.       Следуя за ней, синьорина чуть не споткнулась: внезапно кто-то толкнул её и скрылся. Беатриче быстро проверила, на месте ли кошель. Его не тронули.       — Синьора Сфорца, а вы счастливы в браке?       — В отличие от тебя, я долго нахожусь в нём и могу многое поведать. Я довольна своим положением, хоть этот козел меня редко выпускает. Выполняю свои функции как потомка миланского герцога и жены. Всё бы ничего, но Джироламо — отвратительный любовник. Весь в папашу. Он не может достойно приласкать и взять подобно борзому жеребцу, — Катерина погладила шею, где нерадивый муж в очередном припадке гнева оставил синяки. — Его член постоянно опадает, а возбуждение длится не более пяти минут. С его жалкими потугами мне приходится всё самой делать, лишь бы получить наслаждение.       Графиня не стеснялась в выражениях. Слушая детальный рассказ об её активной постельной жизни, синьорина краснела от стыда. От каждого новой подробности щеки начинали ещё больше гореть, а лицо — зарываться в вороте платья. Катерина потешалась над реакцией юной вдовушки.       — Так и насадила бы его на пику!       — К-как вы мож… можете говорить п-подобное о своём муже?       — Легко. Он владеет моим телом, но не помыслами, — самодовольно усмехнулась она. — К тому же как человек он оказался ужасен. Вся его власть в Форли держалась на родстве с понтификом. Сам же он слаб, труслив и не двинется в бой, подобно Сфорца, а пошлёт своих пешек. В последнее время вообще боится выходить куда-либо. Меж тем он амбициозен и жесток. Одна из его амбиций — владение Феррарой. Именно с подачи его дяди, Сикста IV, Венеция начала войну с герцогством.       — Я слышала про войну, но не думала, что это из-за желаний одного человека.       — Навряд ли Джироламо смог уговорить понтифика, как и тот — дожа. Смотри куда идёшь, обалдуй! — графиня прикрикнула на одного из крестьян и продолжила, понизив голос. — Тут, скорее всего, были замешаны и другие люди, что находились подле них. Ты слышала про Орден Тамплиеров?       На занятиях по истории Никколо рассказывал про древние ордена — в особенности про тамплиеров. Беатриче приходила в восхищение от действий храмовников: они защищали паломников, христиан и их государства. Однако Макиавелли лишь благосклонно смотрел на неё и, незаметно кривая губы, бурчал что-то себе под нос. Он вечно ухмылялся Беатриче, словно что-то недоговаривал.       — Но при чём тут тамплиеры? Разве они ещё существуют?       — Орден будет жив, пока жива их идея.       — Не думаю, что люди со столь благородной задачей могут решиться на подобное.       — Могут, ведь со временем их цели изменились.       — Как могут измениться цели тех, кто ранее подчинялся церкви?       Петляющая улица закончилась воротами на Болонью; рядом стоял небольшой домик с аптекарской лавкой. Прежде чем войти, графиня проверила что-то в своей корзине и окинула быстрым взглядом смежные улочки, словно за ней могли следить.       Разговаривая с аптекарем, Катерина довольно улыбалась и кивала. В этот раз ничего куплено не было, лишь отдано письмо для аптекаря.       — Ты спрашивала, чем я занимаюсь. Так вот, я изготавливаю то, что древние греки называли «козмитики» — искусство украшать. Я создаю средства не только для ухода за собой, но и преображения. Женщина не должна быть лишена мужского внимания, а украшения только помогают его добиться.       — Но это же грех! Синьора не должна завлекать кого-то, кроме своего мужа, — воскликнула Беатриче. Она сложила вместе пальцы и развела их, махая руками. — Преувеличенная внешняя красота только извращает красоту душевную и приближает к дьяволу.       — О нет, моя дорогая, это всё абсурд! Излишняя красота не является грехом, а, значит, никак не вредит красоте душевной, — отрезала графиня. — Она дарует не только прекрасный облик, но и чувство уверенности. К тому же именно она нередко вершит судьбы. Многие ради внимания внешне прекрасной дамы творят великие, а иногда безумные вещи. А безумцы очень часто меняют мир.       — Я приму это к сведению, но не думаю, что такие украшения мне понадобятся.       — Fai come credi. Ты же едешь в Венецию, так? Я была там и могу сказать, что в первую очередь её жители ценят красоту телесную, нежели духовную. Ведя бравые и хвалебные беседы, они, подобно трусам, посмеивались над моим «мужским» характером в дальних углах зала. Однако отрицать красоту моего тела патриции не могли. Твоё смазливое личико тоже поможет в общении со знатью.       Катерина продолжала наставлять, но Беатриче и слушать не желала.       На площади толпа ничуть не уменьшилась. Внезапно графиня остановилась. Напряжённая, подобно струне лютни, она стояла с ровной спиной и медленно крутила меж пальцев кулон. Её взор с особым отвращением смотрел на палаццо. Можно было подумать, что всю дорогу дерзкая хозяйка Форли боялась возвращаться домой.       Катерина обречённо опустила голову и глянула на свою юную спутницу. Впервые за прогулку вместо ухмылки появилась добродушная улыбка.       — Я крайне благодарна, что ты решила прогуляться со мной.       — Это честь для меня — пройтись с синьорой, чья воинская слава не хуже мужской и поражает не только благородных синьор, но и синьоров.       — Воинская слава? — усмехнулась графиня и вновь взглянула на палаццо. — Сфорца сами добывают свою славу, а не полагаются на влияние других. В отличие от Риарио, в моём роду мужчины всегда были отважными воинами, и я не исключение.       — Но почему тогда вы боретесь рядом с ним?       — Я борюсь не за него, а за своё счастливое будущее. Если надо породниться с врагом и это обеспечит безопасность моих владений, я сделаю это. Друзей надо держать близко, а злейших врагов — ещё ближе.       Больше синьора Сфорца ничего не сказала.       За ужином не было и следа её нервозности. Тонко нарезая заточенным ножом куски мяса, графиня спокойно вела беседу и ласково обращалась с мужем, словно не было утреннего разговора. Однако в свете свечей её глаза недобро поблёскивали, а счастливая улыбка превращалась в звериный оскал. Казалось, вот-вот и она перережет шею мужу и вопьётся в неё зубами.       Под конец трапезы детей отвели в покои. Остались лишь взрослые, но и гости надолго не задержались. Рано утром предстояло выезжать в Равенну.       Выходя последней из столовой, Беатриче ещё раз взглянула на супругов. В тёмном углу затаилась Катерина с хитрой улыбкой. Её рука провела по телу мужа, а губы что-то шепнули. Джироламо хрипло застонал. Синьорина ускорила шаг, чувствуя, что щеки опять горят.       Утром, несмотря на ранний час, графиня при параде провожала гостей. На её свежем лице не было ни намёка на бессонную ночь. Откуда такое волшебство, можно было только гадать.       — К сожалению, моему супругу вновь нездоровится, — теперь и в голосе Катерины отчётливо слышалась фальшь. — Он просил передать вам пожелания хорошей дороги.       Гости поблагодарили её в ответ. Никколо пристально посмотрел на графиню и, лукаво улыбаясь, кивнул. Она повторила жест.       Беатриче уже хотела выходить, как графиня схватила её за плечо и прошептала на ухо:       — Мой тамплиер всё же смог кончить.       Глаза Беатриче округлились. Непонятно, что её сильнее удивило: очередная пошлость от Катерины или то, что её муж — тамплиер. Опустив растерянный взор, синьорина молча села в карету, не слыша мужских разговоров. Ещё не раз в дороге мысли о словах графини посещали её.       До порта было ехать недолго, и в полдень экипаж стоял около пристани. За время их пребывания в Форли слуги успели погрузить сундуки и отдохнуть в тавернах. Они весёлыми встретили своих господ и занесли остальные вещи в грузовой трюм.       Республика славилась своими галерами и другими суднами, что бороздили по Адриатике. Многие купцы брали у неё в аренду, дабы доставить свой товар. Беатриче помнила, как отец на одном из них отправился на Кипр. Возможно, именно таким был его корабль.       На одной из мачт развивался флаг Венеции с её главным символом — львом Святого Марка. Это животное имело над своей головой золотой нимб и крылья, а в одной лапе держало раскрытую книгу с надписью: «PAX TIBI MARCE EVANGELISTA MEUS». Венецианцы всегда хвалились приверженностью символам и идеалам.       — Лишь только нам позволили выходить в море, как сразу отправили сюда, вне всякого расписания, — причитал капитан. — После долгого простоя таких важных гостей везти! Хоть моё судно и хорошее, оно не создано для перевоза знатных особ. Но нет, «твой корабль самый лучший». Тьфу, сволочи! Мы даже не успели толком подготовиться.       — А что же, раньше вы не плавали? — удивился Асканио.       — Плавали, синьор. Но кто же поймёт этих дураков из правительства. Говорят, не плыви, опасно — вот и простаивает судно. Мы и сами-то видим, что лагуна вся мёрзлая. Однако хрен узнаешь, когда льды отойдут. А тут! Даже раньше обычного времени отправляют, — мужчина отвёл голову в сторону. — Вы, синьор, держите при себе даму вашу. Море — не женское дело!       — Разберёмся.       Путники поднялись на борт, и судно отчалило. Тяжёлые белые паруса давно были спущены и расправлялись при каждом дуновении ветра. Беатриче удивлялась, как столь воздушные полотна легко управляли судном. Однако ветер редко дул, и морякам приходилось грести.       На корабле бурлила своя жизнь. Моряки кидали канаты, ругались, драили палубу и временами отходили к носу судна.       Синьорина часто выходила смотреть на марину. В детстве отец рассказывал про лазурное море, манящее путешественников приключениями. Однако реальность разочаровала. Из-за пасмурной погоды море было очередным оттенком серо-синей картины.       Уже спустя час к горлу подкатила желчь. Тогда, под еле слышные посмеивания мужчин, Беатриче забегала в каюту, где её уже ждало ведро. На удивление Никколо не смеялся над ней. Только спрашивал о самочувствии.       Сегодня Беатриче вновь попрощалась со своим завтраком.       — Когда ты рассказывал об Ордене Тамплиеров, то усмехался моему отношению к ним.       — Я думал, ты знаешь.       — Я ничего не знаю и тогда впервые про них услышала.       Макиавелли удивлённо приподнял брови, осмотрелся по углам и попросил прислужницу выйти из каюты. Он также украдкой отошёл ко входу, закрыл за ней дверь, никого другого не заметив, и стал вкрадчиво рассказывать.       — Может, орден и создавался с целью защиты христиан, однако тамплиеры di fatto не были такими добродетельными. С самого своего начала и на протяжении столетий они накапливали богатство и влияние. Поэтому в противовес Ордену Тамплиеров был создо Братство Ассасинов.       Беатриче кинула взгляд в сторону, и это не прошло мимо взора компаньона.       — Члены братства занимались тем, что боролись с несправедливостью и защищали мирян от нападок самих тамплиеров. Как следует из названия, традиционным методом борьбы было убийство.       Никколо посмотрел на синьорину, однако при всей своей религиозности она никак не среагировала на его последнюю фразу.       — Ты ведь там тоже состоишь, иначе ничего бы такого мне не поведал?       — Да.       — Как долго?       — С детских лет. Но, в отличие от столетних предшественников, у меня не отбирали родителей и братьев. Я сам пришёл туда, если волю отца можно так назвать. Ирония судьбы, не правда ли: отец в поисках лучшей доли для пятилетнего сына привёл его в древний орден убийц.       Макиавелли ещё раз внимательно посмотрел на Беатриче, ища намёк на страх. Однако она всё так же неподвижно сидела и ничего у него не уточняла, как бывало ранее. Словно ей это было неинтересно.       — Когда Папа обнаружил в подчиняющемся ему ордене опасность, то упразднил его, — вернулся он к теме.       — И в чём же была опасность храмовников?       «…со временем их цели изменились», — вспомнились слова Катерины. Беатриче не хотела верить, что столь благородный орден извратился или даже изначально был таковым. В поиске ответов она посмотрела на Никколо. «А ты как думаешь?» — говорил его взгляд.       — Они стали влиятельнее самого Престола? — неуверенно произнесла она.       Макиавелли кивнул.       — Папа Римский властвует над душами мирян и их помыслами, а тамплиеры желают большего.       Вмиг Беатриче стало холодно, словно ветер пробился сквозь стены. За спиной послышался корабельный скрип, подобный рёву морского чудища. Синьорина испугалась и обернулась, но ничего такого не заметила.       — Но зачем святым людям ещё большее влияние, если статус и так был велик и превозносил их пред другими?       — Беатриче, неужто ты забыла наши занятия? «Нет человеческой души, которая выдержит искушение властью».       — Тогда как они осмелились пойти против воли своего создателя, против Престола святого Петра?       — Так же, как и венецианцы в недавней войне. Многим дворянам такая перспектива власти нравится, и они примыкают к ордену.       «Мой тамплиер… Джироламо… Уговорить понтифика… Другие люди, что находились около них», — слова синьоры пронеслись в голове.       — Неужели они есть и среди окружения Папы?       — Più probabilmente, — он повёл головой. — Церковь может быть способом реализации их целей. Или же они просто скрылись среди духовенства.       — Нет, я тебе не верю! Это всё больше похоже на вымысел, нежели на правду. Это просто плод воображения фанатиков, которых опоили дурманом и ввели в заблуждение сладкими речами об Эдеме. Вы же, — она ткнула ему в грудь, — всего лишь простые sicari, выполняющие заказы своих господ и использующие эти фантазии, чтобы оправдывать свои убийства.       — Мы не убиваем невинных. Всё, что ты сказала — выдумки одного венецианца и не более.       Никколо тоже слышал эти истории и забавлялся над фантазёром. Но Беатриче не желала этого знать, как и то, что слуги Божьи могут идти против воли своего создателя. Она всегда уповала, что Святая Мать Церковь и священнослужители чисты и добродетельны по отношению к другим, а не деспотичны; ещё могла поверить, что пара монахов по своей неопытности или глупости могли быть любителями выпить, но не убивать. Однако слова Лоренцо о том, что одеяния предыдущего папы испачканы кровью Джулиано, не давали ей покоя. Говоря о своём брате, мессер никогда не стал бы врать.       — Даже если так, как ты говоришь, то с кем вы боретесь? Не только со знатью, но и со служителями церкви.       — Ассасины борются не с церковью, а с людьми, что скрываются под масками праведников и помогают злу восторжествовать.       — А Катерина? Что с ней, раз она замужем за тамплиером?       — Нет, она наша союзница и не более. А её брак с тамплиером помогает следить за планами ордена. Джироламо ведь не догадывается о том, кто его периодические сдаёт.       Беатриче подняла брови: «Неужели!»       — Да-да, Катерина мне тоже многое поведала.       Синьорина перестала расхаживать по каюте и облокотилась на кресло. Никколо осторожно подошёл к ней. Было видно, что она всё ещё в раздумье: каждую минуту делала глубокий вдох и сменяла свою позу, оставляя руку под подбородком или щекой. Её глаза то бегали по каюте, то останавливались и сосредотачивались на шкатулке. Заметив, куда периодически направлен взор синьорины, Макиавелли криво усмехнулся.       — Не делай так, — отчеканила она. — Ты словно принижаешь меня.       Никколо самого мучили сомнения: не ошибся ли мессер Медичи, отправив её в качестве шпиона? Ясно, что Беатриче была слишком простодушна и могла поверить любой россказни.       Помолчав ещё с минуту, синьорина вздохнула и наконец ответила:       — Quel che e fatto e fatto.       — И что же вы решили?       — Я помогаю ассасину добывать информацию о любых продажных лицах, чья деятельность направлена во зло или вред другим, а также Флоренции. Если человек является тамплиером, но не несёт в себе опасность, то я не буду о нём говорить.       Глядя на столешницу, Беатриче тщательно выбирала каждое слово, будто от этого зависела её жизнь. Она ещё никогда не была так серьёзна и впервые сама диктовала условия. Никколо оставалось только дивиться, что у пешки прорезался голос. Под конец синьорина подняла на него глаза и твердо добавила:       — Я не верю, что весь орден таков и желает полного ему подчинения.