Il gambetto (Гамбит)

      За день до приёма время тянулось. Дабы скоротать час, Никколо с Беатриче играли в шахматы или просто читали. Под вечер слуги принесли ванну с водой. Если для остальных это было обыденностью, то для Макиавелли — необычайной роскошью. За всю свою недолгую жизнь он ни разу не принимал ванны, и впервые смог в чём-то понять дворян: это и вправду расслабляло.       Всё следующее утро в доме стояла суета. Слуги бегали по этажам и доставали подарки для венецианцев. Разносились их выкрики — что грузить сразу, а что оставить на потом.       Из покоев Асканио веяло дорогим парфюмом, что был под стать его одеянию. Посол не поскупился и надел лучшие платья из шёлкового бархата и атласа со множеством дорогих украшений.       Никколо также соответствовал, но облачился не так пышно. Вместо привычных ему невзрачных симар он надел яркую шерстяную фарсетту и бархатную претину. Прислуга подносила ему каждый элемент одежды и помогала завязать шнурки на дублете. Однако в большем Макиавелли не нуждался. Он привык всё делать сам, в отличие от Беатриче. А из её опочивальни давно доносился гул служанок.       Девушки всё утро крутились вокруг госпожи, помогая надеть тяжёлые платья и подавая украшения. Под конец Беатриче взглянула в небольшое зеркальце. Всё выглядело прекрасно, кроме одного: на лице вновь появились красные пики. Отложив зеркало, она взяла брошь с аметистом и спрятала под слоями наряда.       Пока Беатриче спускалась по каменной лестнице, её прислужница придерживала бархатный подол. Мария провожала госпожу до самого выхода и в конце перекрестила на удачу.       В гондоле Никколо стал рассказывать о том, как следует себя вести. Только синьорина слушала его вполуха. Она постоянно крутила меж пальцев ожерелье и поправляла на лбу фероньерку. Макиавелли схватил её ладони, дабы она обратила на него внимание.       — Calmati. Ты должна меня выслушать. Я через неделю отплываю назад, во Флоренцию, и тебе больше никто не подскажет, что надо делать. Сегодня состоится церемония вручения грамот дожу, и мы будем не единственными посланниками. Поэтому тебе надо будет только следовать действиям остальных в свите. Вечером, в честь новоприбывших послов, будет застолье. Так как ты в свите флорентийского посла, да ещё и вдова, с тобой могут вести беседы о нашей Республике, — он сделал паузу, дабы убедиться, что его слушают. — Хоть ты член семьи Медичи, твой статус невысок, а значит, тебе надо делать всё возможное, чтобы тебя позвали на другие приёмы даже без Асканио. Там ты должна вести себя подобно своим опекунам.       — Я должна вести себя подобно павлину, красоваться и сорить деньгами? — пытаясь снять напряжение, пошутила Беатриче.       — Последнее, думаю, лишнее. Читай стихи, обсуждай последние новости и искусство, но не философствуй. Венецианцам это чуждо. Ты должна подняться в этом лощёном обществе. И помни: не вмешивайся в политику государства, иначе нам несдобровать.       Когда Никколо закончил с просвещением, синьорина начала беседовать о всяких пустяках. Теперь уже он слушал вполуха.       За разговором молодые люди не заметили, как подъехали ко дворцу. Там уже стояли все остальные. Двое из них гордо держали вымпелы с красной лилией. Рядом ходили местные стражники, постоянно проверяя крыши зданий.       Как только вся дипломатическая группа собралась, ворота открылись. Делегацию впустили во внутренний дворик палаццо, только вчера убранный после казни. Создавалось ощущение, что они проникли в логово врага. Однако это логово было столь богатым, что казалось, не продолжение ли это церкви Сан-Марко?       Внутренний фасад здания был ещё более пышным: повсюду мраморные листья аканта и розетки, аркады подражающие деревьям в роще и скульптуры, изображающие льва с книгой. Помимо огромного количества лепнины, вся эта красота была позолочена и поблёскивала в свете солнца. В цветущей Флоренции в подобном могла тягаться только Санта-Мария-дель-Фьоре со своими разноцветными вкраплениями, что были сродни ярким мазкам художника.       Около галереи делегацию встретил проводник. Он отвёл группу через множество коридоров в небольшой по площади зал, где сказал ждать и скрылся за двустворчатой дверью. Через некоторое время группу впустили.       На первый взгляд просторное помещение было не таким уж большим по площади. В самом центре зала, в золотой мантии с горностаевым мехом, будто Юпитер в своих чертогах, восседал дож; по бокам от него сидели мужи в красных и серых одеяниях, рукава мантий которых чуть ли не волочились по полу. Вдоль стен перешёптывалась и посмеивалась знать, чьи родственники были членами правительства. Казалось, флорентийцы находились не в Палаццо Дукале, а при папском дворе.       — Достопочтеннейший государь Светлейшей Республики, Дож Венеции Мочениго, — Асканио вышел вперёд и, поклонившись, развернул свиток. — Мы благодарим Вас за столь радушный приём.       Зачитывая длинное обращение, посол подчёркивал каждое достоинство Венеции, в особенности её владычество в Адриатике. За слушанием подобного можно было заснуть, однако Совет и патриции внимательно следили за каждым словом посла. Им льстило, что даже более развитая Флоренция считалась с морской державой.       Тем не менее жён патрициев и других дам больше интересовало недоразумение в юбке среди делегатов. Их глаза, будто острые лезвия, впились в Беатриче и ревностно исследовали её, ища причину нахождения дамы среди мужчин. От подобных пронизывающих взглядов синьорине стало неуютно, и она слегка съёжилась.       — Флорентийская Республика надеется, что в дальнейшем будут поддерживаться дружественные отношения между нашими государствами, и приносит Вашему правительству дары: произведения тосканских маэстро для украшения стен и цитрусы для кухни, — в знак уважения Асканио приложил руку к груди. — Во Флоренции начинает набирать обороты книгопечатание, и мессер Медичи лично дарит Вашей библиотеке сотню книг, а также печатный станок, дабы в Венеции процветало подобное ремесло.       — Благодарим Вас, посол, за столь дорогие дары, — ответил дож. — Мы будем их использовать с разумом.       Наконец кончив свою речь, синьор Стораро подошёл к государю и двумя руками вручил верительную грамоту. Он ещё раз поклонился и пошёл в обратно к своей свите. Их вывели в одно из соседних помещений, где находились ранее принятые амбассадоры. По ярким вымпелам их свит можно было понять, что они приехали из южных частей Италии. Каждый час в комнату заводили другие группы из Сиены, Франции и ещё нескольких государств. Послы медленно прогуливались по залу и о чём-то разговаривали со своей свитой, а дворцовые служащие пристально следили за ними.       Беатриче подражала послам и также прогуливалась со своим компаньоном. Вот только вместо разговора её интересовали зал и всевозможные места, недоступные взору стражи.       Где-то под вечер с вручением грамот было покончено, и гостей позвали вниз. Там их рассадили по рядам в зависимости от дворянского положения.       Хоть настало время поста, кушанье было отнюдь не однообразное. Конечно, у приближённых дожа яства были побогаче и посытнее. Помимо рыбных блюд, коими славилась Светлейшая, были овощные супы, тортелетти с грибной начинкой и рисовые каши с пряными подливами. На каждом столе стояли яблочные оладьи с брусникой, до которых так и тянулись руки.       Макиавелли не спускал глаз с послов и Синьории, изредка слащаво улыбаясь соседям по столу, что решили завести с ним разговор ни о чём. Время от времени Никколо поглядывал на Беатриче за женским столом, что также меж беседами пыталась следить за дожем и его свитой.       Пытаясь что-то узнать, синьорина совсем забыла, что дама должна быть скромна в аппетитах, и от волнения незаметно для себя хватала из миски очередную оладью, запивая тонким вином. Это не нравилось Никколо и заставило выйти из-за стола.       — Беатриче, хватит, — тихо сказал он и ухватил её руку с вилкой. — Не чревоугодничай. Если продолжишь в том же духе, то на утро будешь мучиться от такой головной боли или несварения, что и святой Эразмус не поможет. А нам завтра надо зайти в одно важное место.       — Прости, я больше не буду, — она проглотила последнюю оладью и отставила тарелку.       К счастью, наступило время перерыва и очередной смены блюд. Гости повставали со своих мест и вышли ближе к плацу.       — Лучше попробуй познакомиться с местной знатью, — Никколо дёрнул её за рукав. — Тебе не помешают лишние связи.       — Я постараюсь, — синьорина облизала пальцы. — Однако не уверена, что кто-то подойдёт ко мне.       Вытерев руки, Беатриче прошла вперёд. По двору гуляли карлики в шутовских костюмах, а в центре показывали своё мастерство странствующие акробаты, что удивляли публику ловкостью и пластикой тела. Вокруг сцены толпились распомаженные и одетые по последней венецианской моде гости и, поглядывая на шоу, вели светские — и не совсем — беседы. Синьорина старалась быть обходительной и любезной, как Лоренцо с послами из других государств, и пыталась завести с ними разговор. Однако синьоры косо на неё смотрели и сторонились.       Недалеко две знатные дамы и один синьор активно что-то обсуждали. Синьоры судачили и то и дело наигранно вздыхали, а мужчина лишь комментировал их вздохи. По их возгласам можно было понять, что разговор шёл о не самой приятной для них личности — Эцио Аудиторе.       Беатриче хотелось знать, что думают о нём другие люди. Подойдя к людям, что шельмовали знакомого по описанию человека, она вытянула вперёд голову и стала поглядывать то на одного, то на другого беседчика.       — Ходят слухи, что на острове Лидо видели ассасина, — сказал одна из дам.       — Неужто он и туда добрался? — удивился синьор. — Где бы ни был этот ассасин, он мимоходом разрывает мирную ткань этого города и оставляет за собой только страдания!       — Моя кузина говорила, что видела, как некий юноша в белом пробегал по крышам. Его лицо было скрыто каппой, — ответила вторая.       — Так и есть. После этого в дальнем квартале произошёл пожар. Говорят, что сгорели все склады с зерном.       — Deus! Insanus iste cibum nobis privare statuit! — воскликнула первая.       Дама хотела ещё что-то сказать, но заметила стоявшую рядом с ней незнакомку, что невежливо подслушивала разговор.       — Синьора, — обратилась к Беатриче женщина, — вы что-то хотели?       — А… Эм… Да, — синьорина стушевалась, пытаясь вспомнить венецианский. — Ignosce, sed quem sicarium narras?       — Синьора, вы разве не знаете, — повернулся к ней мужчина, — что на улицах нашей прекрасной Венеции орудует кровожадный убийца?       — К сожалению, я совсем недавно приехала сюда и не могла ведать о подобном. Не могли бы вы просветить меня?       — Scilicet, — согласился незнакомец. Дамы начали о чём-то шептаться, и синьор стал присматриваться к Беатриче. — Вы, наверное, приехали в одной из свит.       — Вы правы, синьор. Беатриче де Филато — подопечная Лоренцо Медичи.       — Очень приятно. Констанцо Фальеро — казначей нашей Республики. Не ожидал, что Его Великолепие решит отправить вас в свите. В Венеции ходят про вас, синьора, слухи: семья Медичи дала кров двум сиротам.       — Messer Lorenzo è sempre stato una persona straordinaria.       От её слов собеседников передёрнуло, словно рядом ударила молния. Изнеженные в благородной латыни уши венецианцев резануло вульгарное тосканское наречие. Дамы, всё ещё стоявшие рядом, сразу стали перешёптываться. Их болтливости нельзя было позавидовать. Мессер Фальеро же сделал вид, будто ничего не произошло, хоть ему самому просторечие флорентийки было неприятно.       — Однако, — Беатриче вдохнула и выдохнула, — вы хотели рассказать про человека, что орудует в городе.       — Да, точно, — Констанцо стал водить пальцами по подбородку. — Пять лет назад в нашем городе всё было отлично, он процветал и развивался. Венецианцы всегда были едины, и святой Марк покровительствовал нам. Однако стоило этому ублюдку появиться, как покой покинул нас. Гнев Божий на голову этого флорентийского бастарда!       Мессер Фальеро оглянулся на собеседницу. Она же прибыла как раз оттуда.       — Meum paenitemus.       — Accetto le tue scuse. Но в любом, даже самом цветущем саду могут вырасти сорняки. Неужели появление очередного наёмного убийцы смогло повлиять на благородную донну Венецию?       — Вы не поверите, но смогло, — продолжил Констанцо. — Каждые несколько недель стражники находили на дорогах или в каналах убитых лучников. Говорят, что он устроил резню в одном из монастырей. Многие дворяне стали бояться появляться в ночи на улицах, а некоторые стали винить в этом других. Правительству пришлось усилить охрану — благо мессер Эмилио помогает с её финансированием. А Совету Десяти — следить, чтобы не было раскола в обществе и святой Марк не покинул нас.       — У нас говорят, что он не просто убивает всех подряд. А лишь мстит тем, кто несправедливо казнил его родных, и пытается вернуть честь своей семье.       — Не обманывайтесь теми небылицами о чести, справедливости и слухами о праведной мести! Он не что иное, как хладнокровный убийца, наслаждающийся только смертью! Разве Его Великолепию не было страшно, когда этот безумец ходил по Тоскане?       — Как я могу ведать то, что может быть известно только жене мессера, — она не могла сказать, что Лоренцо сам просил ассасина разобраться с заговорщиками, а позднее стал его другом и получал подарки. — Если, как вы говорите, этот человек так опасен, то почему венецианцы не могут его поймать?       — Мы не первый год призываем горожан объединиться против общего врага, только страх смерти сильнее.       — «Физическая смерть — не самое худшее, что может произойти с человеком», — процитировала Беатриче и добавила: — Хуже, когда он теряет себя и перестаёт верить Господу. Тогда и наступает его духовная смерть. Но от такой смерти всегда есть спасение. Добродетель — это лекарство для души и одновременно её красота.       Увлечённая раздумьями о душе, как всегда это бывало с Лоренцо, синьорина заметила изменения в своём собеседнике. За несколько мгновений добродушное выражение лица Констанцо успело перемениться на недоуменное, с едва распахнутыми глазами, а после — на брезгливое. Патриций представить не мог, что женщина может читать произведения, постижимые только мужскому уму, и размышлять на богословные темы. Гордость была задета. Теперь мессер Фальеро, высокомерно приподняв подбородок, смотрел на Беатриче, словно она произнесла несусветную глупость.       Его глаза вновь пробежались по задумчивому лицу синьорины, и губы растянулись в саркастической улыбке.       — Да, когда дух человека угасает, он уподобляется тому, кому не следовало, и забывает о своём месте в жизни, — тон Констанцо сменился на более ехидный. — Полевые цветы, особенно одуванчики, и другой ссор всегда стремятся скрыться в саду изысканных лилий, роз и фиалок и подражать им. Но зачем скромному ирису становиться похожим на могучий дуб? Столь хрупкому садовому цветку не место в дремучем лесу. Разве вы не согласны?       Вмиг Беатриче стало гадко, словно кто-то дал ей хлёсткую пощёчину. Потеряв былую уверенность, она скромно опустила взор. Никколо ведь предупреждал её. Венеция — это не Флоренция.       — Думаю, Его Великолепие не согласилось бы со мной. Все мы знаем, что он ценитель более простых и неприхотливых вариантов, поражающих своей фривольностью и нескладностью всю округу, — продолжил мессер Фальеро.       — Мессер Лоренцо многое ценит. Об этом даже ходят легенды, — тихо ответила синьорина.       — Тогда, может, вы лучше их расскажете. Нам будет интересно послушать, о чём шепчутся про повелителя Флоренции жители города, — он указал на всех гостей.       — К сожалению, как доброчестивая синьора, я не могу распускать сплетни о своём опекуне, как и слушать другие. Да и сама его фигура настолько возвышена, что злые языки не смеют и слова сказать.       — Но, может, вы сделаете для нас исключение, ведь легенды, что сами горожане слагают, не могут злословить?       Коль сам Лоренцо позволил ей немного лишнего для благого дела, то Беатриче не смела не следовать его позволению.       — Le leggende possono calunniare, ma di certo non queste. Я с удовольствием могу их рассказать, если представится такая возможность.       — Буду надеяться, что увижу вас в следующий раз. И всё же, синьора, будьте осторожны по ночам. Вы ведь ещё так молоды. Будет жалко, если с вами случится несчастье. Его Великолепие будет очень расстроен кончиной своего чада.       Когда Констанцо отвернулся и ушёл с дамами, обсуждая флорентийскую моду, Беатриче сделала большой глоток. Вкус вина заглушил неприятный осадок от разговора. Во дворце Медичи мало кто осмелился бы ей дерзить, но не тут, где статус подопечной влиятельной семьи мало что значил. Однако синьорине хотелось верить, что ей просто попались неудачные собеседники.       — …поэтому не могли бы вы поговорить с ним?       — Нет, это невозможно. Старый Мочениго никогда не согласится на бунт. Слишком дорого ему достался этот мир.       Опешив от услышанного, Беатриче посмотрела в сторону голосов. Но никто не разговаривал. Все смотрели на сцену. Оставалось продолжить наблюдать за свитой дожа. Синьорина медленно пробиралась сквозь толпу, следя, чтобы случайно не наступить на куриную кость, которую достопочтенный гость решил кинуть под стол. Вставая на носочки, она выглядывала из-за спин дворян, а когда те обращали на неё взор, прося прощения, отходила в сторону. Внезапно кто-то столкнулся с ней.       — Прошу прощения, синьора, это моя вина.       Беатриче взглянула на мужчину с ликом Иисуса. Но черты его были остры — казалось, прикоснись к ним и сразу порежешься; курчавые волосы обрамляли лицо, подобно монашеской тонзуре.       — Я услышал, как вы разговаривали с одним из патрициев, и хотел присоединиться. Но вы так быстро упорхнули, что я, словно потерявшийся путник, искал вас.       — Но, неумолимый путник, вы всё-таки смогли отыскать меня. Не могли бы вы представиться.       — Dov'è la mia educazione! — он, зажмурившись, повернул голову и приподнял над ней руку. — Пьетро ди Колонна, посол из Рима.       Беатриче также представилась и ещё раз взглянула на него. На губах мужчины играла весёлая улыбка, уголки которой были подобны наконечникам стрел. Заметив её, синьорина покрылась багрянцем и так же мягко улыбнулась.       — Вы приехали из Рима, но разве вы не в ладах со Светлейшей Республикой?       — Так было до конца февраля. Но папа снял интердикт, и теперь мы вновь налаживаем отношения.       Музыканты перестали играть, и кто-то объявил: «La Volta». На предложение Пьетро составить ему пару в танце Беатриче с радостью подала запотевшую ладошку. Посол нежно взял её в свою и встал в ряд.       Послышался шум барабанов и бубна, заиграли лютня с флейтами — танец начался. Люди стали незамысловато двигаться в гальярде.       — Не могли бы вы открыть мне тайну? — Пьетро подхватил её за талию.       — Quale segreto?       — О чём вы вели беседу с мессером Констанцо?       Посол поддержал партнёршу во время прыжка, и Беатриче взмыла в высь. Её волосы приблизились к лицу Пьетро, и он незаметно сделал вдох.       — Синьор, это не является тайной. Мы говорили об ассасине, что поселился в городе. Жители боятся его и считают приспешником Сатаны.       — Венецианцы склонны всё преувеличивать. Однако насчёт его опасности они правы: этот человек действует не по законам божьим, раз смог убить монаха.       В голову Беатриче закралось сомнение о праведности действий Эцио. За вечер второй человек говорил о расправе ассасина со священнослужителями.       — А вы боитесь этого наёмника?       — Конечно. Его действия всегда непредсказуемы. Неизвестно, когда он может нанести удар и кто станет его жертвой. Однако ассасин не трогает красавиц, поэтому вам не грозит столь страшная кончина.       Повторяя все движения, танцоры веселились, постоянно друг дружке улыбались и пускали смешки. Они не замечали, сколько поворотов сделали и кому успели наступить на шлейф. Лишь когда музыка кончилась, а гостей оповестили о кушанье, пары отпрянули друг от друга.       Но Пьетро ещё долго не выпускал ладонь партнёрши из своих рук, словно тот самый путник, что нашёл своё сокровище. Его губы легко коснулись пальцев Беатриче. Словно загипнотизированная, она следила за действиями посла. Голова её гудела, лицо с шеей покраснели, и на них давно блестели капельки пота. Заметив, что синьор Колонна задержал жест на пару секунд дольше, она смутилась.       — Devo andare.       Беатриче убрала ладонь, сжав её в другой, и отошла ко столу, поглядывая назад. Посол продолжал сладострастно смотреть ей вслед. После нескольких танцевальных раундов Беатриче мучила жажда. В горле пересохло настолько сильно, что можно было осушить все моря мира и не заглушить её.       — Вижу, ты смогла с кем-то познакомиться.       Беатриче поперхнулась и закашлялась. Извинившись, Никколо подал ей другой кубок.       Пока шли развлечения и танцы, слуги успели не только поднести десерт, но и убрать воск со столов и заменить расплавившиеся свечи. На запятнанных жиром скатёрках стояли пряные пироги, марципановые сладости, а засахаренные фигуры драгоценными камнями поблёскивали в свете.       Поедая столь изысканные сласти, синьоры пристально следили за последним развлечением — танцем юных дев. Они кружились в хороводе и медленным ручейком проходили под руками подружек. В своих воздушных нарядах девушки казались херувимами, сошедшими с небес.       С окончанием танца пиршество стало клониться к завершению. Некоторые дамы уже отправились в свои каса, оставив мужей для неженских бесед. Те же переместились поближе к столу дожа. Гогот от них становился громче, как и непотребные шуточки.       К этому моменту синьорину начало клонить в сон. Она раньше никогда так поздно не засиживалась. Джованни всегда отводил её в покои, лишь она начинала клевать носом. Никколо также заметил это и подхватил её под локоть. Они стали медленно прогуливаться.       — Никколо, Беатриче, вот вы где, — держа в руке кубок, к ним подошёл Асканио и указал на своего собеседника. — Познакомьтесь, Джованни Дарио, секретарь Сената. Мессер Дарио, это Беатриче де Филато, подопечная мессера Лоренцо. А этот молодой человек — её наставник, синьор Никколо Макиавелли.       — Синьора Филато, — обратился секретарь, — мы слышали, что мессер Медичи увлекается поэзией. Haec sit vera?       — Чистейшая правда.       — Тогда, может, вы помните некоторые из сочинений, которые он мог читать?       — Но разве женское красноречие не смутит вас?       — Вы всего лишь читаете то, что создано до вас. Прошу, зачтите хоть строчку.       Вздохнув, Беатриче начала читать один из сонетов. По привычке, чтобы лик слушателей не сбивал, она стала смотреть в сторону. На конце двора сидел её новый знакомый с одной из танцовщиц. Происходящее между ними заставило синьорину замяться.       Констанцо пристально смотрел на девушку, что дразнила его вазой с виноградом. Она то шаловливо подтягивала виноградину к его устам, то убирала руку, закидывая сочную ягоду себе в рот и хитро смотря на него. Патриций только посмеивался на это, водил руками по её голым ножкам и целовал грудь.       Беатриче перевела взгляд в другую сторону. Но всё было тщетно. Её начало трясти, и она посильнее ухватила локоть Никколо. На её странную реакцию он посмотрел туда же.       На ступенях во дворец, вокруг другой танцовщицы, сидели несколько мужчин и весело посмеивались. Всё бы ничего, но грудь девушки была оголена, что видны были её соски, по которым она водила рукой. Один из синьоров провёл пальцами по плечику красавицы, и она в тот же час широко улыбнулась ему. Её нарумяненные щеки были подобны двум спелым сливам, а красные губы сияли словно зерна граната.       Доброчестивые дамы не пользуются красками в таком количестве. Можно было сослаться, что это сценический образ, однако актёры всегда удалялись после представления. Поэтому статус «ангельских дев» вмиг стал более чем ясен.       — Прошу прощения, я не помню остальные строки, — еле смогла вымолвить синьорина. В горле всё ещё стоял неосязаемый ком, что мешал говорить. — Может, в следующий раз?       — Конечно. Синьор Стораро, в конце мая Барбариго планирует устроить приём в Ка’Сета. Могу ли я надеяться увидеть вас, — мессер посмотрел на неё, — со свитой на нём?       Мужчины поклонились, и патриций ушёл в сторону лестницы. Асканио начал сам собираться уходить. Предупредив, что надо попрощаться с дожем, он отошёл искать остальных из свиты.       — Беатриче, не смотри так на проституток, — засмеялся Никколо. — Дыру в них взглядом не прожжёшь, а своим безмолвным порицанием ничего не изменишь.       — Тебе смешно, когда чуть ли не на ступенях церкви устраивают подобный разврат? — зашипела Беатриче, гневно глядя.       — Мне смешна твоя реакция на подобных дам.       — Дамы, Никколо, не сидят с нагой грудью пред мужчинами.       — А тут это в порядке вещей. Неужели ты не знала, что Венеция — это сплошной плавучий бордель? Тебе придётся быть среди этих, — Николло приподнял стеклянный кубок и посмотрел сквозь него, — красавиц.       — Уж лучше падёт на меня кара Божья, нежели я буду находиться в одном помещении со шлюхами.       Замечательный вечер был испорчен. Беатриче чувствовала себя отвратительно, словно её прилюдно унизили. Но рядом со свитой она натянула улыбку и попрощалась с правителями Светлейшей Республики.       — Нет ли у Антонио знакомых проституток, что могли бы просветить это неразумное существо, — пробормотал под нос Макиавелли.       Поручения от государя, тем более от союзника ассасинского братства, для него были превыше всего, и он не мог допустить, чтобы такая мелочь, как проститутки, встала на пути к цели.       — Ты что-то сказал?       — Да, размышлял, как дела синьора Эцио, — спустя долгое время на лице Никколо вновь появилась противная ухмылка.       Это означало, что он опять что-то недоговаривал. Беатриче вновь стало некомфортно, словно её считали несмышлёной простушкой. Однако уточнять она не хотела. Лучше быть в неведении, чем сокрушаться от его речей.       — Скорее всего, у синьора Аудиторе день прошёл не так отвратно, и он уже крепко спит в своей постели.