Il gambetto (Гамбит)

      Первый день в правительстве не увенчался для Беатриче особым успехом. С раннего утра Сенат заслушивал иностранных послов. Асканио тоже выступал со своей свитой, среди которой находилась и синьорина. В приёмной Четырёх дверей каждый час был равен двум. Ни из зала Сената, ни из соседнего зала Совета Десяти не выходили. По смежным коридорам никто не ходил. Послы молчали. Для них стены палаццо всегда имели уши.       Когда же флорентийскую делегацию позвали, Беатриче сказали незаметно скрыться среди толпы и стоять там до конца заседания. Выйти не было возможности, как и подслушать разговоры знати, что стояла рядом. Венецианцы молча внимали каждому слову сенаторов и дожа, словно от этого зависела их собственная жизнь.       От монотонной речи политиков Беатриче начало клонить в сон. Как бы она ни старалась — держала спину ровно, щипала себя за запястье, часто моргала — ноги подкашивались, а веки слипались. Ещё немного, и Беатриче посрамила бы себя, если бы не римский посол. Он подловил её. Синьорина сразу взбодрилась. Благодарности Пьетро за спасение от возможного позора не было предела. Лишь она хотела что-то сказать, как один из стражников сопроводил её к выходу.       Как стало ясно, иностранцам среди слушателей сенаторов были не рады. Однако синьорина не сдавалась. Когда Асканио послал вместе с советником занести несколько документов, Беатриче надеялась на удачу. Но и в этот раз не повезло. Несмотря на плохой результат, оставшуюся часть дня она была возбуждена. Завтра Антонио должен был её куда-то отвести. Синьорина делала все возможное, лишь бы этот день настал быстрее. Она просила посла о других поручениях, чтобы потом было свободное время, несколько раз забегала на кухню, дабы проверить занятость прислуги, и в перерывах смотрела во двор, где ходили люди в пёстрых одеяниях.       В субботу Беатриче проснулась с первыми лучами солнца и позвала прислужницу. Мария принесла всё необходимое и стала помогать госпоже. За несколько лет службы она выучила все привычки синьорины.       Девушки направились вверх по улице. Проходя по небольшим мостикам, они останавливались и любовались тёмными домами на фоне неба цветов ириса, что мутными фигурами отражались в каналах. Однако такой прекрасный пейзаж портил неприятный запах вод, к которому они так и не привыкли.       Около Фрари Беатриче заметила Антонио, спускающегося с крыш. Она с замиранием сердца наблюдала, как тот приблизился к краю парапета и сделал прыжок. Мужчина совершил небольшой поворот в воздухе и скрылся в стогу сена. Не верилось, что человек после подобного мог остаться жив.       Глава гильдии поприветствовал дам и поинтересовался, как дела в правительстве.       — Антонио, разве вам нестрашно было прыгать с такой высоты? Вы же могли разбиться.       — Ни капельки. Прыжок веры — это дело не упорных тренировок, а именно что веры. К тому же тут не так высоко и телега с сеном рядом была.       — Похоже, вам всё ещё хочется блеснуть ловкостью в свои года, — мягко ответила Беатриче. Немного пораздумав над ранее сказанным Антонио, она тихо проговорила. — Прыжок веры… Antonio, anche tu sei un assassino? Как Николло?       — Да, — сухо ответил он. — Нам надо успеть, пока все горожане не проснулись.       Дабы не вызывать подозрения у любопытных глаз, Антонио повёл дам вниз по соседней улочке. Когда на улицах уже стали появляться рабочие, компания стояла в нужном месте. Дом среди секции здания отличался лишь широким балконом и множеством растений под окнами.       — Прошу вас оставить служанку. Лишние уши нам не нужны. Не волнуйтесь, с ней всё будет в порядке. Мои ребята проследят за этим.       — Мария, погуляй, но не уходи далеко.       Внутри здания было светло и пахло розами с лавандой. Около витражных окон стоял небольшой стол, несколько римских клине с небольшими тюфяками и расписные вазоны с цветами. На полу и стенах расположились цветастые ковры с гобеленами. Напротив самого входа можно было наблюдать резную лестницу. Беатриче подняла голову вверх и заметила ещё два этажа с деревянными балюстрадами, с которых свисали дорогие полотна, и кованую люстру.       — Сестра Теодора, ты где? — закричал Антонио. — Настоятельница, не могла бы ты выйти? Мне надо тебя кое о чём попросить.       — Неужели в Венеции настолько вольны нравы, что монастыри строят уже в жилых домах? — удивилась синьорина. — Где тут тогда места для богослужений и исповедален?       От подобного вопроса мужчина чуть не засмеялся во весь голос и прыснул:       — Наверху. Теодора, прошу тебя, выйди. È importante. Вот ты где!       Со второго этажа выглянула женщина в монашеском одеянии с пледом на груди. Лишь из-под белого куколя свисала тёмная коса. Что-то махнув, она стала спускаться.       Шагая по ступеням, монахиня сердито смотрела на незваных гостей, чуть не разбудивших весь дом. Ещё большей суровости ей добавляло угловатое лицо с широким прямым подбородком, чуть выпученными глазами и правой, издевательски приподнятой бровью. На этой же половине лица красовалась небольшая родинка, что добавляло ей долю кокетства. Эта чёрная точка на яблочке щеки словно говорила о неидеальности монахини.       — Беатриче, познакомьтесь. Это сестра Теодора, хозяйка сего заведения.       — Приятно познакомиться с вами, настоятельница, — со всей искренностью проговорила синьорина.       — Мне тоже, дитя моё.       Беспристрастно посмотрев на Антонио, сестра Теодора отвела его в сторону.       — А теперь скажи, почему в такую рань ты решил явиться ко мне? Неужели тебе так не терпится?       — Теодора, можно ли тебя попросить взять в послушницы эту юную особу. Просветить и обучить премудростям вашего… кхм… ремесла. Торговать ею не стоит, ибо синьора из благородной семьи и наша новая союзница. Беатриче должна посещать закрытые приёмы патрициев, куда пускают только ваших девочек. Но она, как мне сказали, слишком чиста для такого дела и неопытна.       — Неужто девственница?       — Откуда мне знать. Меня попросили, чтобы синьора стала более терпима к проституткам, а как — ты уж решай сама.       — А что я получу взамен?       — Информацию для Братства.       — Мои подопечные сами могут добыть её, если захотят.       Бандерша снова стала подниматься наверх. Не хватало только учить какую-то благородную девку и тратить время. Однако Антонио последовал за ней.       — Даже в холлах Синьории, куда не пускают каждого встречного?       Теодора пристально посмотрела в его глаза. Среди венецианского правительства немало волков в овечьей шкуре, которые даже под простыми расспросами проституток ничего не выдадут. А дальше внутреннего двора путаны не могли заходить. Но и обучить честную синьору, что, как и все матроны, с презрением смотрели на проституток любого рода, — дело не из лёгких. Бандерша прищурилась, и губы мужчины расползлись в удовлетворённой улыбке.       — Кстати, как поживают твои девочки? Как там красавица Марта? Если она заскучала без дела, то я могу её приласкать.       — Антонио, не трогай их пока что. Клиенты ещё спят. Да и послушницы сами за ночь выдохлись. Дай им привести себя в порядок.       — Allora aspetterò.       Антонио отошёл к столу, из-под которого достал кубок и кувшин с вином. Налив полную чашу, он уселся на стул. Теодора же направилась к юной особе, что уже расположилась на одном из клине.       — Дочь моя, что ты знаешь о наслаждении?       — Для меня нет большего наслаждения, нежели ежедневное чтение молитв. Знание, что Господь не покинет меня после того, как мой дух спустя множество лет покинет тело и окажется в лучшем мире, приносит ещё большее блаженство.       — Я не о духовном, а телесном.       — Сон и пища всегда приносят особую сладость телу, ибо избавляют его от естественных мучений.       — Нет. Я о наслаждении, что получает твоя плоть от соития с мужчиной, — уже прямо сказала она.       — Соития? Зачем монахиням о нём знать? Вся ваша жизнь проходит в уединении от дел мирских, служении Богу, поддержании конвента в надлежащем состоянии и помощи заблудшим душам.       Попивая крепкий напиток, Антонио поперхнулся от очередного приступа смеха. В обители Теодоры слова имели двойной подтекст. Он никогда бы подумать не мог, что амплуа монахини может ввести в такое заблуждение.       — Антонио, — она посмотрела на него, — я представить не могла, что Братство Ассасинов сотрудничает с обычными монастырями. Хотя этот слегка странный. Возможно, я была ошибочного мнения о вас. И сестра Теодора…       Лишь она хотела что-то сказать, как заметила, что из-под полов одеяния монахини выглядывает белёсая икра.       — Настоятельница, прошу прощения, но ваша власяница порвалась. Верно, вы зацепились за что-то, пока спускались к нам.       Антонио и бандерша переглянулись. Случай и вправду не из простых. Поняв, что простые разговоры ни к чему не приведут, Теодора схватила синьорину за руку и уверенным шагом повела наверх. Когда она открыла дверь в одну из комнат, Беатриче сразу охватил шок.       За тонкими полупрозрачными занавесями виднелись мужские, едва прикрытые туши, среди которых можно было рассмотреть как голые зады юнцов, так и пятнистые спины старцев. Они возлежали на нескромных кроватях с резным изголовьем, простынями из дорогих тканей и множеством перин. Их простые и не очень наряды валялись на небольших лавках.       Около спящих сидели полуголые девушки с длинными косами дешёвых бус на шеях и распущенными волосами. Они обмакивали тряпку в стоящем рядом тазе и обтирали себя.       Повсюду был слышен храп клиентов, обсуждения прошедшей ночи и смешки нагих красавиц, что хитро поглядывали на гостью бандерши.       — Che carina!       — Мадам, а кто она? Наша новая подруга?       — Если ты пришла покорять мужские тела, то забудь о жемчуге. Я могу одолжить своё.       — В таком платьице и я бы прошлась. Жаль, что сегодняшней платы для него не хватает.       Мадам улыбнулась. Вчера была пятница, и многие мужи, не смея грешить с жёнами, пришли в её скромное заведение.       — Смотри, дочь моя, — обратилась она, — это послушницы моего храма Господнего «La Rosa della Virtù».       — Как вы смеете богохульствовать?!       — Ничего такого я не делаю. Нам не позволено появляться в обычных храмах, но не здесь, где вера основывается не на страхе к Господу, а на познании любви к нему. Я основала этот приход…       — Скорее уж притон, — гневно выпалила синьорина.       — … а значит, я же устанавливаю правила службы в нём и вид религии. Мои послушницы солидарны с ними.       Беатриче стала крутиться как уж на раскалённой сковороде, пытаясь выбраться из хватки хозяйки борделя, лишь бы не видеть весь этот срам. Она не хотела и на минуту задерживаться в святотатственном месте. К сожалению, бандерша крепко держала её руку и водила меж комнат.       Вдруг с плеч Теодоры свалился плотный плед, открывая вид на полуголые груди. Меж ними насмешливо висел крест с фигуркой Христа, который носили все истинные служители церкви. Заметив это, синьорина с ещё большим рвением стала выворачиваться.       — Мужчинам, полных сил и неутолимой молодости, стоит подлежать женщинам, как постам и молитвам. Многие к нам заходят, дабы их вера в Господа окрепла. Как и в любом храме прихожане платят «пожертвования» или же «индульгенции», а девочки отпускают их грехи. Более того, мы выполняем одну из функций церкви: боремся с грехом содомии.       — Это не отменяет того, что под монашеской рясой скрывается обычная шлюха! — процедила Беатриче.       Она вырвалась из рук лже-монахини и стала быстро спускаться по лестнице. Ещё немного, и синьорина выбежала бы из здания, если бы не глава воровской гильдии.       Антонио, услышав топот, сразу сообразил, что всё пошло в тартарары и словил её. Вот только он и представить не мог, что у столь скромной девушки окажется столько прыти. Беатриче, позабыв о всех приличиях, вырывалась, била его по спине и пыталась укусить. Она сыпала ругательствами, которыми её отец частенько поливал непорядочных коллег. Но крепкие руки Антонио не давали ей выбраться.       — Mille cazzi nel tuo culo, vecchio schifoso! Отпусти! Зачем ты привёл меня сюда? Это тебе Никколо повелел? Мог бы сразу сказать, что идём в публичный дом, а не хитрить.       — Если бы сказал, то ты бы ни за что не пошла.       — И правильно поступила бы! Боже, видела бы Дафна, где я сейчас нахожусь! Кормилицу сразу бы хватил ещё больший припадок.       Пытаясь выбраться из захвата, она не заметила, как сзади подошла бандерша.       — К сожалению, твоей кормилицы тут нет, дочь моя. Она не придёт, не сделает всё за тебя, не познакомит с нужными людьми и даже не подскажет, в чём ложь, а где истина, — ответила ей Теодора.       — Тогда в чём она? — злостно спросила Беатриче.       — В том, что ничто не истинно.       На миг синьорина замерла, но сразу же продолжила свои тщетные попытки вырваться.       — Ты более не в мире ярких грёз о красивой жизни бравых дворян, помпезных праздниках и почитании целомудренных дев, — продолжила свою тираду мадам. — Ты попала в иной мир, где правит лицемерие, лизоблюдство и жестокость. Тут у каждого за спиной наготове стилет, и простое ограбление или убийство — повседневность, а не вопиющий случай. Чем скорее ты это осознаешь и перестанешь строить из себя скромницу, тем тебе будет легче справляться с двоедушием патрициев.       В такой ситуации Беатриче была сродни мелкому зверьку, попавшему в цепкие лапы волков, что окружили её со всех сторон, а сестра Теодора была их вожаком. Каждое её слово было подобно удару когтистой лапы или укусу. Стоя на одном месте, мадам незримо наносила пощёчину за пощёчиной.       — Мы, шлюхи, если тебе так угодно, всё это видим, но не обращаем внимания. Нам и своих забот хватает, ибо мы такой же необходимый элемент вашего благородного общества, как церковь. Например, проститутки платят правительству огромную часть от своих доходов. Налоги с нас составляют львиную долю городской казны. Не было бы нас, не было бы Венеции с её мишурой и карнавалами, что так влекут путников. Купцы не брали бы наши знаменитые корабли, дабы доставить и продать свой товар; и, как говорит церковь, «не было бы ни добродетельных синьор, ни честных мужей». Многие мессеры, дабы не грешить в церковные дни предпочитают наше общество. Поэтому знай, девочка, шлюхи спят со всеми подряд просто так, а проститутки за плату.       — Я давно уже не девочка и более ей не буду.       — Тогда вот первый твой урок, юная донна, — не теряя времени, начала сестра Теодора. — Сколь бы мужчины не преклонялись пред скромными и целомудренными, любить и обожать они будут тех, кто может их развлечь — будь то плотскими утехами или простым разговором. Мы не крадём чужих мужей: они сами к нам приходят. И причина этому проста. Вы, благородные синьоры, хоть и стоите разодетые и напомаженные, не можете ни на один вопрос нормально ответить.       — Но женщины по природе болтливы. Они должны подавлять…       Беатриче прикусила язык, вспомнив, как доставала Никколо своими разговорами. Однако он всё же являлся её компаньоном и должен был выслушивать. Это была его обязанность. Но это не отменяло того, что она ещё и читала пред другими. За время пребывания у Медичи синьорина позабыла почти все нравоучения Дафны. Ей вмиг стало стыдно пред самой собой за противоречия.       — Болтлива та, что не умеет вовремя придержать язык за зубами и без устали сорит словами. Вместе с тем вы уверяете, что неумение вести беседы происходит от чистоты вашего духа, считая, что дама должна говорить только со своей прислугой, между тем скрывая за скромностью необразованность и простодушие. Но, похоже, это не про тебя.       Заметив, что синьорина успокоилась, бандерша дала Антонио знак, что можно отпустить, и вытянула ладонь. Беатриче нехотя подала руку, и они сели на то же самое клине.       — Немногие из путан обучены и начитаны, однако есть исключения, как мои девочки. Ради внимания таких девушек мужчины готовы обчистить свои карманы. Иные даже берут в качестве содержанок, конкубинок или даже жён, что для путаны является путём в лучшую жизнь. И все это лишь потому, что мы можем составить более интересную компанию, нежели матроны, что днями сидят в своих домах и дальше домашних дел нос не суют.       — Я сама их знаю. Но зачем вы тогда подражаете монастырю? — жалобно спросила Беатриче.       — Кто сказал о подражании? Я, как и все священнослужители, распространяю учение, в которое верую, причём схожим способом.       — Чем ваши блудливые методы могут быть схожи с церковными?       — Par exenpio, — щадяще ответила мадам, ибо не хотела ещё больше травмировать Беатриче, — если ты хоть раз была в храме, то должна знать, что вся отречённая красота монахинь посвящена Христу. Мы же от неё не отрекаемся. Для них Христос — это любовь, хлеб, вино и вода…       — Я это знаю и видела венчание с Христом.       — Тогда, думаю, мы с тобой сможем поладить. Многие считают, что, надев белую мантию и тёмную рясу, женщина перестаёт чувствовать позывов страсти, точно став бездушным камнем. Но это не так. Я со своими подопечными также была служительницей монастыря и, в отличие от тебя, видела их подноготную. Могу сказать, что большинство дворян плевать хотели на церковные запреты. Они вспоминают о них только в праздники, когда платят деньги за отпущение грешков. А священники только рады. Индульгенции всегда были выгодным делом и приносили немалый доход.       Кончив свою нелёгкую речь, Теодора взглянула на собеседницу. Она была вся понурая; плечи опущены, а взор направлен в одну точку. От увиденного и услышанного синьорина была морально раздавлена. Впервые она столкнулась людьми, чьи деяния выходили за рамки привычного всем понимания священного писания.       — Думаю, ей на сегодня хватит. Антонио, приведи её в следующую среду. Пускай посмотрит, насколько сильна наша «религия». И, да, — мадам решила нанести последний удар, — не удивляйся, если в один день ты обнаружишь кардинальский чулок. К нам не только простые миряне заглядывают.       — Я… — Беатриче, сглотнув, сделала паузу, дабы собраться с мыслями, и продолжила: — Я приму это к сведению.       Глава гильдии подошёл к синьорине и взял ту за локоть. Они медленным шагом пошли к выходу. Беатриче остановилась, посмотрела на массивный стол и положила на него пару лир.       — Мы же находимся в храме, а там платят пожертвования, — тихо произнесла она. — Но, как я понимаю, в вашей святыне они побольше. Пускай хоть эти деньги будут чисты.       Вернувшись домой, Беатриче сразу улеглась на кровать в надежде забыть поход в бордель как страшный сон. Дремота не приходила, а думы роились подобно пчёлам в улье. От простых размышлений о своей репутации — вдруг её кто-то заметил? — и нежелании возвращаться в кощунственное по своей природе заведение до причитания о безнравственной Теодоре, что своим существованием унижает честных монахинь. Однако синьорина понимала, что бандерша в чём-то права, хоть признавать сей факт не хотела. Дабы отвлечься от навязчивых мыслей, Беатриче попросила служанку рассказать, что она делала, пока ожидала госпожу, но это не помогло.       Тем не менее Беатриче стала изредка посещать не самое приятное для неё место и получать знания — если это можно было так назвать — а после отмаливать это на мессах. Однако всё это происходило без её на то воли. Антонио просто подлавливал синьорину на улице и через пустые улочки, где никто не видит, вёл в бордель.       После каждого «похода» Беатриче пыталась забыться в работе и старалась безукоризненно, даже с энтузиазмом, выполнять свои функции помощника. Первое время это помогало, и бордель был лишь неприятным пятном в череде заседаний Сената, ведения хозяйства и разборке документов.       На очередном заседании Беатриче удалось скрыться среди матрон, войдя вместе с гостями. Одевшись по венецианской моде и скрыв лицо за тёмным фаццуоло, она молча слушала разговоры. Если же кто-то к ней обращался, то синьорина старалась отвечать на латыни, не выдавая своего тосканского наречия.       Сенаторы обсуждали политику в отношении турок, что крутились около Родоса. Одни сенаторы призывали к войне, другие — к подкупу, а знать только шепталась, недоумевая и предлагая свои варианты. Незаметно разговоры о финансировании возможной войны перетекли в более приземлённое русло. Патриции стали обсуждать ограничения для чужих кораблей в лагуне.       Пока член Сената описывал причины принятия закона, дож стал перешёптываться с приближённым. Беатриче обратила внимание, что он всегда, когда дело касалось торговли, советовался с сидящим рядом старичком. Однако лишь Мочениго отводил голову в сторону, как мужчина поднимал глаза к потолку, словно услышал несусветную глупость.       — Казну надо как-то заполнить, — поддержал кто-то из парламентариев.       — Если вы это сделаете, то казна не только не пополнится, но и опустеет в два раза, — противостоял второй, более старый сенатор. — Вам ли это не знать! Ни один дукат не стоит нашего престижа торговой державы. Если купцы расторгнут договора и станут искать более выгодные места для продажи, то пострадают многие. Нам перестанут ввозить продукцию, и вся Венеция зачахнет от голода. Прошлый год был слишком засушливым. Тогда большинство стран чуть не выхватили зерно из-под нашего носа.       — Не думаю, что подобное случится. Наши торговые условия достаточно хороши. Надо быть глупцом, чтобы от них отказаться.       — Да, но Большой Совет не позволит этого. Он, в отличие от вас, многое поведал, юноша, и может предвидеть последствия ваших необдуманных предложений. Однако я догадываюсь, по каким причинам вас избрали в Сенат. Впрочем, богатство семьи не является знаком вашей разумности.       По залу прокатились недовольные возгласы. Каждый из патрициев хотел упрекнуть того или иного из спорящих. Прекратив вести полемику с молодым сенатором, старый повернулся в сторону, где восседала Синьория, и обратился к ней. Он предлагал сократить расходы на армию. Настало спокойное время, и наёмники пока что не были нужны. Но нашлись несогласные. В зале снова стоял гам.       Беатриче обречённо вздохнула. Сенаторы вновь пытались пресмыкаться пред Синьорией и предлагать кто на что горазд, лишь бы даром не есть свой хлеб.       Внезапно послышался звон колокольчика — все повставали с насиженных мест и стали выходить в коридор. Тот самый старичок, сидевший подле дожа, также встал и вместе с молодым сенатором вышел. Синьорина последовала за ними. Слишком уж подозрительным казался советник. Медленно следуя за мужчинами, она делала вид, что рассматривает расписные потолки.       — Вы понимаете, что Эмилио этого не одобрит…       — Эмилио не является главой Республики.       — Да, он купец, причём упрямый как ишак. Но этот ишак, если вам известно, также финансирует стражу в Сан-Поло. Лишимся его поддержки — лишимся спокойствия и порядка в квартале, а также… — послышался звон монет, и старичок оглянулся. — Parlemo altrove.       Мужчины, скрывшись в толпе, зашли за ближайший угол. Беатриче это заметила и последовала за ними, однако ей не повезло. Навстречу вышел римский посол.       — Добрый день, синьора Филато. Мы вновь столкнулись, благо ничего не пролилось. Неужто вас так завлекла фреска на потолке?       — Нет, синьор. Но ответьте мне: разве иностранным послам не запрещено разговаривать между собой?       — Это так. Но вы не посол, и мы не обсуждаем политику.       — Тогда не подскажете, кто тот человек, с которым так часто разговаривает дож Мочениго? Наверное, это очень мудрый господин.       — Карло Гримальди, советник дожа. Спустя несколько лет в этом году его вновь избрали членом Совета Десяти, и пока что он достойно выполняет свои обязанности. Я удовлетворил ваше любопытство?       — Вполне.       — Тогда удовлетворите и моё: как сейчас выглядит Флоренции? Я там несколько лет не был.       — Я не могу утверждать, как сейчас город выглядит, но могу предположить, что всё также прекрасен. Вы ведь тоже давно не были в Риме и не знаете, как ваш родной город выглядит прямо сейчас. Может, он уже мог немного измениться.       — Hai ragione.       Постепенно гул толпы начал стихать. Сенаторы стали заходить в зал. Те двое с довольными лицами также вышли из своего укрытия.       Продолжая посещать палаццо, Беатриче знакомилась с высокопоставленными персонами, узнавала о законах и интересах Республики. В редких случаях, если в Сенате начинали говорить что-то важное, синьорина принимала заинтересованную позу. Несмотря на это, со шпионством ей всё ещё не везло. Стражники не давали незаметно пройти, а двери были слишком толстыми, чтобы что-то подслушать.       При этом Пьетро выходил откуда ни возьмись и заводил разговор. Он разглагольствовал о трудностях восстановления хороших отношений с Республикой, о красоте здешней архитектуры и вольности нравов горожан, при этом не забывая кинуть пару лестных комплиментов в сторону синьорины. А его платья были один краше другого.       Впрочем, от столь монотонной работы и череды провалов Беатриче начала уставать. Каждый день стал казаться похожим на другой. Наряду с потоком документов и пленумов со скрипом в сердце приходилось выслушивать нравоучения Теодоры. Если бы не богохульные обращения бандерши, то она могла бы с меньшей неприязнью там находиться и с ещё меньшей строгостью относиться к себе. Тем не менее эти «лекции» временами были интересны. Мадам понемногу рассказывала о жизни путан: какие приёмы они использовали, дабы привлечь внимание, и какие радости были в столь постыдной жизни.       В один из дней бандерша попросила Беатриче прийти в бордель поздним вечером. Она хотела показать, как девочки обращаются с клиентами и как мужчины ведут себя.       Подобно тому, как было в Палаццо ди Медичи, синьорина находилась в соседней комнате за полупрозрачной занавесью. Невзирая на слышимые с верхних этажей стоны, Беатриче наблюдала за происходящим. Рядом стояла мадам и рассказывала о житие в её святыне.       — Вот твой седьмой урок, дочь моя. Все до единой путаны следят за чистотой и красотой своего тела. Мы не можем позволить, чтобы наш основной товар находился в ужасном виде. Каждое утро мы умываемся и чистим зубы. Кому средства позволяют, может использовать отвары из ароматных трав, а также благовония или духи. За волосами мы следим так же трепетно: моем, вычёсываем и даже иногда осветляем. Как и все донны, путаны любят красиво одеваться, однако роскошные платья и драгоценные камни нам недоступны. Мы надеваем более яркие ткани, используем белила и румяна, но не для того, чтобы подражать аристократам, которыми некоторые хотят быть в своих грёзах, а дабы привлечь клиента. От их платы за ночь зависит наше пропитание. Чем лучше проститутка выглядит, тем больше она может получить за свою услугу.       — Но преувеличивать свою красоту…       — …грех, ибо «вызывает у мужчин неприемлемые страсти». Это так, дочь моя. Но Господом так заложено, что в первую очередь мессеры оценивают девушку по её внешнему виду и только потом — по деяниям. К тому же они сами рады отдаться страстям. Существование любых увеселительных заведений — прямое тому доказательство.       Беатриче нахмурила брови. Ей тяжело было принять этот новый взгляд на жизнь. Послышался смех одной из путан, и синьорина покосилась на неё. Она видела, как девушки играют на лютне, спокойно разговаривают на философские темы и — самое поразительное! — читают стихи собственного сочинения. При этом даже самые напомаженные и аристократичные мужи не чураются краснословия путан, как благочестивых синьор. Из-за этого Беатриче брало непозволительное и греховное для неё чувство — чёрная зависть.       — Но красивая внешность ещё не означает, что и душа так же прелестна, — отбивалась она от наставлений кормилицы.       — Как и деяния. Добропорядочный на первый взгляд человек может за спиной творить ужасные дела, а за их добродетелью могут скрываться злые умыслы. Но я должна не философствовать с тобой, а учить терпимости.       По помещению прошёлся задорный мужской смех и бурные аплодисменты для одной из девушек. От её поклона груди чуть не вывалились из декольте. Сама она уселась около патриция и, шепча на ухо, стала водить беленькой ножкой по его голени. На подобные действа мужчина довольно улыбался, пожирая свою спутницу глазами.       Рядом с ними сидела другая парочка. Она жадно поглощала фрукты, принесённые богатым клиентом. Внезапно путана взяла в руки банан и стала понемногу снимать с него кожуру, открывая вид на мягкий шершавый плод. Что-то сказав на латыни, девушка пошире раскрыла рот и практически полностью запихнула экзотический фрукт.       Беатриче зажмурилась, ибо не хотела видеть такой срам. К горлу подступил тошнотворный ком, и она приложила к устам пальцы, словно это могло остановить приступ. Будто предвидя её действие, Теодора, стоявшая по другую сторону стены, сказала:       — Смотри, дочь моя, и не вздумай закрывать глаза. Подобное тебе придётся наблюдать на приёмах, недоступных для матрон.       Сделав отчаянный вздох, Беатриче посмотрела. Мужчина, на коленях которого сидела проститутка, не сводил с неё взгляда. Его дрожащие руки блуждали по едва скрытому рясой бедру послушницы. Проститутка, гримасничая, пережёвывала банан и медленно глотала, словно это приносило ей невероятное удовольствие. Отложив несъеденный кусок, девушка растянула губы в довольной улыбке и облизала их. Желая большей демонстрации, клиент поднял вазу с фруктами, и путана взяла спелую грушу. Лишь она откусила, как по её подбородку и рукам потекли липкие струйки.       — Покайся, грешник, — возвышенным тоном проговорила путана.       — Сестра, я согрешил. Я поддался чарам своей плоти и сбежал с супружеского ложа в ваши объятия.       — Dimitto peccata tua, fili mi. Вкуси тело, — она протянула сочный плод, — и кровь Творца нашего.       Мужчина отобрал грушу и стал водить языком по дорожкам на руке девушки, следуя от острого локоточка до запястья. Облизав каждый её липкий пальчик, он откусил фрукт.       — Господи, прости душу грешную, — тихо взмолилась Беатриче то ли о себе, то ли о том мессере.       — И он простил, — добавила бандерша.       — Мадам! — обратился кто-то из клиентов. — Вы весь вечер с кем-то разговариваете. Я осмелюсь предположить, что с одной из своих прелестных послушниц.       Мужчина приобнял проститутку, что лукаво переглянулась со своими подругами.       — Может, позволите кинуть взгляд на девушку, скрытую от наших очей?       — О нет, сын мой, — её тон сменился на игривый. — Эту исповедальню не стоит открывать. Она не искупит ваши грехи, как и не подарит свою любовь.       — Так давайте научим её! — вскрикнут второй.       Мужчина встал и широким шагом пошёл в сторону бандерши. Синьорина сразу отошла от проёма и прислонилась к стенке. Ещё чуть-чуть, и клиент отодвинул бы занавесь, если бы не Теодора.       — Нет-нет, сын мой. Это того не стоит. Одними индульгенциями вы потом не откупитесь. Счета так опустеют, что ваша жена не будет в восторге.       Мадам, пронзительно смотря мужчине в глаза, начала медленно расстёгивать золотые пуговицы на его симаре. Её ладошки быстро дошли до ворота одеяния и стали водить по широким плечам.       — Однако если вы так страстно желаете искупить грехи, то могу предложить другой конфессионал, более искусный.       — Буду считать минуты, — ответил он.       Поцеловав ладонь бандерши, что гладила его по предплечью, клиент отошёл к своему месту.       — Сколь бы дамы в Италии не были распутны и развращены, для них репутация — не пустой звук. Никто не должен знать, что ты наведываешься к нам, иначе дом посла станет новым борделем Венеции, а на авторитет Медичи ляжет тень.       Обведя взглядом своих подопечных, Теодора махнула рукой. Проститутки поняли знак и сразу сели в живописные позы. Одна элегантно приподняла руку, вторая будто стыдливо прикрыла уже голую грудь, третья, что несколько минут назад кормила клиента грушей, взяв в одну руку золотую чашу, во вторую — конец платья, оттопырила мизинцы, подобно благородным синьорам.       — Говоря о женской красоте, нельзя не вспомнить искусство. Все нагие красавицы, что изображены на полотнах, висящих в ваших палаццо, — это путаны.       — Разве?       — Порядочным дамам не позволено обнажаться, вот художники и скульпторы и берут девочек в качестве натурщиц. Хоть лица дев срисованы со знатных особ, но их тела, — бандерша звонко засмеялась, — принадлежат нам.       Мадам знала это не понаслышке. Как и любая церковь, «La Rosa della Virtù» занималась благотворительностью. Теодора очень часто отправляла своих подопечных в мастерские, где юные живописцы учились рисовать женские тела. В большинстве случаев потом эти юноши хотя бы раз наведывались в её «религиозное» заведение, даже если это были их последние деньги.       — Благодаря своей красоте некоторые проститутки заводят серьёзных знакомых. По их милости наше скромное заведение ещё не предали анафеме. Например, тот синьор, что чуть не раскрыл тебя, — это министр Доменико Тьеполо. Он частый гость в публичных домах. Тебе на приёмах также надо приобрести как можно больше связей с важными людьми. В будущем они могут стать хорошей опорой для работы или же выведут на нужных Братству людей. Твоё немного смазливое личико может в этом помочь.       — Мне подобное уже говорила синьора Сфорца.       — No me sorprende. Синьора Катерина всегда поражала своей красотой, и она знает, как правильно заводить знакомых. Взгляни на себя.       Синьорина исполнила просьбу мадам и посмотрела в лежащее рядом зеркальце. На неё глядела та же самая девушка, что и утром: с небольшими ушами, свежим высыпанием на лице, нездоровой бледностью и уставшими от долгой работы глазами.       — Ты не совсем похожа на аристократку: лоб и брови заросли, а волосы испустили золото. Тебе стоило бы привести лицо в порядок.       — Нет необходимости этого делать, — синьорину передёрнуло. — Это ни к чему не приведёт.       Хоть кормилица и поучала насчёт внешнего вида, тем не менее она сама старалась привести воспитанницу к идеалу. Служанки выбривали ей лоб, выщипывали брови и удаляли лишний мех на теле. Беатриче не хотела ради призрачной красоты быть похожей на ощипанную курицу и по возможности уклонялась от всех процедур. Однако если избежать мучений не удавалось, то она с диким воплем выбегала из своих покоев и пряталась у брата.       — Хорошо, оставим всё так. Дочь моя, помимо красивого лица, мужчины могут обратить внимание на твой запах. Согласись, аромат бараньего мыла не самый приятный. Венецианцы просто изнежены в букете благовоний и духов. Поскольку мой «храм» считается одним из популярных, доход у нас немалый. Мои послушницы могут позволить себе душистые мыла. Ты же видишь, с каким наслаждением клиенты готовы целовать плечи, пока девочки ещё в одежде. Тебе стоило бы сменить мыльные средства, иначе округу распугаешь. Дворяне продолжат с тобой общаться, но будут держаться на расстоянии.       — Думаю, это меньшее из зол, на которые я могу поступиться.       — Я ещё уговаривать тебя должна? — возмутилась бандерша и вошла к ней. — Хоть ты союзник, но новичок в нашем деле и должна следовать большинству наставлений.       — Прошу прощения, Теодора. Я воспользуюсь вашим советом.       Теодора уже трижды пожалела, что взялась за это дело. Беатриче постоянно вертела нос от любых советов и при каждом удобном случае пыталась процитировать свою воспитательницу. Мадам уже бы кинула всё, если бы не плата, которую Беатриче оставляла на «пожертвования». Такую сумму за ночь в лучшем случае могут заработать две девушки.       — К тому же хорошие отвары делают нашу кожу мягче, что даже простое прикосновение ладони может возбудить интерес. Вот, потрогай, — Теодора вытянула ей свою ладонь. — Разве она не нежна как кожа младенца?       — Veramente.       Беатриче с нескрываемым интересом проводила по женской руке. Сквозь мягкую кожу женщины она чувствовала каждую косточку и сосудик; водила по линиям судьбы на широкой ладошке без единого мозоля. Синьорина ощущала приятный мятный запах, смешанный с ароматом ладана, которым настолько пропиталось всё помещение, что становилось тошно. Скорее всего, ей будет трудно находиться в церквях, если там не решат сменить благовония.       — На сегодня урок окончен. Дождись, когда все поднимутся наверх, и выйди через вторую дверь. С той стороны редко кто ходит.       Поплотнее сдвинув занавеску, Теодора, виляя бёдрами, сразу пошла к тому мужчине и повела его в одну из комнат. За ней стали расходиться остальные. Кто-то, хохоча по дороге, поднял проститутку на руки, кто-то тихо ступал по лестнице, положив голову на плечо спутницы. Лишь все скрылись, а свет потух, как стоны сверху стали ещё громче.       Звуки чужого соития были невыносимы, и Беатриче не могла более задерживаться. По обычаю, она положила на столешницу золотые дукаты и, скрыв лицо вуалью, стала тихонько пробираться к двери. Аккуратно открыв её, синьорина вышла на свежий воздух, наполненный солёным запахом моря. Он не был таким душным, что спирало лёгкие при каждом вдохе, и приводил голову в порядок. Отойдя от жара свечей, Беатриче отыскала служанку и пошла подальше от борделя.       В ближайшие дни она не сможет тут появляться, однако в доме посла тоже было не лучше. Беатриче ожидала очередная кипа бумаг, которые она уже видеть не могла. Лишь напоминание о приближающейся дате не давало синьорине совсем впасть в уныние, и она отсчитывала каждый день.