Il gambetto (Гамбит)

      За посещением правительства и публичного дома настало очередное воскресенье. К счастью, Беатриче в этот раз было что рассказать.       В этот же день, по неслучайности, Эцио вернулся в Венецию. Он, как обычно, зашёл в кабинет. Однако главы гильдии там не оказалось. Вместо него за столом сидела Беатриче. Пред ней стояла шахматная доска.       — А где Антонио? — удивился Эцио, кладя заработанные деньги в ящичек.       — Пару минут назад его позвали ребята, сказав, что есть что-то, стоящее его внимания, — голос Беатриче был тих, а взгляд — опущен.       Ассасину было немного обидно, что глава гильдии доверял новой союзнице больше, чем ему. Он редко оставлял Эцио в кабинете без своего надзора и постоянно поручал задания для проверки его преданности.       — Тогда что вы тут одна делаете, ещё и так рано? Неужели в церквях отменили мессы?       — Мессы идут. Это я лишь слишком часто наведывалась в церковь. От запаха благовоний стало плохо, и мне пришлось удалиться. А с Антонио мы играли в шахматы, но так и не завершили бой. Не соизволите доиграть со мной эту партию? — она отвела в сторону ладонь, приглашая сесть.       Аудиторе с неохотой принял предложение. Он давно не играл в шахматы и забыл, каково это. Но уважить любую синьору было делом первой важности. Для лучшего обзора каппа была снята. Беатриче сразу с украдкой стала рассматривать его. Посмотрев на доску, он понял, что ситуация была не в пользу союзницы: ей стоял шах.       — Может, начнём новую партию? Вашего короля скоро не станет.       — No, non ne vale la pena. Угроза смерти ещё не означает саму смерть. Как и шах — не мат.       Ассасин в знак согласия кивнул и стал продумывать каждый свой ход. Он помнил, как учился играть со своим старшим братом Федерико.       Это были тихие деньки, когда Петруччо проводил всё время в детской комнате, а сестра училась у матери шитью. Братья же вместо очередной разборки с Пацци сидели рядом с дамами и играли в шахматы — или, как говорил отец, учились быть стратегами. Они потихоньку переставляли лунные фигуры, сбивая чужие. Хоть Эцио быстро учился, без его поражения ни одна партия не обходилась. Когда он опускал своего короля, то видел, как матушка с любовью наблюдала, а Федерико хитро поглядывал, попивая вино из бокала.       — Прошу прощения, но что-то вы долго были в Романье. Неужто поручение от il Magnifico так много времени заняло? — вдруг с небольшими паузами, будто подбирая слова, спросила Беатриче.       — Нет. Я просто отправился по своим делам.       — Значит, навещали родных в Тоскане?       — Come lo hai saputo? — в удивлении он поднял глаза.       — Вы сами это только что сказали.       — Non lo intendo. Откуда вы узнали, что мои родные в Тоскане?       — Вы флорентиец. Можно предположить, что ваши родственники живут недалеко от города, на какой-нибудь вилле.       — Предположение хорошее, но я мог поселиться с ними в Ломбардии.       — Могли. Но Лоренцо так не считает, — её голос стал чуть смелее. — Не злитесь, но это он мне сказал, что вы живете в Монтериджони.       Почти вся пехота и высшие фигуры синьорины давно находились за пределами поля. С каждым вторым ходом её король отодвигался в сторону, подальше от донны ассасина, что, подобно ему, настигала и загоняла в угол. Незаметно от Эцио она передвинула пешку и наконец заменила потерянного ранее ферзя. Однако радость была мимолётна.       — Всё же вам придётся поставить мат, — он передвинул коня.       — Что ж, мне снова не повезло. Нельзя ли ещё одну партию с вами отыграть? Может, в этот раз мне улыбнётся удача.       Эцио взял две фигурки, за спиной спрятал их в руках и вытянул вперёд кулаки. Глаза Беатриче стали бегать от одной руки к другой, пока не остановились на левой со скрытым клинком. Позабыв об игре, она попыталась вновь рассмотреть кожаные наручи с металлическими вставками. Её рука уже протянулась вперёд, чтобы прикоснуться, как вдруг кулак открылся. Пред синьориной на ладони лежала белая фигурка. Опустив взор, она скромно улыбнулась и приняла пешку.       Беатриче вернулась к игре. Вот только чувство, что кто-то пытается прожечь в её лбу дыру, не давало покоя. Она подняла глаза. Аудиторе, нахмурив брови, напряжённо смотрел на неё. Беатриче резко опустила взгляд, стараясь не обращать внимание, но вопрос так и просился.       — Прошу, озвучьте свои мысли.       — Вы о чём?       — Если мужчина смотрит на даму столь пристально, то он либо желает её, либо сравнивает с кем-то.       — Не мог ли я видеть вас раньше? — он опёрся подбородком о кулак. — Я знаю практически всех синьор Флоренции, но запомнить их лица не всегда удаётся.       — Могу лишь догадываться о ваших способах знакомства.       Ассасин сжал губы в лукавой улыбке. В свои юношеские годы он успел побывать в нескольких постелях, пофлиртовать со множеством дам и со столькими же братьями подраться. Путаны всегда были рады принять его в своей обители, однако объятия изголодавшихся по мужской ласке донн всегда были более жаркими. Эцио не упускал случая приласкать милых синьор.       — А вы с нашей первой встречи немного осмелели.       — У меня… были мудрые мастера.       Беатриче усмехнулась иронии своей судьбы. Те, кого она люто презирала, стали её наставниками. Раньше представить было невозможно даже простой разговор с ними. Скорее всего, при удобном случае синьорина попыталась бы их пристыдить. Но теперь она понимала, что ей это вряд ли бы удалось и она выглядела бы нелепо. Проститутки не были так глупы и временами в своих познаниях могли превзойти знатных матрон.       — Возможно, однажды и встречали. Я вас в гильдии точно не впервые увидела.       — Тогда подскажите, где я мог вас увидеть?       — Может, вы помните юбилей Лоренцо. Вы тогда появились на празднике и скрылись в коридорах среди множества гостей.       Скрипнула дверь, и игроки посмотрели на неё. В проёме стоял Антонио и двигал дверью, проверяя исправность завесов.       — Надо бы смазать петли, — пробубнил он и закрыл вход. — Что, Эцио, решил вместо меня составить синьоре компанию?       Антонио подошёл к столу и посмотрел на ход игры. Как и в прошлый раз, Беатриче сделала несколько неправильных ходов — уже две пешки были биты. Однако её положение можно было исправить.       — Синьора, лучше походите конём.       — Двое против одного — нечестно, — шутливо возмутился Эцио.       — Да, Антонио, не стоит. Я могу сама справиться.       — Зная, что вы постоянно проигрываете, думаю, помощь вам просто необходима.       — И всё же не стоит. В шахматах третий всегда лишний.       — Тогда, раз мы все тут собрались, лучше, синьора, расскажите, какие новости из правительства? — глава гильдии сложил руки на груди.       Беатриче догадывалась, что их они не обрадуют. Сенат собирался отправить на рассмотрение в Большой совет закон об обязательном объединении всех торговцев в единую гильдию. Каждый, кто занимался торговлей, должен был встать на учёт.       Антонио поднял взор вверх и провёл ладонями по лицу. Что же будет с городом?! Теперь каждый честный торговец будет вынужден слушаться этого подлеца. А что станет с гильдией? Пока желания Эмилио были только на устах, воры могли бороться без страха законной расправы. Любые репрессии против них — инициатива Эмилио. Но при таком раскладе само правительство может начать борьбу с ворами. Тогда ему с согильдийцами не будет покоя.       — Но не всё потеряно, — продолжала она. — Закон ещё не принят. Большой совет слишком неповоротлив, подобно галере на мелководье. Сенат может отозвать закон. Я не могу влиять на его членов, и вмешиваться в их дела мне запрещено. Однако вы, синьор Аудиторе, можете. Лука Эмо предложил этот закон, а остальные только поддержали его. Прошу вас только припугнуть их, но не убивать. Эти люди много чего хорошего могут сделать. К тому же о вас и так не самые лучшие слухи ходят, а ещё одна смерть их только больше приукрасит. Мне будет неприятно выслушивать причитания патрициев на приёме.       — Вы не ходили туда? — удивился Эцио.       — Меня это ещё ожидает.       Беатриче опустила взор на чёрную ладью. Резная фигурка своим видом напоминала башни крепости Форли, где мог спрятаться любой купец, даже самый нечестный. Никколо говорил, что ладьи отражают купечество. К сожалению, она не знала, как выглядит купец Барбариго, в отличие от этой шахматной фигурки. О чём и спросила Антонио. С его слов, Эмилио — сгорбленный старичок лет шестидесяти. Низковат. Очень любит кичиться своим богатством, поэтому носит сине-зелёные одеяния.       Однако долго задерживаться Беатриче не могла. Документы никто за неё никто не расшифрует и не переберёт. До торжества ей надо было успеть всё сделать. Она уже хотела выходить, как остановилась.       — И, Антонио, передайте это послание во Флоренцию, а вот это — в Пизу.       Синьорина протянула две запечатанные бумаги, совершенно отличавшиеся друг от друга. Письмо во Флоренцию было непримечательно и сделано из плотного пергамента. Второе, в Пизу — из более светлого и тонкого материала. Отдав послания, она наконец вышла.       Хоть дел было много, но за ними быстро настал день приёма. Облачившись побогаче, Асканио с Беатриче сели в лодку и отправились Ка’Сета.       Проплывая меж разноцветных домов и под мостами, они слышали отголоски празднества в других частях города. С кварталов доносились свист петард, задорные разговоры горожан и звуки выступлений артистов. На тёмном небе мелькали мириады искр фейерверков, что после скрывались за крышами домов.       Проехав ещё несколько мостов, гондола флорентийцев вышла на Гранд-канал. Против течения она двигалась медленно, проплывая мимо зданий различных форм и фасадов и небольших пристань с разноцветными столбами. Путешествие по главной улице Венеции было недолгим. За знаменитым рынком сразу показалась Ка’Сета. Уже издалека было понятно, что по своим размерам и мраморной лепниной фасада дом подражал Палаццо Дукале.       Лишь лодка подъехала к главному входу, как слуги семьи Барбариго сразу повели гостей к остальным. Беатриче отвели туда, где уже сидели донны, Асканио — наверх, к патрициям, что давно развлекались с придворными путанами.       В зале вокруг проституток толпились мужчины: кто-то стоял, другие сидели на резных креслах, а третьи, самые молодые, и вовсе уселись на ступени. Девушки читали стихи, шутили, пели сладким голосом каноццы и вели задушевные разговоры. Они обсуждали Венецию с её неповторимыми пирами, лучшими во всей Италии борделями и — самым главным — торговым могуществом на море. Патриции вспоминали и про другие государства с их смелыми, но не всегда находчивыми правителями. Не обошли они и Флоренцию.       Венецианцы вспоминали её простодушие и вульгарность вкупе с изворотливостью и расчётливостью. При этом они сдержанно отзывались об её правителе, что лишь одними словами вершил политику. Патриции будто что-то недоговаривали.       — Синьор Стораро, вы привели с собой ту юную особу? — вспомнил мессер Дарио.       — Юную особу? — нахмурился Асканио, словно не помнил его просьбу.       — Да, ту подопечную мессера Медичи. Я всё же хотел бы дослушать тот сонет.       — А, точно. Она ожидает в другом зале.       — Тогда чего вы ждёте? Duc eam. Хоть наше общество и мужское, смею обещать, что на её чести это никак не отразится.       Синьор Стораро ещё немного отпил вина и подвигал кубком, как бы думая, а вести ли? Он не понимал, что венецианцы нашли такого в простой флорентийке. Даже попытался притвориться, что быстро забыл о просьбе. Но натужный кашель секретаря дал знать, что идти надо. Бурча себе что-то под нос, Асканио недовольно закатил глаза и вышел в холл. Как бы то ни было, он хотел лично привести подопечную Его Великолепия. В таком случае благодарностей было бы не счесть.       Тем временем Беатриче медленно прогуливалась по отведённому ей месту и тоскливо смотрела на дверь. Помещение было слабо освещено небольшим количеством свеч, а на столе стояло несколько блюд, к которым матроны едва прикоснулись. Ведь приличной донне положено кушать как птичке. Музыка едва слышно играла, и свист фейерверков был самым громким звуком в зале. От него слегка придремавшие дамы сразу подскакивали, будто от пушечных залпов. И вправду, от приземлённых разговоров матрон клонило в сон. После похождений в шумный бордель тихая простота матрон казалась ужасно скучной. Хотя Катерина оказалась права: женщины временами обсуждали супружеское ложе, но делали это очень завуалированно. Частой темой для разговора была другая. Вот уже второй час дама с селлой долго и нудно промывала косточки своей сватье. Они уже который год спорили насчёт приданого троюродной племянницы, и сватья предлагала заказать несколько головных уборов с золотым блёстками и павлиньими перьями. Никто в семье не был согласен, но доходную книгу вела именно она. Так или иначе дама с селлой переводила все разговоры на себя и с особой скрупулёзностью описывала расточительность сватьи. Остальные так и норовили не остаться в стороне и дать ей дельный совет.       Когда новый тур советов и причитаний только начинался, засыпавшая Беатриче стала сползать вдоль стены. Вдруг что-то звякнуло, и она встала струной. Рядом по своей оси крутился расписной вазон. Синьорина, надеясь, что матроны ничего не заметили, побыстрее поставила его на место. Но было поздно. Два десятка пар глаз уже взирали на неё.       — Синьора Филато, каков род деятельности вашего супруга?       — Мой супруг на небесах.       — Мои соболезнования. В таком случае, чем вы сами интересуетесь? Может, вы занимаетесь благотворительностью? — наконец отвлеклась от своих переживаний дама с селлой.       — Благотворительностью занималась моя приёмная матушка, синьора Клариче. Я помогала ей с раздачей хлеба обездоленным и присматривала за больными в госпиталях.       — Xe molto nobile da parte vostra. Наверное, синьора Медичи сделала из вас прекрасную невесту. Только почему вас отправили сюда с послом? — вновь обратилась первая.       — Моей подготовкой занималась совсем не синьора Клариче, а Его Великолепие.       — Очень странно. Обычно женщины занимаются воспитанием своих дочерей. Может, вы скажете, чему решил вас обучить Его Великолепие?       — Боюсь, мои познания могут привести вас в ужас. Меня учили подобно сыну, а не дочери.       От подобной новости дамы замолкли. Они стали переглядываться меж собой.       — Если вас это успокоит, моя кормилица дала мне хорошее женское образование.       — Синьора Филато, коль вы занимались благотворительностью, то не могли бы и нам подсобить? — спросила её дама с селлой.       Беатриче от этой новости стало радостнее. Благотворительность не только разнообразит скучные деньки, но и, возможно, в будущем поможет в изысканиях. Никколо говорил, делать всё возможное, чтобы её позвали на другие приёмы. Беатриче так и поступит.       — Con grande piacere. Только в чём?       — Каждую неделю мы по возможности собираемся и помогаем обездоленным в госпиталях, — ответила ещё одна. — Только не всегда нам хватает рук.       Внезапно к синьорине подошёл слуга и сказал, что её ожидает синьор Стораро. Беатриче чуть ли не подпрыгнула от радости. Появилась надежда, что Асканио заберёт её отсюда домой. К удивлению, посол встретил прямо около выхода. Цедя правила поведения, он повёл её в сторону «мужского» зала.       Как только они зашли, в глаза ударил яркий свет. Беатриче зажмурилась. Было видно, что тут хозяева не поскупились, а весёлость гостей и запах вина бодрил. Лишь глаза привыкли, она сразу стала искать старого сгорбленного человека. К несчастью, вместо него обнаружились другие мужчины, сидящие в обнимку с девушками. Даже синьор Стораро кидал страстные взгляды. Синьорина стиснула зубы. Хоть дамы были прилично одеты, вели они себя развязано. Благо теперь их общество можно было стерпеть. «Уроки» Теодоры давали свои плоды.       Беатриче уже хотела пойти в дальний угол, как Асканио медленно направился с ней к центру. Пришлось опустить глаза, как того требовало поведение в подобном обществе. Без особого энтузиазма он представил её.       — А, синьора Филато, добрый вечер! Is est valde nice te videre hic.       — Асканио, кого вы привели сюда? — возмутился один из патрициев. — Благородной даме тут не место. К тому же столь юной.       — Не волнуйтесь, синьора давно была связана узами брака, — пресно ответил посол.       — Тогда это всё меняет.       — Синьора Беатриче, не могли бы вы ещё раз прочесть тот сонет, который в прошлый раз не смогли, — продолжил мессер Дарио.       — Простите, Джованни, — послышался другой голос. Он принадлежал Констанцо. — Синьора Филато мне раньше вас пообещала рассказать одну из легенд про Его Великолепие.       — Itane? Тогда не буду лишать вас этого удовольствия.       Беатриче посмотрела на мессера Фальеро. Он также сидел рядом с путаной и водил кончиками пальцев по её голому плечику. Подавленно вздохнув, синьорина сдержанно произнесла:       — Коль обещала, то выполню. Но какую именно легенду вы желаете?       — Расскажите, что любит повелитель Флоренции. Какие страсти сидят в его сердце. Вы его подопечная и, я уверен, должны знать хоть одно.       — Да, расскажите, — поддакивал кто-то из группы. — Нам о Его Великолепии известно немногое. Но, может, с ваших слов мы узнаем больше?       — Тогда дайте мне несколько мгновений.       Патриции сидели с самыми заинтересованными лицами и словно превратились в единый слух. Было ясно, что они ожидали немногого от женщины. Но желание узнать хоть часть скелетов из сундука флорентийского государя читалось в их глазах. Периодически были слышны перешёптывания путан, после которых они тихо посмеивались.       Вмиг в её голову пришла одна идея. В борделе не раз были слышны пошлые истории проституток, после которых их сразу одаривали комплиментами. Беатриче хотела нечто подобного.       В поисках одобрения она посмотрела на Асканио, что сидел среди других и нервно покусывал губу. Его взгляд был испытующим и недовольным. Никто из флорентийской знати не смел и дрянного слова сказать о Лоренцо. Кроме Никколо. Беатриче пришлось хорошенько подумать над словами, пока наконец её не осенило. Макиавелли точно одобрил бы этот рассказ.       — Почтенные мессеры, — начала она, — у большинства из вас есть или были жены, которых не раз заменяли другие вожделения. Смею предположить, их было немало. Больше, чем пальцев на вашей руке. Про Лоренцо сказать подобного нельзя. Всем во Флоренции давно известно, что его любовь — жена, а главная страсть жизни — поэзия, которую Его Великолепие делит со своими братьями по интересу. Однако его благочестивая супруга не всегда может составить ему стихословную компанию. Очень часто, дабы исцелить творческий дух своей плоти, Лоренцо запирается на виллах вдали от родных и неделями проводит время со своей музой. Там Его Великолепие, не убирая из рук пера, предаётся с ней утехам Венеры, вспоминая при этом прекрасную Диану. Бывает, что самые благородные донны Флоренции приезжают туда в надежде посмотреть на эту необычайную женщину и по неизвестным для других причинам остаются там на несколько дней. Но после этого они возвращаются довольными, будто к ним снизошло божество. А на листах Лоренцо появляются новые сонеты. Если же роскошь вилл и краса тамошних муз более не удовлетворяют — что ни дух, ни тело не могут позволить появиться на свет ни единой строчке — Его Великолепие удаляется в глушь. Иногда так скрываясь, что семье Медичи со всей флорентийской Синьорией не без особых усилий удаётся отыскать поэтичного государя. Там, в далёких деревушках, в лоне которых успел побывать каждый член поэтичной компании, к Его Великолепию приходит озарение, что его дух крепнет в разы. И казалось бы, что неуязвимая поэзия вовсе заменила на супружеском одре прекрасную жену Лоренцо… Но, как бы ни судили о подобной любвеобильности, государь смог пристыдить клеветников, чей язык блудлив, подобно ему самому. Однажды, на одном из приёмов, что с особой пышностью устраивали Медичи, немолодой купец во всеуслышание сообщил, что ни разу после женитьбы не смел возлежать с другими женщинами, кроме своей жены. На подобное заявление Его Великолепие в ответ лишь вымолвило: «Похоже, нашёлся ещё один баран вроде меня».       В этот момент по комнате разнёсся безудержный мужской смех. Юнцы надрывали животы; синьоры средних лет смеялись во весь голос, меж тем кидая друг другу колкости, что Лоренцо в постели оказался простаком; мессеры почтенного возраста лишь тихо посмеивались, уловив суть легенды Беатриче. Путаны также скромно похлопывали искусной рассказчице. Только синьор Стораро, натянуто улыбаясь, принимал похвалы о приведённой им синьоре.       — Коль Лоренцо так банален в любовных делах, то, может, на поэтическом поприще он лучше? — вымолвил молодой патриций.       — Не мне судить его творческие успехи.       — Тогда прочтите, а мы посудим.       — Боюсь, из вас судья будет не лучше, чем из мула — борзой скакун, — ответил ему один из старших. — Коль вы не смогли понять остроумие юной подопечной мессера Медичи, то его творчество вам покажется не более, чем недалёким сказанием.       — Но всё же, пускай прочитает! — воскликнул римский посол.       Беатриче достала заранее взятую книжицу с копиями сочинений государя и принялась читать тот самый сонет. Она делала паузы там, где надо, и меняла интонацию подобно тому, как делал Лоренцо.       Тем не менее синьорина, как всегда бывало, заикалась и глотала буквы, что портило её произношение. На это мужчины только хмурили брови и снисходительно улыбались.       Под конец по залу прошлись звуки рукоплескания. Беатриче льстило подобное внимание. За всеми рассказами она совсем позабыла о наставлениях кормилицы. Даже простая мысль о греховности женского красноречия не мелькнула в голове.       — Итак… — протянул мессер Дарио. — Каков ваш вердикт сонету Его Великолепия?       — Простоват, — ответил кто-то. — Слишком много вульгарных слов, словно писал не сам повелитель Флоренции, а деревенщина. Но…       — Будто вы не знали, что в Тоскане нынче в моде близость к народу! — перебил его второй.       — Но это так по-тоскански! Воспевание чувств, затрагивание и возвышение римских богов. Наверное, Папа только от одного упоминания языческих божеств занемог, не покидая свои покои.       — Всё же, — обратился к гостям мессер Фальеро, — простые сказания идут больше женскому лицу, нежели тяжёлые размышления древних.       — Говоря о древних…       Пока мужчины начали новый разговор, Асканио небрежно махнул рукой, и Беатриче отошла в указанное ей место. В дальнем углу «мужского общества» благородная дама не так сильно привлекала внимания и могла спокойно послушать патрициев.       Вдруг к погруженной в чужие разговоры синьорине подошёл один человек. От неожиданности Беатриче слегка вздрогнула и посмотрела на него. Одетый по венецианской моде патриций оказался флорентийцем по духу. Поздоровавшись и попросив прощения, он представился:       — Джакомо Пацци.       — Пацци? — со страхом в глазах произнесла синьорина. — Ваша семья…       — Да. За это приношу свои извинения, хоть лично в этом не участвовал и вреда никакого не нанёс. Мне хотелось бы поговорить с тем, кто приехал из города, где я провёл своё детство. Однако посол занят. Не могли бы вы вместо него составить мне компанию?       Ожидая отказа, Джакомо был рад получить дозволение. Заиграли лютни и флейты, и одна из девушек стала петь новую каноццу. Публика сразу устремила на неё свои взоры. Лишь Пацци не интересовали эти развлечения. В голове крутилось множество вопросов: от самых простых — как дела во Флоренции? — до сложных — изменил ли Лоренцо своё отношение к Пацци? Хотя по реакции Беатриче ответ на последний был известен. По этой же причине ему было немного страшно вновь заговорить. Ноги нервно тряслись, а руки слегка запотели. Однако синьора Филато спасла его.       — Можно задать вам вопрос? — с толикой неуверенности произнесла она.       — Конечно.       — Вы Пацци, но почему тут, среди венецианской знати, а не во Флоренции?       — Боюсь, мне, как кузену Франческо, туда путь заказан. К тому же я из числа тех, кто знал про заговор, и мне грозит как минимум тюрьма.       — Я этого не знала.       — Однако всего можно было избежать, не будь Франческо таким вспыльчивым и высокомерным. С Лоренцо, как мне кажется, всегда можно было договориться.       — Если это не касается Флоренции, — заметила Беатриче. — Интересы Республики и интересы Медичи — это одно и тоже.       — Естественно, — тот кивнул. От её непринуждённого тона стало как-то легче, и Джакомо уже смелее, но всё ещё шёпотом продолжил. — Лоренцо — великолепный правитель. Он делает всё на благо государства, хотя после достижения цели на дороге к миру за ним появляются угли.       — Но не один Лоренцо всё делает, — возразила она. — Наши гильдии тоже работают для процветания города: финансируют приюты и строительство. Разве тут нет подобного? Я слышала, в Венеции есть скуолы, которые выполняют схожие функции.       — Да… Но говорите шёпотом. Тут много ушей. Скуолам ещё далеко до флорентийских гильдий. Они никак не влияют на сам город. Только изредка занимаются благотворительностью. Так хорошее государство не построишь. Ты лишь ухаживаешь за больными, даёшь еду и надежду на доброе будущее, но не более. Венецианское правительство поступает так же и устраивает праздники. Но одними торжествами нравственный и прекрасный город не построишь. Восхваление побед, которые стары как Сан-Марко, не делает чести Светлейшей Республике. Вся эта красота Венеции ворованная. В Тоскане же всё своё, и Лоренцо на собственные деньги финансирует строительство новых зданий.       — Думаю, он больше вкладывается в искусство.       — Это ведь тоже замечательно! Чем культурнее город, тем более он развит: фрески, что позволяют простым людям узреть красоту Божию, конструкции, что облегчают человеческий труд. Да и эти вульгарные слова в сонете мессера Медичи, что вы нам любезно рассказали, разве они не демонстрируют большую приближенность к народу, чем эта пафосная латынь венецианцев?       Для Беатриче были неясны причины того, почему Джакомо хулит государство, в котором так долго живёт, и восхваляет Лоренцо. На простое покаяние это не походило. Слишком пламенная речь, хоть и едва слышная, и нет тоскливых ноток. Возможно, так он хотел через неё добиться прощения Лоренцо… Несомненным было одно: флорентийское чувство прекрасного в нём не угасло. Вот только узнать истинные причины Беатриче не могла. Джакомо не давал ей и слово сказать. А перебивать было неприлично. Пришлось ждать пока все сравнения Флоренции с Венецией и бичевания последней не кончились. Однако за это время она узнала столько слухов и интересностей об обеих республиках, сколько даже самый образованный приор не мог бы рассказать.       — Но откуда вам всё это известно?       — Это то, что не стоит знать.       А на что Беатриче могла рассчитывать? Благо он хотя бы на время позабыл, что перед ним женщина, а не мужчина, и такое разболтал.       — Могу задать вам ещё один вопрос? — она испытующе посмотрела на Джакомо и получила утвердительный кивок. — Тогда, коль вы так хорошо осведомлены, может, подскажете, каковы собранные тут патриции? Например, мессер Дарио.       — Это преданный своему делу человек. На мессера Дарио всегда можно положиться. Но если это негативно влияет на интересы Республики, то лучше не рассчитывать на его помощь.       — А что насчёт Эмилио Барбариго?       — Не могу многого сказать. Непомерно скуп и замкнут. Как мне известно, чаще проводит время в своём кабинете и редко появляется на праздниках. Не сомневаюсь, он даже сейчас там.       — Но как же этот приём?       — Его братья настояли.       — Fratelli?       — Кузены. Марко, Агостино и Сильвио Барбариго.       — Не могли бы вы рассказать и про них.       — Nessun problema. Марко, самый старший — прокуратор Сан-Марко. Несомненно, он станет следующим дожем после смерти Мочениго. Агостино, средний — просто сенатор. Хотя мне кажется, он станет следующим прокуратором Сан-Марко. Сильвио — не самый приятный человек. Он прокуратор Ди Ситро и отвечает за квартал Кастелло.       — Кто-нибудь из них тут присутствует? — синьорина провела взглядом по помещению.       — Только Марко, — указал Джакомо.       В той стороне среди мужчин почтенного возраста расположился старичок с носом подобным вороньему клюву. О преклонных годах Марко явно говорили длинные седые, почти что белоснежные волосы с густой бородой и множество морщин. Его брови, волоски которых лезли в разные стороны, были нахмурены, а веки сползли на глаза, делая их разрез ещё меньше. Из-за это Барбариго-старший казался вечно злобным и недовольным старичком, готовым похулить молодое поколение. Тем не менее, несмотря на старые лета, в потускневших глазах то и дело сверкали искорки, а губы — расплывались в добродушной улыбке. Сам же он общался так, словно всё ещё был молод.       Беатриче часто видела его во время заседаний Сената, хоть он молчал и редко разговаривал. В будущем она будет обращать на него больше внимания.       Вот только обзор Барбариго-старшего был заслонён двумя подошедшими беседчикам. Одним из них был римский посол. Между мужчинами в одночасье повисло напряжение. Пьетро небрежно посмотрел на собеседника Беатриче, как и тот — на посла. Они щурились, кривили губы и мысленно унижали друг друга.       — Синьора Филато, — посмотрел на неё Пьетро, — позвольте вам представить моего друга, мессера Джорджо Корнаро.       — Синьора, это правда, что вы рассказали о Лоренцо? Неужто он пишет, занимаясь утехами с Венерой? — сразу спросил новый знакомый.       — Легенда не всегда может быть правдой, — легко улыбнулась Беатриче. — Это лишь оплот фантазии, но доля правды в ней всегда есть. Только вам решать, чем на самом деле занимался мой опекун.       — Умно.       Как оказалось, мессер Корнаро был родным братом кипрской королевы, Катерины Корнаро. Синьорина ещё ни разу не разговаривала с родными монарха и чуть ли не сразу, стыдясь самой себя, засыпала его вопросами. Джорджо c весёлостью отвечал ей, даже сам смог задать несколько вопросов, пока его не позвали. Ещё раз кинув презрительный взгляд на компаньона синьорины, Джорджо с Пьетро исчезли.       — Синьора, вам не стоить связываться с этими людьми, — предупредил её Джакомо. — Они не те, кем кажутся.       — Откуда вы это знаете — тоже секрет?       Он кивнул. Беатриче хотела ещё что-то сказать, но теперь и её позвали.       — Асканио, почему вы скрыли от нас свою спутницу? — обратился кто-то. — Она так хорошо посмешила нас, что хотелось бы ещё раз послушать.       Беатриче пришлось подойти ближе. В этот раз её рассказ был незамысловат. Простая история о том, как Его Великолепие в молодости написал одну из своих поэм, в которой он детально и с ехидцей описывал каждого пьяницу Флоренции.       — Неужели вам дозволили прочитать столь пошлое произведение? Такого просто не может быть. Мессер Медичи не мог допустить подобного!       — Его Великолепие сам дал прочесть все его сочинения. Иначе я бы вам не поведала про это.       — Тогда прочтите и эту незаурядную поэму, — попросил мессер Фальеро.       — К сожалению, у меня нет с собой нужного сборника.       — Aspetemo el prossimo ricevimento, — ответил уже мессер Дарио. — Асканио, за месяц до следующего приёма я пришлю вам приглашение. И чтобы к этому времени книга была на руках. Иначе вы оскорбите нас.       Посол с почтением поблагодарил патриция за такую милость. Только потом он обратился к синьорине:       — Вы можете идти назад к дамам.       — Можно я ещё немного тут задержусь?       — Не стоит снова смущать общество. Матроны вас заждались, — любезно улыбнулся синьор Стораро. — Вы же не хотите, чтобы они начали о вас шептаться?       Получив нужный ответ, Асканио проводил её лишь до двери. Вернувшись на своё место, он продолжил довольствоваться вечером.       В соседнем зале Беатриче ещё долго пришлось ожидать окончания празднества. Благо одна из дам предложила ей сыграть в шахматы, на что синьорина охотно согласилась. Так, за молчаливыми партиями и разговорами о пустом, она просидела, пока не позвали домой.       После такой утомительной ночи Асканио и Беатриче долго отсыпались. Петухи давно пропели, а колокола прозвонили полдень, однако флорентийцы не выходили из покоев. Слуги уже начали бояться, не отравили ли их господ, но, когда бодрый и свежий посол отправился в свой кабинет, успокоились. Через час вышла и синьорина. Дипломатические будни начались вновь.       В Сенат пришлось идти через неделю. Лишь зайдя туда, Беатриче стала рассматривать его членов. К её разочарованию, среди них не было Луки Эмо и ещё нескольких. Когда же заседание началось и была оглашена повестка для — торговое соглашение с Миланом — тот человек ещё не появился. От подобного вмиг стало обидно. Ассасин не исполнил её просьбу.       На перерыве Беатриче, как всегда, встретил римский посол во всей своей красе. В этот раз Пьетро был одет намного ярче, чем на приёме. Зелёный бархат претины и красное сукно фарсетты так и говорили о его желании привлечь внимание.       — Могу сказать, что всем понравились стихи Его Великолепия. Вы были хороши. Прямо настоящая куртизана.       — Кортиджана?       — Cortigiana. В Риме так называют придворных дам, сопровождающих понтифика и его свиту. Они довольно образованы, могут составить хорошую компанию и разбавить учёную строгость мужского общества. Но в их обязанности может входить и ещё одна услуга. Думаю, вы догадываетесь, какая именно.       — Догадываюсь. Но мне теперь неприятно то, как вы меня назвали, — Беатриче гордо приподняла голову. — Я дама, а не путана. И тогда я лишь словесно развлекала почтенных мужей.       — Прошу прощения, если подобным оскорбил вашу честь. Я лишь хотел подчеркнуть вашу непринуждённость и эрудированность в тот вечер.       Пьетро ещё долго пытался убедить синьорину в безобидности его слов. Однако, как любая другая синьора в подобной ситуации, Беатриче была непреклонна, хоть именно путанам и подрожала тем вечером. Спустя долгие увещевания прощение было даровано. За короткое время они успели обсудить и Рим с его древней архитектурой, и предстоящее Вознесение. Пьетро также умудрился дать ей ещё несколько обходительных комплиментов, чтобы точно заслужить своё прощение.       Когда надо было возвращаться в зал, Беатриче наконец заметила нужных сенаторов — в том числе и синьора Эмо. Они шли небольшой процессией, держа руки около живота, а один нёс кипу бумаг.       — Похоже, сенаторы отозвали ещё один закон, — прокомментировал синьор Колонна.       — Это тот, что о создании гильдий?       — Più probabilmente.       От подобной новости Беатриче мысленно улыбнулась. Всё складывалось лучше некуда.