Il gambetto (Гамбит)

      В приюте от монастыря святой Урсулы с раннего утра стоял гам и витал запах лекарств. Юные девицы и зрелые матроны Венеции бегали от одного ложа к другому с тряпками и тазами, обтирали холодной водой женщин и детей с жаром; выполняли их просьбы и мелкие поручения. Лишь немногим позволяли следить за мужчинами. Помимо дам, также помогали милосердные монахини и священники этого монастыря.       Одна из них обтирала лоб больной холодной тряпкой. Лишь совсем недавно прибежала её дочь. Ухватив родительницу за руку, она с придыханием заговорила. Вторая рука сразу перехватила тряпку, и девушка сама стала ухаживать за родительницей. Целуя пальцы материнской руки, она верила, что Господь их не покинет.       — Сестра, как мне вас отблагодарить за то, что позаботились о ней?       — Благодарите не меня, дочь моя, а Господа, что позволил вашей матушке выжить. Помолитесь о благополучии Бернардо и Паоло Джустиниани. Если бы не их добродетель, мы не смогли помочь вашей матушке.       Тем временем в приюте Беатриче с самого утра работала на износ. Каждую неделю, после отправки партии документов мессеру Дарио, это было главным местом её пребывания. Похожая на других, в холщовом джорни и прочно закреплённом на волосах платке, она бегала между рядами и приносила либо тазы с водой, либо медикаменты. Люди лежали с закатанными от боли глазами, стонали и едва двигались. Приходилось их ворочать и протирать, чтобы не появились пролежни. У многих были оторваны конечности, на телах красовались язвы, ожоги и трупные пятна. Практически каждый день кто-то умирал, если не от травм, то от дизентерии. Две-три телеги с телами всё время стояли около дверей в приют. То ли в Венеции больных было больше, то ли за последний год она совсем отвыкла от приютов, в любом случае работать было очень тяжело. Её сердце разрывалось на части от вида больных и обездоленных. Нередко приходилось омывать от личинок мух раны, при виде которых воротило не хуже, чем от запаха сгнившей плоти. Беатриче не жаловалась. Как остальные дамы, она молча всё выполняла и про себя молила Господа о выздоровлении больного. Если совсем уж было худо, то обматывала нос и рот льняным лоскутом с травами. Однако в посещении таких мест был ещё один повод. Для неё это был своеобразный способ искупить вину перед дамами за вопиющее поведение на приёмах.       Час назад Беатриче повезло. В этот раз её отправили в лазарет, где многие шли на поправку, хотя не все выходили оттуда на своих ногах. Большую часть выносили к телегам. Её подопечной стала разродившаяся синьора лет двадцати, лежавшая с горячкой который день. В полубреду она читала молитвы о здравии и спрашивала о своём ребёнке. От жара её голос был похож на козлиное блеяние, а лицо совсем побледнело.       — Синьора Филато, мой мальчик, какой он?       Это был девятый, если не двадцать девятый вопрос за последний час; у Беатриче они уже сидели в глотке. Однако это было лучше, чем наблюдать за родами, как однажды случилось. Тогда ей едва удалось устоять на ногах, ибо страдальческие крики роженицы были настолько ужасны, что при одной мысли её до сих пор бросало в дрожь. Поэтому сейчас она терпела, как могла, и с доброй улыбкой отвечала:       — Он славный. У него ваши глаза, Кьяра.       — Да… Можно мне увидеть моего мальчика? — женщина приподнялась на локти и стала медленно крутить головой. — Где он?       Синьорина сразу стала её укладывать, но Кьяра упиралась.       — Вы ещё так молоды и младше меня. Вам не понять желание матери увидеть своего первенца…       — Да, мне не понять. Но поймите вы, что вам сейчас лучше всего лежать. Вы ещё успеете увидеть своего ребёнка.       — Но…       — Не беспокойтесь, ваш мальчик у сестры Марты. Прошу, Кьяра, поспите. Вы так позавчера измотались. Сестры говорят, чуть ли не по всему монастырю ловили вас.       Согласившись со своей смотрительницей, Кьяра устроилась поудобнее.       От долго сидения у Беатриче уже болели ягодицы, будто их что-то прокололо, а ноги совсем затекли. Однако отходить было рано. Кьяра могла в любой момент проснуться, и тогда в помещении воцарится балаган. Она не хотела исправлять такую ошибку, а после извиняться больше пред матросами, чем монахинями. Лишь когда одна из сестёр милосердия предложила ей отдохнуть, она отошла к сестре Марте. Возможно, та позволит показать первенца Кьяре, и работать станет легче. Беатриче всегда питала слабость к обездоленным и готова была высыпать нищим все деньги из кошеля. Только недовольные взгляды дуэньи останавливали её.       Монахиня сидела в соседнем углу и в руках убаюкивала крепко обмотанного пелёнками младенца. Рядом с ними стояла девчушка и, сложив руки в умилительном жесте, смотрела на младенца. Она была низенького роста и с угловатостью, присущей девочкам её возраста. Таких юных созданий никогда не пускали к тяжелобольным. Не хватало ещё, чтобы их ужасный вид отпугнул девиц от работы.       Заметив Беатриче, девчушка подбежала и схватила ту за обе руки.       — Синьора Филато, вы так добры, — быстро проговорила она с блеском в глазах. — Так преданно следите за молодой роженицей. Я бы тоже хотела помочь, но, к сожалению, меня не пускают к ней. Верно вы знаете многое, раз вам доверяют её.       — Синьора Фальеро…       — Не называйте меня так, — по-детски насупилась девчушка. — Я не старая донна, как вы. Я Патриция.       — Патриция, — повторила синьорина.       — Ах, синьора Филато, вы бы видели, как прекрасен младенец Кьяры.       Патриция посильнее ухватила её ладони и повела к сестре Марте.       За время с приёма в Ка’Сета Беатриче не смогла найти дамское общество, в котором не чувствовалось едва заметное притворство по отношению к ней. Лишь немногие вели себя искренне добродушно — как, например, Патриция, которая при любом удобном случае была рядом и частенько пыталась пригласить в свой дом. Вот только она была слишком назойливой, как муха, и наивной, что нередко, глубоко в душе, раздражало Беатриче.       Монахиня не позволила подержать ребёнка. Синьора Фальеро была слишком юна и могла обронить его. На её лице читалось непередаваемое восхищение. Пухлые розовые щёчки и губки, шёлковый пушок на головке. А какие глазки! Таких прекрасных глаз она ещё никогда не видела. Продолжая умиляться младенческой красотой, девчушка не заметила, как синьорина отвернулась в сторону Кьяры. Когда же заметила, то повысила тон:       — Посмотрите же, синьора Филато. Разве это не Божье чудо?       Монахиня сразу зашипела и приставила к губам палец. Не хватало, чтобы ребёнок разревелся.       Вымученно улыбнувшись, Беатриче всё же взглянула на младенца. Ничего чудесного замечено не было. Лишь сходство с другими детьми, которых она видела ранее. Вот только этот сильно походил на малыша Козимо. От воспоминаний об усопших на глазах навернулись слезы.       Однако Патриция не унималась, хоть голос стал тише.       — В будущем у меня тоже будет такой прекрасный ребёнок. Я бы одела его в самые лучшие ткани, не отходила бы от него ни на шаг и всегда носила с собой. Он бы ни в чём не нуждался. А по вечерам я бы читала Святое Писание и Великий часослов.       — Ваши стремления похвальны, дочь моя. Но всему своё время. Господь ещё удостоит вас такой чести.       — Конечно, сестра Марта. Когда-нибудь я тоже выйду замуж, и этот день будет самым шумным праздником в городе. Тогда Господь навсегда свяжет наши души. У меня будет множество прекрасных детишек и любящий муж.       — Брак — это не праздник, а обязанность, — буднично произнесла синьорина.       На её слова монахиня с синьорой Фальеро нахмурились. Девчушка не верила таким россказням. Сомнений, что будущий супруг будет её любить, у неё не было. Тем более на примете уже был поклонник. Но мечтания о нём перебило возмущённое:       — Синьора Фальеро!       К ним подошла одна из дам. Девчушка сразу убавила свой пыл. Дуэнья весь день стояла над ней как грозовая туча. Крепко схватив за руку, она отвела Патрицию к прежнему месту, где начала давать наставления. Дабы прекратить ребячество своей подопечной, дуэнья решила её занять, как она считала, более ответственной работой, нежели присмотр за хозяйством. Но и тут был просчёт. Подопечная отлынивала от работы и чесала языком с кем только можно.       С каждым словом Патриция становилась более понурой. Эта старая каракатица ей осточертела так же, как голубиный помёт на статуях базилики. В душе вновь закрадывалась обида на неё, едва ли не каждый день отчитывавшую. Заговорить с юношами на приёмах не разрешалось, только тихо сидеть в дальнем углу, если не комнате, с занудными доннами, которых Патриция терпеть не могла.       Меж тем сестра Марта печально качала головой. Ребёнок в её руках был и благословением, и проклятьем. При родах он чуть не разорвал Кьяру изнутри. Все в монастыре слышали, как она в тот вечер кричала. Даже святой Эразмус не смог помочь! Ещё хуже: сам младенец едва ли доживёт до следующего утра.       — Бедная девочка. Даже если Джустиниани пожертвуют нам ещё больше, ничто не поможет обездоленной матери.       — Да упокоит Господь его душу, — перекрестилась синьорина, но про своё намерение не забыла. — Может, всё-таки стоит Кьяре хотя бы посмотреть на её первенца?       Узнать ответ не позволила подбежавшая Патриция. Пока дуэнья не наблюдала, она отвела Беатриче в сторону кровати с мальчиком. Там синьора Фальеро молча и с каменным лицом начала протирать его лоб. А глаза так и бегали по окружающим лицам. Не следит ли кто за ней? Но все были заняты. Вот только руки тряслись настолько сильно, что Патриция чуть не пролила воду из таза на чужое платье. Ощущение, будто дуэнья всё ещё была рядом, мучило её. Как и последующее наказание за обсуждение сплетен.       На приёме в Ка’Сета все донны говорили, что флорентийка была нелюдима, даже когда вернулась в их зал. Тогда она и приглянулась Патриции, которая также засыпала от разговоров. А с дамой со схожими взглядами легче проводить время. Но после приёма многие стали шептаться.       — Про меня ходят слухи? — удивилась синьорина.       Хотя чему она должна удивляться? Матроны давно шептались у неё за спиной. Легко можно было представить, что они вообразили о ней. После похода в бордель Беатриче понимала, что шпионить, не запятнав свою репутацию, ей не удастся. Поэтому на приёмах она намеренно избегала женского общества, боясь, что чужие сплетни затопчут и так слабую уверенность в правильности её действий. А подводить друга Его Великолепия она не хотела.       — Да, — Патриция вновь быстро осмотрелась по сторонам, словно вор с чужим куском мяса. — Говорят, вас видели в обществе мужчин. Даже отец однажды упомянул, что флорентийская синьора лично ему рассказала легенду о Медичи и прочла сонет. Но как женщина может читать мужчинам?       — Меня туда позвали.       Но это ни в чём не убедило синьору Фальеро, а на лице появилось ещё большее непонимание.       — Что вы там делали?       — Читала.       — Вы не боитесь, что вас могут не взять замуж? А опекун, мессер Медичи, знает об этом? На его репутации это не отразится? Там, как я слышала, были и дамы низкого происхождения, хоть мне не совсем было понятно, что это значит. Говорят, мессер Медичи специально отослал вас в качестве подстилки между Венецией и Флоренцией.       От подобных сплетен Беатриче стало совсем дурно. А Патриция, не останавливаясь, рассказывала услышанное. Раз она вознамерилась завести дружбу с Беатриче, то должна удостовериться, что сплетни врут. Любой выход синьоры Филато поддавался обсуждению. То она не так посмотрела на сенатора, то отказала бедняку в помощи, то с воскресной мессы ушла раньше положенного времени, а то лично разговаривала или же открыто флиртовала с римским послом. Ещё никогда так сильно её не волновала чужая репутация. Патриция уже представляла, как в будущем они с Беатриче будут баловать своих детей, вышивать и вести задушевные беседы.       Но то ли к счастью, то ли к сожалению, послышался голос её дуэньи. Лицо девчушки вмиг стало совсем печальным и измученным. В тот момент ей так хотелось раствориться, лишь бы вновь не выслушивать причитания.       Проводя её взглядом, Беатриче покрепче отжала тряпку и занялась мальчиком. Глядя на него, она не могла понять, что же с ним случилось. Его голова была обмотана бинтами, а на лице было множество ссадин и небольших ранок. Нос был сломан и кончик направлен в сторону, как у Лоренцо. С осторожностью протирая тело мальчишки, синьорина тихо повторяла этот вопрос. Но он не отвечал, а на любые другие вопросы лишь горько плакал и хватался за голову при приступах боли. От его жалкого вида и слёз Беатриче сама чуть не заплакала. Но жалостью никак не поможешь.       — Синьора Филато, мои благодарности, что присмотрели за ним вместо меня. Теперь вы можете быть свободны. Я сама займусь им, — совсем сдержанно произнесла подошедшая Патриция.       Её глаза были опущены, а сама она держалась на расстоянии. Рядом с ней стояла дуэнья, чья рука, подобно когтистой лапе коршуна, вцепилась в плечо послушницы. Она будто говорила: «Даже не надейтесь обмануть меня. Я не спущу с Патриции глаз и выбью всю дурь из её головы».       Ловя укоризненные взгляды дуэньи, Беатриче уступила место. Одним стервятником у неё больше.       Вновь скрипнули двери, и на мгновение в помещение упали лучи послеполуденного солнца. За работой время пролетело быстро. Предупредив монахинь и получив благодарность, она пошла в сторону выхода.       — Нет, мальчик мой! — истошно закричала Кьяра. — За какие грехи Господь забрал тебя у меня?!       Беатриче схватилась за уши и отвернулась. Через чуть приоткрытые веки ей на глаза попал лежак мальчишки. Его тело было полностью покрыто белой простыней. Прочитав про себя молитву об упокоении, синьорина вышла, не желая больше задерживаться.       На улице — как обычно бывало — её ждала прислужница. Вместе с ней уставшая и вспотевшая Беатриче направилась домой.       Там сразу был отдан приказ приготовить ванну. Надо было смыть с себя всю грязь и въевшийся запах пота и гнили. Слуги нагрели воды и занесли в покои. Мария приготовила недавно купленные благоухающие средства. Когда госпожа всё скинула и села, она принялась омывать её руки и спину.       Внезапно послышался звук — будто кто-то бежит по крыше совсем близко. Девушки подняли головы, но звук не повторился. Спустя минуту стукнули оконные ставни, и в комнату кто-то запрыгнул. Прислужница сразу в страхе спряталась за кроватью, а Беатриче лишь успела укутаться в простыню для ванны. Заметив знакомую робу, она немного расслабилась. Но возмущение било через край. Синьорина была готова осыпать его худшими оскорблениями, как Антонио. Но знатной даме всё-таки не позволено сквернословить.       — Эцио, распутный юнец! — она кинула в него кусок венецианского мыла. — Тебе не говорили, что в дамские… вообще в любые окна нельзя лезть? Выйди вон отсюда.       — Беатриче, не кричи, — Аудиторе прислонился лицом к стене и стал поглядывать на соседние крыши. — Я еле убежал от лучников.       — Bene. Мария, не стой столбом, — жестом подозвала она прислужницу, — принеси вещи. Живее!       Мария сразу подбежала к сундуку и стала доставать свежую камичу. Схватив впопыхах первую попавшуюся, она стала искать халат.       Глаза ассасина всё ещё смотрели на крыши, однако край взора падал на белесое бедро Беатриче. Совесть не позволяла не поглядеть на младое тело. Крепко держа в одной руке простынь, она отвернулась и указывала прислужнице. Едва Аудиторе обернулся, как в него полетел очередной предмет. Новое пятно — уже от бараньего мыла — осталось на соттовесте.       — Стой, где стоял, и не оборачивайся. Мария, иди сюда скорее! Помоги мне.       Прислужница сразу подбежала и закрыла обзор широким халатом. Беатриче вылезла из ванны, обтёрлась и стала быстренько натягивать принесённое. Только её руки мелькали за краями халата. Заметив, что Эцио вновь подглядывает, синьорина кинула в него мочало.       — Кому сказала, не поворачиваться!       — Я тебе что, пёс, чтобы в меня тряпками кидаться?       — Ещё и блудливый.       Более Аудиторе не двигался. Теперь Беатриче смогла спокойно накинуть халат и скрыть мокрые волосы под тканью. Ей осталось избавиться от незваного гостя. Но прежде узнать, как он нашёл её окно.       Всё оказалось намного прозаичнее. Ассасин с ворами возвращали должок стражнику, побившему торговца. Однако остальные стражники заметили нарушителей и погнались за ними, а вслед и лучники. В итоге главной целью стал сам Эцио, в котором сразу признали разыскиваемого ассасина. Воры скрылись в узких улочках, а ему всё никак не удавалось. К счастью, на глаза попалось открытое окно, которое, как выяснилось, принадлежало синьорине.       Аудиторе прищурился и посмотрел на дальний дом: стражники Эмилио до сих пор искали его. Закрыв окна, он отошёл подальше. Быть мишенью для них не прельщало. Надо подождать. Вот только было ясно, что союзница не горела желанием оставлять его у себя. Пришлось выпрашивать её дозволения. Лишь когда Эцио уверил и поклялся, что его никто не видел, и пообещал выполнить любое её желание — хотя зачем он это сделал, если предыдущего оказалось достаточно? — она согласилась.       Убрав разбросанные вещи, прислужница сразу встала около двери. Лишние глаза и уши тут не нужны. И вовремя. Слуги позвали к ужину. Мария отослала их, сказав, что госпожа дурно себя чувствует и потеряла аппетит. Вот только слуга не уходил. Ему показалось, что в покоях раздавался чужой голос. Эцио уже хотел спрятаться хоть где-то! Однако прислужница всё исправила сама, обругав слугу за лишнее любопытство. За дверью послышались шаркающие шаги, а после утихли. Её госпожа прошла мимо ванны к небольшому столику с разными шкатулками и бумагами, где начала перебирать письма и делать различные записи. Сама Мария осталась на своём посту. Оттуда она могла безнаказанно наблюдать, если не любоваться незваным гостем.       Аудиторе уселся рядом с Беатриче и также принялся рассматривать документы. Но это скорее, чтобы скрасить ожидание. На одной из бумаг были какие-то записи на латыни, на второй — денежные суммы, на третьей — непонятный набор букв и цифр. От подобного голова ещё с юношества ходила кругом. Положив назад странное послание, Эцио почесал затылок:       — Мне всегда было интересно, чем вы занимаетесь в Синьории?       — Слушаю выступления парламентариев и приоров, подношу документы и читаю книги, — не поднимая головы, ответила она. — На заседаниях в большей мере скучно. Лишь в редкие моменты происходит что-то интересное.       Аудиторе отвернулся и стал рассматривать покои. Его скучающий взгляд блуждал по различным безделушкам на полках и по надраенному до блеска полу, но остановился на ванне.       — Вы опять готовитесь к приёму, раз решили искупаться?       — Приём был два дня тому назад, а сегодня — работа в больничном приюте.       Эцио замолчал. А через несколько минут был задан новый вопрос.       Частые вопросы отвлекали Беатриче и не давали сосредоточиться. Она откинула перо и оперлась на кулак. Взгляд, как и ранее, зацепился за необычное устройство на руке ассасина. Едва приблизив ладонь к наручам, синьорина одёрнула её и прижала к лицу.       — Синьор Аудиторе, коль вы так нагло ворвались в мои покои, то я прошу искупить ваш долг.       — И что же вы предлагаете? — он игриво улыбнулся. — Я могу многое сделать, только пожелайте.       — Позвольте рассмотреть ваши наручи.       — О, нет! Оружие может видеть только человек, которому я доверяю.       — Вы мне не доверяете?       Её благосклонное отношение к тамплиерам давало Аудиторе повод усомниться. К тому же она была дамой, и ей нельзя было смотреть на орудия убийства.       — Но вы же сами сказали, что выполните любое моё пожелание! Прошу, — по-детски взмолилась она.       — Вы ведёте себя не совсем как синьора, а скорее как маленькая избалованная синьорина, которой отец привозил из-за моря блестящие и шумящие вещицы.       Но Беатриче было всё равно. Её голос был таким же нежным, каким девочки Теодоры изредка просили о чём-то простом. Получив очередной отказ, она немного растерялась. На просьбы, переходящие в молящие, ей редко отказывали. Даже кормилица не могла сопротивляться. Тем не менее добиться желаемого она должна. Спина выпрямилась, а лицо стало более серьёзным.       — Тогда… Тогда я позову стражников, — слетело с языка, и она, сама с собой согласившись, увереннее продолжила: — Да. Каса посла охраняется, а вы ворвались в одну из комнат. К тому же в дамскую. Не думаю, что посол и Лоренцо оставят это просто так. Окно выходит на канал, а за вами погоня лучников. Бежать вам некуда.       Беатриче посмотрела на недоумевающего Эцио и деловитым голосом предложила:       — Но если вы позволите рассмотреть наручи, то, возможно, я забуду про этот вопиющий случай.       — Так сильно желаете, что прибегли к шантажу? — нахмурился он.       — Вы не представляете, насколько…       — Не боитесь, что это подорвёт доверие к вам?       На это она не нашла ответа. Сейчас Эцио походил на Лоренцо в не самом лучшем расположении духа. В голове всплыло воспоминание годовой давности. Ещё раз встряхнув головой и дав себе мысленных оплеух, она попросила прощения.       Он простил, но взамен попросил её посмотреть на крыши: нет ли там лучников? И Беатриче исполнила. Пока она присматривалась к соседним зданиям, ассасин продолжил наблюдать за ней. От того, с каким жаром она просила и как её глаза тогда сияли, не могло быть сомнений в искренности и даже простоте её желания. Вот только ему было невдомёк, как оружие может привлекать девушку. Только блеск украшений наручей был для него ответом.       Стражников там более не было. Эцио стал собираться. Задерживаться более не стоило. В любой момент лучники могли вернуться, или кто-то мог зайти в комнату без спроса. А ставить союзницу под удар не стоило.       — У вас есть для нас новости? — перед уходом решил он спросить.       — Ещё какие. Но сейчас не поведаю.       — Вы мне не доверяете?       — Отнюдь. Они больше касаются Антонио.       — И когда же?       — Не могли бы вы попросить Уго пригнать гондолу завтра часов в пять к Сан-Панталону?       Утвердительно кивнув, ассасин скрылся.       Следующим вечером на указанном месте ожидал Уго, одетый в приличную гондольерскую гавардину. Его лодка была убрана и чуть ли не блестела на солнце. От этого вор сам чуть ли не сиял.       Церковные колокола зазвонили. В храме который день лежал убитый патриций. Многие шептали, что он был слишком молод для внезапной смерти.       Оттуда потихоньку шла Беатриче. Как только они с прислужницей сели, гондола поплыла. В первые дни они с опаской смотрели на Уго. Он также был не сильно многословен — даже с подозрением поглядывал на них. Но после очередного посещения наступило негласное перемирие. Всю дорогу до логова воров Уго читал стихи Венеции. Хоть писать он не умел, однако поэтическая жилка в нём была. Мешая приличные слова с непристойностями, вор восхищался дивными садами и прекрасными дамами; кидал сальные шуточки про купцов и путан. Если что-то попадалось ему на глаза, то сразу становилось объектом стихословия. От этого дамы то белели, то стыдливо краснели.       — Венеция, какая красота! Но что это за хрен стоит там у окна? Его кошель приманивает море благородных мух, а я бы спустил всё сразу и на шлюх.       Гондола потихоньку уплывала от центра города к окраинам. Немногие решались там возводить свои каса. Большую часть жителей составляли бедняки и более-менее зажиточные горожане. На весь квартал Санта-Кроче было лишь несколько захудалых церквушек.       Едва доплыв до конца длинной секции домов, Уго свернул. Сразу показалась заросшая плющом арка, а за ней — вход в логово воров. Остановившись около небольшого причала, дамы, не без помощи вора, вышли. В этот раз было тихо. По словам Уго, Антонио с остальными отправились по делам и вскоре должны вернуться. Мария прошла наверх, а Беатриче — в кабинет. Было видно, что глава гильдии не готовился к встрече: шахматы не стояли, а в воздухе не витал кофейный аромат. На глаза попалась фигурка, валяющаяся на полу. Только, откуда с макета она свалилась, было непонятно.       Пока Беатриче искала возможное место, ей на глаза попадались всякие мелочи. И всё же с какой точностью Антонио воссоздал Ка’Сета и квартал! Маленькие выступы на домах, лавки, колодцы — ничто не осталось незамеченным. Несомненно на это ушёл не один год. Синьорина столько раз видела, как глава гильдии перед встречей крутился вокруг макета, что он стал ещё одним предметом любопытства.       — Я так и знала, что ты тут что-то вынюхиваешь! — послышался звонкий голосок. — Кто тебя прислал? Эмилио или его шавки? Я говорила Антонио, что не стоит тебе доверять.       Беатриче подняла голову. В дверном проёме стоял юноша и злостно смотрел на неё. Его лицо было тонким, а тёмные волосы торчали в разные стороны. Заметив в чужих руках фигурку, юноша подбежал и вырвал её.       Такой грубости Беатриче стерпеть не могла. Рука поднялась и остановилась в паре дюймов от щеки. Вор крепко держал за запястье, что синьорина скривилась от боли. Взгляд юноши на секунду замер на поясе, где, как обычно, висел кошель.       — Пошла вон! — сквозь зубы выговорил он. — Я не потерплю очередного предателя.       — Как ты смеешь со мной так обращаться?! Представься для начала.       В ответ тот наигранно поклонился и назвал своё имя. Запястье всё ещё оставалось в тисках. Из-под большого разреза камичи сразу показались женские груди. На лице синьорины было неописуемое выражение: удивление, неверие и бешенство смешались в одно. В её голове не укладывалось, как женщина может идти против воли божьей и носить мужские вещи.       — Как… как ты можешь?       — Прости, синьора, — перекривила голос Роза. — Вы, наверное, в своих золотых шелках и мраморных каса не привыкли к уличной грязи. Мы, увы, не родились с ложкой в зубах. Носим и едим, что доступно. И, в отличие от тебя, твари, делом занимаемся. Пока ты расхаживаешь в дорогих платьях и выдаёшь наши тайны, мы боремся за здешнюю торговлю.       — Твоё мнение ошибочно. Я ничего такого не делала. Лишь хотела рассмотреть творчество Антонио…       — И выдать его планы. Можешь дальше ублажать его, дурачить своей скромностью, даже расставлять ноги сколько угодно, но меня не проведёшь!       Воровка едва не ликовала. После удачного ограбления, когда всё золото разделили по мешочкам, она предложила соревнование, кто первый донесёт деньги в кабинет. Тут-то точно никто не смог бы её обогнать. Хотя были и те, кто желал сбить с неё спесь. Другие же шутили, что быстрее окажется сам Антонио. Во всяком случае, придя первой, Роза совсем не это ожидала увидеть. Но вот она с поличным поймала шпионку Эмилио! А ей никто не верил. Даже Эцио. Но теперь-то она отыграется и выскажет всё, что думает.       Постепенно напряжение в комнате росло. От нескончаемых оскорблений и обвинений Беатриче стиснула зубы. Казалось, что её смешивают с грязью. Однако ей не стоило отвечать и опускаться до такого уровня. К тому же вскоре должен прийти Антонио и рассудить. Высоко вздёрнув подбородок, она продолжила буравить взглядом воровку. Только напускное равнодушие не спасало. Выражение той было не менее злым. В нём читалось отвращение и презрение, будто что-то сдохло рядом и сгнило.       Стиснув руку посильнее, Роза повела синьорину на улицу, стараясь не сорваться и не утопить в колодце, как когда-то было с ней.       — Я больше повторять не буду. Пошла вон, шлюха. Oppure non succhierai Antonio, ma il diavolo. Как мой папаша.       Беатриче глубоко вздохнула. Вымолить прощение ещё успеется. Впереди вечер и воскресная месса. Извернувшись как змея, она отпихнула воровку. Та сразу споткнулась и упала.       — Brutta vacca, Бог покарает тебя и всю твою шайку за воровство. В отличие от тебя, я не нарушаю заповеди.       — Так ты признаешь свою вину! Вы, богатеи, всегда строите из себя святую невинность, хотя такие же ублюдки и падальщики, как мы.       Роза уже не знала, что её больше злило: притворство Беатриче, её богатство или собственное падение. Пока многие умирали с голоду на улицах, Беатриче ела с золотых блюд и носила платья из заморских тканей. И как такой лицемерный человек мог стать союзником гильдии воров?!       Встав на ноги, воровка накинулась на неё. От удара синьорина отшатнулась, но не упала. То ли совесть, то ли сомнение не позволяло Розе бить во всю силу. Тем не менее она с лёгкостью отклоняла ответные атаки. Хотя царапаться не могла. Ногти давно были испачканы в грязи и покусаны, а как только отрастали, то через день ломались о первый же парапет. В отличие от Беатриче, у которой они были чисты и здоровы. Разгневанная от такой несправедливости, воровка в следующее мгновение схватила её за горло и стала пугать, водя ножом по шее. Даже оставила небольшую царапину около мочки, при этом издевательски улыбаясь. Теперь хоть в чём-то они были равны. В гильдии каждый имел хотя бы один шрам.       На удивление, синьорину не охватил страх за жизнь. Что-то ей подсказывало, что Роза блефует. Если бы хотела убить, то не медлила бы. Однако дышать Беатриче становилось труднее. Благо руки были свободными и доставали до Розы. Оставив несколько неглубоких царапин на лице и отпихнув воровку, она закашлялась, а после сама накинулась.       Девушки хватали друг друга за волосы, рвали волосы и поливали грязью одна одного. Никто не скупился в выражениях, как и воровка — в грязных приёмах. Она заламывала руки и ставила подножки, что только чудо позволяло Беатриче выворачиваться и не падать. Вокруг них уже столпилась воры. Они подбадривали Розу, выкрикивали её имя и подсказывали, куда бить. Однако ни один не смел вмешаться. От её пыла можно было получить вдвое больше. Даже прибежавшую в панике Марию не пускали.       Крики воров дошли до Антонио с Эцио, что шли последними. Непринуждённо болтая, они ставили на то, с кем за первенство успела подраться Роза, но, увидев в её тисках союзницу, смолкли. Ни минуты не колеблясь, оба стали растаскивать буйных девушек.       Эцио ухватился за воровку. Если из рук Антонио Беатриче едва могла вырваться, то ему не так везло. Роза выворачивалась, больно била по животу и ногам. Вдруг послышалось изощрённое женское ругательство, какого даже воровка знать не могла. Из-за этого ассасин пропустил удар в челюсть. В голове промелькнуло, что ему показалось, но после очередного грязного ругательства все сомнения рассеялись. В уме не укладывалось, что благородная синьора бранилась словно корабельщик.       Наряду с этим глава гильдии будто не замечал её поношения. Он, обращаясь культурнее и мягче, пытался усмирить свою ученицу.       — Роза, она дворянка, а не портовая шлюха.       — Не вижу разницы. Sia quelli che gli altri si scopano a vicenda. Или ты решил всё же пробиться в свет через неё?       — Пусти меня! Vattone! — рассвирепела Беатриче. — Иначе ты будешь следующим.       Девушки, готовые изувечить друг друга, стали сильнее вырываться. Пришлось позвать остальных. В их адрес полетели не менее красноречивые оскорбления. Стоически всё выслушивая, мужчины принялись оттаскивать их по разным углам. Эцио повёл Розу наверх. Антонио зашёл с Беатриче в кабинет. За ними забежала прислужница.       Синьорина сразу побежала к двери. Заперто! От негодования она стала нервно расхаживать, будто великан в стекольной лавке. Лишь глава гильдии предложил напиток, как в него полетело новое ругательство. Когда её чести было нанесено оскорбление, он просто предлагает выпить?! Однако чаша осталась в её руках. С каждым глотком ярость Беатриче стихала. Уговоры Марии также успокаивали. Пока её приводили в порядок, синьорина с редкими паузами стала рассказывать об услышанном на приёме.