Il gambetto (Гамбит)

      С момента убийства дожа Мочениго прошло почти два месяца. За это время никто не видел тело, как и похорон. Из-за этого по городу распространились разные слухи. Говорили, что дож погиб от Чёрной смерти, что его тело выкинули в море, а покои разграбили; что дож жив, но скрывается в одном из монастырей. Но самым популярным слухом было, что демон, принёсший ассасина, забрал тело дожа в Преисподнюю. Горожане толпились возле глашатаев, ожидая неведомо каких вестей, лишь бы они сняли туман неизвестности. Некоторые сразу шли к площади Сан-Марко, надеясь первыми получить хорошие новости.       Люди стояли небольшими кучками и обсуждали даже самые невозможные слухи, которые можно было услышать по дороге. Но как только мимо проходил сорок один выборщик в красных соправесте, то животрепещущей темой разговора становилось избрание нового дожа. Уже давно среди народа избрали ребёнка для жребия, завершили все туры выбора комиссий и советников и сформировали Совет сорока одного, но новостей об избрании нового дожа не было. Глашатаи молчали или говорили о последних вестях из Сената и из-за моря.       С каждым днём холодало. Всё чаще лагуна затапливала площадь Сан-Марко, отчего башмаки неприятно скрипели, а ноги мёрзли. Однако лишь немногие отказывались оттуда уходить. Каждый хотел быть тем, кто первым засвидетельствует избрание нового дожа и снимет с него старое одеяние. Молодые люди, многие патриции и те, у кого было достаточно свободного времени, внимательно следили за воротами в Палаццо Дукале. Сейчас вход охранялся сильнее обычного. Повсюду держали караул вооружённые моряки и арсеналотти.       В коридорах палаццо также царило смятение. Хоть деятельность всех органов продолжалась и на заседаниях обсуждали серьёзные вопросы, у всех на устах был единственный не озвученный вопрос: «Кто станет дожем?» Сами сенаторы редко знали больше простого горожанина. За всеми пристально следили арсеналотти, чтобы не было ни намёка на покровительство. Любой, кого подловили на подкупе, мог попасть в темницу. В зал Большого совета никого из патрициев не впускали и не выпускали. Однако они что-то да как-то узнавали. От слуг, заносивших блюда, и арсеналотти, сменявших караул. Редко люди могли отказаться от лишней монеты, особенно если она из золота. Сильнее всего следили за посольскими делегациями.       Беатриче чувствовала неловкость или даже страх, когда проходила мимо арсеналотти. Обычные ремесленники Арсенала, но мастера своего дела, прошедшие множество войн. Им меньше минуты хватит, чтобы задержать слишком подозрительного человека. Особенно пристально арсеналотти следили за иностранцами. Но ни страх перед арсеналотти, ни затопление площади и нудные дожди не могли остановить синьорину от посещения палаццо. К тому же ей больше не попадались преследующие личности, и она с радостью брала новую стопку бумаг, которую надо было занести в секретариат. А туда вёл длинный коридор, где часто в перерывах велись разговоры.       В тихих беседах можно было узнать о происходящем в остальных государствах: о войне Папских земель с Неаполем, о коронации короля Англии и о подписанном мире в Бурже. Вот только чаще всего обсуждались выборы. «Столько всего интересного происходило, а мужчинам важны лишь эти выборы!» — возмущалась Беатриче. Флорентийскому послу едва ли не каждый день приходили письма от Лоренцо, желающего узнать имя нового дожа. Всё это настолько сидело в глотке, что синьорина намеренно избегала этих тем и пыталась заговорить с Пьетро о Риме. Но и он временами возвращался к теме выборов.       Совсем недавно кто-то узнал, что среди выборщиков оказались два мудреца Коллегии: Леонардо Лоредан и Бернардо Джустиниани. Если про мессера Лоредана мало было известно, то имя мессера Джустиниани было незнакомо лишь ленивому. Бернардо Джустиниани долгое время был послом и помог урегулировать конфликты мирным путём. Никто в палаццо не сомневался в разумном выборе в лице мессера Джустиниани. Или почти никто.       Сильвио Барбариго изо дня в день кидал колкие замечания о том, насколько ужасен выбор мессера Джустиниани в члены Совета сорока одного. Стоя совсем поблизости, Беатриче хорошо слышала его негодования.       — Этот старик немногим старше тебя и едва передвигает ноги, а его избрали в Совет сорока одного! Я уже представляю, как он зачитывает очередное своё сочинение…       — Да, но смог бы ты так же яро выступать перед публикой? Поборись ты с мессером Джустиниани один на один и на втором предложении сразу заикнёшься; на третьем твой язык повиснет как у собаки, если не отвалится, а на четвёртом челюсть заклинит, что только похлёбки и пережёванное есть будешь. Это тебе не по борделям ходить, Сильвио. Не позорься, — попытался вразумить кузена Марко. — Не зря его во многих орденах считали главным оратором Венеции.       — Вот только этот оратор вряд ли проголосует за тебя. Что ты ему скажешь на слушании?       В первый день, когда кандидатов собрали на слушание, стали известны их имена. Одним из них было имя Марко Барбариго. Многие считали Марко достойным рога дожа. В разговорах можно было услышать, как перечислялись все достоинства старшего Барбариго, будто это могло повлиять на выбор. Остальным патрициям было всё равно, кто станет новым дожем, лишь бы он продолжал им покровительствовать. Тем не менее все ждали будущих перемен.       — Что с момента назначения прокуратором я истово старался поддерживать порядок в городе и следить за всеми обездоленными. Но этого оказалось недостаточно, и Господь покинул Светлейшую. Теперь, после вероломного убийства дожа Мочениго, город утратил покой и попал под влияние дьявола. Я же верну и укреплю утраченную связь с Матерью Церковью так, как от нас требует поступать Господь, и покончу с ассасином, держащим весь город в страхе.       На ответ старшего Барбариго Сильвио лишь громко рассмеялся, чем привлёк на себя внимание. Вот только это не сильно заботило младшего Барбариго.       — E come te la cavi? Неужели у тебя есть… — Сильвио так и не закончил вопрос. Весёлая улыбка Марко и то, как он снисходительно смотрел, перебирая бороду, давали понять, что план есть. И даже не один. — Только не споткнись о свою самоуверенность, когда будешь заходить. Бернардо разденет тебя, будто луковицу, и даже не заплачет.       За дверью в зал постучали, и оттуда словно моллюск высунулся слуга, призывая Марко на слушание. Выпрямившись и сложив руки на животе, как подобало, старший Барбариго скрылся за дверью.       Синьорине совсем не нравился этот разговор. Если Марко станет дожем, то хоть что-то узнать будет невозможно. Но и о его кандидатуре Беатриче ничего плохого сказать не могла. То, как он почтенно вёл себя даже с врагами, неистово верил в Господа и заботился о простом люде, располагало к Марко и вызывало лишь уважение. Ей казалось, что человек, наизусть знающий заповеди, является лучшим кандидатом на пост дожа. Единственным обременением Марко был его кузен, в вероломности которого сомневаться не приходилось. Даже слова ассасинов о желании тамплиеров захватить Венецию не изменили отношение синьорины. Как можно поверить, если человека ни разу лично не видели и не разговаривали с ним? Судя по слухам об Эцио — даже запросто. А встретиться с ним было необходимо.       По городу вновь гулял убийца, который убивал всех без разбору. Многих его жертв находили с метательными ножами на груди. Аудиторе также временами носил метательные ножи. Нет, синьорина не верила, что это мог быть Эцио! Он сам ей сказал, что не убивает мирных жителей. Однако стоило убедиться в этом лично.       Вот только Беатриче уже которую неделю не получала весточки ни от Антонио, ни от Аудиторе. Всё это заставляло переживать о них. Членов гильдии могли схватить и отправить в тюрьму. Тогда надо будет их как-то спасать. Но как? У синьорины не было ни одного знакомого судьи. Но она пыталась отгонять пугающие мысли, представляя, что Эцио вновь отправился к родным, а Антонио защитил Ка’Сета и пропал за делами гильдии. Только это ни капельки не успокаивало, а, наоборот, нагоняло ещё большее отчаяние. В душе гадюкой извивалось другое переживание. Вдруг ассасины, получив желаемое, решили, что она им больше не нужна. От подобной мысли Беатриче потупила голову и приобняла себя.       Казалось бы, зачем переживать, если надо радоваться, что не станешь одним из соучастников убийства? К тому же больше не надо посещать воровское логово. Возможно, потому что ей нравилось общество; что где-то в потёмках сердца и разума она верила в праведность дела Эцио — даже Лоренцо верил в него; что помощь ассасинам придавала хоть какой-то смысл её жизни. Ведь если Его Великолепие узнает, что ассасинам не нужна её помощь, то немедля отзовёт назад во Флоренцию. А это грозило скорым замужеством и утратой того немногого, что она нажила. Даже уговоры брата больше не помогут. Немногие потерпят прожжённую в политике женщину. Даже во Флоренции. Синьорина до сих пор помнила негодующий взгляд Асканио, когда тот узнал, что в свите будет женщина.       Погрузившись в думы, она упустила момент, когда Марко вышел из зала и довольным направился в свой кабинет. Также не сразу стало ясно, что кто-то звал её. Резко обернувшись на голос, Беатриче увидела молодого слугу. Мужчина просил пойти с ним по важному делу. Синьорина не представляла, кому она в такое время могла понадобиться. Однако слуга настаивал, говоря, что это ненадолго и чем быстрее Беатриче пойдёт, тем быстрее вернётся к послу. Такая фраза редко внушала доверие. Взор Пьетро тоже был недоверчив, а его бровь изогнулась домиком. На секунду синьорине даже показалось, что синьор Колонна был в замешательстве. Только слуга всё поторапливал, и ничего не оставалось, как последовать за ним.       Слуга вывел Беатриче на площадь и повёл к одной из прокуратур возле Кампанилы. Вот только само здание с обшарпанным и потрескавшимся фасадом тяжело было назвать прокуратурой. Внутри было холоднее, чем в палаццо; в углах и на стенах — трещины, от которых тянуло и подтекало, а рамы окон совсем обветшали, что даже самая осторожная горничная не рискнула бы их помыть. Из-за этого на стёклах имелся толстый слой пыли и грязи. Удивительно, что патриций согласился жить в такой рухляди.       Долго гадать, кто был тем патрицием, не пришлось. На входе в кабинет стоял человек со шрамом на виске, в котором синьорина сразу узнала телохранителя Марко Барбариго. Зачем она понадобилась Марко? Первой мыслью синьорины было, что её в чём-то подозревают. Второй мыслью, сдвинувшей всё на задний план, что она пошла без своей служанки. О, Господи! Какой позор! Беатриче была готова за голову хвататься и бежать вниз. Ей предстояло разговаривать с мужчиной и быть в его кабинете. Ещё хуже: Беатриче прошла мимо толпы горожан одна, не удосужившись позвать за собой Марию, что ждала возле ворот. Теперь честь синьорины будет попрана из-за её же невнимательности. А сейчас бежать за служанкой поздно и глупо. Перед тем, как войти в кабинет, Беатриче только и успела попросить привести Марию.       Помещение кабинета оказалось лучше обустроено и теплее. На стенах не было подтёков и трещин, а на окнах — грязи. В камине горел огонь. Старший Барбариго с самым радушным лицом сразу поприветствовал гостью и предложил ей кресло. За пару шагов синьорине на глаза успели попасть несколько ваз из муранского стекла с засохшими розами, небольшой позолоченный триптих, кошель с вышитыми пчёлами и письмо с печатью в виде двух рыцарей на коне. Этих мелочей хватило, чтобы понять, с кем предстояло разговаривать. Перед отъездом из Флоренции Никколо дал книгу, где были описаны символы разных орденов, в том числе Ордена Тамплиеров.       — Я сожалею о кончине дожа и Карло Гримальди, — сразу начала Беатриче, чтобы не молчать и тянуть время, хоть это было против приличий.       — Карло Гримальди был двуличным лизоблюдом. Поэтому не расточайтесь на любезности. К своим годам я уже могу отличить рог единорога на уличной собаке. За время, когда мне доводилось быть послом или консулом, я всё больше убеждался, как важно иметь связи в чужом государстве. Синьора Филато, вы не знаете второе название дипломата? Нет? — словно издеваясь, Марко, со всё ещё добродушным лицом, повторил за ней кивки в сторону. — «Почётный шпион». Древние римляне были не глупы. Для управления столь большой республикой необходимо было знать о малейших изменениях как на своих землях, так и на чужих. Они подсылали туда рабов, купцов, послов со множеством слуг и женщин, — последнее слово он сказал чуть громче.       Синьорине совсем не нравилось, как начался разговор, и она уже понимала, что её поймали на шпионстве, но до последнего не хотела верить.       — Говорят, что вы, синьора Филато, получили не совсем женское образование.       — Мне приходилось читать сочинения древних.       — О, тогда вы, может, слышали такое слово — «отакоустаи»? Его частенько использовал Аристотель.       — Мои познания в греческом малы.       — No ghe xe problema, te aiuto mi. С греческого «отакоустаи» дословно переводится как «слушающие уши». Это были мелкие женщины-шпионы, которых отправляли на публичные собрания и частные вечеринки для подслушивания. Согласитесь, вас с вашими историями редко воспринимают всерьёз.       На Беатриче будто опрокинули ведро ледяной воды и ударили кувалдой по ногам, а сердце опустилось прямо до пят. Пальцы сильнее сжали кромку рукавов, едва щипля запястье. В эту самую минуту хотелось оказаться где угодно: в зале Сената, в грязном воровском логове, в ласковых объятиях брата, под столом Марко или на дне бушующего моря, — но не тут, сидя подобно жертвенному агнцу. Разум больше не воспринимал происходящее и лишь повторял одну фразу: «Как он узнал?» На растерянное лицо синьорины старший Барбариго благосклонно поглядывал и слегка кивал, убеждаясь в своих словах. В горле Беатриче совсем стало сухо, и язык словно прилип к небу, но говорить надо было, иначе молчание только подтвердит его слова.       — No so de cossa che te parli. Неужто вы подозреваете меня в шпионаже для Флоренции? — она состроила удивлённо-возмущённое лицо.       — Что вы, это обязанность синьора Стораро, как любого посла. У вашего шпионажа цель совсем другая.       — Мне всё ещё не понятно, к чему вы клоните.       Беатриче понимала всё прекрасно. Тот преследователь, которого убил Эцио, был подчинённым Марко. От осознания, что её поймали, синьорину нехило трясло.       — Знаете, это было очень странно, когда спустя неделю после приёма в моём доме мы выловили тело Эмилио из канала и узнали, что в Ка’Сета поселился Антонио с ворами. Может, вы знаете, как глава воров прознал о планах моего кузена?       — Мои соболезнования…       — Не надо. Мне известно, что к вам наведывался Эцио Аудиторе, — его голос был мягок и добр, как у монаха на исповеди. Если бы не весь ужас ситуации, даже можно было поверить, что Марко разговаривает с провинившейся, но всё ещё крепко любимой дочерью. Но вся эта доброта была обманчива, как жемчужное ожерелье на шее проститутки. Беатриче — не его дочь, а недруг. — Лучше скажите, зачем вы связались с этой шайкой и ассасином? Вы понимаете, что ломаете себе жизнь? Неужели вас так привлекает неопределённость будущего и опасности, которые в ней таятся? Этот вор вскоре поплатится за разбой и захват Сеты. Не хочется, чтобы и другие причастные к смерти кузена остались безнаказанным. Если Антонио признается, что вы ему помогли, то можете молить Господа о милости.       У Беатриче больше не было сил сдерживаться и держать каменное лицо. Слёзы стекали со щёк и падали на платье. Ещё немного и вместо всхлипов появится икота. Голова совсем опустела. А Марко без намёка на насмешку вкрадчиво продолжал:       — Go na proposta. Я понимаю, вряд ли такая образованная синьора, как вы, согласилась бы на помощь преступникам. Вам так повелел Лоренцо. Но вы можете очистить своё доброе имя. Я даже могу освободить этих воров. Связи позволяют. Для всего этого достаточно выдать Эцио Аудиторе. Вам не обязательно лично участвовать, достаточно загнать его в ловушку. А мои ребята сами справятся. Понимаете, поимка ассасина стражей стоит очень дорого. Все эти люди будут ещё очень долго стоять в каждом переулке и на каждом доме. Они будут отлавливать каждого прохожего, ведущего себя или выглядящего подозрительно. Введётся особый распорядок дня, нарушение которого повлечёт наказание, — будто с сожалением произнёс он. — Наступят тяжкие времена. Но ничего не поделаешь. Надо же покарать безжалостного убийцу нашего доброго дожа. Всё будет продолжаться, пока с ним не будет покончено. Более того, всем стражникам надо платить, а это большая статья расходов. Мне бы не хотелось, чтобы казна опустошилась за счёт стражи. У меня совсем другие планы.       — Но Синьория не может допустить такого.       — Это всего лишь совещательное собрание. Поэтому допустит.       — La gente no la sarà contenta.       — Да, но он не посмеет пойти против Синьории и меня. Мы обеспечиваем их безопасность и защищаем от ассасина, которого все боятся. К тому же совсем недавно мы повесили одного из лазутчиков. Его тело ещё несколько дней давало пинка ветру. Будет очень жалко, если на его месте окажется молодая флорентийка.       — Доброчестивые христиане не прибегают к шантажу.       — Иногда, ради благих целей и защиты, просто необходимо идти по варварскому пути. А именно так и поступают ассасины. Разве я не прав? — не получив ответа — а он и не требовался — Марко, будто невзначай, добавил: — Не сомневался, что с вами будет легче договориться, чем с… Хотя неважно. Я даю вам срок до моего избрания дожем. К этому времени вы должны предоставить ответ.       — Неужели вы так в себе уверены?! — с особой ненавистью прошипела Беатриче.       — Хватит двадцати пяти голосов, чтобы стать дожем. У меня их пока двадцать. Больше чем у остальных, но недостаточно.       — Зачем вам пост дожа? Ради денег, почёта, славы?       — Вы ещё не поняли? В политике главным инструментом являются вовсе не деньги, а сведения. Пускай разговор останется в этих стенах и только между нами. Можете быть свободны, но не допускайте больше таких глупостей. У меня ведь тоже есть свои «уши».       Синьорина больше не могла сидеть и чуть не выпрыгнула за двери кабинета. Там её уже ждала Мария, которая, заметив слезы у госпожи, попыталась узнать, что случилось. Но Беатриче отказывалась отвечать. Она, забыв о приличиях, быстро вытерла рукавом слезы и вышла на площадь. Бумаги были давно занесены, а значит, нет смысла задерживаться. Было не важно, что в ботинки заливается вода, а подол мокнет; не важно, что можно заболеть; не важно, что о ней могут подумать патриции. Теперь Беатриче даже вопрос о её чести был не столь важен. Важно было лишь одно: самым гадким способом её заставляют предать доверившихся ей людей. Нет, нельзя этого допустить! Если Данте был прав, то предстоит мучиться во льду в девятом кругу. Какая она глупая курица, если не верила словам Никколо и Эцио о подлости тамплиеров. Они и вправду оказались двуличны и извращены богатством и властью. Таким людям место уготовано только в аду. Вот только сердце твердило, что не все тамплиеры настолько корыстолюбивые.       От безысходности Беатриче топнула ногой, словно маленький ребёнок, у которого отобрали сладость. Ей, наплевав на приличия, хотелось кричать всем на площади, что в Совете сорока одного собираются избрать дожем двоедушного и продажного человека. Хотелось к каждому подойти, подобно юродивому, и сказать им все свои мысли в лицо, призвать не допустить грешника до рога дожа. Только горожане вряд ли поднялись бы — за всю историю Венеции не случалось народных бунтов, — а Совет сорока одного их не услышал бы: он уже как месяц был отрезан от внешнего мира. Синьорина лишь молча шла к гондоле, глотая слёзы и обиду. А люди продолжали верными воздыхателями стоять и томно ждать оглашения выборов.       За две недели мало что переменилось: выборы продолжались, письма приходили и уходили, а люди продолжали обсуждать ассасина. Но в обществе пропало беспокойство о судьбе покойного дожа. В начале месяца на Риальто глашатай впервые сообщил, что Джованни Мочениго похоронили в базилике Сан-Заниполо. Хотя ходили слухи, что кто-то успел туда проникнуть и увидел лишь поддельное тело. Однако проверить, правда это или нет, так и не решился.       Жизнь быстро — даже слишком быстро — вернулась в привычное русло, будто и не было разговора, что временами пугало. Но мысль о предательстве терзала Беатриче. Первой перемену настроения заметила в приюте Патриция и не осталась в стороне. Вопросы вместе с совершенно детскими советами текли непрекращающимся потоком. Иногда синьорина успевала перевести разговор на тему любви, замужества и красивых платьев или чего другого, что интересно Патриции, но наивность размышлений раздражала не меньше. Желание рассказать, насколько мир несправедлив и ужасен, тлело и тянулось из самых тёмных и отдалённых частей души. Вот только Беатриче не хотелось разрушать девичьи грёзы о мире и уничтожать ещё одну мечту. Насколько может быть счастлив человек, живущий в мире, который ограничен несколькими местами и книгами, и видящий за своим окном лишь блеск! Ей даже немного было завидно неведению Патриции.       В каса посла заметили, лишь когда Беатриче отказалась идти в Сенат, хотя раньше ради одной бумажки была готова бросить всё хозяйство. Асканио удивился, но не спрашивал. Для него было лучше, чтобы женщина сидела в доме, где ей и следовало находиться. Беатриче тянула момент принятия решения, как могла. Если она пойдёт в Сенат, то Марко или его слуги сразу заметят и попытаются узнать ответ. Однако задерживать с ответом было нельзя: Асканио принёс весть, что у Барбариго уже двадцать два голоса.