Il gambetto (Гамбит)

      В четверг — как и всегда, раз в месяц — Беатриче отправилась к Теодоре. То было холодное, промозглое утро семнадцатого дня месяца, когда погода быстро менялась. В окна врывался порывистый морской ветер; дожди лили, не переставая, и город слегка подтапливало.       На покрытых слякотью улицах уже стояли деревянные помосты, предупреждая о предстоящем затоплении. Весь город будто истратил краски и стал блеклым двойником былого: яркие рассветы уступили белесым туманам, с деревьев опала огненно-жёлтая листва, оставив чёрные, голые стволы; бирюза каналов смешалась с серостью туч, а пёстрые фасады домов стали на пару тонов темнее.       В борделе также царил неестественный для него дух. Теодора не встречала в холле. Свечи были потушены, и отсутствовал неприятный запах ладана. Из комнат не доносился храп престарелых клиентов. Лишь потом стали слышны горестные перешёптывания, судорожные вздохи и сдавленный плач. Все проститутки столпились на верхнем этаже и лестничном пролёте. Оттуда же долетал голос бандерши.       Неприятные воспоминания о первом посещении передёрнули синьорину, но не помешали подняться наверх. Её руки были брезгливо прижаты к туловищу, но ни намёка на грязь и нескромность у путан не наблюдалось. Даже непривычно было видеть их в чём-то другом, помимо вульгарного монашеского одеяния. Они стояли в наспех накинутых гамуррах — с прикрытыми ртами, опустив голову — и обнимали друг дружку.       — Лукреция, что случилось? — обратилась она к одной из проституток.       — Не спрашивай, — та отмахнулась и отвела взгляд.       Беатриче не понравился её печальный тон, и она протиснулась вперёд. В комнате стояли ещё несколько путан, а возле кровати Теодора, с ровным лицом, держала за руку лежащую Феличию. Синьорина, подобно проституткам, закрыла открывшийся в испуге рот и едва не заплакала.       Бедро и грудь девушки уродовали неровные, безобразные раны. Та, что на бедре, оказалась самой ужасной. Она рвано рассекала бок от края живота до коленки. Рана под грудью была зашита аккуратными стежками, будто иглу держала белошвейка, и она не так сильно пугала. Всё лицо и руки Феличии покрывали ссадины и запёкшаяся на мелких порезах кровь. Рядом крутился немолодой еврей и зашивал бедро.       Проститутка шипела и скулила, а её руки всё крепче сжимали руки бандерши, которая была напряжена, как струна.       — Мадам, не отправляйте меня в Карампане, — заливаясь слезами, просила Феличия. — Мясник меня вновь отыщет, и я погибну.       — Чш-ш… — Теодора погладила её по руке. — Никто об этом не говорит.       — Правда? Вы меня не выгоните?       — Мессер Лизе обидится, если не увидит тебя вновь. Не волнуйся. Мессер Лурье — мастер своего дела. Рана быстро заживёт. Конечно, шрам останется, что не очень хорошо: цена на тебя понизится. Но ты сможешь выполнять свою работу, не обнажая бедра. Стихи не требуют от тебя наготы, а тёмные бани — вида твоего тела.       — Dio la benedica, siora.       Когда был сделан последний стежок, еврей принялся чистить свои инструменты, попутно рассказывая о лечении. За швы и несколько пузырьков была стребована немалая сумма — даже больше платы Беатриче за два урока.       Обольстительно улыбнувшись, бандерша предложила провести мужчину к выходу, мимоходом выторговывая меньшую цену.       Путаны сразу зашевелились, молча вынося тазы и грязные тряпки. В сторону Феличии летели как слова поддержки, так и колкие, но не менее ободряющие шуточки. Можно было поверить, что проститутки искренне заботятся о подруге. Однако их косые переглядывания и недвусмысленные жесты говорили об обратном. Всем и так было ясно, что Феличия теперь не такой сильный конкурент.       Синьорина больше не хотела задерживаться в этом лукавом рассаднике и поспешила вниз — туда, где в эту минуту Теодора сыпала оскорблениями.       — Всего четыре сольдо! Неужели я дешёвка с Каннареджо?! Четыре сольдо! Даже портовая шлюха выторгует больше! Хоть раз бы скинул цену, еврей несчастный!       — Не думала, что вы так милосердны, — не обращая внимания на сердитые высказывания, похвалила Беатриче.       Бандерша обернулась и быстро взяла себя в руки. Однако глаза выдавали, что она слишком нервничала и чувствовала себя не в своей лодке.       — Ей будет трудно. К тому же мне придётся вычесть из её жалования стоимость лечения. Елизар — скупой человек. Однако за хорошую плату сделает всё на высшем уровне. Мы давно с ним сотрудничаем.       — Видно, не совсем выгодно…       — Тебе пора идти домой, дочь моя, — перебила бандерша и затараторила, — Думаю, ты сегодня получила свой урок. Жизнь любой путаны — это постоянный страх за себя. Торгуя своим телом, девушки боятся, что подвергнуться насилию и их тело будет изуродовано. Если подобное случается, то девушек изгоняют в более дешёвые места или вообще на улицу. E la vita de una putta come quela no xe longa. И… — она пошевелила пальцами, намекая на свою плату.       — Нет, постойте! Мне нужен ещё один урок.       — Беатриче, мне и так забот хватает. Надо ещё про Антонио узнать: где он и какая судьба ему уготована? Мы только вчера узнали, что его схватили Барбариго в Ка’Сета. Лучше бы он завтра валялся с моими девочками…       Насчёт Антонио синьорина и хотела поговорить. За все уроки в этом богохульном борделе у неё сложилось мнение о Теодоре, как о практичной и мудрой женщине. Конечно, она не была столь же мудра как настоящие монахи, но её нелестный взгляд на окружающих подходил лучше всего.       Теодора предупреждала о гнусности мира, и Беатриче впервые в полной мере столкнулась с этим. Теперь ей нужен был дельный совет. Но и рассказать всё в полной мере она не могла. Последние слова Марко не были напрасными. Среди клиентов или даже проституток могли быть его агенты.       — Помнится, вы говорили, что я более не в грёзах…       — Это как-то связано с тамплиерами?       — Нет, — отрезала Беатриче, хотя и испугалась проницательности бандерши. Необходимо было выбирать слова, из-за чего её речь замедлилась. — Это скорее по работе в Сенате. Как проститутки справляются с лицемерием и двуличием их клиентов?       Оценив вопрос, Теодора села на клине и постучала по сидушке, подзывая к себе. Ей даже было приятно, что синьорина в кое-то веки задала серьёзный вопрос, а не глупо переспрашивала и краснела. Тон Теодоры был под стать мудрой монахине, поучавшей юную послушницу:       — Для проституток обман и предательство в порядке вещей. Мы можем сказать всё что угодно, лишь бы получить лишнюю монету. В этом плане политики мало чем от нас отличаются.       — Вы не похожи на двуличную блудницу.       — Значит, ты не видишь истины. Несмотря на то, что люди поистине прекрасные создания, они склонны к обману и лжи. Многие создают образ перед другими и поступают подобно ему. И всё ради одного ресурса. Ты догадываешься, какого?       — I soldi?       — Это всего лишь средство. Ресурс — сведения.       — Ах, ну конечно! Ради чего только, — ядовито бросила синьорина.       Бандерша сразу уловила нотки презрения и, довольно улыбнувшись, продолжила:       — Есть ложь во благо. Вот только её редко замечают. Люди больше склонны верить дурному, нежели доброму. Политики, как и проститутки, могут сказать противоположное своим мыслям и поступить наперерез принципам. Если им что-то неизвестно, они не чураются сплетен и слухов, изысканно выстраивая сети своих доносчиков. Аристократы, стражники, торговцы, гондольеры… Проститутки — тоже их часть. Нам приходится всё время держать нос по ветру, чтобы не попасть в шторм. Наши образованность и проницательность — не только инструмент развлечения, но и сильнейшее оружие. Мы внимательно слушаем, что говорят клиенты, пробуем понять их мысли, эмоции и ухватить суть, чтобы ответить и сделать так, как они ожидают…       — А если ваших девочек принуждают к обману, предательству или убийству?       — Мы понимаем, что без жертв не обойдётся, но стараемся избегать таких ситуаций. Однако любое действие человека, даже пускай и под принуждением — это его выбор. Он мог выбрать то, что угрожало бы его жизни, но отказался. Значит, его собственная жизнь важнее чужой. За свой эгоизм этот человек и расплачивается своей жизнью. Обман мы ещё можем простить, но не предательство или убийство. Им мало кого можно удивить, но никто не терпит предателей. Их немедленно изгоняют из общества, если не лишают жизни. Благо подобного ещё не случалось. И, надеюсь, не случится.       Ответ не был лишён разумности, но не подарил спокойствия душе Беатриче, а, наоборот, только добавил ураган переживаний. Ей хотелось разреветься, уткнувшись в колени. Но надо было держать лицо. Теперь ясно, как Братство Ассасинов поступает с предателями. Антонио как-то рассказывал, что воры-предатели, доносившие Эмилио, «тихо умерли в таверне за выпивкой». Как тогда поступить? Если Беатриче откажется от условий Марко, то будет висеть на площади, если не валяться в канале. А если согласится, то в груди и на шее будут зиять дыры. Но и сознаться — всё равно, что подписать смертный приговор. Ни один из вариантов не прельщал.       — Твой урок окончен. Мне надо работать, — бандерша вновь сложила пальцы в жесте, требующем плату.       — Думаю, у меня есть плата сродни вашему уроку. Антонио жив.       Вмиг лицо Теодоры смягчилось; глаза расширились и увлажнились, а губы тронула лёгкая улыбка. После тяжкого и напряжённого утра бандерша будто снова расцвела. Как два самых простых слова могут изменить человека! Беатриче понимала, что немного подставляет себя, но у неё не было с собой достаточно денег, чтобы оплатить сразу два урока. Да и вызывать лишних подозрений о своей осведомлённости не стоило. Поэтому она, не думая, добавила:       — В Сенате… патриции во время разговора…       — Спасибо, — тихо перебила Теодора и скрылась в своей комнате, откуда стали доноситься едва слышные, редкие всхлипы.       Беатриче решила не задерживаться и впервые покинула урок, не оставив плату на столе. Однако нужный ответ получен не был. За порогом переживания о предательстве ударили вдвойне. «Что же теперь делать?» — думала она.       Благо это не помешало заметить, что Марии не было около входа, а затем и найти её милующейся в тёмном переулке. Услышав госпожу, служанка сразу закопошилась и с растрёпанной причёской выбежала на свет. «Господи, нельзя ли было соблюдать приличия?» — подумала синьорина. Отругав за отлынивание, она молча направилась к гондоле, пока Мария на ходу поправляла волосы.       В этот раз гондола отправилась к каса посла одна, высадив дам около Фрари. Время было раннее, но уже было достаточно светло, чтобы люди стали выходить на улицы и можно было посетить службу. В храме пришлось долго искать монаха, согласного на неожиданную исповедь, и столь же долго пришлось ждать окончания службы.       Придя раньше времени и не желая тратить времени попусту, синьорина опустилась на генуфлекторий и, поправив подол платья, сложила руки в молитвенном жесте. В трудные минуты молитвы часто помогали ей найти ответ, как быть дальше. Беатриче надеялась, что и в этот раз Господь подскажет решение или хотя бы намёк. Он никогда не бывал глух к молитвам просящих.       Кормилица говорила: если совсем не знаешь, как поступить, помолись и спроси об этом Господа. Однако в голову вновь лезли гадкие мысли о предательстве и будто душили. Вот только к ним добавился ещё один мучительный вопрос. Зачем Господь послал ей такое испытание? За какие грехи? Постепенно приходили люди. Мимо ушей прошёл момент начала службы.       Сидя между согнувшейся, как сук, служанкой и ещё более скрючившейся матроной и слушая певучий голос священника, Беатриче стала понемногу засыпать. Нет, ей было не в тягость слушать молитвы! Они даже успокаивали, но из-за томительного ожидания казалось, что она сидит здесь уже вечность — и ещё бы вечность просидела, если бы это позволило не видится и не отвечать Марко.       Почувствовав ещё один позыв сна, Беатриче стала незаметно шевелить пальцами, ибо чётки остались лежать в шкатулке. Утром, полная надежды на Теодору, она не думала, что потребуется заходить в храм. Ах, какое это было разочарование!       Дождавшись конца службы, Беатриче поскорее устремилась в конфессионал, где её уже ждал монах.       — Говори, дитя моё. К чему была такая срочность?       — Отец мой, я пришла к вам за помощью и советом в трудном деле. Мой опекун отправил меня помогать его давнему другу, сражающемуся за правое дело. Хоть я и оказалась одна среди мужчин, на моей чести это не отразилось. Я редко их посещала, рассказывая любые сведения, которые могли помочь в их деле и однажды помогли. Между мной и этими мужчинами сложились такие доверительные отношения, какие только могут быть между отцом и дочерью, либо между двумя старыми приятелями, — она с особой осторожностью, дабы святой отец ничего плохо не подумал, рассказывала и объясняла, как оказалась в столь плачевной ситуации.       Монах внимательно выслушивал переживания Беатриче и временами задавал вопросы, после которых молчал, больше осуждая человеческую сущность, нежели думая.       — Совсем недавно я узнала, что один из них попал в беду. А теперь, втайне ото всех, меня побуждают совершить зло второму, и как можно скорее.       — Что за зло?       — Ради собственного тщеславия богатый и важный в городе человек принуждает меня предать друга моего опекуна и выдать, загнав в ловушку. Боюсь, смертельную. Если откажусь, то попрощаюсь как со своей жизнью, так и с жизнью пленного. Я не могу позволить моей душе покинуть этот бренный мир. Но не могу я и предать людей, которые доверяют мне. Не могу. Это слишком грешно. Я будто отрекаюсь от самой себя… Не могу…       — Предательство известно ещё с давних времён, когда Иуда продал Иисуса. Но в твоём предательстве лежат не деньги, а более трудный выбор: одна жизнь в обмен на две… А есть ли шанс спасти все три души? Можно ли сделать так, чтобы ловушка не была смертельной, дочь моя?       — Но как? — синьорина поражённо подняла глаза, и вмиг её будто пронзила молния. Эцио — опытный ассасин, который, по словам Антонио, разобрался с заговорщиками Пацци и избежал смерти в многочисленных сражениях. Конечно, в это слабо верилось, но теперь хоть малая надежда теплилась. Однако слова Теодоры о том, как ассасины поступают с предателями, валуном лежали на сердце. — Вы правы, отец мой, но даже так грех предательства останется.       — Так обратись от своего греха, покайся, как это сделал Апостол Петр.       — «Revertatur unusquisque a via sua mala, et dirigite vias vestras et opera vestra».       — Правильно, дочь моя. Но помни, перед Богом все грехи равны. Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом.       Монах наказал поститься несколько дней и истязать себя сорока ударами плетью, после чего отпустил грехи.       Из церкви Беатриче вышла обновлённой и счастливее, чем была в последние недели. Даже служанка улыбалась, видя госпожу такой радостной.       На кампо возле Фрари прихожане ещё не собирались расходиться, желая обсудить последние новости. Беатриче также не хотела покидать кампо, наслаждаясь моментом радости, который обычно долго не длился.       Так было и в этот раз. Как гром среди ясного неба, с крыши возле Фрари насмерть свалился лучник.       Охваченная ужасом толпа с пронзительными воплями и криками стала разбегаться по сторонам, чуть не сбив синьорину с ног. Люди толкались, наступали друг другу на ноги и оскорбляли стоявших на пути. «Животные, помогите!» «Святая Дева Мария, спаси и сохрани!» «Господи, ещё одна жертва этого ассасина! Бежать, надо бежать!» «Стража! Стража!» «Я не могу умереть! Я слишком красивая!» «Это точно тот ассасин! Никто из нас не в безопасности!»       Беатриче совсем бы заплутала в этой толпе, если бы перед ней не упал ещё один лучник. Толпа закричала ещё пуще. Отбежав на приличное расстояние, все замедлились и перевели дух. Когда пришли стражники, они успокоились, но не смолкли.       Перед тем как пуститься наутёк, синьорина успела увидеть, что в шее тела был метательный нож очень специфичной треугольной формы, с кольцом на конце и красной перевязью. Она временами видела на поясе Эцио небольшие ножи, но редко обращала внимание на их рукоять. «Если это были его… Если…» — на секунду закралось сомнение, стоило ли спасать ассасина. Но Беатриче его развеяла.       Тут мимо них проплыл знакомый гондольер в красно-синих полосатых кальце, с золой лентой на бедре и в синих бархатных рукавах, выглядывающих из-под табара из грубой шерсти. Это был тот самый наряд, специально украденный Антонио для Уго.       Именно этот вор сейчас и нужен был синьорине. Кинув Марии, чтобы не отставала, она широкими шагами последовала за гондолой по узкой улочке, пока не догнала ту на мосту Ка’Дона.       — Signor, ghe xe un posto dove che el me porta?       — Найдите кого-нибудь другого, — буркнул он и продолжил грести. — Я не подвожу.       — Даже меня?       Уго поднял голову и так же угрюмо опустил, продолжая грести. Его лицо было безрадостным.       — Антонио нет. Тебе делать нечего.       — А Эцио? Он в штабе? — Беатриче перебежала на соседний мост Сант-Агостин и, будто невзначай, задела кошель. Пристально глядя на него, Уго кивнул. — Отвези. Мне нужно с ним переговорить.       Вор перестал противиться и молча пристроил гондолу около портика. Когда девушки уселись, скрыв за фаццуоло свои лица, он так же молча отвёз их в штаб. Обнаружив, что гондола плывёт в глубь Санта-Кроче, а не к Гранд-каналу, синьорина сделала удивлённый вид, словно ещё не знала о произошедшем в Ка’Сета. Всю дорогу ей было непривычно ничего не слышать от Уго. Хотя какие могут быть шутки, если глава гильдии за решёткой и ничего про него неизвестно?       Несмотря на утрату лидера, воры на первый взгляд были довольно бодры. Они бегали по лесам и деревянным галереям, целились в мишени, дрались и гоготали. Но их глаза! Глаза никогда не обманут. В них плескались ненависть и яростная решимость отомстить, взять реванш. Если прислушаться, можно было понять, что воры гоготали от того, как в будущем расправятся со стражей Барбариго — и подробности были неприглядные. Если же присмотреться, то можно было увидеть, что руки и ноги воров были в порезах, а где-то ещё и перебинтованы. Каждая мелочь говорила о подавленности гильдии. Беатриче ещё раз осмотрелась. Либо её слишком долго не было, либо в штабе стало грязнее, а воров — меньше.       Заметив прибывшего Уго, воры обступили его и стали выведывать последние новости. Однако Уго не стал задерживаться. На пороге кабинета их встретила Роза в дурном расположении духа. Она стояла на том же месте, где Антонио, и точно так же рассматривала макет, переставляя фигурки стражников. Около стеллажа стоял Эцио и, глядя на книги, оценивал предложения Розы.       — Уго, что-то ты быстро? — не поднимая взора, отметила она.       — Вот, сказала, что ей надо поговорить с Эцио, — неряшливо бросил вор, на что Аудиторе обернулся и недоуменно покосился на синьорину, а Роза фыркнула.       Его тон немного задел Беатриче. В отношении воров к ней всё ещё чувствовалось пренебрежение — и неудивительно. Но оскорбляться и строить из себя обиженную Беатриче не желала. Хватило случая с дракой, да и обстоятельства не располагали: сама ведь попутчиком напросилась. Пока вор рассказывал о произошедшем возле Фрари и ещё нескольких случаях, синьорина медленно обходила Эцио, присматриваясь к его поясу. Однако на нём не было метательных ножей. Вместо этого Беатриче уловила приятный аромат турецкого напитка.       — Вы же вроде не пьёте эту «горечь».       — Роза заварила. Говорит, кажется, Антонио рядом.       Синьорина закусила губу. Понимание, что сейчас она потревожит едва зажившую рану, давило, но ничего поделать не могла. Для гильдии ей ещё ничего неизвестно. А если она промолчит, то вызовет подозрения.       — А где он сейчас?       Выражения мужчин стали печальными. Ассасин был ещё более подавлен, чем при последней встрече. Лицо Розы осталось бесстрастным. Она опустила голову и посильнее наклонилась над макетом, буркнув какое-то ругательство. Беатриче не знала, куда глаза девать. С какой бы радостью она в чём-то соврала, но сказала, что Антонио жив, что Эцио грозит опасность в её же лице.       Двери противно скрипнули. «Антонио уже бежал бы смазать петли», — отметила про себя Беатриче. В кабинет вошёл один из воров и встал в деловую позу возле Уго. Но его глаза исподлобья взирали на синьорину. Разглядев, как он прикусил свой язык и провёл пальцем под шеей, Беатриче сглотнула и лишь повторила свой вопрос.       Как и в прошлый раз, эту неприятную обязанность — отвечать ей — взял на себя ассасин. Однако синьорина его не слушала, хоть мысли крутились где-то неподалёку. Было странно, что, имея среди воров своих шпионов, Марко так и не напал на гильдию или не загнал Аудиторе в ловушку. Будто выжидал нужного момента.       Либо же…       Когда рассказ кончился, синьорина чуть не разревелась. С Антонио договориться не удалось, и Марко взялся за неё. Нет, она не может так поступить с людьми, принявшими её! Не может нанести ассасину такой удар в спину! Чувствуя ещё большую вину за то, чего ещё не совершила, Беатриче перевела взгляд на Розу. «Ох, как сейчас злорадствовала и поливала меня грязью Роза, если бы знала истину!» Ах, если бы у неё было столько храбрости, как у Антонио. Столько связей, как у Лоренцо! Тогда она бы точно придумала, как выйти сухой из воды.       Эцио понимающе опустил голову, принимая её отчаяние за печаль об Антонио. Однако особый дар подсказывал, что переживания у Беатриче иные.       — Мадонна, вас что-то мучает?       — Нет.       — Мадонна, вам дурно. Выйдем во двор, — в кое-то веки в Аудиторе проснулось чувство такта.       Синьорина не стала противиться. Вот только за ними последовал и шпион Марко. Пока она, глубоко дыша, пыталась хоть как-то успокоиться, Эцио принялся собирать на пояс метательные ножи из мишени. От взора Беатриче не ускользнула их форма: вытянутые и цельные, без особых излишеств. Последний глубокий вдох и выдох. Хоть одна хорошая новость за день.       Однако ей надо было узнать ещё одну важную вещь. Но чувство будущей вины и страх давили, и сказать теперь хоть слово было едва ли не самым тяжёлым шагом за последние недели.       — Наверное, было трудно сражаться со столькими людьми Барбариго? Антонио рассказывал, что вы, синьор Аудиторе, можете биться с несколькими сразу.       — С четырьмя. Не больше.       — Можете доказать? В такое трудно поверить.       Не придав особого значения просьбе, Аудиторе подозвал на помощь воров. Будто гепард, его фигура мелькала между фигурами противников, отбивая атаки.       Справа. Слева. Уклон.       Один противник «убит» своим же оружием. Одновременно пал и второй. Меч третьего едва коснулся руки. Теперь Эцио дрался лишь с двумя. Мечи двигались и звенели в диком танце. Никто из противников не давал уступок. Но Эцио успел вывернуться. Меч прошёлся по двум спинам.       Синьорина захлопала в изумлении. Она ещё никогда не видела бой на мечах. Даже на турнирах Лоренцо не было ничего столь же зрелищного.       — А если всё-таки больше? Может, вам удастся?       Аудиторе подозвал ещё одного. Один против пяти. И вновь куча быстрых движений. Ухват за руку. Пинок ногой. Удар. Двое пали. Третий противник сзади. Четвёртый сбил ассасина с ног. Меч пятого около его шеи.       Беатриче рвано выдохнула. Значит, Эцио не может биться больше, чем с четырьмя. Тем не менее его мастерство в битве усилило надежду, что всё закончится хорошо. Главное, чтобы фортуна от них не отвернулась.       Немного посидев, Беатриче со служанкой стали собираться. Уго довёз их прямо до дома, где девушек давно ждали. Асканио, естественно, был недоволен — слишком долго она гуляла после службы — и выдал побольше бумаг. Но, как только Беатриче занесла к себе бумаги, у неё засосало под ложечкой. С утреннего стола на кухне осталось пару варёных яиц и вчерашняя лепёшка. Искать что-то другое не хватало терпения, как и ждать, пока испечётся хлеб. На голодный желудок скудная пища, что капля в море. Однако Беатриче не жаловалась, ибо предстоял пост.       Наконец она смогла взяться за первое письмо Лоренцо, незаметно для себя общипывая обветрившиеся губы. Глаза бегали по словам, жадно следя за каждой чёрточкой и изгибом букв, а разум гадко подавал идеи и рисовал будущие последствия.       На лист упала слеза. Потом вторая, третья… Беатриче откинула письмо и прикрыла глаза. Её вновь трясло холодным ужасом, но уже от самой себя. Господи, какой она жестокий человек, если строит планы против… Союзника?.. Друга?.. Небезразличного ей человека?.. Беатриче несомненно выполнит наказ монаха и покается, изобьёт спину сотнями ударов плети.       Господь простит, но простят ли Эцио и Антонио? Может, лучше отказаться и пожертвовать жизнью, но не пасть в чужих глазах? Тогда она погибнет мученицей. Но кто так скажет, если её повесят как лазутчика?       Беатриче закусила губу. Она совсем забыла про Джованни. Джованни, что не переставая заботился и наставлял её с детских времён. Край взора упал на резную шкатулку. Нет, она не может расстаться с жизнью. Слишком многое связывало её с земным.       Тогда как в будущем смотреть ассасинам в глаза? Так же, как и сегодня, как и в прошлые месяцы, гадко шептал дьявол. Но больше медлить смысла не было.       На следующий день Асканио собирался идти на заседание Сената, и Беатриче была в его свите. Долго находиться там флорентийцам не позволили и сразу после приёма вывели в коридор. С позволения посла — Лоренцо нужны любые сведения о политике венецианцев — синьорина перед началом заседания успела затесаться среди жён сенаторов. И не зря.       В этот раз сенаторы обсуждали внешнюю политику. Война между Неаполем и Римом в полном разгаре. Король Ферранте ещё летом вновь отказался платить дань папским землям и пошёл войной. Месяц назад к нему присоединились Милан и Флоренция, хотя некоторые поговаривали, что Лоренцо ведёт переговоры с Иннокентием VIII.       Также ходили слухи, что после неудачи в одной битве Папа совсем обозлился на кардинала делла Ровере. Теперь, обессиленный после нескольких месяцев сражений, Рим просил ближайших союзников о помощи. После прошлого отлучения от церкви венецианцы не желали ссориться с Папским Престолом и Папой лично, и между сенаторами шли жаркие споры, кого из кондотьеров отправить на помощь: Роберто де Сальвье или Бартоломео д’Альвиано. До звонка на перерыв никого так и не выбрали.       В коридоре Беатриче тихо и молча стояла с другими матронами и непроизвольно кивала, пытаясь хоть как-то быть вовлечённой в разговор. Однако её глаза будто специально смотрели вглубь коридора и искали до жути ненавистное лицо с вороньим носом и гадкой бородой.       Синьорина не сразу признала Марко Барбариго. Лицо было начисто сбрито и казалось менее круглым. А вот старший Барбариго сразу признал Беатриче и в разговоре с кузеном между делом ехидно поглядывал на неё. Словно по щелчку, ноги Беатриче повели её прямо к выходу, где дожидался Марко.       — Синьора Филато, рад вас видеть! — учтиво поклонился он и тихо, чтобы никто не слышал, добавил, — Вы хорошая притворщица. Итак, что вы решили?       Этого разговора Беатриче до дрожи боялась, но, когда он настал, в душе стояло неестественное для ситуации спокойствие. Ещё раз взвесив все «за» и «против», синьорина прикрыла глаза.