Il gambetto (Гамбит)

      Эцио не знал, сколько пролежал. Последнее, что врезалось в память — это рассказ гондольера о хорошенькой синьоре. Всё тело мучительно ломило и болело.       «Неужели я умер? — задумался он. Слух тронуло чирканье пера, а носа — запах медикаментов. — Нет, похоже, жив».       Аудиторе открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит не в покачивающейся гондоле, а в залитых светом гостевых покоях с единственным окном. Он повернул голову. С одной стороны, спиной к нему стояла служанка и мыла тряпки в тазе, с другой — сидела Беатриче за небольшим, загруженным бумагами столом. Эцио хотел приподняться, но тело отозвалось острой болью. Синьорина заметила его движения и сразу подбежала.       — Стойте! Вам не следует вставать, — она положила руки ему на плечи, — Хоть доктор и постарался на славу, рана на животе ещё не зажила.       Эцио приложил к животу руку. Под слоем покрывала явно чувствовались бинты.       — Где это я?       — В доме флорентийского посла. Вы несколько ночей горели и изредка открывали глаза. Однако взгляд был таким мутным, что вы, наверное, ничего не помните. Рада, что вы пришли в себя, синьор Аудиторе.       — Как долго?       — Неделю. Сейчас середина Адвента. Доктор говорил, что вы потеряли много крови и рана была заражена. Чудо, что вы остались живы.       — Чудес не бывает, — напоследок сказал Эцио и провалился в беспокойный сон.       Аудиторе ещё несколько дней то просыпался, то засыпал. Голова его зудела, и слуги с осторожностью подходили к кровати, дабы не подцепить вшей.       Каждый день походил на предыдущий.       По утрам заходила пожилая домработница с постиранными бинтами, меняла повязки и мерно протирала подопревшие части тела, приговаривая: «Sior, la xe nata con una camisa».       Когда наносили мази, Эцио шипел. В такие моменты он мог рассмотреть свои раны. Шрамы не казались слишком уж уродскими: покраснения давно сошли, а швы были мелкими и аккуратными. Однако раны до сих пор тянуло даже при лёгком прикосновении.       Домработница уходила, и Эцио оставался один. От постоянной тишины и невозможности хоть как-то развлечься хотелось лезть на стену. Просьбу принести книгу слуги то ли не поняли, то ли в доме не было библиотеки. Оставалось лишь дремать.       К обеду приходила Беатриче с простой похлёбкой и последними новостями. Как от любой знатной синьоры, от неё трудно было ожидать проявления излишеств в общении. Только аристократическая сдержанность, милосердие и временами нарочито подчёркнутая отстранённость. В отличие от слуг она не морщилась от запаха, лишь молча сидела возле Эцио, следя за его состоянием и до темноты разбираясь с бумагами.       Временами к нему заглядывал статного вида посол, одетый в вычурное соправесте с золотой цепью. За ним оставался лёгкий аромат парфюма. Он мало говорил, больше с прищуром поглядывал и кивал, оценивая, не зря ли пустил незнакомца в дом. Впрочем, за его действиями не пряталось чего-то выдающегося. Деревенский петух с павлиньим хвостом. Так бы Эцио назвал Асканио.       Во времена, когда Аудиторе помогал отцу с банком, он не раз встречал таких людей, как посол. То были простые клерки, дорвавшиеся до политических кругов. Они всегда стояли с чинным видом, одетые в дамаск и шелка, и требовали немалой ссуды или векселя, хотя за душой и ломаного флорина не имели. Эти скупердяи, кроме неприязни и желания подшутить, не вызывали ничего.       В середине января посол всё-таки заговорил с гостем.       — Signor, come se la cava? — с корявым акцентом рядового флорентийца сказал Асканио.       — Meglio con la cura dei tuoi servi.       — И всё-таки я не ошибся. Вы благородных кровей, — перешёл он на язык Тосканы. — К тому же земляк. А это приятнее, чем мертвец или, ещё хуже, венецианец в моём доме. Разве тут не лучше, чем на чердаке у слуг?       Даже простой лежак слуги был лучше сенника в штабе воров. Однако Эцио не мог рассчитывать, что его отправят в гостевые покои, и согласно закивал, благодаря за приют.       Как только Асканио представился, он задал другой вопрос:       — Но скажите, кто посмел так вас ранить?       — Я попал в засаду. Шестеро громил и какой-то ловкий наёмник напали на меня в переулке. Благо при мне… — он впервые вспомнил о своих наручах со скрытым клинком. Они не лежали поблизости, и оставалось лишь гадать, видели ли их посторонние. — При мне было моё оружие. Громил больше нет, а наёмник сбежал.       — Ах, это всё тот ассасин! Очень долго он мучил нашу милую Флоренцию. Даже поговаривали, что под его давлением был растлён юноша лет пятнадцати, а затем повешен, подобно Иисусу!       От слов посла Эцио едва не поперхнулся. В чём его только не обвиняли: и в поджоге зернового склада, и публичном разврате, и в резне в монастырях и приютах, — но до обвинения в содомии дело не доходило. В некоторой степени даже стало интересно, откуда появилась эта сплетня.       — Теперь этот приспешник дьявола и до Венеции добрался. Но не волнуйтесь, скоро власти с ним разберутся!       — Одного не могу понять: меня сильно ранили в живот, и я должен был умереть. Почему рана не больше ладони?       Как оказалось, отцовское соттовесте было хорошо подбито начёсами и приняло часть удара на себя. Но Эцио бы всё равно умер от потери крови или заражения. Благо мессер Лурье и впрямь оказался мастером своего дела, что ещё раз подтвердил посол.       Вот только синьор Стораро сыпал вопросами: кто его гость, зачем он в Венеции и почему выбрал именно дом посла. Эцио на секунду замолчал. Если скажет правду, то Асканио может испугаться и выгнать. Пришлось на ходу сочинять легенду: будто он финансовый посредник в сделке по закупке зерна для знакомого Его Великолепия. А в тот вечер промедление могло стоить жизни, и дом посла по воле случая оказался ближе гостиничного дома. Однако синьор Стораро уточнял каждую мелочь, будто не верил. Оно и немудрено. Эцио сам бы себе не поверил.       — Куда вы собирались плыть: в Падую, Пизу или Равенну?       — В Равенну, а дальше на волах.       — Странно. В декабре корабли не выходят из лагуны до весны. А какой банк вы представляли?       Эцио напрягся, поняв, что посыпался на мелочи. К счастью, в комнату зашла Беатриче с подносом.       — Синьор Стораро, неужели вы решили поведать гостю о своих победах на скачках? У вас же нет времени на пустую болтовню! Депеши, пожалуй, ещё вчера заждались вас.       Учтиво кивнув, Асканио направился к себе в кабинет. Оставлять синьору одну с мужчиной нельзя, но Беатриче давно доказала свою благонравственность. Она помогла ассасину приподняться и уселась на соседнее кресло.       На подносе стояла миска супа с чем-то отдалённо напоминающим овощной бульон.       — Di solito Ascanio abbondar con chiacchiere davanti a tutti quelli chi metterà in visita. Не удивлюсь, если это станет официальным языком Флоренции.       — Вы пытаетесь шутить? — выпал в осадок Эцио. — Значит, я уже попал в мир иной. А всё остальное — это просто видения. Только где я? Ад, чистилище или рай? Раз вы тут, а проводник только что покинул меня, значит, в раю.       — С чего вы это взяли?       — Вас зовут Беатриче…       — Синьор Аудиторе, прекратите свои шуточки! — накуксилась Беатриче. Она не знала, что её сильнее оскорбило: заигрывание или сравнение её — предательницы! — с ангелом. — Вы не Данте. Я не ваша возлюбленная, а Асканио — не Вергилий. Вы бредите.       — Может, и брежу. А как Асканио догадался, что я аристократ?       — Пока я заносила вашу одежду в стирку, Асканио заметил шёлковую подкладку робы, поэтому велел перенести вас в гостевые покои.       — А где мои наручи?       — Я их спрятала в надёжном месте. Никто не смог их рассмотреть.       — Кроме вас, — подметил ассасин.       Беатриче скромно улыбнулась. Она смогла рассмотреть все механизмы и мелкие украшения и даже примерить, хоть наручи были ей велики. В тот день её взор блестел, как у ребёнка, а широкая улыбка ещё два дня не сходила с лица. Слуги даже заподозрили, что у госпожи появился поклонник.       — Что это? — морщась, Эцио понемногу хлебал.       — Рыбный суп.       — А нет ничего другого? Мясного?       — Сейчас пост. А я не священник, чтобы рыбу обратить назад в куропатку.       — Просто я не очень люблю рыбу.       — Тогда пойду посмотрю, нет ли на кухне курицы.       — Постой. Я съем это. Попытаюсь представить, что это куропатка.       Аудиторе принял миску в свои руки. Обмануть сознание оказалось невозможно: резкий запах и вкус рыбы ни с чем не спутать. В густом супе вперемешку с овощами плавали рыбные куски, которые Эцио вылавливал и откладывал в сторону. С одними овощами вкус был уже не так противен.       Сегодня из новостей было, что в Венеции планируют открыть папскую нунциатуру.       — Удивительно, правда? — воскликнула синьорина. — Раньше они только на пару недель приезжали.       — Похоже, испанцу недостаточно властвования Марко. Он хочет расширить своё влияние на Венецию.       — Нет, ты что?! Какой ещё испанец?! В нунциатуру изберут Никколо Франко, епископа Тревизо.       — Чтобы через него испанец лоббировал в правительстве.       — Синьор Аудиторе, вы и раньше упоминали этого «испанца». Кто он? «Испанец» вам чем-то не угодил, раз вы так уничижительно о нём говорите?       — Вы не знаете?       — А должна?       — Испанец — это Родриго Борджиа. Магистр Ордена Тамплиеров, — выплюнул Эцио.       «Благо не Папа Римский», — подумала она.       — Его Высокопреосвященство? Но что он вам сделал?       По его телу прошёлся мерзкий холодок, а на сердце вновь стало мучительно больно. Язык будто примёрз к небу. Воспоминания девятилетней давности пронеслись в голове Аудиторе. Он сглотнул и закрыл глаза.       Заплаканное лицо Петруччо, читающего единственную молитву, до последнего дерзкий и пытающийся выбраться из хватки Федерико, полные злости и ненависти глаза и голос отца, проклинающего Уберто Альберти, и нервные дёрганья ногами, когда опустился люк. Их последние минуты въелись в память, словно сажа. Рука с ложкой дёрнулась к шее. Тогда петель было четыре.       — Прошу прощения за бестактность, — синьорина заметила его отрешённость, — Надо было сразу догадаться…       — Вы когда-нибудь хоронили родных людей собственными руками, чтобы они не были погребены?       — Омывать тела не легче.       — Но их, несомненно, приняло общество, молилось об их душах. Вы же Медичи! Ваших родных похоронили с блеском, когда моих хотели, будто нищих и бродяг, оставить под стенами города.       — Мои сожаления, синьор Аудиторе, но я не…       — Не стоит! Не утешайте меня! Вы мне лишь напомнили истинную причину моей борьбы, — Эцио взял себя в руки, и теперь вместо боли пришла злоба. — Они, тамплиеры, знают, кто я, из какой я семьи и какую опасность для них представляю. Родриго лично расправится со мной при первой же возможности, если такая ему представится. Поэтому я должен добраться до него раньше, чем он до меня. Иначе я не получу свою свободу обратно.       Разговор про «злодеев под масками праведников» всё ещё крутился в голове Беатриче. Столько лет она была далека от истинных дел. Даже отец редко что-то говорил при ней. Не верилось, что священнослужитель может хотеть смерти целого семейства.       — Когда подобное говорит один человек, может показаться, что он выдумщик. Однако если его слова подтверждают другие, то вымысел всё больше походит на правду, — Аудиторе же хотел спросить, кто эти «другие», но Беатриче и слова не дала сказать. — Очень прискорбно, синьор, что столько людей желают вашей смерти. Ещё хуже, что они строят из себя святых, пытаясь скрыть свои прогнившие душонки, жаждущие только безмерной власти и набитого брюха, и прибегая к самым отвратительным, подлым и беспощадным методам, — в сердцах сказала она, не замечая, как на глаза навернулись слезы.       — Так вы верите мне?       — С первого и до последнего слова!       — И достойны они жизни?       — Не… — Беатриче запнулась. Гнев совсем помрачил её разум. — Не мне решать, а Господу. Он властен над нами. И если Господу угодно, чтобы лукавый погиб от вашей руки, то пускай так и будет. Надеюсь, души ваших родных, как и моих, уже нашли покой в раю.       Эцио усмехнулся. Другого ответа от богобоязненной синьорины ожидать не стоило. Вот только сейчас ассасина осенило, что именно она сказала.       — Постойте… Разве вы говорили не про детей Лоренцо и его брата?       — Нет, я приёмная, синьор Аудиторе. Думала, вы знаете, что я Филато.       Эцио стал припоминать, как Антонио несколько раз обращался к Беатриче «синьора Филато», и почувствовал укол совести. Слишком погружённый в свои проблемы, он не заметил такую мелочь, что стало стыдно. Однако признаться в своём упущении — всё равно что признать себя слабым.       — Как они погибли?       — Истекая кровью. Весь дом.       Синьорина должна чувствовать мировую скорбь и плакать при мысли об усопших, но кроме чувства грусти о былых днях она ничего не испытывала. Она давно смирилась с их смертью. Её голос был ровен и тих, а глаза сухи и полны понимания трагедии Аудиторе.       — Похоже, вас заказали тамплиеры. Только они уничтожают сразу целые семьи.       — Возможно, они. Но мстить, как вы, синьор, — даже если подобное возможно — я не собираюсь.       — Почему?       — Убийца скрылся, и я не знаю, кто он, — Беатриче передала пустую миску вошедшей Марии, а сама села за стол с гроссбухом. — К тому же его смерть ничего не даст. Мои родные и слуги не вернутся. Мне бы хотелось, чтобы у вас, синьор Аудиторе, тоже всё наладилось, но я ничего не могу сделать, пока ваш смысл жизни — месть. Очень жаль.       — Смысл моей жизни в служении Кредо ассасина, — с огнём в глазах отчеканил Эцио.       — И в чём оно заключается, если не секрет? — чрезмерно любопытная синьорина лишь опустила голову в книгу, будто ответ её не интересовал.       — Ничто не истинно, и всё дозволено. Мы боремся во тьме, чтобы освободить угнетённые народы и предотвратить порабощение и злоупотребление властью…       — …чего желают тамплиеры. А уж они-то ничем не гнушаться, — с кривой усмешкой продолжила она. — «Благородные герои, прибегающие к варварским методам». По-моему, смысл вашей жизни всё-таки в мести тамплиерам, а не в борьбе.       В комнате повисла тишина, прерываемая редкими вздохами и недовольствами Беатриче, вопрошающей, почему она согласилась помочь Антонио со счетами Эмилио. На каждой странице были записаны проводки купли-продажи заморских товаров: шелка, зерно, пряности. По итогу дело Эмилио приносило немалую прибыль. Но временами мелькали записи со странными пометками, проводки которых вели на непонятные картели или фонды. Из всех названий синьорина знала только одно, связанное с Ватиканом. Но цифры начали плыть перед глазами, а разум переставал воспринимать написанное.       Уже давно стемнело, и прислужница зажгла лучину.       Беатриче чиркала в гроссбухе, временами отвлекаясь на другие письма, устало закатывая глаза к небу и разминая шею. Вся бумажная работа давно сидела у неё в глотке. Беатриче готова была всё бросить в топку, но не могла отказаться и нахлебничать. Это было одним из условий Асканио.       Спустя минуть двадцать Беатриче вновь отвлеклась на письмо из Флоренции. Корявый почерк был знаком ей с детства. Это писал Джованни. Синьорина сразу воодушевилась, прижала письмо к груди и хотела прыгать на месте, как маленький ребёнок.       Вот только, как доставили письмо, если Антонио нет в гильдии? Ответ был на небольшой бумажке внутри: Никколо подкинул в письма Лоренцо. Значит, ассасины из Флоренции знали о случившимся в воровской гильдии.       Письмо было исписано вдоль и поперёк, и Беатриче крутила его из стороны в сторону, стараясь ничего не упустить. Брат описывал последние несколько месяцев в университете: как он устроил гулянку в местной таверне, что все лекторы бороды чесали, глядя на заспанных студентов с синяками под глазами, и знакомство со знатной синьорой из Пизы.       Несомненно, это была идея Лоренцо. Так Его Великолепие надеялось сплотить враждующие города. Но и брат не был против. По его словам, личико синьоры было мило, а голос сладок, что последняя канарейка Беатриче позавидовала бы. Меж тем Джованни, с помощью связей Лоренцо, начал собственные поиски убийцы, но пока безрезультатно.       В последних строках брат спрашивал, куда делась часть наследства сестры. Беатриче дёрнула ногтем губу. Говорить, что деньги были пущены на пару нарядов, подарков синьорам Венеции и выздоровление ассасина ни в коем случае нельзя было. Брат вновь разозлится, что сестра не умеет распоряжаться финансами и потратила своё состояние. Но ведь сам Лоренцо позволил! Хотя для Джованни это никудышное оправдание.       Из-за двери Мария позвала ко сну. Беатриче аккуратно сложила письмо и подошла проверить Эцио, приложив холодную ладонь ему ко лбу. Вроде нормально. Беатриче хотела было уходить, как Эцио ухватил её руку и вернул на лоб.       — Останься.       — Мне надо идти.       — Прошу, Беатриче.       — Только отпустите руку.       Беатриче нахмурилась и ещё несколько раз приложила ладонь. Всё-таки состояние Эцио не было удовлетворительным, но надо было убедиться. Аудиторе почувствовал шершавые губы на лбу.       — Вы опять горите, синьор Аудиторе, — Беатриче уселась поближе и приложила мокрую тряпку. В её руках оказалась небольшая коробочка с белым порошком. — Откройте рот и поднимите язык к зубам.       Ассасин не стал противиться и почувствовал, что под язык будто песка насыпали — очень сладкого песка.       — Что это?       — Сахар. Древние паломники использовали в качестве лекарства.       — А можно ещё?       — Нет. Всё знает свою меру, — синьорина по-матерински улыбнулась. Однако улыбка сползла, как только она заметила слой бинтов, просвечивающийся из-под камичи. — Но Господь вас миловал. Я все ночи молилась за ваше благополучие… О Господи, синьор Аудиторе, если бы не я, то вы остались бы целы и невредимы!       — Вы что-то знали о том дне? — он задал мучающий вопрос. — Ваша просьба о битве с несколькими врагами оказалась пророческой.       — Нет, это лишь совпадение, лишь совпадение… — синьорина отвела взгляд. — Но, возможно, тот преследователь был не один.       Особый дар говорил, что намерения её благие, и ассасину оставалось лишь поверить ей на слово. Но странное поведение Беатриче не давало ему покоя. Она временами сторонилась его, словно была причастна к какому-то преступлению, но неумело это скрывала.       — Но вас мучает чувство вины. Это из-за того второго преследователя?       — Да. Из-за этого… Возможно, сама того не зная, я выдала вас ему.       — Не сокрушайтесь, — он чувствовал, что Беатриче говорила правду. — Достаточно, что вы меня приютили.       — Синьор Аудиторе…       — Зови меня просто Эцио.       — Эцио…       На её лице читалась горькая печаль, как у матери Христа. Только эта печаль не вызывала сочувствия и желания пожалеть.       То ли Эцио снова бредил, то ли лекарство так подействовало, но ему почему-то захотелось поцеловать эти сухие тонкие губы, чтобы на них вновь вернулась улыбка. Он приблизил своё лицо к её, но Беатриче сразу отпрянула. В её глазах плескалась обида.       — Нет, Эцио. Так нельзя! Хоть я и вдова, это не означает, что могу прелюбодействовать с кем попало. Я не желаю грешить, нарушая свои обеты.       — И кому же?       — Святой Агнессе.       Ох, сколько приносивших такие обеты отказывались от них! Святые скромницы, в секунду превращающиеся в ненасытных жриц. Эцио не удивится, если Беатриче окажется такой же. Если бы он мог, то рассмеялся. Но тело снова начало ломить, и малейшее движение отзывалось болью.       Перед тем, как синьорина скрылась, Аудиторе успел спросить:       — И каково это, быть вдовой? Нравится?       — Очень, — она хлопнула дверью.       Эцио быстро шёл на поправку и уже практически не чувствовал боли. Рубцы порозовели и уплотнились. Врач давно снял швы, но предостерёг от резких движений.       Асканио всё чаще заглядывал в комнату, но дольше нескольких минут их беседы не длились. По просьбе Эцио Беатриче принесла несколько вещей. Слуги теперь смело обмывали тело и спокойно вычёсывали из волос вшей. Поэтому Аудиторе быстро превратился из грязного отребья в молодого флорентийца. Теперь и за столом сидеть не было стыдно, а это долго ждать не заставило.       Посол, желая разузнать побольше о своём госте, лично позвал его ко столу. В обед Эцио стоял с помощниками и Беатриче в гостиной. Он и раньше чувствовал других жильцов каса, но никогда прежде их не видел. Двое мужчин средних лет, как посол, а также паренёк возраста Эцио. Однако простыми горожанами их назвать было трудно. Помощники держали спину ровно и говорили с учтивостью, присущей одним лишь аристократам, хоть и одеты были в аскетичные симары клерков.       Беатриче мало чем от них отличалась. Вместо вычурных венецианских нарядов, в которых она частенько щеголяла, было скромное одноцветное платье и белый платок на волосах. Простота линий и сдержанность в узорах — вот знак флорентийца.       Вокруг стояли лишь личные слуги и повар посла. Ни одного венецианца не сыскалось бы даже за дверьми. Все разговаривали на тосканском наречии, и Эцио показалось, будто он вновь во Флоренции — с её всезнающими приорами и дамами, занимающимися просвещением наравне с мужчинами.       Самый молодой из помощников вышел поприветствовать гостя и провёл к месту рядом с послом. Пост давно уже закончился, и на столе можно было лицезреть разнообразные флорентийские и венецианские яства. От запаха специй и вина у Аудиторе потекли слюнки. В последний раз он ел что-то пряное ещё в Монтериджони.       — Синьор, не могли бы вы ещё раз пояснить, что делаете в Венеции, — поинтересовался посол, обмакивая кусок хлеба в пряный соус, — То, что вы рассказали ранее, не совсем сходится с действительностью. Тот вид, в котором вы в ту ночь предстали перед нами, меньше всего походил на клерка, утром оформившего сделку. Да и пахло от вас дурно.       Эцио давно готовился к этому вопросу и не запнулся ни на одном слове. Он вновь представился как близкий друг Лоренцо, назвав своё истинное имя. Асканио это ничего не дало: фамилия Аудиторе стёрта из хроник Флоренции уже десять лет, и про неё все забыли. Причина пребывания в Венеции — поручение по поимке всех заговорщиков Пацци, бежавших в Венецию. В доказательство была показана старая, завалявшаяся в поясной сумке записка с заказом на убийство родственника Сальвиати.       Синьор Стораро пристально всматривался в записку. Почерк точно принадлежал Лоренцо. К тому же весной ходил слушок о смерти Доменико Сальвиати. Вернув бумажку, Асканио провёл пальцем над губой и по бороде, обдумывая новую историю гостя. Слуги несколько раз обсуждали старые шрамы на его спине и руках — да и простой клерк вряд ли выжил бы в драке с шестью громилами.       Молчавшая всё это время Беатриче беспокойно поглядывала то на посла, то на Эцио, боясь самого худшего.       — Значит, вы наёмный убийца Его Великолепия, — протянул посол.       — Скорее доверенный союзник.       — Принимать таких, как вы, дурно, хотя многие долго чествовали этих сукиных сыновей, Галеаццо Сфорца и Пандольфо Малатеста. А скажите, Лоренцо, случайно, меня не заказывал? Ну так, в разговоре — необязательно на бумаге.       — A meno che la tua mano non abbia preso le palle sbagliate.       Секунда, и мужчины рассмеялись. Синьорина сдержанно улыбнулась и уткнулась лицом в блюдо, пряча покрасневшие щеки. Неприличная шутка лучше скандала. Атмосфера за столом разрядилась. Все расслабились.       — Шутите, синьор Аудиторе, — помахал пальцем Асканио, — Хотя среди нас дама.       Помощники понемногу спрашивали Эцио о его прошлом, и он отвечал, что мог, не раскрываясь. Было приятно вспомнить былые деньки. На словах о приёмах Лоренцо все взбодрились, и каждый стал рассказывать, как посетил тот или иной рыцарский турнир, либо поучаствовал в скачках.       Синьор Стораро с бравадой вспоминал о победе на скачках девять лет назад, упоминая каждую мелочь: как на ходу словил пять платочков, как юнец из Строцци кинул лошадям под копыта металлические колючки, как сам Лоренцо вручал цветочный венок с наградой. На его рассказы помощники весело улыбались и перемигивались. Самый молодой шепнул, что новый гость означал новую историю о скачках.       Синьорина наконец подняла голову, хотя щеки её до сих пор горели.       — Очень жаль, что вы пропустили юбилей Его Великолепия.       — Вы бы видели, какие гуляния были на улицах! — обратился первый помощник. — Ей-богу, пышнее юбилея Лоренцо была только его свадьба.       — Ах да! На юбилее собрался почти весь город: приоры, послы, знатнейшие купцы, миланский регент, все родственники Торнабуони и Орсини, семейство Строцци с дочерьми, семейство Веспуччи…       — Веспуччи? — Аудиторе замер. — Среди них была синьора Кристина?       — Кристина Веспуччи? Никогда про неё не слышала, — Беатриче нахмурилась. Вроде при ней Клариче здоровалась с некой синьорой Кристиной. Однако синьор с таким именем было немало, но не среди дам Веспуччи. — Разве она живёт во Флоренции?       — Она замужем за Монфредо д’Арценто, — подсказал один из помощников.       — А, синьора Кристина д’Арценто.       В одночасье сердце Эцио забилось быстрее, как у юнца в момент знакомства. Вот он, момент узнать побольше о жизни любимой, которая теперь так далека и недоступна.       Спустя два года после казни родных Эцио смог тайком навестить Кристину — его прекрасную Кристину, которая и сама была рада его видеть. Однако новость о её грядущем замужестве оборвала последнюю надежду на счастье.       — Я видела её. Она сидела около окна, не танцевала, практически ничего не ела и не пила. Больше ничего неизвестно. А почему вы интересуетесь? Вас что-то связывает?       — Лишь пару мимолётных встреч во времена юности.       Всем и так было ясно, что встречи имели любовный характер.       — А каковы ваши интересы, синьор Аудиторе? Может, искусство? — спросил второй помощник.       — О нет! Творчество далеко от меня, как шапка кардинала. Лишь воля матушки свела меня с художником Леонардо.       — Тем чудаком из мастерской Верроккьо?       — Леонардо — гений! Вы бы видели, какие механизмы он создаёт! Самоходные телеги и лодки, водоподъёмные колеса, многоствольные аркебузы и летательные машины…       — Летательные машины! Боже правый, — поморщился посол. — Человеку не дано летать, если он не связал душу с дьяволом. А одного демона нам хватило. Лучше бы маэстро продолжал рисовать свои картины. Тогда пользы от него было больше. За хорошую роспись Лоренцо бы не поскупился.       Эцио стало обидно, что о его лучшем друге так говорят. Леонардо многое сделал для него, как для ассасина: расшифровал страницы Кодекса, починил скрытый клинок, а также позволил вместе отправиться в Венецию. Не говоря о множестве трудов по изучению анатомии человека, которыми он частенько занимался. Хотя это не поощрялось в обществе и проводилось в тайне, Леонардо верил, что это изменит мир, а Аудиторе верил в друга.       — Синьор Аудиторе, вряд ли такое возможно, но, может, вы сочиняете или читаете сонеты? — поинтересовался первый помощник. — Каждый знакомый Лоренцо написал хотя бы один сонет.       — Даже синьора Филато пару раз выступала перед творческим кругом!       Беатриче выпучила глаза и вытянула лицо, на что молодой помощник прыснул. О творческом круге Лоренцо ей было давно известно, но она и представить не могла, что именно перед ним выступала.       — Это правда? — поразился Эцио.       — По воле моего учителя. Что насчёт вас, синьор Аудиторе?       — В юности мне один раз посчастливилось посетить творческий круг Лоренцо. По-моему, там было скучновато, но тогда Полициано читал одно из последних своих сочинений. Оно было бесподобно и, насколько я помню, посвящено победе Джулиано в турнире. Отец однажды раздобыл переписанную рукопись.       — Наверное, вы зачитали её до дыр, ведь это подарок от самого Лоренцо.       Эцио кивнул. Вот только многие вещи лежали под досками в воровской гильдии.       Оставив кости на блюде, Асканио поднялся со стола, а за ним — помощники. На блюде Аудиторе остались оладьи, но в животе появилась тяжесть, а в горле — ощущение тошноты. Поэтому даже заливное, которое он так и не успел попробовать, не влезло.       — Что ж, коль вы, синьор Аудиторе, друг Его Великолепия, то вам в нашем доме будут рады, как Ему самому, — посол поднял кубок и залпом осушил, — А теперь позвольте, нас ждут дела.       Эцио поклонился и поблагодарил за щедрый приём.       Помощники разбрелись по своим местам. В соседних комнатах вновь послышались глухой топот и неторопливые разговоры слуг. В гостевых покоях сменили простыни и убрали последние бумаги Беатриче.       В комнате Аудиторе улёгся. Всё-таки ему было привычнее жить среди благ зажиточных домов, чем ютиться в заброшенных зданиях да переполненных тавернах. Сейчас едва ли не в каждом третьем доме есть гостевая комната для приезжих. Вот только заработать раны не позволяли. Можно было бы остаться жить в доме посла, пока с тамплиерами в Венеции не будет покончено.       А как же ребята из гильдии и Антонио? Эцио месяц не объявлялся, и они, скорее всего, считали его погибшим. Что там теперь творилось? Оставалось только гадать. Наверное, ещё пару воров сбежали; Роза вновь свирепствует и огрызается на очередное голословное требование платы, а Уго её успокаивает.       Эцио усмехнулся. За четыре года они прошли немало, дурачились, помогали друг другу в трудную минуту — даже когда Антонио схватили…       О главе гильдии ничего не было известно, и Эцио сожалел, что не смог помочь. Возможно, его казнили, но тогда Беатриче бы рассказала. Вероятнее, дож решил отправить Антонио на каторгу, как всех заключённых.       В дверь постучали, и в проёме показалось личико Беатриче. В её руках была одна из двух книг, присланных Лоренцо специально для развлечения венецианцев.