Il gambetto (Гамбит)

      С первыми лучами солнца в казарме, как обычно, пробило подъём — все в одночасье подняли свои костлявые фигуры с мягких сенников. Надзиратель бил молотком по щитку, будто сваю забивал. Только когда последний, растолканный щедрым ударом сапогом в бок, встал, надзиратель спустился на первый этаж. Но все знали, что спустя полчаса — столько рабочим давали на сборы — он вернётся. Тогда о сеннике можно будет позабыть до вечера.       Заключённые спросонок стали приводить себя в порядок, хотя некоторые улеглись догонять последний сон. Они уже были готовы, а если нет, то в мгновение натягивали добро и становились в конец колонны.       Прокашлявшись, Антонио быстро уселся натягивать башмаки, пока чьи-то ловкие руки не прихватили их себе. День назад он едва успел. А башмаки-то были хорошие — повезло за день до плена найти в сундуках Эмилио. Хоть и поизносились немного: на правой подошве опять образовалась дырка, которую прикрывал кусок краденой мешковины. Второй пары у него нет, и никто не подаст.       В небольшой по площади комнате, едва ли не на головах друг у друга, сидели не меньше тридцати человек и пара мавританских рабов — те по-венециански выучили «подъём», «работай», «ешь» и «отбой». Спёртый воздух был наполнен запахом пота и отходов настолько, что можно было задохнуться.       Пройти и не ворчать было за чудо. Однако на вторые сутки пребывания нос привыкает. Каждый сидел с поленом в ухе, пока не получал горстку поношений и по ноге. В основном здесь сидело одно воровьё, но большинство стали таковыми по несчастью или от бедности. Отпетых и хитрых, как Антонио, было меньше. Их сторонились — даже он. Раскрывать им собственные тайны, себе дороже. Могут и донести.       Под фарсеттой он аккуратно распределил подсохшие куски неплохого хлеба, собранные и спрятанные под одеждами после скудных обедов, и всё то немногое, что пряталось под сеном. Двигаться неудобно, но и не такое приходилось прятать. К тому же это всего на полдня.       Ещё на второй день в казарме глава гильдии заметил, что стражники шмонали вещи: сенники были развёрнуты и перекинуты по углам. Они искали украденное.       Хоть погода была не такой ненастной и солнце грело, утеплиться претиной не мешало. Она досталась от престарелого плотника из Дорсодуро, который выхаживал Антонио после темницы. К несчастью, болезнь перекинулась на него, и за дня три он «сгорел». Добрый был человек, но не замёрзнуть было важнее. Только недавно прошли озноб и кашель.       Антонио не хватало турецкого напитка. Он помог бы взбодриться и прогреться. Подмазаться к стражнику, чтобы хлеб дал получше или меньше погонял, было невозможно. Особый заключённый как-никак. Впрочем, сам Антонио и не собирался пытаться, не желая опускаться до уровня богатеев, выпрашивающих условия получше или одежду потеплее. К тому же на название напитка все у виска крутили.       Где-то неподалёку ещё один длинновязый рабочий второй день обхаживал сенники, ища новую рубаху, переданную женой. Ребята отрицали свою причастность, поднимались с насиженных мест и подсказывали, у кого поискать. Глядишь, куском хлеба потом поделится.       — Антонио, встань-ка.       — Клето, поищи в другом углу, — Антонио дал ощупать сенник.       — Вчера там всё перерыл. Какая крыса её себе пригребла?       Длинновязый посмотрел за спину, где сидел новенький. Этого бугая неделю назад привели, и его вся комната невзлюбила: спал отдельно, ни с кем не делился, а на ссоры провоцировал, да и с караульными на стройке переглядывался. Явно лакей. С него всё утро Клето взор не сходил.       — Чего на меня уставился? Рубашонки твоей не брал.       — А почему мне не смотреть. Ты тут единственный самый подозрительный. Наверное, уже успел обменять на неутоптанные башмаки.       — Повтори, что сказал! — бугай поднялся. — Да не брал я!       Однако Клето ему не верил и сыпал подозрениями, как кумушка у двора. Но и новенький в долгу не оставался. С каждой секундой их голоса становились громче.       Глава гильдии стал нервно искать, куда наскоро и незаметно перепрятать всё из фарсетты.       Сейчас эти двое подерутся, прибежит стража и устроит всем праздники с кулаками и дополнительными работами, если обед не отберёт. Сегодня вахту нёс зубастый с лысиной и самый несговорчивый. Что не понравится ему — так сапогом в рыло или подвешивание.       Все стали подходить и заговаривать им зубы, чтобы замолкли. Их не слушали, пока не вмешался старший по комнате. Он всегда умел схватить за шкирки и растрясти, чтобы не рыпались. Антонио хотел бы у него поучиться, да не в его это было принципах.       Бугай взялся натягивать сапоги, а Клето — догалине и фартук.       По дверям застучали — пора выходить.       Колонна с конвоем и пустыми желудками отправилась на стройку приюта. Самые первые выносили ведра с ночными испражнениями. Особо верующие на выходе бурчали, что помолиться даже не дают, за что получали по шее.       А колонна в две линии шагала на стройку. Дорога была широкая и прямая — ни одного мосточка или поворота. Узких улочек тоже мало, но они были. Вот только в каждой стоял переодетый стражник. Возле забора с деревьями выбежал один из новичков и сиганул за забор. По колонне уже пошёл шёпот — кто выиграл ставку на этот день. Это уже традиция, что раз в месяц кто-то пытается сбежать и сразу за забор, а не на тележку и вверх по балкам. Кто-то из словленных поговаривал, что по ночам там никого нет, но поджидали на соседней улице.       Следуя за горбатым, Антонио хромал от боли в коленях и поясницы после падения с лестницы. В отличие от остальных, его ждала утомительная и неблагодарная работа: таскание тяжёлых материалов, выкапывание ям и забивание свай для фундаментов. Без возможности выбора, отдыха или оплаты.       Последний месяц изо дня в день ему приходилось вбивать в землю сваи. Особой силой Антонио не отличался. За такой работой даже можно было бы подкачать тело, но куда уж, если сам ходишь скелетом. Один день с кувалдой, и ты не будешь чувствовать рук и ног. А отсидеться в укромном местечке не удастся. Заметят и потяжелее работёнку дадут. Но глава гильдии и не собирался. Чем больше работаешь, тем меньше вопросов от караульных.       Впрочем, вчера была вбита последняя, а значит, работёнка станет полегче. Сегодня должны будут выдать инвентарь для дощатого перекрытия.       На входе пускали без пяти минут опёршиеся о забор часовые; на смежных домах и пристройках топтались стражники. На бочках возле таверны сиживали местные пьяницы с водой в чашках; мимо рабочие в новёхоньких камзолах переносили инструменты с места на место, а лавочники уже глотку драли, что на Риальто просто бы всех распугали. Всю улицу заняли.       Только ворота закрылись — стали выдавать инструмент, да под запись. Писарь спрашивал имя, да всё губы дул и щурился, будто обдумывал, выдавать ли инструмент. Но все знали, что он слеповат и на одно ухо глуховат.       Антонио выдали молоток да зажимы. Ему хотелось уточнить, чем заниматься, но караульные подгоняли. Всё выдадут — скажут.       Понемногу подтягивались наёмные работники. Однако их держали подальше от заключённых.       Антонио пошёл к своей группе. Его уже дожидался приставленный старшим Элиа — рыжий плотник из соседней казармы. Там сидели задолжавшие и проштрафившиеся — кого пьяным в ночи поймали или кто знати не угодил. В других казармах сидели торговцы и прочие ремесленники, чей труд шёл на изготовление товаров. И как людям не противно их покупать? Сколько там сидит, неизвестно, но по рассказам тоже не протолкнуться.       — Видно, что из-за Марко денег в казне не хватает, раз всех трудиться отправили, — он сплюнул.       — Работник на стройку всегда найдётся. А простолюдин — на то и простолюдин, что в суде всегда проигрывает, — посмеивался Элиа.       — На самого сосед пожаловался Марко, будто ты украл десять сольдо у торговца. А сидеть тебе ещё месяц-два.       Сколько самому сидеть, Антонио не знал. А таких, как он, была половина рабочих. У некоторых и суда не было — кому-то просто добавляли. И всё это его злило.       Караульный закричал, раздавая указания. Ожидания Антонио оправдались: отправили забивать перекрытие. Элиа, хоть и был мастерским плотником и не впервые работал на фундаменте, управляющим группой был неважным. Так с Антонио он и сошёлся, а после спасения от наказания при обыске считал себя его должником. Друг друга они уважали и помогали. Один показывает, что делать, другой командует.       Доска за доской перетаскивались. Неудачный ухват, и стремка — полено. Двигаться было трудно и неудобно, а наклоняться — ещё хуже: кабы хлеб из-за шиворота не вывалился. Заметят столько — оправдывайся, откуда украл. Могут и надзор вновь усилить. А Антонио этого не хватало. За последние три месяца он шагу лишнего не сделал и ни разу не попался на отлынивании.       Когда докладывали первый дубовый слой, на небе солнце уже высоко светило. Скоро обед. Антонио повернулся: не несут ли еду?       У входа стоял управленец по приюту в дорогом табаре на меху, капуччо на голове и с бумажками в руке. Глава гильдии перекривился. Эти учёные только ходили по стройке да подгоняли, если в срок не укладывались. Поносил бы такие тяжести натощак, может, и посмирнел.       — Ну что, нашлось, чем зажечь огонёк? — он вернулся к работе.       — Да, каменщик нашёл кремний, — ответил Элиа.       Завыла труба к обеду. Заключённые один за другим двинулись к раздатчикам.       В этот раз паёк был смехотворным. В потрескавшуюся деревянную миску наложили приличный хлеб — расщедрились, гады — и пустой овощной суп. Да и супом назвать это тяжело было — так, одна водица. Каши и то сытнее. Удивительно, как на таком он ещё ноги не протянул.       У проштрафившихся заключённых еда была получше, с овощами и куском сыра, переданными заботливой жёнушкой. А у наёмных вообще пир — что принёс, то и съел.       Вдруг под ногой Антонио что-то звякнуло. Кто-то кинул свой нож. Что ж, будет ему ученье — не разбрасываться инвентарём, подумал он и сел рядом, принимаясь за пищу. Тем временем ловкая рука спрятала ножик в ботинке.       Хлеб был надвое переломан и закинут за пазуху под оторванную на шве подкладку, а суп — выпит за минуту. Живот заурчал пуще прежнего. Но это уж ладно. Терпеть осталось недолго.       Близился конец смены. Караульные в расхлябанности коротали последние часы: играли в карты с новеньким бугаём, дремали подбородком на кулак или просто болтали. Пока остальные рабочие дожёвывали харчи, глава гильдии, опершись подбородком о колено, исподлобья поглядывал на стражников. Жалкие шавки и прихлебатели, не меньше тамплиеров притесняющие простой люд — особенно по ночам.       — Недолго это будет длиться! Однажды и по вашу душу придут! — прошептал он.       В обед обычно разговаривали все. От вольных приходили последние новости, которые все, кому не лень, обсуждали. Так добрались слухи о назначении Агостино в качестве прокуратора Сан-Марко — чему Антонио был несказанно рад — как и слухи о смерти ассасина.       Это была главная новость в казарме. Антонио долго не мог понять и поверить, что говорили о смерти Эцио. Ведь, если Эцио поймали, значит, гильдию тоже. От таких мыслей дни из серых превращались в чёрные.       О Марко же говорили, как о покойнике — либо хорошо, либо ничего. Хотя раньше нередко на улицах можно было услышать о скупости и безжалостности Марко к бедным. Несомненно, даже сейчас ему было отвратительно смотреть в глаза простолюдинам на своём же маскараде. Всё это лишь для отвода глаз, чтобы его считали образцом милосердия и забыли былые прегрешения.       Антонио уверенно пророчил, что Марко уже подстраивает венецианское правительство под интересы тамплиеров.       Единственный яркий день — день встречи с Эцио. Эта короткая встреча принесла хоть немного ясности о происходящем в гильдии, а также надежду, что ещё не всё потеряно. Раз Эцио жив, значит, есть возможность расправиться с тамплиерами. В первую очередь — с Марко. Будь проклят тот день, когда на свет появился этот мерзавец.       Однако и тогда Антонио словно сидел на бочке с порохом. За ним внимательно следила стража и не давала ни минуты свободы. Он знал, что любая попытка сбежать могла обернуться ещё более жестоким наказанием. Антонио побаивался того момента, когда его разговор засекут, и он вновь будет с трудом передвигаться. Синяк на боку совсем недавно сошёл. Но, к счастью, этого не произошло.       Последнюю неделю в это время его точило ожидание, что полетит камушек и Эцио расскажет о делах с Ка’Сета и как там Роза с гильдией. Но этого не происходило.       Солнце всё проглядывало из-под облаков, прогревало доски и размаривало на сон. Ох, как бы хорошо было прилечь и погреться! После мёрзлого утра с холодным ветром легко можно было заболеть. Но Антонио не давал себе слабины и продолжал следить.       А его самого всё думы мучили — уже не как арестанта, а ассасина. Он не мог забыть тот зловещий момент, когда Эцио рассказал о смерти дожа. Тамплиеры всё же усадили своего человека во главе Венеции — Марко Барбариго, чья гордыня и алчность простирались выше всяких границ.       В самых тёмных уголках своего разума он вынашивал кровавые образы мести в отношении Марко. Решимости у него было не меньше, чем у Эцио по отношению к Борджиа.       Что-то загрохотало. Видать, стражникам стряпню притащили, раз те поочерёдно покидали места. Самый дотошный из них, не спускавший глаз с Антонио, вскоре тоже отошёл.       — Куда направился? — тот остановился, заметив копошение.       — И по нужде нельзя?       — Иди уж, но без глупостей, — отмахнулся стражник и побежал за пайком.       Глава гильдии ходом завернул за штабели. У него не больше пяти минут.       Антонио живо вытряхнул из-под фарсетты хлеб, завернул его в свежую рубаху, запихнул в щели между брусьями и вернулся на место, будто ничего не было. Теперь придётся ждать еды до завтра. Завтра…       За ним следом завернул Элиа, вытянул кулёк и спрятал под небрежно обвисшим догалине. Как раз вовремя: стражник шустро возвращался с миской.       Время после обеда текло медленнее — разговоры, как правило, прекращались, а работа замедлялась.       Антонио также молчал. Его мысли возвращались к дням заключения.       Хитрый как чёрт Марко сразу прознал, на что следует давить, и это не свобода. Каждый божий день он заходил и рассказывал, что сделает с каждым согильдийцем, когда отловит. Да так вкрадчиво, будто молитву читал.       От его рассказов у Антонио дёргался глаз и кровь стыла, а в голове появлялись образы окровавленного лица Розы. Выкрики согильдийцев под пытками из соседних камер давили, и спустя месяц невозможно было различить, чьи именно выкрики слышались в ночи — согильдийца или подозрительного прохожего. Такое не прощается! Но он понимал, что это необходимая жертва ради будущего Братства и всего мира. Уж лучше его четвертуют, чем он предаст Братство! В самые тяжкие моменты Антонио отворачивался к стене и давал волю нескольким горьким слезам.       Молоток всё громче ударял по дереву. Доска раз, доска два — вот и первый слой перекрытия. Начинать второй уже не имело смысла — стемнеет раньше. Завтра они доделают второй слой и их вновь отправят на распилку брёвен, а фундаментом займутся каменщики.       Ребята начали собирать щепки и палочки. Дело было дурное, но полезное. Работа от зари до захода, а времени на свои делишки нет. В темноте только глаз выколоть можно.       Уж небо краснело и холодало.       Затрубили в горн. Рабочий день окончен.       Антонио и другие рабочие оживились и готовы были вернуться в казармы. Перед тем как покинуть стройку, они забегали, как мурашки, по площадке в поисках выданного инструмента.       На выходе выстроилась очередь. Повеселевшие заключённые старались поскорее вернуть инструмент и пройти досмотр. Знали, что за ними ещё с пару дюжин таких же страждущих до казармы. Если кто-то задерживал, сами подгоняли. Стражники принимали инструменты с недовольными взглядами, словно подозревая рабочих в чём-то неправильном или недостатке. А писарь горбатился, трижды перепроверяя записи.       На досмотре все молчали. Чем-то не понравишься стражнику — вини себя. Сама процедура, хоть и обычная, добавляла им лишнюю неприятность.       Наёмные же спокойно проходили со своим инструментом и шли во вторую казарму.       Очередь достигла главы гильдии. Стражник чуть не вырвал инструмент из его рук, а писарь ещё и прикрикнул, что слишком тихо имя назвал. Надзиратель по бокам похлопал, по спине — ничего нет, а сапоги никогда не проверяли. Ну, и махнул он рукой — мол, ступай.       Сзади уже донёсся крик какого-то рабочего. Он клялся, чем только мог, что не крал ножик. Да писарь лишь головой помотал и на стражника кивнул — забирайте. Так Антонио один раз сумел обчистить инструментальщика на небольшой молоток.       Элиа не менее спокойно прошёл досмотр — небось, меж ног кулёк повесил — и встал в свою колонну.       Солнце уже коснулось горизонта. Пьяницы продолжали сидеть, лишь местами поменялись и ни в одном глазу не пьяные. Тяжкая доля у них — сиди, как приколотый, и в горло не опрокинь. Лавочник ещё изображал бурный торг, хотя другие в эту минуту закрывались.       Уставшие лица и покрытые пылью одежды едва не бежали в казармы. Вот только обгонишь ли конвой? В казарму же пускали по одному, дополнительно обыскивая. Ну, чтоб наверняка.       За дверью щёлкнул ключ — тяжкий день окончен.       В нагретой на солнце казарме было тепло, но оно всё остынет.       Однако не успел глава гильдии и шагу ступить, как уже послышалось возмущение, что у кого-то припрятанный хлеб и пару медных пропали. Видно, не так хорошо спрятали, раз стражники решили себе взять. Антонио сжал кулаки. Ему оставалось скрывать свою злость к бесчинству.       Его сенник в этот раз был полностью вывернут и разбросан по полу. Антонио поджал губы и тихонько всё собрал в мешок. Скоро этого не будет.       Постукивание по половице — всё на месте: верёвка, молоток и пару медяков.       — Чёрта гоняешь? — спросил воровушка, лисья головушка.       — А-то! — он прикрыл половицу сенником.       В углу уже организовалась мойка. Хоть зубастый и несговорчив, стремления к чистоте у него было не отнять. Выпросить ещё пару вёдер с водой всегда можно было. Пока двое понемногу наклоняли ведра, другие подходили и умывались. Мыли руки, лицо, проходили по шее и за ушами — лишь бы смыть грязь. Мой, три, а всё равно всё не соскребёшь. Кому-то зажиточному жёнушка передала мыло, но использовали редко, когда грязь совсем въелась.       Работал Антонио не так много, но лицо, как всегда, было в пыли. Рука прошлась по щетине. Отросла.       — Антонио, ножик не нужен для твоей щётки? — посмеялся старший. Умел же он так хорошо запихнуть ножичек меж щелями. — А то могу дать.       Глава гильдии криво улыбнулся. Всех забавляли его усы и то, как он за ними следил. Но ничего, завтра вечером Антонио их повеселит и сбреет всё.       Умывшись, он провёл ещё мокрыми руками по волосам, дабы стрясти пыль. Ему всё ещё непривычно было с коротелечкой, но ничего не поделаешь, ибо чесаться от вшей — ещё хуже. Самое первое, что он сделал при поселении в бараке — криво-косо состриг волосы и бороду. Правда пришлось позднее хлебом расплачиваться.       Сзади пихнули — мол, не задерживайся.       На другом конце уже вытряхивали собранные щепочки для лучин.       После работы спину не ломило, как раньше, но, наконец лёгши, вставать Антонио уже не желал. А сна не было ни в одном глазу. И живот подвывал после скудного обеда. С таким не заснёшь.       В комнате царила атмосфера усталости и небольшого облегчения, когда рабочие собрались вместе, чтобы отдохнуть и поделиться своими мыслями. Клето вытащил из сенника вчерашнюю лучину с камнями и запалил. Всяко светлее. Можно и своими делами заняться: подштопать одёжку или ботинок, если иголка есть, либо побрить кого.       Неподалёку рабочие расселись по группам. Возле двери сидели трое и караулили стражников: не ведут ли кого ещё, либо отбой? В двери щель была с унцию от вывалившегося порока. Но ничего не было видно: в коридоре — тьма тьмущая. А если выглянешь, то рискуешь без глаза остаться. Самому молодому не посчастливилось. Мимо гулял стражник, вот и решил позабавиться. Да и ухо не всегда прислоняли. Могли в дверь ударить.       Первая группа обсуждала стройку и конвоиров, волочивших ноги на обратной дороге хуже самих рабочих; другие вспоминали семьи, а третьи старались ухватить лишний час сна.       По вечернему обычаю с десяток человек окружили старосту послушать. Им не важно было, что именно тот говорил. Староста всегда умел превратить простой рассказ о походе на Риальто в целую историю с погоней и провидением.       Антонио в стороне тоже не оставался и рассказывал истории из юности. После упоминания умения читать и считать многие пытались выведать, за что его взяли, да он молчал. Все порешили, что повздорил с патрицием.       — Кончай болтать! — по двери ударили. — Отбой!       Старший потушил лучины и вернулся к сеннику. Все как один за ним легли.       Башмаки — под голову, на тело — потёртую претину.       Ночью было холодно. Все спали, прижавшись друг к дружке. Так теплее. Только Антонио спал одиночкой, хоть мавританские ноги врезались ему в здоровый бок.       Однако сон всё не приходил. Не зря говорили, что накануне важных событий спать не хочется. Его сердце билось быстрее, когда он представлял себя на свободе, со своей гильдией и Розой. Но, к несчастью, Эцио придётся биться с тамплиерами одному, как и Розе — управлять гильдией. Его планы были совсем иными, нежели просто возвращение к гильдии.       В течение долгих ночей Антонио подробно прорабатывал свой план. Изучение расписания охраны, поиск слабых мест в ограждении, избегание подозрительных ситуаций и тайный сбор необходимых ресурсов для побега — всё это длилось последние два месяца. Украсть вещи было проще, чем переступить через себя и обокрасть простолюдина. Эти люди помогли ему освоиться, а он так им отплатил. В глазах Антонио отражалась смесь страха и решимости, потому что он знал, что у него многое на кону.       Наконец настанет день побега. Следующей ночью Антонио сбежит. Его план был проработан до мелочей. В полночь будет смена караула на отряд новичков. В это время Элиа должен будет устроить поджог в соседней казарме. Когда стража пустится тушить огонь, Антонио вылезет через окно в коридоре и выбежит в соседний переулок. Тогда он будет на свободе.       Завтра — такое сладкое слово. Всё будет завтра.