***
Группа Сюэ Яна сегодня занимается в первую смену, и Цзинь Гуанъяо очень просит его прийти пораньше. Ему срочно нужно услышать его мнение, и, желательно, вживую. — Как дела? Как спалось? — Чэнмэй появляется на пороге, даже не постучавшись. Зачем стучаться, если знаешь, что дверь открыта, и кроме близкого друга в кабинете никого нет? — Спалось хорошо, а вот дела у меня идут странно, — отвечает Гуанъяо. — Запри дверь, пожалуйста. Деканат работает с девяти, но некоторые студенты, увидев горящий в кабинете свет, заходят раньше. Ни Гуанъяо, ни Хуайсану это не нравится. Особо активные челики даже раздеться спокойно не дают, не то что чай заварить и втянуться в рабочий режим, поэтому Сюэ Яна он ждет с выключенным светом и закрытой, но незапертой дверью. — Что у тебя стряслось? — спрашивает Чэнмэй, заперевшись. — Помнишь, я рассказывал тебе про Мистера ХЭ? Я, кажется, знаю, кто это. В глазах Сюэ Яна загораются шальные огоньки, его улыбка растягивается до ушей, и он спрашивает, предвкушая развлечение: — Как же ты это выяснил? Гуанъяо делится своими догадками едва ли не шепотом. Боится, что студенты, проходящие мимо деканата, услышат их разговор, и по академии пойдут слухи. Цзинь не боится слухов, но именно эту историю не хочет выносить на всеобщее обозрение. «Блядь, да кто там ходит?» — думает Гуанъяо, прислушиваясь к шагам за дверью. Какой-то тип наворачивает круги вокруг кабинета, он что, другого места найти не мог?! — Какой ты молодец! — громко смеется Сюэ Ян. Гуанъяо сидит с лицом лица, понимая, что тип в коридоре не мог его не услышать. — Отличная работа, умница моя. Дай расцелую! Лицо лица становится еще большим лицом лица. Сюэ Ян любит пафосные речи и экстравагантные действия. Расцеловать друга в щечки для него — абсолютно нормально, и когда губы Чэнмэя почти касаются щеки Гуанъяо, в дверь стучат. Два быстрых громких стука и сразу за ними — два нервных дерганья дверной ручки. Кому-то не терпится попасть в деканат в половине девятого, но кабинет закрыт на ключ, представляете?! — Пока, — весело произносит Чэнмэй, глядя на дверь. Тип, так и не попавший в деканат, вскоре уходит. — Рабочий день начнется через полчаса, — бурчит Гуанъяо. — Кому понадобилось ломиться сюда в такую рань… — А, так это пацан из Вэней! Ахахах… Что? — Какой именно? На юрфаке их четверо, — спрашивает Цзинь, интуитивно чувствуя ответ. — Тот, который Хуайсану ведомость носил, — интуиция не подводит. — Блин, не помню, как его зовут. Он в этом году поступил. — И почему ты думаешь, что это он? — Так я когда пришел, он у кабинета стоял и хавал! Гуанъяо впадает в ахуенезис. А потом в его голове вырисовывается настолько абсурдная картина, что непонятно — то ли ржать, то ли плакать. Цзинь в такую рань обычно не приходит. Далеко живет и слишком сильно любит спать, чтобы жертвовать драгоценными минутами сна. Зато младший Не живет в пяти остановках от академии, и он не раз приезжал на работу раньше. Вэнь Нин, не разговаривающий с куратором уже месяц, понятия не имеет, что опоздать на десять-пятнадцать минут для него теперь — пугающая норма. Зато он прекрасно помнит, как Хуайсан приезжал ни свет ни заря, чтобы посидеть с ним лишние полчаса перед парами. «Гуанъяо все равно раньше девяти не приходит» — говорил он… Сегодня Гуанъяо пришел и сидит в кабинете с Чэнмэем. Мог ли Вэнь Нин подумать, что Чэнмэй пришел к Хуайсану? — Бляха-муха… — бормочет Цзинь, представляя, что сейчас может происходить в голове этого странного первокурсника. Стоишь спокойно в коридоре, что-то ешь и знаешь, что до девяти деканат закрыт, тем более, свет там не горит. И тут какой-то челик с хитрой наглой мордой проходит мимо тебя, заходит в открытый кабинет без стука и с порога начинает: «Как дела? Как спалось?». Этот же парень закрывает дверь на ключ, о чем-то шепчется с находящимся внутри человеком и в итоге собирается его поцеловать. Возможно, это все — надуманное. Но если в кабинет действительно стучался Вэнь Нин, думая, что Чэнмэй там с Хуайсаном… — Так тебе и надо, — говорит Гуанъяо, чувствуя растекающееся по душе злорадство. Тот, кому все равно, вряд ли станет так нервно реагировать на то, что бывший друг милуется с кем-то другим. Хуайсан второй месяц ходит ни живой ни мертвый, и Цзиню очень хочется, чтобы Вэнь Нин помучился тоже. — Кому что надо? — спрашивает Сюэ Ян, понятия не имеющий, что за санта-блядь-барбара происходит. — Помнишь, я рассказывал про парня, который нравился Хуайсану, но, узнав о его чувствах, не захотел продолжать общение? Пацан из Вэней — это он. И, как я предполагаю, он решил, что ты пришел к Хуайсану и у вас с ним что-то есть. Чэнмэй хлопает глазами, переваривая информацию. — А… Почему ты думаешь, что он так решил? Ты же тоже работаешь в этом кабинете. — Да, но я никогда не прихожу раньше девяти. А вот Хуайсан приходил. Чэнмэй молчит. Молчит. А потом ка-а-ак начинает ржать! — Етижи-пассатижи, серьезно? Человек с говорящей фамилией Вэнь ревнует кого-то ко мне, хотя сам даже дружбу его отверг? Блин, как же хорошо, что я восстановился! Если бы и раньше здесь было так весело, я бы не отчислялся! — Тебе смешно, — хмыкает Гуанъяо, — а мне Хуайсана жалко. Столько было хорошего, доброго, светлого, но пошло по пизде, потому что один слишком эмоционален, когда дело касается чувств, а другой считает, что простить можно кого угодно, только не Хуайсана. — Я считаю так: если они друг другу по судьбе предназначены, значит, рано или поздно сойдутся. По твоим рассказам видно, что у них была сильная эмоциональная связь. Будет очень обидно, если из-за одной ошибки они ее потеряют. Цзинь Гуанъяо неопределенно пожимает плечами. Ему самому очень хочется верить в лучшее.***
Бывают такие моменты, когда понимаешь — ты не виноват. У каждого свой характер и свои тараканы, и порой, когда кто-то кого-то достал, ему нужно достать в ответ. Хуайсан понимает все, но, когда одним ужасным утром мадам Цзинь устраивает разборки по телефону с голосовыми и скриншотами, его трясет. Он тогда все обговаривал с начальницей. Ситуация, казалось, устаканилась, а сейчас все начинается сначала. От: Мадам Цзинь, 09:12 У меня вопрос. Почему я об этом сообщении ничего не знаю? У Хуайсана дыхание перехватывает от обиды и возмущения, потому что он отправлял то, что сказала отправить начальница. И когда проблемы месячной давности вышли на новый уровень, ко всему остальному приплелось сообщение, которое вообще никакую роль сейчас не играет. Как сказал бы Гуанъяо — доебка с нихуя. Конечно, информации много. Мадам Цзинь не может помнить все наизусть. Не важно, может или не может помнить все Хуайсан — он это должен. И, если что-то не так, шишки полетят в его сторону. Было время, когда он приезжал к восьми. Приходил за час до начала рабочего дня, чтобы спокойно посидеть. Со временем он обленился и стал приходить вовремя, лишь в октябре нарушив эту традицию. Днем то Минцзюэ заглянет, то мадам Цзинь придет, то студенты сто вопросов зададут, поэтому встречаться по утрам им с Вэнь Нином было проще и спокойнее. Вэнь Нин… Хуайсан поскальзывается на льду именно тогда, когда вспоминает его. Сохраняет равновесие, аккуратными шажочками идет вперед — и грохается в зоне, которая кажется безопасной. — Неудачник, — шепчет Хуайсан, поднимаясь на ноги. — Даже до работы дойти нормально не можешь… Он должен быть там в девять, но в начале десятого здание академии лишь виднеется на горизонте. Пунктуальность машет ручкой, и если раньше он бежал бы, сломя голову, то сейчас угрюмо идет, чувствуя откровенный похуизм. Его душа — снежный ком разрывающей боли, накопленной за двадцать три года. Когда-то у младшего Не была надежда. Завтра будет лучше — девиз, с которым он живет последние лет десять. Завтра будет лучше, а пока терпи. Перешагивай через планы, проглатывай несбыточные мечты и наслаждайся редкими моментами счастья. Завтра будет лучше. Этих «завтра» проходит миллион, но лучше так и не становится. Он пытается быть хорошим внуком, но каждый взгляд и каждое слово ныне покойного деда насквозь прошиты разочарованием. Он пытается быть хорошим братом, но они с Минцзюэ настолько разные, что без него спокойнее, чем с ним. Он пытается быть хорошим работником, но что-то все время идет не так. Он пытается быть хорошим другом — чутким, понимающим, готовым развеять чужую грусть и помочь тогда, когда это необходимо. Пожалуй, это единственное, что ему удается, и то не всегда. В последнее время его мир замыкается, и доступ есть только у Гуанъяо. Каждому отчаявшемуся, попавшемуся на его пути, Хуайсан говорил — не сдавайся. Жизнь — суровое, временами беспощадное испытание, но тот, кто не сдастся, обязательно отыщет дорогу к счастью. Хуайсан ненавидит быть пиздаболом, поэтому больше никому такое не говорит. Как можно учить других тому, во что не веришь сам? — Бог дает человеку столько, сколько он способен выдержать, — делился с ним Вэнь Нин. — Не знаю, как вы, но я в это верю. Два месяца спустя Хуайсан вспоминает его слова с горькой усмешкой. Бог, может, и дает кому-то столько, сколько он может выдержать, но ничто не растопит его беспощадность, если он намерен человека уничтожить. Хрен знает, чем ему так не угодил Хуайсан. Он действительно старался стойко выдерживать все испытания, и даже когда опускались руки, находил в себе силы двигаться дальше. Хуайсан кончился. Хуайсан пуст. Хуайсан не чувствует ничего, кроме вечной душевной боли, и единственное, чего хочет — чтобы кошмар под названием жизнь оставил его в покое. А-Нин становится финальной точкой — тем самым триггером, убивающим в нем все живое. И больно даже не от любви — Хуайсан привык, что его чувства всегда оказываются не к месту; больно от того, что после откровенного разговора А-Нин отверг его дружбу. Вычеркнул из своей жизни, будто младшего Не в ней никогда не было. Он глядит ему вслед, не понимая — чем? Ну вот чем он это заслужил? Какой урок должна преподать ему эта ситуация? Что жизнь — говно, а он — маленькое уебищное существо, ничтожная пылинка в мясорубке проходящих дней? Что люди, которых он будет любить всей душой, никогда не останутся рядом? Зачем было сводить его с человеком, которого он мечтал встретить? Который собрал в себе все черты, которые он надеялся увидеть в любимых хотя бы частично? Зачем подводить к грани долгожданного счастья, чтобы потом отобрать все? — В чем проблема? Недоумение Хуайсана граничит с паникой. Происходит то, чего он не ожидал вообще никак. — Я не успеваю вести эту ведомость, — говорит Вэнь Нин. — Группа большая, отмечать нужно каждую пару. На перемене не отметишь, все разбегаются кто куда, приходится отвлекаться на нее на занятиях, а это мешает учебе. — Дело точно в этом? — Да. — Я тебе не верю. Наверное, это глупо. Может быть — это смешно. Но Хуайсан чувствует, что дело не в учебе, а в нежелании лишний раз общаться с ним. — Почти четыре месяца ты заполнял ее, и все тебя устраивало. Я сам иногда проводил ревизию, отметить тех, кого постоянно видишь, дело двух минут, — чеканит он, подходя к Вэнь Нину вплотную. — Давай. Давай, скажи, в чем настоящая причина. Скажи, что я тебе настолько неприятен, что даже порог деканата переступать не хочется! Ты поэтому добавил меня в чс в Фейсбуке, верно?! То, что Вэнь Нин его заблокировал, Хуайсан замечает случайно. Иногда он заходит в их диалог — небольшой совсем, потому что все самое главное было в ватсаппе, но там остались милые совместные фоточки. Иногда он открывает страницу Вэнь Нина — просто посмотреть, как у него дела, не появилось ли что-то новое. Еще в субботу страница была открыта, но уже в воскресенье Хуайсан оказывается в черном списке. — Я сто лет тебе ничего туда не пишу и даже не собирался, но ты все равно добавил меня в чс. А сегодня узнаю, что ты отказываешься от ведомости. Какого черта, Вэнь Нин? — Я добавил вас, потому что вы все время попадались мне в рекомендованных. — Даже если и попадаюсь, почему тебя так это волнует? Если бы мне было все равно, я бы пролистал это и все! — Хуайсан в шаге от того, чтобы взорваться, как в тот блядский хэллоуин, положивший конец всему хорошему. — Можешь говорить что угодно, но я тебе не верю. — Я не прошу мне верить, — раздраженно произносит Вэнь Нин. — Я говорю правду. А вот вы, кажется, что-то себе накручиваете. Если это все, то я пойду готовиться к зачету. «Ну и катись» — думает Хуайсан, в сторону Вэнь Нина даже не смотря. Но стоит двери закрыться, как злость улетучивается, и наружу со слезами прорывается боль. Младший Не зажмуривается, пытаясь прогнать внезапно накатившее воспоминание. Мало ему панических атак, возобновившихся в последнее время. Мало нервных срывов из-за давления, которое мадам Цзинь умудряется оказывать даже в отпуске. Мало суицидальных мыслей, посещающих все чаще. Надо добить его окончательно, лишив не просто возможности хоть как-то контактировать с любимым человеком, но и нормального адекватного старосты, в котором Хуайсан был уверен. Чего ждать от тебя дальше, сука-блядская-жизнь? Перевода в другую группу? Или вообще ухода из академии, чтобы не видеть мерзкого куратора совсем и никогда? Ноги снова скользят по льду, но на этот раз у Хуайсана получается удержать равновесие. Видела бы его сейчас мадам Цзинь, или профессор Лань, или старший брат. Если бы эти люди узнали, что происходит в его душе, то никогда не смогли бы его понять. «Тебе двадцать три, — звучит в голове голосом мадам Цзинь. — В твоем возрасте ничего не может быть с семнадцатилетними студентами. Работай больше и не страдай ерундой, ты должен быть мудрым и отпустить его». Всю свою жизнь Хуайсан кому-то что-то должен. Деду — за то, что он его воспитал. Брату — за помощь в сложных ситуациях. Мадам Цзинь — за то, что взяла его на работу и терпит, несмотря на некоторые его загоны. Он должен всем, но почему-то ни одна сволочь ничего не должна ему. Он заебался быть сильным. Заебался быть мудрым. Заебался любить. Даже рисовать заебался, а ведь раньше творчество так сильно ему помогало… Хуайсан надеется, что двадцать второй год станет для него последним, потому что он больше не может. Каторга под названием жизнь загнала его в тупик и высасывает последние силы. Он почти заходит в академию, как вдруг замечает знакомый силуэт, сломя голову несущийся к зданию. — Цзысюань? — Хуайсан не верит своим глазам. Сын мадам Цзинь никогда не прогуливает и не опаздывает, потому что знает: гнева его матери хватит, чтобы стереть с лица земли несколько мегаполисов. Хуайсан его, конечно, не сдаст, но очень интересно — что же послужило причиной внезапного опоздания? Когда на другой стороне улицы останавливается тонированная иномарка, и серьезные мужики мафиозного вида устремляются за Цзысюанем, Хуайсан понимает, что происходит какая-то дичь. Какого черта эти бандюганы увязались за его студентом?! — Эй, вы! Отойдите от него! — один из мужиков хватает Цзысюаня за запястье, когда Хуайсан устремляется ему на помощь. — Что здесь происходит?! — Пацан, не лезь не в свое дело. — Я вам не пацан, — рявкает Хуайсан. — Я — куратор этого студента, и требую объяснить, что… От резкого звука закладывает уши. В груди становится пугающе горячо, и в следующий миг он падает, больно ударяясь головой. — Вы чего творите, изверги?! — кричит Цзысюань, пытаясь вырваться из стальной хватки своих преследователей. — Еще одно слово, — стрелявший в младшего Не наводит на Цзиня пистолет, — и ты кончишь так же печально, как и твой куратор. Хуайсан пытается что-то сделать, понимая, что это бесполезно. Из-за раны не то что шевелиться — даже дышать больно. Он не может противостоять вооруженным похитителям, которые, затолкав Цзысюаня в машину, увозят его в неизвестном направлении. Инстинкт самосохранения орет, что это пиздец. Но остатки сознания в голове говорят стрелявшему — спасибо. Он сделал в этой жизни все, что мог. Выслушивал, успокаивал, помогал по мере своих сил. Призывал жить, верить и не сдаваться. Но того Хуайсана, который был на это способен, больше нет, а у нового на жизнь не осталось ни сил, ни нервов, ни желания. Пожалуйста, дайте ему спокойно исчезнуть.