Катакомбы ревности.

— Ни он, ни этот гадкий паршивец Сенбонзакура мне не нравятся! — категорично прорычала басом Сару, скрестив руки на груди и прикрыв глаза. — Не испытываю к ним обоим ни малейшего положительного чувства, если хочешь знать! — Да нам ли тебе об этом рассказывать, Ренджи, в конце концов, мы — твоя неотделимая часть! Два куска твоей души, чёрт побери! — поддакнул Хеби, свисая с большого дерева сакуры, которое совсем недавно здесь выросло, на хвосте, головой вниз. — Это лишь значит, что ты сам его не особо-то жалуешь! Зачем ты к нему жмёшься, если он тебе не нравится? Тебе же лучше было в одинадцатом отряде, признай это! — Нет, не лучше, вы сами об этом прекрасно знаете. — отрицательно покачал головой Ренджи. — Там нашу силу воспринимали, как должное, мы были на задних рядах, а меня, как и вас, это в корне не устраивало никогда. Если мы вернёмся туда, мы никогда не добьёмся настоящих высот. К тому же, мне нравится капитан Кучики… — Нет, не нравится! — зарычала Сару, подскакивая на своём месте. — Если он не нравится нам, значит, и тебе он не по вкусу! Чему ты учился в Академии столько лет, бестолочь?! Занпакто — это отражение твоей души! Не может быть так, чтобы духовный меч чувствовал иное, отличное от того, что чувствует его хозяин! — Правильно, я тоже это ощущаю. — Сару отодвинулась, почувствовав удивление от того, что хозяин с ней согласился. — Но это не ненависть, как вы ошибочно подумали. Мы все вместе ощущаем к ним адекватный, звериный страх. — он поднял руку, прерывая возмущение Забимару. — Сенбонзакура уже однажды победил нас — там, во время спасения Рукии. Мы чуть не умерли от рук капитана, от лепестков его меча, не бояться их после этого — вершина глупости. Но мы их не ненавидим. Мы их любим. Всё вокруг в моей душе говорит об этом — бесконечное солнце в этих джунглях, весна, которая не прекращается вот уже несколько месяцев… — Но нам-то от этого не легче! — воскликнул Хеби, принимая нормальное положение тела. — Весна весне рознь, Ренджи! Здесь стало неприятно находиться: то проливной дождь, то бесконечная засуха, то сакура, вон, расцветает в тропиках… Здесь стало страшно жить! — Мы с вами большую часть жизни вели звериный образ жизни, существовали на чистых инстинктах. — пожал плечами Абарай. — К тому же, вы, по факту, животные — а в животных привычках водится боязнь всего нового, неизвестного… — Сам ты животное! — рыкнула Сару, отворачиваясь. — И слышать про них ничего не желаю! Ты как хочешь, Ренджи, можешь хоть переспать со своим Бьякуей, но лично я никогда в жизни… — Я никогда не смогу с ним переспать, Сару. — вдруг горько вздохнул Абарай, отчего Забимару недоумённо замолчали. — Никогда, ведь сам капитан ни за что не обратит на меня внимания… — он поднял голову в резко начавшее темнеть небо, на котором засобирались дождевые тропические тучи. — Быть может, вам действительно не повезло с хозяином — с более успешным и умным шинигами вы бы давно уже прославились на всё Сообщество Душ, став занпакто капитана, а так, из-за никудышного и по-детски влюблённого меня, мы всё ещё мотаемся на побегушках лейтенанта… Забимару переглянулись между собой. Редко так бывало, что Ренджи впадал в настолько показательную меланхолию, посвященную собственным загонам насчёт бесполезности и отсутствия мозгов. А уж если такое и случалось, то, как говорится, редко, но метко… Такое было, на памяти занпакто, от силы два раза. Первый — после победы Бьякуи, там, около Башни Раскаяния, когда капитан шестого отряда в первый и последний раз чётко расчертил между ними неприкосновенную линию, указав безродному руконгайцу Абараю его низменное место. Первые несколько дней после ухода Айзена, пока решалась судьба Ренджи, в его тёплой тропической душе шёл беспрерывный, бесконтрольный ливень, было сумеречно, куда бы ни простилался взгляд, стоял густой, непроглядный туман, всюду царило уныние и душевный застой, из которого Ренджи постепенно выходил приблизительно месяц, заново зарабатывая себе звание лейтенанта и хотя бы косвенное расположение Кучики, с которым основательно подорвал и без того хрупкие тогда отношения. Ещё долго занпакто искореняли отовсюду побеги мыслей о безполезности, тупости, собственном ничтожестве, боролись с апатией лейтенанта отважно и браво и, в конце концов, победили — до того момента, когда Бьякуя не позволил раненному Ренджи помочь ему в бою с арранкарами. Тогда, во время боёв и беспрерывного стресса, на апатию и глубокое погружение в себя не было времени, но после победы его было как раз-таки завались, что сыграло против Ренджи и Забимару очень плохую игру. Около полугода восстанавливали Сейрейтей, гоняли распоясавшихся Пустых, отстраивали заново Сообщество Душ, рядовые, офицеры, лейтенанты и капитаны спали от силы по пять часов в сутки, тогда не было даже лишней минуты на то, чтобы сесть и нормально поесть, не говоря уже о том, чтобы разобраться во внутренних конфликтах. Но, в конце концов, рано или поздно всё заканчивается, как закончилось по итогу и то, что в простонародье называется нервотрёпкой. Когда последнее здание в Сейрейтее было отстроено с нуля, Абараю, да и остальным лейтенантам с капитанами, выдали заслуженный отпуск на две недели — и он окончательно слёг, разом отпустив всё, что копил глубоко в себе последние полгода. Занпакто давно усвоили, что самая страшная вещь, которая может случиться с Ренджи — это длительный, беспрерывный запой, который может не заканчиваться неделями. В эти ужасные времена в душе Абарая царил настоящий хаос — то буря, то шторм, то лианы и деревья выкручивало из земли с корнями, водоёмы выходили из берегов, либо же высыхали до основания, погода прыгала от страшного зноя и засухи до беспроглядной темноты, холода и сырости, кругом стоял то туман, то противная, зеленоватая, зловонная, болотная дымка, яснее ясного говорящая о том, что Ренджи тонет в зыбком болоте отчаяния и болезненности, которое пожирало его почти полторы недели того самого «отпуска», от которого всем троим было хуже, чем от изматывающей работы, которая не давала и крохи времени на апатично-бухое состояние, из которого Абарай долго не мог выбраться. Абарай буквально собрал себя по кусочкам в последние дни отпуска, чтобы отправиться на пост лейтенанта и занпакто ничего не оставалось, кроме как в течении двух месяцев устранять последствия депрессии и апатии руконгайца. Они убирали чёрные стволы бесполезности, выкорчёвывали с корнями пни усталости, высушивали болота душевного застоя и наполняли реки жизненных сил чистой водой, разрубали в мелкую кашицу цепкие лианы страха и суеверного ужаса насчёт того, что капитану он не нужен и так далее, далее, далее. Сару и Хеби проделали колоссальную работу над тем, чтобы Ренджи больше никогда, даже нечаянно не попал в это ужасное состояние. И сейчас, когда Абарай так очевидно и просто влюбился в своего капитана, от которого он, вероятнее всего, никогда не сможет дождаться взаимности, занпакто, его неотъемлемые части души, испытывали суеверный ужас и страх — что же случится с внутренним миром Ренджи, если на него будет так активно влиять невзаимная любовь? Что будет, если рано или поздно Абарай наберётся смелости признаться и — несомненно — получит категоричный отказ? Что, если после признания, его неоспоримый бог, его великолепный капитан вообще не пожелает иметь под боком того, кто посмел нарушить их аккуратные рабочие отношения, в которых единственными проявлениями привязанности были горячий чай, заботливо заваренный в двенадцать часов ночи и необдуманные, импульсивные попытки защитить Кучики на задании? Что, если на этот раз Ренджи вообще не сможет выбраться? Сару вздохнула и расправила плечи. После, она встала, подошла к хозяину и, присев рядом, крепко прижалась к нему с правой стороны, как никогда понимая, что сейчас руконгайцу требуется поддержка — пусть, получать эту поддержку, по факту, от самого себя, выглядело странно. Хеби пристроился с другой стороны, крепко обвив грудь хозяина хвостом — прямо как много лет назад, когда они все были сжаты цепкими лианами руконгайской нищеты и бедности, и единственное, что могло защитить от холода одинокого, ободранного ребёнка, было его собственное занпакто, тогда обращённое в обезьяну со змеиным хвостом… Иногда Ренджи признавал, что быть шинигами — это не обозначает всё время находиться в состоянии боёв, стресса и опасения за свою жизнь. Иногда должность шинигами добавляла невообразимые плюсы в не слишком радостное послесмертие обычной человеческой души. — Как жаль, Ренджи, что ты не того воздвигнул в Боги… — тихо выдохнула Обезьяна, прикрыв глаза. — Разве задачей Бога не является любить всех своих верующих вне зависимости от того, кто они? Бедные, безродные, одинокие, странные, неинтересные… И разве хороший Бог может платить своим верующим ненавистью, в ответ на их безграничную любовь? Ренджи не ответил. Тёплый тропический дождь его души скрыл глубоко в себе скупую слезу, скатившуюся по щеке безродного руконгайца. — Ты не можешь отрицать очевидного, Бьякуя-сама. — ехидно развёл руками Сенбонзакура, сидя на большом тропическом дереве и легкомысленно болтая ногами. — Практически всё здесь говорит о том, что ты влюблён! Раньше, в этой пустыне высохших деревьев, не было ни одного живого ростка, а теперь выросло целое дерево! Цветущее, зелёное, дающее тепло и жар в это холодное, ветрянное место! Именно так на твою пустыню влияет Забимару, его рейацу, душа этого твоего лейтенанта! — Он — всего лишь безродный руконгаец, тем более, мой непосредственный подчинённый. Я не могу и даже не имею права испытывать к нему хоть какие-то чувства, кроме официальных. — сидя на пятках в подножье дерева, процедил Кучики, крепко вцепившись в белую ткань капитанского хаори. — Ты прекрасно знаешь о нашем с ним слишком различным положении в обществе. — Что-то во времена Хисаны тебя ни клан, ни положение в обществе не останавливали… — сдув с пальцев лепесток сакуры, задумчиво протянул занпакто. — Не смей напоминать мне о ней! — зашипел Бьякуя, вскинув глаза на самурая. — Это совершенно другое! Хисана была светом в моей жизни, она навсегда останется в моей памяти, как душа, которая научила меня жить и любить! Ты не можешь так просто сравнивать её с Абараем, безмозглая катана! — Бьякуя-сама, ты же говоришь сам с собой… — вздохнул Сенбонзакура, наматывая на руку длинный росток лианы. — Я — тот кусок души, который в тебе утопили ещё в детстве строгие няньки, дед, правила, с которыми тебе приходилось мириться, потому что если бы ты этого не делал — не видать тебе ни места главы клана, ни должность капитана шестого отряда… Я всего лишь отражаю то, что ты думаешь об этой ситуации на самом деле. Бьякуя поджал губы и крепче сжал края хаори. Что поделаешь, если занпакто говорит правду, оценки в Академии Шинигами у Кучики всегда были самые лучшие. Сенбонзакура — это часть его мыслей, часть его собственного внутреннего мира и полное отражение всех его мыслей, ощущений и желаний. Сенбонзакура, пусть и казался холодным и неприступным, на самом деле напоминал шкодливого подростка, того самого, которым и был сам Кучики когда-то давно, наказанием для всего клана, Сейрейтея и Общества Душ в целом. Конечно, он имел собственное мнение, умел действовать сам и, в принципе, был самостоятельным существом, но это не отменяло того факта, что занпакто был слеплен из Бьякуи Кучики абсолютно и полностью, что, конечно, доставляло главе клана множество разных проблем — вспомнить хотя бы ту ситуацию, когда он, вместе с Забимару, разбомбил весь НИИ к чертям собачьим… — Вообще-то, в большей степени в этом виноваты Забимару, нечего было активировать банкай в хрупкой лаборатории! — возмущённо возразил меч, прочитав мысли хозяина. — А вообще, мне кажется, что твоё неприятие этой симпатии — результат продолжительной скорби по Хисане… — сняв перчатку и разглядывая ногти на свету, протянул тем временем занпакто. — Вспомни, когда ты в последний раз хотя бы улыбался после её смерти, не считая ситуаций с Рукией? — Когда проверял отчёты Ренджи. — незамедлительно ответил капитан и мгновенно понял, что сильно просчитался. — Вот именно! — радостно вскинулся Сенбонзакура. — Ты улыбаешься и чувствуешь хоть что-то, когда дело касается твоего лейтенанта! Взять хотя бы твою беспричинную ревность, от которой страдает бедный Ренджи изо дня в день… — Так, прекрати. — твёрдо рявкнул Кучики, отчего занпакто обречённо закатил глаза, снимая маску. — Вернёмся к тому, почему я не могу открыто принять к Ренджи свою симпатию… — Ого, да ты уже признаёшь, что она на самом деле существует? — ехидно хмыкнул Сенбонзакура, развалившись на дереве и опираясь на собственную руку. — Я сказал, прекрати. — меч показательно хмыкнул. — Первая причина: Ренджи безродный руконгаец. Да, Хисана была такой же, но, во-первых, мне пришлось основательно повозиться, чтобы старейшины дали мне разрешение на нашу женитьбу, ведь я поставил ультиматум: либо я женюсь на ней, либо у клана Кучики никогда не будет прямого наследника. Вторая причина вытекает из первой: Ренджи — мужчина, и теперь-то семью нечем шантажировать! Что ты на это скажешь? — Эх, а ведь мне всегда казалось, что мой хозяин крайне умён и сообразителен… — Бьякуя предостерегающе сверкнул глазами. — Ладно-ладно! — махнул руками Сенбонзакура, уже полностью ложась на дерево лицом вверх. — Ты совершенно забываешь о Рукии, впрочем, как и всегда! Да, конечно, она не родная твоя сестра и клан изначально не рассматривал её, как потенциального продолжителя рода, но ты ведь всегда можешь сделать так, что семья будет смотреть в плане детей на неё, а не на тебя! — Что ты имеешь ввиду? — подозрительно спросил Кучики, смутно представляя, что именно Сенбонзакура подразумевает под своими словами. — Сходи в НИИ, договорись с Маюри и вуаля — в бумагах будет написано, что ты бесплоден! — тот лукаво улыбнулся, закинув руку за голову. — Ну, это так, планы на то, что ты всё-таки откроешься Ренджи, он ответит и у вас там, да и у нас с Забимару, всё закрутится… Хочешь заметить, что Маюри не согласится или потребует занебесные цены за свои услуги? — заметив, что Кучики готов возразить, перебил его Сенбонзакура. — Не забывай о том, что только ты, я, Ренджи и его занпакто знаем о том, что двенадцатый отряд имеет доступ до управления всей техникой Общества Душ и именно они расставили камеры по всему Сейрейтею, включая туалеты, ванные комнаты и купальни! Не думаю, что Генрюсаю-доно придётся в радость тот факт, что капитан двенадцатого отряда наблюдает за всем Готеем Тринадцать без их ведома, нарушая все личные границы, которые только можно. Однажды мы уже заставили Куроцучи убрать наблюдение и управление техникой с территории нашего отряда, казарм, бараков и, непосредственно, с территории клана Кучики, ну так и что нам стоит поступить так сейчас? Ты сам прекрасно знаешь, что стоит только найти правильные рычаги давления, научиться пользоваться ими с умом и всё: под тобой будут ходить все, кому не лень, начиная рядовыми и заканчивая капитанами. К тому же, НИИ редко получает достаточные суммы на свои исследования, так что, в случае чего, можно будет подкупить Маюри крупной суммой, сказав семье, что деньги идут на благоустройство казарм и хозяйственных построек… — Ладно, допустим, мы разобрались с происхождением Ренджи и тем, как отнесётся к нашей связи клан. — вздохнул Кучики, понимая, что, скорее всего, именно так он и поступит в случае, если они с Ренджи всё-таки вступят в любовную связь. — Но что ты скажешь на то, что Абарай — мой непосредственный подчинённый? Ты можешь себе хотя бы представить, как Готэй отнесётся к тому, что Кучики Бьякуя, глава одного из четырёх благородных семей Сообщества Душ, спит со своим подчинённым? Да весь Сейрейтей с нас шкуру спустит, не говоря уже о домах Фонг, Омаэда, Шиба, Касумиоиджи и Цунаяширо! — А нужно ли им вообще знать об этом? — притворно изумился меч. — Насколько мне известно, клан Кучики не отличается разговорчивостью в плане семейных отношений, к тому же, как мы уже оба знаем, на территориях дома и отряда нет камер слежения, которые могут открыть этот секрет! Всё, что происходит в доме Кучики, остаётся в доме Кучики и это неоспоримый факт. О вашем соитии можно рассказать лишь Рукии, чтобы она, со стороны Хисаны, дала вам своё благословение, как её родственница, а уж она точно не будет трепаться обо всём этом направо и налево, она слишком уважает тебя и слишком сильно желает счастья Абараю. Да и сам Абарай не так глуп, как кажется — не думаю, что он захочет, чтобы по Сейрейтею поползли отвратительные сплетни. Бьякуя вздохнул и замолчал. Всё, что говорил его сумасбродный занпакто, было неоспоримой правдой, но он не мог не признать, что не может, как бы сильно он этого не хотел, свободно пустить всё по течению, поддавшись эмоциям и уже давно полузабытым чувствам. Он не был уверен в том, что сам Абарай чувствует к нему хоть что-то помимо безграничного уважения, хотя Кучики это восхваление и чуть ли не суеверная боязнь периодически раздражали и даже немного огорчали. Ренджи относился к нему, как к какому-то божеству, боялся лишний раз прикоснуться, бежал на его защиту сломя голову, опасался даже обратиться к нему хоть немного не по уставу и всегда был неотёсанно вежлив, абсолютно противоречя своей простой руконгайской натуре. Бьякуя был хорошо воспитан и имел в своём арсенале множество странных и непонятных правил, но это не значило, что всем окружающим его людям и душам нужно было вести себя также подобающе, он этого никогда строго не требовал, также, как этого не требовали его предшественники на посту капитана. Ярким примером этого было разрешение на выпивку на территории отряда после отбоя, что редко можно было повестречать в остальных резиденциях. Конечно, Кучики тоже искал понимания в соблюдении некоторых общепринятых норм: не выражаться бранной лексикой, всегда быть опрятным при исполнении, приходить только в трезвом виде, не грубить старшим по званию и так далее, но этого, в отличие от одиннадцатого отряда, требовали все капитаны в рамках разумного. Шестой отряд, в отличие от первого и второго, не искоренял индивидуальность своих шинигами, принимал некоторые их особенности и спокойно реагировал на некоторые промахи рядовых, относясь к этому адекватно и с пониманием, следуя своим принципам чуть ли не поколениями. Жаль только, что Ренджи Абарай, второе авторитетное лицо резиденции после Бьякуи, самостоятельно убивал свою истинную натуру и неповторимость, пусть, капитан Кучики этого от него никогда не требовал. Помимо того, что глава клана Кучики сомневался во взаимности своих внезапных чувств, он испытывал что-то наподобие вины перед Хисаной, которой поклялся быть верен даже после её второй смерти. Она любила его всем своим безгранично-огромным сердцем, всегда с нетерпением ждала его в поместье и была искренне рада его самому маленькому и незначительному успеху, поэтому Бьякуе была противна даже мысль о том, что своей симпатией к Ренджи он предаёт душу, которая посвятила ему практически всё своё послесмертие целиком и полностью. Капитан Кучики просто не мог так поступить с той, которая отдала себя почти целиком и полностью, без остатка, научив его заново жить и любить. — Ты же знаешь, что это совсем не так… — медленно протянул Сенбонзакура, как всегда, свободно читающий мысли хозяина. Он поймал распустившийся бутон сакуры и аккуратно разглядывал его, осторожно обхватив обеими нежными, так не подходящими суровому самураю, ладонями. — Ты не хуже меня помнишь, что она сказала тебе перед своей второй смертью… Бьякуя поджал губы. Думать об этом последнем разговоре для него было сродне самой жестокой и самой болезненной пытке. — Кучики-сама, вы же знаете, что она умерла даже слишком давно для обыкновенной души. — внезапно перейдя на официальный тон, тихо продолжил занпакто. — С того времени в Мире Живых сменилось уже около полусотни сезонов, если не больше… Хисана-сама, наверное, уже успела переродиться вновь… Наверное, там, у неё уже есть дети и даже внуки… Она всегда была добра к нам и желала только настоящего счастья… Если бы она сейчас вдруг всё вспомнила и увидела, как вы не хотите позволить себе быть хоть немного счастливым из-за неё, она бы сильно расстроилась и даже обиделась на вас… Бьякуя крепко сжал края капитанского хаори, так, что ногти впились в кожу ладоней. Он поднял голову, прикрыв глаза и подался прохладному ветру, который разворошил распустившиеся бутоны сакуры, разнося тысячи лепестков по ранее безжизненной пустыне, которая ныне цвела и оживала, наполненная чувствами, как тогда, почти пятьдесят лет назад… — Бьякуя-сама… — прошептала Хисана, когда душераздирающий кашель, сотрясающий её бледное, исхудавшее тело, наконец, ненадолго стих. — Бьякуя-сама, вы же знаете, что мне осталось недолго… Пожалуйста, не прерывайте меня… — взмолилась она, заметив, что муж хочет ей возразить. Кучики смиренно закрыл рот, прижавшись своими губами к её холодной руке. — Бьякуя-сама, пожалуйста, найдите Рукию. Я так и не смогла её отыскать, так и не смогла показать ей мир за пределами Руконгая… Вы обещаете, что найдёте её? — Бьякуя через силу кивнул, давясь предательскими слезами, которые старательно пытался сдерживать. — И ещё… Я прошу вас, когда меня не станет… Будьте, пожалуйста, счастливы. Будьте вновь любимы, найдите ту или того, кто будет вашему сердцу также дорог, как дорога ему я… — она снова закашлялась, чуть не сложившись пополам на футоне, сотрясаемая судорогами и пустыми рвотными позывами — уже как два дня, желудок жены Кучики Бьякуи не мог принимать пищу. Капитан Унохана, вот уже несколько недель неустанно караулящая Хисану, мягко отодвинула Бьякую, принимаясь за лечение. Спустя час беспрерывных попыток остановить болезнь, Хисана в последний раз глубоко вздохнула и перестала дышать. Её душа снова отправилась блуждать по Миру Живых, ожидая перерождения.