Something There

      Лес погрузился в мирную тишину, когда Аказа начал спускаться по тропинкам, знакомым ему, несмотря на их безымянное существование. Он неслышно ступал по опавшей листве, хотя шёл быстро, бережно удерживая в руках бессознательную девушку. Аказа устремил яркий золотистый взгляд вперёд, пытаясь сосредоточиться исключительно на окружении и существах, скрывающихся во тьме леса, но, как бы он ни старался, удерживать абсолютное внимание только на дороге не выходило. В девушке у него на руках были какие-то неуловимые черты, которые с завидной частотой заставляли его опускать на неё взгляд, безмолвно привлекая те потусторонние оттенки, что были присущи его существу. Нежное, почти щекочущее ощущение её волос, касающихся его руки при каждом сделанном им движении, когда она слегка покачивалась, хотя он старался держать её как можно крепче; ритмичное тепло её постоянного, тихого дыхания, покрывающее кожу его обнажённой груди, отчего оживали мурашки, пробегающие по всей длине рук; случайная слеза, медленно стекающая по её щеке, чтобы упав, впитаться в распахнутый хаори и смочить плоть под ним; её странный аромат, такой женственный и аккуратно смешавшийся с природной эссенцией леса, что-то настолько ему чуждое, что Аказа невольно задумался, насколько давно он ощущал нечто подобное на столь близком расстоянии. Одним словом, человеческая женщина отвлекала неимоверно. Обычно он был куда более собран и внимателен, когда появлялась определённая цель, но в присутствии истребительницы весь привычный сценарий пошёл совершенно по иному пути, отличному от того, к чему он привык. Аказа озадачивал сам себя, пребывая почти в полной растерянности относительно того, что ему следует делать дальше. На данный момент у него был кое-какой план действий, но было ли это верным шагом, он всё ещё не понимал. Обдумывая эту мысль, он замедлил шаг и неосознанно опустил взгляд на безымянную девушку, слегка покачивающуюся в его руках в такт шагам. На самом деле ему не нужно было смотреть, куда он идёт. Он столько раз проходил между этими густо растущими кедрами, что практически каждый молодой стебелёк, подросток, взрослое и упавшее дерево намертво врезались ему в память. Он без особых усилий ощущал более слабых существ, населяющих лес, но его совершенно не волновало их присутствие. В отличие от людей, ему не нужно было беспокоиться об остальных демонах. Только совершенно безмозглая тварь, рождённая совсем недавно из ярости и отчаяния и не имеющая ни малейшего представления о том, как устроен их мир, могла попытаться наброситься на него, как тот недавний слабак. Имея в виду возможность повторения предыдущего инцидента, Аказа решил, что может уделить минуту-две, чтобы понаблюдать за девушкой. Ещё до того, как это решение возникло у него в голове, он опустил взгляд на свою ношу, и тихий ветерок зашелестел листьями кедров, аккомпанируя оркестру сверчков, которые привносили нотку жизни в окружающую громаду леса. Даже во сне она казалась невероятно… печальной. Мрачной. Расстроенной. На её лице лежала лёгкая хмурость, отчего на нежной коже лба залегли тонкие складки. Мягкие и чуть поблёскивающие губы, отражающие лунное сияние, когда это позволяли расступающиеся верхушки деревьев, были сжаты. Недавние слёзы оставили дорожки на её щеках и рядом с уголками губ, прежде чем скатиться и исчезнуть под подбородком. Аказа предположил, что вполне естественно, что она так выглядит после того, что произошло. Он подумал, что большинство людей изрядно огорчились бы и обеспокоились столкновением с парой демонов в лесу — но опять же, она не была обычным человеком, и он уже знал, что не мог являться причиной такого её состояния. Подражая выражению её лица, Аказа нахмурил брови, в который раз озадачившись проносящимися в голове мыслями. Какой странный человек, подумал он про себя. Пришла ко мне в одиночку. Должно быть, она утратила рассудок. Попадись она любому другому, то уже превратилась бы в груду костей. Он нахмурился, остановившись на мгновение, чтобы удобнее перехватить свою ношу и осторожно заправить ей за ухо прядь волос, которая выбилась из-за налетевшего ветра. Кровь на его руках уже высохла и чешуйками осыпалась с кожи, и её волосы тоже уже были сухими на ощупь, когда тёмными кончиками пальцев Аказа осторожно подцепил тонкую прядь, вернув ту на место. Он неподвижно замер, где стоял, и медленно проследил взглядом изгибы и контуры её фигуры, после чего вернулся к лицу, чтобы рассмотреть более мелкие детали, такие, как, например, длинные ресницы, мягко лежащие на вершинах её влажных щёк. Мир вокруг не прекращал движение, лес всё так же дышал жизнью, чем вызывал волнение у существ, прячущихся среди кедров, но Аказа чувствовал, что застрял на месте, несмотря на то, что точно знал, куда идёт. Всё в том, кем была эта девушка, что она собой представляла, и что он делал с ней, полностью противоречило тому, что Высшая Луна знал и делал на протяжении всей своей демонической жизни. Это будило в нём волнение, из-за которого Аказа был сам не свой. Неуверенный. Нерешительный. Ему не понравилось это ощущение. Сохраняющееся чувство неустойчивости на земле, по которой он шёл, независимо от того, насколько твёрдо Аказа ставил ноги, или какую стойку принимал. Оторвав взгляд от её фигуры, Аказа повернулся, чтобы посмотреть туда, где, как ему было известно, расположилась деревня, из которой, как он предполагал, явилась она. На мгновение он задумался о том, чтобы просто отнести её туда. Он мог бы оставить её на окраине до того, как кто-нибудь из людей его заметит, и исчезнуть. На сегодняшний вечер она была бы избавлена от прикосновения смерти, а он бы освободился от неуверенности, которую она посеяла в нём. Летели долгие, кажущиеся бесконечными секунды, пока Аказа обдумывал эту мысль, глядя сквозь листву вдаль, насколько позволяло зрение. В конце концов, он резко развернулся на пятках, отбросив эту идею, и просто продолжил путь, который знал как свои пять пальцев. Он снова двигался вперёд целеустремлённо и сосредоточенно, не отвлекаясь на девушку. Он больше не хотел зацикливаться на возможностях и оставаться на открытом пространстве. Ему было необходимо почувствовать опору, стабильность и конкретное направление, — то, что всегда дарило успокоение и привычный комфорт. Поэтому Аказа продолжал идти, где нужно пригибаясь и плавно скользя между сплетничающими кедрами, независимо от того, насколько плотным и густым становился лес вокруг. Он погружался всё глубже и глубже во тьму, и они вдвоем поглощались миром, в котором, как он знал, она не смогла бы выжить самостоятельно. Без него она превратится в окровавленного слепого ягнёнка, шагающего на дрожащих ножках и потерянно блеющего в своём невинном невежестве, пока на этот нечаянный зов не явится голодный волк, готовый покончить с её жизнью и окрасить травинки у них под ногами в алый. Кем же был в этом сценарии сам Аказа? Он вполне мог сойти за волка, и технически и был им, но он лучше других знал, что этого никогда не произойдёт. Так кто же он? Какую роль он должен сыграть в этой истории? Он мотнул головой, решив, что ответ не имеет значения. К счастью, его торопливые, быстрые шаги помогли долго не размышлять об этом. Вскоре он отыскал лесную тропу, окаймлённую двумя извилистыми рядами тучных древних кедров. Массивные, впечатляющие деревья стояли бок о бок, будто на страже, и их пушистые лапы простирались вокруг, чтобы не пропустить и крохотного солнечного луча по пути к двери ветхой хижины в конце тропы — заброшенной хижине, которую Аказа часто называл домом, когда ему нужно было укрыться от ослепительно палящего солнца; солнца, которое для людей было символом надежды и счастья, и которое демоны, подобные ему, считали символом страшной, мучительной смерти. На что это похоже? — рассеянно задумался он. Тепло солнца на коже без ощущения, что она покрывается чёрной коркой, как подгоревший кусок мяса… Мне тоже нравилось солнце, когда я был человеком? Аказа снова нахмурился, хотя и почувствовал себя более комфортно при виде успокаивающих очертаний деревянной лачуги. Прогулки в тени кедров всегда наполняли его чувством безопасности и обретённого приюта; он знал, что может отдохнуть, не беспокоясь о том, что жгучие лучи коснутся его, спящего. Независимо от того, что он думал о солнце в своей предыдущей жизни, теперь оно стало врагом, с которым ему придётся сражаться до конца своих вечных, бессмертных дней. И пока девчонка оставалась с ним, ей не грозили другие обитатели леса даже днём. Открыв правой ногой дверь хижины, Аказа вошёл в своё убежище, встретившее его успокаивающей темнотой. Тусклый свет, пробивающийся сквозь открытую дверь, позволил ему отметить, что вся скудная мебель, что составляла обстановку небольшой комнаты, стояла на своих местах. Внутри самой хижины было не на что смотреть. Строение было относительно небольшим, состоящим из одной комнаты и крохотного чулана в дальней части. Раньше в боковых стенах было вырублено два окна, но Аказа заколотил их, когда впервые нашёл это место, чтобы с восходом солнца оно оставалось в полной темноте. По центру комнаты, подальше от боковых стен просто в качестве меры предосторожности, лежал простой одноместный футон. Его покрывало плотное одеяло с белой каймой по краям и сложным узором из волн по центру. Не совсем в его вкусе, но Аказа был непривередлив. Он украл его в соседней деревушке не так давно. Рядом с футоном стоял фонарь с недавно установленной внутрь высокой белой свечой, заключённой в сложную металлическую конструкцию. Естественно, фонарь был не зажжён. Неподалёку от футона располагался ирори с висящим над ним котелком для приготовления пищи и двумя бежевыми дзабутонами по обе стороны от него. В самом очаге лежали несколько кедровых поленьев, небрежно подобранных по размеру и имеющих занозистые и деформированные края из-за того, что ломали их руками. Аказа не имел привычки часто готовить дома, но, если брать во внимание его особый «диетический» образ жизни, иногда он просто охотился на лесную дичь и готовил добытое мясо в своей хижине. Конечно, он не должен был этого делать, но Аказа был не из тех, кто из кожи вон лез, чтобы убить любого человека ради пропитания. Следовательно, тот факт, что в хижине имелся ирори, был для него небольшим плюсом. Есть приготовленное мясо животных было просто… удобно. Однако даже если Аказа ничего не готовил, он всё равно разжигал очаг, чтобы осветить хижину. Хижина имела голые стены; естественные углубления и узоры на досках были единственными украшениями комнаты. У левой стены стоял простой деревянный шкаф с единственной дверцей, скрывающий то, что хранилось внутри. Рядом со шкафом пристроился такой же простой деревянный комод с шестью ящиками. В целом, не так уж много, но этого вполне хватало для существа, которое никогда не задерживалось на одном месте слишком долго. Половицы под его босыми ногами приветственно скрипнули, когда Аказа приблизился к футону. Опустившись на колени, он разместил на футоне девушку; одна его рука скользнула к её затылку, чтобы осторожно уложить его на подушку, другой же рукой Аказа выпрямил её ноги. Как только дело было сделано, а его руки, наконец, освободились, он взглянул на клинок Ничирин, вложенный в ножны у бедра истребительницы. Аказа не ждал, что она использует его, но даже реши она напасть, в своей победе он был уверен, но всё же решил, что будет лучше снять с неё ножны с клинком, чтобы она не навредила себе, если начнёт ворочаться во сне. Стараясь не слишком сильно задевать тело девчонки, он снял клинок с её пояса — вместе с ножнами — и положил на пол рядом с собой. После он повернулся к ней и осторожно вытащил из-под неё одеяло, чтобы накинуть его сверху, и даже слегка подоткнул его по краям, чтобы ей было теплее. Несколько мгновений он прислушивался к её ровному дыханию, после чего, убедившись, что она спокойно спит, Аказа поднялся на ноги и подошёл к двери, чтобы закрыть её и позволить темноте поглотить комнату. Но даже в кромешной тьме этих четырёх стен он точно знал, куда идти и куда нельзя наступать. Аказа по памяти подошёл к комоду у левой стены и выдвинул один из верхних ящиков. Недолго пошарив в нём, среди различных предметов, что хранились там, он, наконец, нащупал один из спичечных коробков. Большим пальцем сдвинув крышку, Аказа вынул одну спичку, после чего, закрыв коробок и крепко обхватив тот пальцами, чиркнул спичкой раз, другой, третий пока спичка не вспыхнула. Аказа удовлетворённо хмыкнул, бросил спичечный коробок обратно в ящик и снова задвинул тот. Затем он вернулся к девушке, лежащей на футоне, и опустился на колени, потянувшись к стоящему сбоку от неё фонарю. Аказа открыл дверцу маленькой клетки; скрипнул ржавый металл, и показалась спрятанная за рамками свеча. Зажав спичку между большим и указательным пальцами, он зажёг свечу, и её крохотный изящный огонёк ожил, затанцевал, заливая хижину тёплым оранжевым сиянием. Как только огонь загорелся, Аказа задул спичку и небрежно бросил её в золу на дне ирори, которая тут же поглотила поблёкший источник света. На секунду он задумался над тем, чтобы разжечь ирори, но, задержав взгляд на яме и кедровых поленьях, которые ему ещё предстояло использовать, Аказа закрыл дверцу фонаря и решил пока что этого не делать. Вместо этого он взял клинок Ничирин и прислонил его к стене у двери шкафа, после чего вернулся и снова опустился на колени у футона. Купаясь в свете фонаря, он смотрел на спящую истребительницу и начинал впитывать детали её жизни в другом свете, даже не замечая этого. Сначала Аказа вообще не знал, на что смотреть — столько мелочей, о которых он давно позабыл, этой ночью внезапно свалились ему на голову, несколько сбив демона с толку, но со временем его взгляд снова начал фокусироваться на отдельных тонкостях, почти так же, как сегодня в лесу. Сначала он увидел, как её грудь вздымается и опускается в такт дыханию вместе с укрывающим её одеялом. Это зрелище убаюкивало своим постоянным ритмом, и Аказу постепенно начало окутывать некое… умиротворение. Странно, что у него возникло такое чувство от одного лишь наблюдения за ней. Затем он снова обратил взор на её лицо, отмечая его женственную мягкость, залитую оранжевым светом и окрашенную в малиновый цвет там, где ранее его прикосновения оставили следы. И, несмотря на сквозящую в её чертах печаль, она была по-своему красива с рассыпавшимися по подушке густыми прядями длинных волос. Женственна и грациозна даже в таком состоянии. Аказа протяжно хмыкнул от этой мысли и когда снова вгляделся в обеспокоенное и измученное выражение, скрывающееся в тонких чертах девушки, поймал себя на том, что восхищается. Отчаянные рыдания и мольбы убить её были неспроста; с ней произошло нечто, из-за чего на её лице прочно укоренилось это выражение. Она сильно хромала, когда пришла к нему, практически тащилась мимо поваленных кедров из последних сил. Он не удивился бы, если под униформой у неё скрывались множественные травмы, учитывая род её деятельности и принадлежность к обычным людям. — Будь ты демоном, эти раны не имели бы значения. Ты бы регенерировала за два вздоха, — инстинктивно прокомментировал он вполголоса. — … Но ты не такая. Ты человек… Ты слабая, — заметил Аказа, осторожно протягивая руку, чтобы расчесать пальцами несколько прядей её волос. — Ты хрупкая… Ты не можешь позаботиться о себе сама, верно?.. — Он повторил движение несколько раз, начав с головы, но фактически не касаясь её, и неторопливо проводя пальцами по волосам, пока они осторожно не выпутывались кончиками из шёлковых волн. Аказа с живым интересом наблюдал, как пряди изящно осыпались с его пальцев на футон и подушку, и впитывал непривычное ощущение мягкости и странное успокоение, которое ему приносили эти простые, незамысловатые действия. Когда его пальцы в шестой раз погрузились в волны её волос, Аказа замер. Зажал между подушечками указательного и большого пальцев тонкую прядь, и от их медовой гладкости в его сознании робко подняла голову тень воспоминания. Он моргнул несколько раз, уставившись на свои пальцы, и нахмурился, а застенчивое воспоминание, о котором он и не подозревал, стало смелее и чётче, поразив его внезапной и резкой вспышкой образов и слов, от которой он невольно вздрогнул. Аказа выпрямился, нахмурившись сильнее, ошеломлённый, но преисполненный желанием действовать благодаря неожиданной информации, пронзившей его существо. Наконец, позволив её волосам в последний раз пройти сквозь пальцы, он встал на ноги и устремился к двери, но остановился на полпути, раздражённо прищёлкнув языком. Вода. Он развернулся и подошёл к шкафу, открыв дверцу, за которой оказалось стоящее на полу под полками ведро, которое он использовал, чтобы приносить воду для приготовления пищи и наполнять небольшую кадку снаружи. Он схватился за ручку окровавленными пальцами, и их вид случайно напомнил ему, что надо бы умыться после встречи с низшим демоном. Сделав себе об этом мысленную пометку, Аказа вышел из хижины, убедившись, что закрыл за собой дверь. Он был уверен, что какое-то время она сможет побыть одна. После произошедшего ранее, Аказа сомневался, что кто-нибудь из остальных осмелится приблизиться к ней теперь, когда он забрал её, даже в его отсутствие — по крайней мере, сегодня. Я напомню им, почему это плохая идея, если они забудут быстрее, чем следовало бы. По крайней мере, хоть пару минут развлекусь.

***

Вечерний воздух был согрет, а прохладный ветерок доносил звуки разговоров и шагов погружённых в свои мысли и жизни людей. Тёплые золотистые огни сверху не били по глазам, но при этом светили достаточно ярко, чтобы оживить пейзаж для тех, кто шёл по платформе станции. Железнодорожные пути на время опустели, и казавшийся бесконечным лес напротив просматривался превосходно. На мгновение она впала в лёгкий ступор от знакомых образов и звуков. Она осознавала, что была здесь несколько раз в прошлом, но не могла вспомнить, как оказалась сидящей на этой металлической скамейке сегодняшним вечером. Сбитая с толку, она прищурилась и огляделась, слегка приоткрыв губы, чтобы сделать осторожный вдох. Толпы суетящихся людей и яркие кассы, разрывающие темноту ночи, показались ей какими-то размытыми, поэтому она подняла руки, чтобы протереть глаза в попытке вернуть миру ясность. Она пыталась сориентироваться, вспомнить, где находится и что делает, но разум упорно рисовал пустоту, независимо от того, насколько прояснилось её зрение и насколько сильно она пыталась заставить себя сосредоточиться. Единственное, что ей твёрдо удалось осознать, так это то, что она находится на железнодорожной станции Муген. И не требовалось читать указатели, чтобы понять это. Но то, как она оказалась тут, по-прежнему оставалось загадкой. — Ты проснулась! Этот голос… Этот голос. До глубины души её потрясло, насколько отчётливо эта фраза прозвучала в ушах. Услышать его снова одновременно оказалось больно и ярко, и тепло, как успокаивающие огни над головой. Она шумно выдохнула, услышав полный энергии и жизни смех, последовавший вскоре, и медленно повернулась, оказавшись лицом к той стороне станции, которой пренебрегала с тех пор, как открыла глаза среди шума и суеты мирной жизни. Её взгляд пополз вверх, пока не остановился на тех живых, уникальных золотистых оттенках и блестящей, трогательной улыбке, которая сохранилась в её памяти до мельчайших деталей. Вплоть до ямочек на щеках и огненных колец внутри его радужек. — К-Кёджуро?.. Ты?.. Н-но… но как?.. Он просто широко улыбнулся, продолжая вполголоса посмеиваться, и скрестил руки на груди. — Не утруждай себя сейчас слишком вопросом «как». Нам есть, что обсудить и без этого, верно? Более важное. Она неверяще покачала головой, сжав дрожащими пальцами подол юбки. Ногти грубо вцепились в ткань, так сильно, что та затрещала, грозя порваться, но это не имело значения. Значение имело только одно — Кёджуро был здесь. Он был жив. — Скажи мне, почему ты здесь? Всё ещё пребывая в шоке от появления Столпа, она медленно покачала головой в ответ. Ей так много хотелось сказать, но язык отказывался шевелиться сейчас, когда Кёджуро предстал перед ней таким, каким она уже не надеялась его увидеть. Всё в её голове смешалось в большой запутанный клубок, поэтому ей удалось лишь сосредоточиться на его присутствии. — Я… не знаю, почему я здесь… Я даже не знаю, как попала сюда… — Знаешь. Я уверен, что знаешь. Копни немного глубже, ты сможешь это сделать! От его ласкового тона у неё задрожала нижняя губа, а глаза затуманились от слёз. — Но я и правда не знаю, Кёджуро, я-я не знаю, почему здесь… Я не могу дать тебе тот ответ, который ты ждёшь… — Ты можешь! Поищи ответ в себе! Она снова замотала головой и опустила её, чтобы не видеть больше до боли знакомого доброго лица, и уставилась на края его хаори с языками пламени, лежащие на скамейке. — Ты всегда так сильно верил в меня, — шепнула она. — Почему? И хотя её взгляд был прикован к красочным узорам на его хаори, она отчего-то была уверена, что Кёджуро чуть склонил голову, мягко улыбаясь. — У меня было много причин верить в тебя, но это не главное, — тихо заметил он. — Подумай. Она в который раз покачала головой и стиснула зубы, не сумев сдержать слёзы. Они горячими каплями катились по щекам, повисали на краю челюсти на мгновение, после чего тяжело падали на ткань юбки и металл скамейки. — Н-но, К-Кёджуро, мне всё равно, почему или как я сюда попала, я-я просто… Я-я так счастлива, что ты здесь… Даже не знаю, что со мной, в голове так пусто и в то же время так шумно… Мне так много хочется с-сказать тебе, но… — Она не смогла закончить фразу, потому что из груди вырвался полный боли протяжный всхлип, прервав её на полуслове. Ещё ниже опустив голову, она через силу заставила себя сморгнуть новые слёзы. Всё это время шумная, оживлённая толпа вокруг продолжала движение, не обращая на пару никакого внимания. Она сильно прикусила нижнюю губу, отстранённо удивившись, что не чувствует вкуса крови. Ей просто нужно было попытаться собраться с мыслями. Она чувствовала, что это было важно. Она понятия не имела, сколько у неё имелось на это времени. — Почему ты здесь? — снова спросил Столп и по-отечески погладил её по спине широкой ладонью в попытке успокоить, но это привело только к ещё одному громкому всхлипу, который ей не удалось сдержать. — Т-твоя рука, — прорыдала она. — Боги, Кёджуро, твоя рука т-такая тёплая… Одной фразой или даже молчанием… ты всегда дарил мне уверенность, что в конце дня в-всё будет хорошо… П-просто так… П-просто потому, что ты такой надёжный и с-сильный… — Ты… — З-зачем ты вообще был так сострадателен и д-добр к кому-то вроде меня?.. Почему из всех, с кем ты мог посидеть, ты пришёл ко мне? Я не заслуживаю этого! Не заслуживаю!.. — Почему ты здесь? — Я НЕ ЗНАЮ! — воскликнула она вдруг, настолько громко, насколько позволяли лёгкие, и тут же вытянулась в струнку, повернувшись к Столпу лицом, искажённым в гримасе чудовищной душевной боли и смеси самых разрушительных, истязающих её долгое время эмоций. — Я не знаю, почему я здесь, Кёджуро!.. Не знаю! Выражение лица Кёджуро смягчилось ещё больше, источая тепло и сострадание; его ничуть не потрясла и не остановила её вспышка. — Ты забрела в тот лес одна, — заметил он. — Ты вошла туда, когда была наиболее уязвима. Ты волочила ноги по неровной земле сквозь тени глубокой ночью, прекрасно зная, во что ввязываешься — но почему? Зачем ты это сделала, мой юный друг? Она не смогла ему ответить. Губы сильно дрожали, и болезненные всхлипы то и дело рвались из груди, а слёзы ещё сильнее искажали образ сидящего рядом Кёджуро, и она никак не могла заставить себя ответить на этот вопрос. Не ему. Она скорее призналась бы в этом всему миру, чем ему. — Я знаю, это больно, — тихо прошептал он, не дождавшись ответа, и рукой, которой гладил её по спине, осторожно смахнул новые слёзы. Его прикосновение было пропитано нежностью и заботой, тепло его кожи снова напомнило ей о жизни, бьющейся в его сердце. Когда Кёджуро стёр все её слёзы, он опустил руку ей на макушку, успокаивая. — Я знаю, что трудно двигаться дальше, но ты можешь это сделать. Я всегда знал, что ты сможешь. Я никогда не сомневался в тебе. И снова она не нашла в себе силы сказать хоть что-нибудь. Она могла лишь продолжать рассыпаться на части у него на глазах; новые слёзы заняли место тех, которые он так нежно стирал с её щёк, пока она впитывала его тепло — практически позабытое чувство. Как его большая ладонь ложилась на её макушку и мягко опускалась к затылку, чтобы снова вернуться и начать сначала. Как его пальцы иногда путались в её волосах, и воспоминание о том, как они смеялись, когда потом он пытался аккуратно вернуть выбившиеся пряди на место. Всё это лишь сильнее крошило те кусочки сердца, что в ней остались, только усиливало тоску и ненависть к себе за то, что она забыла, каково было раньше. В разгар его заботы и ободряющих слов она услышала отдалённый звук гудка поезда. Сердце её подскочило к горлу, а в расширившихся глазах ясно отразилась паника, которую она почувствовала из-за того, что означал этот звук — судьбу, которую он нёс в себе. — Всякий раз, когда я тебе понадоблюсь, я буду здесь, — пообещал ей Ренгоку, и его глаза превратились в нежные полумесяцы, и улыбка мягко растеклась по его губам в собственном, уникальном проявлении. — Когда ты поймёшь, почему, я тоже буду здесь. Я знаю, что сейчас это сложно, и ответы не так ясны, как тебе хотелось бы, но ты их однажды отыщешь. Будь терпелива не только к этому, но и к самой себе. Будь терпелива и будь добра. — В последний раз погладив её по голове, он позволил своей руке скользнуть к её щеке, где она задержалась на несколько секунд, прежде чем он поднялся на ноги, когда Бесконечный остановился на своей станции. Она в ту же секунду затрясла головой и вскочила, чтобы броситься за ним. — К-Кёджуро, пожалуйста, не уходи! Н-не садись в поезд! — Она отчаянно схватила Столпа за руку, пытаясь притянуть к себе, оттащить от открытой пасти поезда и места назначения, к которому — она чувствовала — он привезёт его. — Останься! Останься со мной! Пожалуйста… пожалуйста, ещё ненадолго! Не уходи! Мы придумаем что-нибудь! Мы дождёмся подкрепления из Корпуса и с-составим хороший план! ПОЖАЛУЙСТА, останься!.. Не садись в этот поезд! Он испустил тихий вздох, слегка приправленный мрачной ностальгией, и перевёл взгляд на поезд, всё так же улыбаясь, но вскоре снова обернулся к ней. — Мы оба знаем, что я не могу этого сделать, — тихо прокомментировал Ренгоку. — Но это ничего. Со мной всё будет хорошо, и, что более важно, с тобой тоже. Сказав это, он мягко расцепил её пальцы и на несколько секунд сжал обе её руки в обещающем жесте. В конце концов отпустив её, он повернулся к поеду и вошёл в него вместе с другими пассажирами, напоследок одарив её улыбкой. Вся станция опустела в один миг, погрузившись в тишину. Двери поезда закрылись, железный зверь снова ожил, издав громкий гудок и пронзительно заскрежетав колёсами по старым рельсам. Она безнадёжно уставилась на поезд, наблюдая, как тот неторопливо начал отходить от станции, постепенно набирая скорость по мере того, как вращались его колёса. — Н-нет, нет, нет, нет, нет!.. Кёджуро! КЁДЖУРО! Осознавая, что это бесполезно, она всё же бросилась вслед за поездом, изо всех сил стараясь бежать рядом с вагоном, в который он сел. Из одного из окон виднелась макушка буйной гривы светлых локонов с ярко-красными кончиками, и это подстёгивало её шевелить ногами как можно быстрее, но платформа однажды должна была закончиться, а поезд — набрать скорость, которую ей не дано было превозмочь. Неуклюже остановившись на самом краю платформы станции, она могла лишь убито наблюдать за тем, как поезд мчится по своим рельсам, увозя Кёджуро навстречу судьбе, которую она не могла изменить, как бы сильно того ни желала. С одинокой, опустевшей платформы было отлично видно, как быстро поезд становился всё меньше и меньше, пока полностью не скрылся из виду. К тому времени она открыто рыдала на ветру, выражая свою глубокую, мучительную тоску бескрайнему лесу — единственному оставшемуся слушателю.

***

Оранжевый. Мерцающий, дрожащий оранжевый, слегка окрашенный изнутри золотистым свечением, отбрасывал тени во время выступления на чём-то похожем на деревянную сцену. Именно таким постепенно становился мир вокруг, когда она медленно открыла глаза. Веки казались тяжёлыми, почти неподъёмными, и от слабого усилия распахнуть их кожу щёк защекотали ресницы. Мир по-прежнему не имел для неё особого смысла в те долгие моменты сонного забвения. Она не могла сказать, где находится, не могла вспомнить, что было до момента пробуждения, но могла различить цвета, успокаивающе пляшущие на незнакомом потолке. Цвета были яркими и сильными, и прекрасно освещали пространство комнаты, в которой она находилась, своим успокаивающим сиянием, хотя она пока не сделала ни единого движения, чтобы осмотреться. Она просто чувствовала всё по интенсивности цветов, играющих на потолке. Отстранённо наблюдая за ними, она чувствовала себя в безопасности и гадала, как они попали туда, но не имела ни реальной решимости, ни интереса выяснить это. Ей не хотелось задавать вопросы. Она знала, что произошедшее было всего лишь сном, но хотела притвориться ещё немного. Она хотела ещё немного почувствовать себя в безопасности и покое, которые давно забыла. И эти ощущения замечательно удавалось имитировать цветам на потолке, если бы её вдруг попросили оценить их игру. Спектакль, который они устроили для неё, заставил это чувство задержаться на некоторое время, хотя оно было разбавлено и совсем не походило на настоящее. Будто после ошеломляющего удовольствия она резко вернулась в реальность, которую не хотела принимать, поэтому позволила себе ещё несколько минут побыть в блаженном неведении и разобщённости с правдой, с которой не желала мириться. Зрение медленно туманилось, а она всё наблюдала за танцем и мерцанием цветов в эпизодических кульминационных моментах их историй, но выражение её лица оставалось прежним. Она не поморщилась, не сжала губы и не скривилась. Слёзы просто выступили у неё на глазах и стали медленно скатываться к вискам, потому что так было нужно. Они должны были быть там, набухать и множиться в её воспаленных, усталых глазах и постоянно отмечать кожу своими дорожками, пока те не въедятся намертво. В этот момент времени она была слишком измучена, чтобы реагировать, слишком изранена, чтобы беспокоиться, и слишком слаба, чтобы бороться. Поэтому она просто плыла по течению. И всё же, что-то помимо цветов начало просачиваться в её нынешнюю реальность. Она постепенно начала осознавать звук, который, как ей показалось, был журчанием воды, последовательным и живым, и идущим откуда-то слева. Наряду с журчанием время от времени раздавался скрежет металла, ударяющегося о металл. Потерявшись в собственном замутнённом сознании, она переключила внимание с танцующих цветов на потолке на тени, которые их окружали. Большинство теней не имели определённых очертаний, постоянно меняясь в зависимости от движения яркого свечения. Она предположила, что эти тени были неподвижными объектами в пространстве, в котором она лежала, хотя и по-прежнему не проявляла интереса к движению, чтобы посмотреть, что это было. Среди большинства теней, однако, была более стойкая форма. Естественно, она искажалась и изящно подпрыгивала на деревянном потолке по требованию танцующего свечения, но, несмотря на всё это, тень обладала собственной текучестью. Истребительница смогла разглядеть то, что казалось рукой, ритмично двигающейся по кругу. В руке было что-то зажато, хотя она не могла точно разобрать, что именно. Время от времени рука прекращала вращательные движения, чтобы потянуть за то, что держала, — или поднимала? Да, поднимала. Что-то вроде половника. Вскоре после того, как она распознала таинственный предмет, в поле зрения появилась большая тень; голова и верхняя часть тела наклонились вперёд, будто бы заглядывая в половник. Человек, что осматривал содержимое половника, не задержался в поле зрения надолго, сразу опуская тот обратно в какую-то кастрюлю, чтобы продолжить помешивание. Именно тогда она уловила тёплый аромат земли, окутывавший воздух и напомнивший о цветущих полях и бесконечных равнинах травы, проросшей из почвы, недавно омытой прохладной дождевой водой. Где именно она оказалась? Последним она запомнила кедровый лес. Тогда она была близка к смерти, но умерла ли на самом деле? Было ли это связано с видением, в котором к ней пришёл Ренгоку Кёджуро? Именно поэтому она встретила его на той станции? Нет, это не имело смысла. Если загробная жизнь действительно так жестока, что мучала её такими видениями, то это тот же ад, в котором она жила изо дня в день. Кроме того, даже если это загробная жизнь, почему она сейчас не на станции? Этот деревянный потолок явно не относился к модернизированной железнодорожной станции, об этом она знала. Он был слишком убогим для шумного, развивающегося города, в котором находилась станция. Напрашивался вопрос: если она не умерла и не лежала на грани между жизнью и смертью, то куда она попала? Она упорно продолжала гадать о своём местонахождении, наблюдая за тенями и огнями на потолке, хотя прекрасно понимала: чтобы получить ответы, необходимо повернуть голову и осмотреться. Отвести взгляд от потолка. Отвести взгляд от успокаивающего, тёплого свечения. Такое простое действие. Если бы она просто повернула голову, даже самую малость, у неё уже было бы больше деталей и информации для размышления, чтобы собрать воедино то, что с ней произошло, но одно простое действие казалось ей сложнее, чем обучение, которое она прошла, чтобы стать истребительницей демонов, и каждая миссия, на которую она отваживалась до сего дня. Повернуть голову означало отвернуться от тепла, оранжевого и ярко-золотого, которое составило ей компанию во время своей утешительной игры. Оторвать взгляд от света и теней на потолке означало отвернуться от гораздо большего, чем просто отсутствующее, блаженное неведение. Это означало вернуться в реальность. Это означало отвернуться от успокаивающего, временного фальшивого ощущения, что всё в порядке. Это означало отвернуться и просто позволить двери снова запереться. С тобой всё будет хорошо. Она слегка поморщилась, когда в голове эхом отозвался его голос. Перед ней практически как наяву возникли его смех и сияющая, ободряющая улыбка. Он сказал это с такой уверенностью, но как он мог быть так уверен? Как он мог так сильно верить в неё, когда она не верила в себя? Хотя Кёджуро был уверен в своих словах, она же была убеждена, что никогда больше не оправится, поэтому решила продолжать притворяться. Она хотела продолжать существовать в жалкой пародии на безопасность и поддержку, которые он дарил ей, когда ещё был рядом. Когда говорил с ней. Когда выражал в ней безусловную веру, хотя ей самой трудно было увидеть в себе хоть каплю ценности. Когда он ещё был жив. Она позволила себе ещё несколько мгновений представлять его улыбку и повторять все слова, которые он сказал ей на станции. Лязг металла и танец теней давно превратились в успокаивающий фон. Если бы это зависело от неё, она бы никогда больше не сдвинулась с места, но в глубине души она знала, что должна — хотя бы потому, что Пламенный Столп в неё верил. Хотя было тяжело, хотя останки её сердца разрывались, когда его образ стал рассеиваться, пока окончательно не исчез среди танцующих огней, она начала поворачивать голову, бросая вызов всему в ней, что велело лежать здесь и гнить. Медленно, напряжённо она повернулась налево, окидывая взглядом почти пустую комнату, в которой лежала. В процессе этого она поняла, что лежит на футоне, укутанная толстым одеялом. Мало того, у неё забрали клинок, хотя он по-прежнему был рядом, прислонённый к деревянной стене. То, что её разоружили, не расстроило. Она приняла это как данность. Рядом с футоном стоял фонарь, в металлическом каркасе которого горела свеча. На несколько секунд её взгляд задержался на замысловатой решётке фонаря, рассматривая его перекрещивающиеся детали, подчёркиваемые горящим внутри пламенем. Когда она поймала себя на том, что снова засыпает, убаюканная успокаивающим свечением, то усилием воли отвела взгляд от фонаря. Неподалеку пылал ирори, дерево в яме с песком ревело ярким, живым пламенем, которое лизало дно подвешенного над ним тёмного котелка. Однако самой неприятной частью сцены был человек, отбрасывающий на потолок тени, за которыми она наблюдала всего несколько минут назад. Из всего, что она ожидала увидеть, совершенно выбивался Аказа, готовивший что-то в котелке над очагом, пока она лежала на футоне совсем неподалёку. Он помешивал что-то, сосредоточив двухцветный взгляд на кипящем бульоне. Отблески пламени плясали по его коже и отражались от неё так же, как от потолка, освещая его черты под тем углом, под которым за ним наблюдала она. У него длинные ресницы… Странная мысль, но это было вторым, что она заметила, — первым было то, насколько его глаза выделялись даже в полумраке комнаты под яростным пламенем ирори. Синеву его склер испещряли тёмные прожилки, яркий цвет которых напомнил ей о безоблачном солнечном дне, а поразительные золотистые радужки сами по себе играли роль маленьких солнц. Что же делает его ресницы такими? Розовыми… Может, приближающийся закат? Опять же, странно думать об этом. Её буквально очаровали его естественные цвета и то, насколько они на самом деле выделялись. Несмотря на свою демоническую природу и ужасные вещи, которые он совершил, Аказа был в определённом смысле красив, но, быть может, то говорила её поэтическая сторона. Раньше она ценила подобное, и даже сейчас время от времени эта сторона её личности проглядывала из глубин, в которые она погрузилась, подсознательно пытаясь закрыться от окружающего мира. Ведь это он убил Кёджуро. — Ты проснулась. Она вздрогнула и уже открыто посмотрела на демона. Может, он услышал, как она повернула голову? Или, краем глаза заметил, когда она впервые открыла глаза? Кто знает… Наблюдательность у этого существа была доведена до абсолюта. — Рад видеть. Я уж было решил, что ты проспишь до утра. Он не смотрел на неё, приковав взгляд к котелку и его содержимому. Его свободная рука, сжатая в кулак, покоилась на коленях. Выражение его лица казалось спокойным и сосредоточенным, не агрессивным, но и не особенно дружелюбным. Он просто… был. Следил за тем, чтобы не подгорело булькающее варево. — Где… где… — прохрипела она не своим голосом. Горло саднило. Она с отвращением нахмурилась, тихо прокашлялась и проглотила сухой комок, прежде чем начать снова. — Где я?.. — прозвучало приглушённым шёпотом, едва слышным сквозь потрескивание поленьев в пламени, но Аказа услышал. — В старой хижине, — задумчиво протянул он и поджал губы, словно задумавшись над следующими словами. — Я нашёл её давным-давно. Заброшенной. Так что теперь это моя хижина, — поправил он сам себя и кивнул, удовлетворившись разъяснением. — Твоя хижина… — эхом повторила она, отводя взгляд от него, чтобы лучше рассмотреть помещение. Казалось, нигде, куда бы она ни посмотрела, не было никаких признаков борьбы. Никаких следов от когтей на стенах, никаких разбросанных по полу обломков мебели, застарелых пятен крови, навсегда впитавшихся в деревянный пол. Единственное, что выбивалось из картины — наглухо заколоченные окна, но поскольку он объявил жилище своим, это было неудивительно. — Зачем ты принёс меня сюда? — Ты не очень разумно поступила в лесу, но если бы я оставил тебя там в таком состоянии, ты была бы уже мертва. Я знал, что здесь ты будешь в безопасности, пока не придёшь в себя, поэтому просто взял тебя с собой, — ответил он просто и вытащил половник из котелка, повесив его на одну из ручек. Повернувшись к нему полностью, она молча следила за тем, как он поднял чашку, стоявшую на полу, снова подцепил пальцами половник и окунул его в котелок. Ещё раз перемешав содержимое, он налил в чашку чуть больше двух половников горячего отвара, над которым вился пар. Как только чашка была наполнена, он вернул половник на место и поднялся на ноги. Она неотрывно следила за его действиями, и когда он сократил и без того небольшое расстояние между ними, опустившись на колени у футона, их взгляды встретились. — Сядь. Сказанное было скорее приказом, чем просьбой, но его тон и безмятежный взгляд смутили её. Было, мягко говоря, странно, что демон говорил с ней с такой… вежливостью, несмотря на непоколебимую твёрдость его голоса. Она нахмурилась, приоткрыв рот больше от замешательства, чем от желания заговорить. — А, — он будто бы что-то понял, так и не дождавшись от неё реакции. — Точно. Человек. Ты человек… — пробормотал он себе под нос, осторожно поставив дымящуюся чашку на пол рядом с собой, после чего снова повернулся к ней, сложив руки на коленях. — Тебе нужна помощь? Нужна ли мне помощь?.. Что происходило? Это тот демон, что убил Кёджуро? Но почему? Почему он относился к ней с уважением и даже предлагал помочь сесть, если она не справится самостоятельно? Она слышала о другом демоне в поезде «Бесконечном», Энму, который заманивал людей ложной добротой сладких снов, а после погружал их в ужасные кошмары, но Аказа имел другой профиль. Из того, что ей было известно, он был резким и честным бойцом; он всегда сразу переходил к делу, в отличие от Энму, демона-манипулятора. Аказа был демоном ближнего боя, который сражался ради спортивного интереса, жаждал острых ощущений от нового вызова, подобного тому, который той ночью бросил ему Кёджуро. Совсем не этого демона она мечтала отыскать, отправившись в лес сегодняшней ночью. Несмотря на её озадаченное молчание, он терпеливо ждал ответа, не проявляя никакого раздражения или нетерпения. Руки он по-прежнему держал на коленях, не сдвигая ни на сантиметр, чтобы коснуться её, однако пронзительный взгляд не сходил с её лица — он изучал её, так же, как она изучала его. Так продолжалось до тех пор, пока его взгляд не переместился на чашку, и он не кивнул в том направлении, прежде чем снова сосредоточиться на ней. — Это травяной отвар. Я пошёл за водой и нашёл необходимые травы и корни, а потом, пока ты спала, заварил их. Ты ослаблена. Я заметил. Это должно помочь, — сообщил он, слегка улыбнувшись, чтобы казаться дружелюбнее. Он понял её опасения. Будь на её месте, он бы тоже сомневался. Как человек, которому демон предлагает выпить сомнительное варево, которое он даже не может рассмотреть внимательнее из-за своего состояния. В котелке и правда могло быть что угодно, так что Аказа не ожидал, что она спокойно поверит ему после короткого объяснения. Чёрт, он сам не мог поверить, что рецепт этого отвара до настоящего вечера хранился где-то в самых глубоких закоулках его памяти. А потом он подумал, что в этом есть некий смысл. Когда-то он ведь был человеком, хотя очень и очень давно. Тем не менее, Аказа каким-то образом запомнил рецепт и то, что для него было необходимо, будто готовил этот отвар каждый день с тех пор, как его обратили. Что-то в ней пробудило воспоминание, он был в этом уверен. — … Откуда мне знать, что ты не врёшь?.. Он издал весёлый вздох и лукаво прищурился. — Наверное, ниоткуда. Тебе придётся поверить мне на слово. Она отрешённо покачала головой и вымученно улыбнулась. — Почему ты не убил и не съел меня? — вырвалось у неё так естественно, что она опешила. Она так сильно хотела добраться до него, так желала, чтобы он оказался тем, кого она искала. И что же теперь? Что-то подсказывало ей, что у него были скрытые мотивы. Что он оставил её в живых, чтобы, так или иначе, сделать острые ощущения от убийства более захватывающими. Возможно, он решил, что если подарить ей надежду на то, что её пощадят, она забудет о своём желании умереть и захочет сбежать в деревню. Тогда он насладится погоней, прежде чем неизбежно вонзить клыки в её тонкую шею, повалив перед этим на землю. Аказа, однако, не ответил на вопрос. Он просто уставился на неё, и его лёгкая улыбка чуть померкла, но, несмотря на это, сохранила своё странное дружелюбие. И искренность. — Хочешь, я помогу тебе сесть, чтобы ты могла выпить отвар? — просто повторил он, не делая попытки коснуться её, пока она не ответит. Она подумывала отказать ему, но решила, что ей в любом случае нечего терять, поэтому кивнула. — Пожалуйста… Он снова улыбнулся шире, когда она приняла его помощь, и коротко кивнул в ответ. Потянувшись, он откинул верхнюю часть одеяла ей на ноги, и когда она начала осторожно приподниматься на локтях, вздрагивая при каждом движении, он как мог осторожно подтолкнул её одной рукой в спину, а другой постарался поддерживать, чтобы ей было, на что опереться. Его рука показалась её тёплой. Даже горячей, — должно быть потому, что он держал в ней чашку с отваром. Взглянув на его большую мужскую руку, ощутив прикосновение мозолистой ладони к своей, она отметила, что с его кожи исчезла кровь демона, с которым он сразился ранее. Она прошлась взглядом по его руке, по груди и другой руке. Ничего. Крови не было, он смыл её, пока она спала. На секунду она задумалась, был ли бой, но пятна крови на его белых штанах убедили, что произошедшее ей не привиделось. При взгляде на эти побуревшие, засохшие отметины, на ум пришли образы его недолгой стычки с низшим демоном. Суровое напоминание о том, насколько могущественным на самом деле был один из Высших Лун. — Почему ты не убил меня? — повторила она, набравшись храбрости, чтобы встретиться с ним взглядом, когда он помог ей сесть. — Если бы ты захотел, ты бы так же легко убил меня, как и того демона… Так почему же?.. Лёгкая улыбка полностью исчезла с его лица, сменившись недоумением. — Почему ты хотела, чтобы я убил тебя? Она не ожидала каких-либо вопросов с его стороны, поэтому обескураженно замерла. В конце концов, он демон. Демоны убивают и едят людей. Так было всегда. Почему его интересовали её мотивы? Она поёжилась от неприятной неловкости, в которую вогнала себя сама, и опустила взгляд на руку, которую он всё ещё сжимал. Она рассказала многое из того, что думала о своём затруднительном положении, когда явилась к нему, но… она не хотела объяснять ему истинную причину. Ни ему, ни другим. Никто не знал. Никто не имел ни малейшего представления о том, какие мысли крутились у неё в голове, а единственный человек, ближе всего подобравшийся к раскрытию её внутреннего смятения, был мёртв. Накопленные эмоции свернули её личность в тугую спираль, и сама мысль о том, чтобы излить всё это вслух, вызывала у неё стыд и чувство уязвимости, влекущие за собой чистейшее отвращение. Аказа не стал настаивать. Он просто убрал руку с её спины и взял чашку с отваром, вложив ту ей в руки и убедившись, что она держит её правильно. Когда она не подняла голову и не сжала чашку самостоятельно, он наклонился и поймал её взгляд, терпеливо улыбнувшись. — Пей, пока он горячий. Тебе будет полезно. Сначала, как только его лицо появилось в поле зрения, она отвела взгляд, уставившись на стену справа. Однако, почувствовав, как он слегка сжал её руку в ладонях, она снова нерешительно взглянула на него. Он чуть щурился, отчего кандзи в обеих его радужках были частично скрыты, и от него всё так же исходила та доброжелательность, которую он проявлял с самого начала. Его руки оказались неожиданно тёплыми. Она предположила, что это из-за чашки с горячим отваром, но ничего не изменилось, когда он вложил её ей в ладони. Она всегда думала, что прикосновение демона… ледяное. Пугающее. Но всё оказалось иначе. Он источал то приятное тепло, которое могло согреть в холодный зимний день. То тепло, в которое хочется укутаться, когда страшно и нужно утешение. Тепло, в котором можно укрыться в ненастную ночь и уснуть под мелодию дождя. Как могло что-то настолько… благотворное исходить от кого-то вроде него? Она не знала, что об этом думать и как реагировать. Стоит ли поверить этому дружелюбному взгляду и терпеливой улыбке? Верить ли доброте, которую он проявлял по отношению к ней? Без сомнения, она будет полной дурой, если поверит. Едва заметно кивнув, она сжала в руках керамическую чашку, и он тут же убрал руки, снова опустив их себе на колени, и выпрямился. Она последовала его примеру и тоже села ровнее и заглянула в чашку. В янтарном вареве плавали травы, что соответствовало объяснению демона. Поднеся напиток ближе к лицу, она с любопытством принюхалась, отметив, что землистый аромат, который она уловила ранее, исходил именно от него. Прерывисто вздохнув, она опустила плечи и сдалась, решив, наконец, поднести край чашки к губам, чтобы сделать глоток тёплого напитка. После первых двух глотков она опустила чашку и поморщилась, изобразив на лице явное отвращение. На вкус это определённо был целебный чай. На самом деле, на вкус он был практически идентичен лекарствам, которые медики в поместье бабочки часто заставляли её принимать, когда она оказывалась там с кучей травм. Конечно, она могла ошибаться. Все эти травяные снадобья казались ей одинаковыми на вкус: будто грязь. Она никогда не любила их, а отвар, который дал ей Аказа, был таким же, как и другие. Она не хотела делать ещё один глоток, но, посмотрев в его сторону, поймала многозначительный взгляд под вопросительно поднятой бровью. Ей не нужно было гадать, что значит такой взгляд. Медики смотрели на неё так всякий раз, когда видели такую реакцию… Просто неприятно было получить подобный взгляд от Высшей Луны. Решив не испытывать судьбу, как она часто поступала с медиками, она снова осторожно поднесла чашку к губам, крепко зажмурилась и, запрокинув голову, большими глотками влила в себя тёплый напиток, стараясь случайно не проглотить плавающие в нём мелкие травинки. Когда в чашке почти ничего не осталось, она резко её опустила и сделала несколько глубоких вдохов в попытке сдержать тошноту и закашлялась. Аказа чуть слышно усмехнулся и забрал у неё чашку, прежде чем похлопать по спине с минимальным усилием. Ровно таким, чтобы помочь ей справиться с приступом кашля. — Я так понимаю, ты не любитель чая? — спросил он, весело ухмыльнувшись. — Лечебный чай на вкус как грязь… Если это был он… На этот раз она ответила без промедления, как только успокоилась, дрожащими руками вытирая глаза и лицо. Опустив их, она посмотрела на свои ладони и на секунду прищурилась в замешательстве. Они были… покрыты красными полосами. Когда она поняла, что это засохшая кровь, которой она, похоже, испачкала их, когда вытирала слёзы, то задрожала, прежде чем сжать их в кулаки и быстро опустить, чтобы не видеть. Внезапно она слишком остро почувствовала запах крови на своём лице — крови демона, которой Аказа испачкал её в лесу до того, как всё погрузилось во тьму. — О, это был именно целебный чай, — заверил он, начиная подниматься на ноги с чашкой в руке. — Ты, наверное, хочешь умыться? Можешь сделать это сейчас. — Он прошёл в противоположный конец комнаты, чтобы поставить чашку на комод, и открыл один из верхних ящиков. Оттуда он достал старое серое полотенце. Затем он подошёл к шкафу и вытащил из него маленький деревянный таз, в который сунул полотенце. Не дождавшись от неё никакой реакции, Аказа обернулся и несильно махнул тазом в её направлении. — Ты же хочешь смыть кровь, да? Почему он был так вежлив и внимателен? Это сбивало с толку, и, возможно, в нормальном состоянии духа она отвергла бы его доброту, назвав это отвратительной манипуляцией. Однако сейчас она просто смотрела на происходящее, как на странное направление, по которому её вела жизнь, полностью отклоняющееся от того, которое она выбрала этим вечером. Возможно, это было ещё и потому, что она отчаянно пыталась избавиться от запаха крови. Обычно она стойко игнорировала подобное, но видеть эти пятна на себе, смешанные со слезами, и прокручивать в голове всё то, что привиделось ей совсем недавно? Это душило. — Да, пожалуйста… Такая вежливая, беззаботно размышлял он, снова приблизившись к футону. На этот раз Аказа не стал садиться на колени, а просто присел на корточки, чуть расставив ноги, свободную руку положив себе на левое бедро. Улыбнувшись чуть более игриво, он протянул ей таз с полотенцем, и как только она взяла их, положил обе руки на колени и снова посмотрел ей в глаза. — Тогда ладно. Думаю, сейчас ты не можешь нормально двигаться, да? Конечно, нет. Ты изрядно потрёпана. Хочешь, я тебе снова помогу? — Я… я, п-полагаю, мне нужна твоя помощь, да… — Это было правдой. В этот лес она забрела в ужасном состоянии, но сейчас?.. Не удавалось сделать ни единого движения без вспышки резкой боли. Притворяться, что она сможет идти самостоятельно, было бы глупо. — Хорошо. Ладно, держись крепче. — Она ожидала, что он поможет ей встать на ноги, и поддержит, чтобы она могла на него опереться при ходьбе, но демон удивил её, вместо этого полностью сбросив с неё одеяло и подхватывая на руки, одну просунув ей под колени, а другой обхватив за талию, легко прижимая к своей груди. Не ожидая подобного, она широко распахнула глаза и напряглась, игнорируя боль, распространившуюся по всему телу. Она крепко прижала к груди таз, который он вручил ей, впившись ногтями в дерево. — Удобно? Нормально ли, что мои руки там… где они есть? Его… руки? Что за вопрос такой? Его заботило нечто подобное? — … Д-да, всё нормально… — Хорошо. Если что-то не так, говори. Она на самом деле не могла поверить в услышанное. Этот человек — демон — за такое короткое время прошёл путь от жестокого расчленения одного из себе подобных без малейших угрызений совести до приготовления для неё лечебного чая и беспокойства о том, насколько ей удобны его прикосновения. Это полностью, совершенно противоречило всему, что, как она думала, было ей известно о демонах, и вгоняло в странную нерешительность и смятение. Предполагалось, что ночь пройдёт не так. И всё же, вот она, уютно устроилась на руках у демона, который выносит её из хижины. По дороге в лес она даже остро почувствовала, как его большая рука крепко обхватывает её талию, прижимая к широкой груди. Она чувствовала, как каждый отдельный чернильный палец надёжно бережёт её от падения. Он источал удивительное тепло, которое она ощущала даже сквозь ткань своей формы. Она могла бы попросить, чтобы он убрал руку, но решила этого не делать. Тепло успокаивало. Было знакомо. Она опустила голову ему на плечо, и медленно закрыла глаза, успев заметить отблеск света, видневшийся из-за раздвижных дверей хижины. Она решила продолжать притворяться.