***
Весь путь до озера был пройден в тишине. Он не хотел беспокоить девчонку, свернувшуюся у него на груди. Через некоторое время она полностью расслабилась у него на руках, и ему отчего-то захотелось, чтобы эта иллюзия комфорта для неё сохранялась как можно дольше. Поэтому он брёл по тропинкам, которые знал наизусть, держа мысли при себе. Он сделал всё, что мог, чтобы не тревожить кокон, который она воздвигла вокруг себя. Он знал, что за закрытыми веками она создала фантазию, которой предпочла заменить свою нынешнюю реальность. Хотя по натуре Аказа был резким и грубым, он не хотел разрушить созданный ею мир. Проходя мимо высоких кедров, он отводил её фигуру от тянущихся к ней ветвей, оберегал локоны и убаюканную голову от их цепких веток-пальцев. Спускаясь со склонов покатых травянистых холмиков, он сжимал её крепче, чтобы она не чувствовала слишком резких ударов его твёрдых шагов о землю. Он делал всё, что мог. Аказа не понимал собственных действий, но внутренний инстинкт был настолько естественным, что он решил следовать ему и поискать ответы позже. Хотя густые леса наводнялись множеством низших демонов разных форм и размеров, там, где шёл Третья Высшая, не было никого. Словно солнце пробилось сквозь густые кедровые кроны, окаймлявшие тропинки, и высокие деревья уступили место его ослепительному свету, избавляющему землю от адских лесных тварей. Верные кедровые навесы, в свою очередь, расстилали тёмный ковер теней, по которому он нёс человеческую девушку, защищённый от дневного света. Аказа гордился, гордился своей отвагой и мощью, и осознание, что от одного его присутствия остальные бросались врассыпную, будто он был тем самым солнцем, всегда позволяло ему ступать сквозь деревья не только уверенно, но и гордясь своим статусом. Мягкий ковёр под ногами плавно вывел его на поляну у озера, окружённого, словно послушными стражниками, самыми древними и высочайшими кедрами. Само озеро не было таким уж огромным, но и маленьким его назвать было нельзя. Оно образовывало редкий, но естественный угол в лесу, освобождённый от закрывающих небо навесов из ветвей. Со всех сторон водоём окружала плотная зелёная стена, охраняющая озеро и его обитателей. Случайный путник, простодушно не подозревающий о реальности, сокрытой под лживыми ветвями, счёл бы такое величественное место безопасным. Он ощутил бы себя защищённым от опасностей внешнего мира, совершенно не подозревая о том, что на самом деле скрывается между корой и листьями. Однако с Аказой безопасность была совсем не ложной. Пока он был рядом, лес и правда оставался безмолвным и пустым, будто здесь действительно никого не было. И луна, пока он был рядом, не казалась чем-то пугающим, хотя будь истребительница одна, то её манящий свет быстро превратился бы в злейшего врага. Аказа пристально посмотрел на неё сверху вниз, остановившись у кромки воды, и эта мысль снова, кажется, в сотый раз за вечер, пробудила в нём любопытство. Несколько раз он спрашивал себя, что бы случилось с ней, если бы их пути не пересеклись. Столкнись она этим вечером с кем-то другим, то умерла бы задолго до того, как добралась до озера. Она никогда бы не увидела, как на неподвижной озёрной глади мерцает лунное отражение. Никогда бы не почувствовала нежного касания этих вод, их первозданного запаха. А даже если бы она добралась до озера, то только стала бы причиной того, что его воды окрасились в багряный, а нетронутая поверхность подёрнулась уродливой рябью, прежде чем мир снова погрузился бы в естественную тишину. От этой мысли в нём вскипел гнев. Аказа всегда был вспыльчив, легко впадал в ярость и редко её сдерживал, когда что-то его провоцировало — или кто-то, о чём другие (например, Вторая Высшая), были не понаслышке знакомы. Но много времени прошло с тех пор, когда он испытывал ярость не за себя. Не то чтобы он знал девчонку, или что-то их связывало. Её существование так и осталось для него неизвестным, да и неважным, если бы они не встретились в этот обыденный вечер; но по неясным причинам судьба сплела их пути и связала концы воедино. Между ними образовался скомканный узел из этих свободных, болтающихся нитей, и теперь Аказа чувствовал ярость. Не на неё. От силы испытываемых эмоций ему хотелось вцепиться пальцами себе в волосы и трясти головой так сильно, как он только мог. Он был разочарован собой и той неразберихой, которую она всего за пару часов внесла в его стабильную жизнь, но, несмотря на всё это, старался не показать того, что его снедало. Он душил в себе это, как делал весь вечер, чтобы не пугать её. Но ярость, которую он испытывал ко всем тем «а что, если», с которыми она могла столкнуться, если бы не их встреча, теснилась в груди, где-то под ложечкой — ему даже не нужно было помнить, чтобы знать, что именно это все те столетия назад он испытывал, будучи человеком. Аказа медленно закрыл глаза, глубоко вдохнул через нос и обратил лицо к небу. Мышцы понемногу расслаблялись, пока он стоял, прислушиваясь к звукам природы. Вдалеке трещали цикады — привычный хор, который некоторым нравился, и который некоторые ненавидели. К счастью для него, Аказа находил их пение успокаивающим. Вместе с цикадами от случайных касаний ветра или движения обитающей на ветвях мелкой лесной живности трепетали листья кедров. Под воркующим ветром грациозно изгибались и камыши, растущие у озера, волной набегая на кромку воды и сливаясь с ней. На несколько мгновений погрузившись в окружающее спокойствие, Аказа восстановил самообладание, желая, чтобы внезапный, сбивающий с толку гнев утих. Его золотистые глаза, наконец, распахнулись, и ресницы цвета закатного солнца коснулись края бровей. Аказа устремил взгляд вверх, к луне, и задержал его там на несколько мгновений, чтобы полюбоваться её холодным сиянием. Луна была полной и будто бы налитой кровью. Она заметно выделялась своим неземным, мягким белым свечением, но всё же не затмевала ни одну из звёзд, собравшихся вокруг. Вечер был безоблачным, а небосвод — чистым, чтобы они могли блистать вместе. Казалось, прошли десятилетия с тех пор, как он в последний раз пользовался возможностью просто взглянуть на небо и понаблюдать за тем, что происходит за облаками. Аказа знал, что такими обыденными вещами любят заниматься люди, и чем дольше он смотрел на безоблачное ночное небо, тем более неуместным себя чувствовал. Когда дискомфорт достиг пика, он снова вернул внимание человеку в своих руках. Какая-то часть его ждала, что она взглянет в ответ, но нет, девчонка по-прежнему жалась к его груди, крепко вцепившись в таз, который он ей вручил перед выходом. Окинув её взглядом, он нахмурился. Аказа надеялся, что она сама избавится от своего кокона, если он какое-то время не будет двигаться, но, как оказалось, она была полна решимости пребывать в выдуманном мирке как можно дольше. Он фыркнул, взглянув на кромку воды, и щёлкнул языком. Похоже, ему всё же придётся стать той булавкой, что лопнет её пузырь. Демон снова расслабленно и легко двинулся вперёд. Он шёл по грязной тропе, естественно образованной водяными сорняками, и на ходу пинал камешки, пока, в конце концов, не упёрся в берег озера, где ранее привёл себя в порядок после ночного происшествия. На этот раз вместо того, чтобы шагнуть прямо в воду, он осторожно встал на колени на землю, скрестив ноги под собой, чтобы сесть только тогда, когда будет уверен, что своими движениями не раскачает девчонку у него на руках. Хотя ему было удобно сидеть на берегу озера, истребительницу он держал, приподняв в воздухе, не зная, как поступить. Инстинктивно Аказа чуть не уложил её себе на колени, но остановился вовремя. Он взглянул на её неизменно-обеспокоенное выражение лица в надежде найти там ответ, но в итоге остался всё в том же глубоком замешательстве. Фыркнув про себя от лёгкого разочарования, Аказа решил просто делать то, что считал правильным. Ведь теперь, когда он решил идти по этому пути с ней, нужно было пробудить её ото сна или фантазии, в которую она погрузилась. Поэтому он усадил её к себе на колени, убедившись, что она надёжно прислонена к нему. Аказа глубоко нахмурился, когда полностью ощутил на себе её вес. Фактический её вес не имел значения для существа, обладающего такой демонической силой, но в Аказе снова вспыхнуло нечто странное, когда он почувствовал, как она лежит в его руках, словно в колыбели. Тепло, которое излучало её тело, ощущалось чем-то чуждым и иррациональным, и совершенно непреднамеренно Аказа чуть сильнее прижал её к себе, чтобы её тепло затопило его полностью. На протяжении веков он вёл в основном уединённый образ жизни. Он никогда высоко не ценил товарищество, и оно никогда не имело большого значения для него как для демона, и всё же, благодаря ей, в его сознании снова шевельнулась далёкая, слабая ностальгия. Сколько веков прошло с тех пор, как он в последний раз чувствовал прикосновения другого живого существа? С тех пор, как тепло другого человека успокаивало его огрубевшую кожу? Когда он был человеком, были ли у него близкие, которых он мог обнять? Они были такими же тёплыми, как она? Неужели от веса их тела и источаемого ими тепла он чувствовал себя так же странно? Они так же идеально помещались в его руках и на его коленях, как она? Знал ли он тогда женщину, похожую на неё? Существовала ли женщина, которую он мог назвать своей, когда вёл нормальную человеческую жизнь? Волновался ли он или был когда-либо ошеломлён так же, как сейчас? Нравилось ли ему это? Он тоже, как и большинство людей нуждался в общении? Аказа даже не мог вспомнить, когда в последний раз проводил несколько минут с тем, в чьей компании ему было приятно, так что этот внезапный поток вопросов застал его врасплох. Если бы Аказу попросили описать свои чувства, он бы ответил, что потерял свою личность, как если бы его поразил какой-то экстремальный случай амнезии, из-за которого от него остались только очень мелкие, крохотные кусочки человека, коим он когда-то являлся. Аказа предполагал, что в некотором смысле это с ним и произошло, но раньше он никогда не задумывался о забытом прошлом — его это попросту не заботило. Да, порой он слышал шёпот из закоулков сознания, но это случалось редко, и даже если случалось, он легко отмахивался от него, задумавшись лишь на мгновение. Однако сегодня вечером смутные воспоминания о ком-то, кого он больше не знал, казались более постоянными, и всё, к чему демон мог их свести, — это тот факт, что девчонка продолжала вызывать их без малейших усилий. Не забывая, что в его руках хрупкий человек, Аказа осторожно вытащил из-под её колен руку и потёр ладонью лицо, закрыв глаза и сжав переносицу пальцами. Всё, связанное с общением с человеческой женщиной, казалось сбивающим с толку, но до боли знакомым и странно умиротворяющим. Он мог бы поклясться, что сама её сущность пыталась воззвать к воспоминаниям о его человеческой жизни сладкими словами и тихим мурлыканьем, однако она была бессильна перед тем, чтобы воссоздать в его мыслях забытый образ. Девчонка разрушила до основания само понятие «стабильность», а он даже не знал ни её имени, ни откуда она взялась. Аказа глубоко вздохнул и отвёл руку от лица, решив оставить до поры до времени тайны своего прошлого, и уставился на истребительницу, задумавшись о её тайнах. — Мы пришли, — наконец заговорил он хриплым от долгого молчания голосом. Погрузившись в свои фантазии, она всё же услышала зовущий её голос. Как бы сильно она ни пыталась представить себя в другом месте и другом времени, в объятиях прошлого, к сожалению, ничто в этом мире не могло окончательно отделить её от истинной реальности. Она не хотела открывать глаза. В темноте можно было и дальше мечтать и лгать самой себе. Она могла продолжать быть рядом с людьми, которых любила, могла снова ощущать их объятия и слышать голоса. Всё исчезнет, стоит открыть глаза. Весь смысл её пути сюда сводился к тому, чтобы всё закончилось, чтобы она покинула мир, которому не принадлежала. Так почему же она до сих пор здесь? Почему ещё дышит? Почему не может погрузиться в свои сны и никогда больше не проснуться? Она не хотела. Она не хотела открывать глаза в том же старом мире, который пыталась оставить позади. И не откроет. Вместо того чтобы ответить на зов демона, она лишь сильнее свернулась калачиком и прижала деревянный таз к груди. Пока она не откроет глаза, ей не придётся смотреть в лицо своим страхам. Ей не придётся столкнуться с правдой, с болью. — М-м. Решила притвориться, что не слышишь меня, да? Его голос был таким сильным. Таким глубоким, раскатистым и резким. Она слышала его так громко и ясно, как бегущую в горной реке воду. Порывы его голоса угрожали поглотить фантазии, в которых она так старалась удержаться, поэтому она изо всех сил уцепилась за мечты, несмотря на то, что знала — битва уже проиграна. — Давай, — тихо попросил он, осторожно убирая пряди волос с её лица, чтобы лучше её видеть. — Я знаю, что ты устала, и тебе требуется отдых, и ты отдохнёшь, когда мы вернёмся в хижину. Чем быстрее мы вымоем тебя, тем быстрее ты снова сможешь закрыть глаза. Она свела брови к переносице и сжала губы в ответ на прикосновения его грубых пальцев к её волосам и коже. Не было больше смысла бороться с течением, она понимала это. Его голос, прикосновения, запах засохшей на лице крови — всё это накатывало на неё волна за волной, бурные воды цеплялись за руки и одежду, увлекая прочь от жизни, которой больше не существовало. Фальшивое спокойствие от фальшивых же объятий, существующих лишь в её памяти, угасало. Образы улыбающихся родных лиц расплывались, звук их голосов стихал, и всё, что в итоге у неё осталось — пустая тёмная комната, от стен которой отражалось эхо голоса демона. Комната была слишком хорошо ей знакома: огромная, но в то же время удушающе маленькая, и голос демона звучал в ней слишком громко, каким бы нежным он не прикидывался. Ей показалось, что она задыхается в этой комнате, и поэтому, в итоге пришлось открыть глаза. Она медленно подняла голову и осмотрелась. Глазам предстало уединённое озеро с тихими водами, высокие кедры, склоняющие свои пышные ветви над поляной, и грациозно качающиеся у кромки воды камыши. Она механически моргнула и прижала к груди таз, невольно вспоминая, зачем он принёс её сюда. Когда ум прояснился, она поняла, что он усадил её себе на колени и прижал к груди. Она и предположить не могла, что окажется в столь странном положении сегодняшним вечером, но тепло, которое излучал демон, отвергать совсем не хотелось. Истребительница понимала, что должна была вырваться из его объятий, как только пришла в себя, но нечто внутри неё не желало этого. В его теплоте было что-то такое, что помогало заглушить мучительную агонию от осознания своего одиночества и бесполезности, и она эгоистично возжелала остаться окутанной ею ещё ненадолго. На этой мысли она подняла глаза, встречая неестественный, обманчиво-яркий взгляд. Он внимательно вгляделся ей в глаза и, словно прочитав её мысли, улыбнулся на немой вопрос. — Я так понимаю, тебе удалось немного поспать во время нашего путешествия. Сон… Ах, да. Это был всего лишь сон. — Да, наверное, я… — пробормотала она едва слышно. — Где мы?.. — Я принёс тебя к знакомому озеру, чтобы ты могла вымыться. Уверен, прохладная вода поможет тебе почувствовать себя лучше. Слова демона, вырвавшего её из мрачного сна, лишь усилили охвативший её ступор. Она могла поклясться, что иногда забывала, что разговаривает с одной из Высших Лун Мудзана. Вместо ожидаемых ярости, гнева, ненависти, садизма и насилия, он встретил её заботой, нежностью, благородством и вниманием. Она до сих пор не понимала, что чувствовать по этому поводу, и как реагировать, но, несмотря на всё это, отчасти ей было абсолютно всё равно. Её жизнь подходила к концу. Она не видела для себя будущего, несмотря на провал первоначального плана на вечер. — Верно… — кивнула она наконец. — Было бы неплохо помыться. — Хорошо, давай тогда приведём тебя в порядок, — промурлыкал он, забирая тазик из её рук и отставляя его на время. Аказа почувствовал, как она снова прислонилась к его груди, когда он забрал из её рук тазик, и на долю секунды демон замер. Она положила голову ему на грудь, и её волосы едва ощутимо защекотали обнажённую кожу, рассыпавшись по ней. Взгляд, который девчонка бросила на далёкие кедры, был пустым, будто она до сих пор блуждала в своём выдуманном мире, несмотря на то, что он вытянул её из него. Через секунду или две он взял полотенце из тазика и перекинул его через плечо, после чего снова просунул руку ей под колени. Когда она оказалась в его надёжных объятиях, Аказа встал и двинулся вперёд. Ему нужно было только поднести её к воде, чтобы усадить на берег. Ступив босыми ногами на кристально чистое мелководье, он присел сам и усадил её. От их движений по поверхности озера побежали круги. Истребительница смотрела, как её ноги погружаются в лёгкие волны. Кристальная чистота озера, освещённого мерцающим лунным светом, позволяла прекрасно разглядеть то, что скрывалось под поверхностью. Когда она осмысленно пригляделась к ним, то впервые за вечер заметила, что демон снял с неё ботинки и носки. Она не знала, когда именно он успел, хотя и не возражала. Вода действительно была прохладной и освежающей, ни холодной, ни горячей. Дно озера покрывали многочисленные водоросли, но те, что касались её икр, походили на травинки, растущие на лесных холмах. Песок, на котором она сидела, был приятно-мягким, не вызывал дискомфорта и хранил в себе тепло, которое берег, должно быть, впитал при свете дня. — Тебе удобно? — услышала она, когда Аказа потянулся к тазу за их спинами. — Да… Всё хорошо. Ей не нужен был таз. Она просто сложила ладони лодочкой и окунула их в успокоившуюся воду, наблюдая, как влага просачивается между пальцами. Зачерпнув горсть воды, она плеснула её на лицо и начала оттирать засохшую кровь со щёк ладонями и подушечками пальцев. Когда смешанная с кровью вода потекла по коже, будто была совсем свежей, истребительница скривилась. Отвратительный металлический запах снова окутал её, и капли малиновой озёрной воды закапали на форму. Она отчаянно хотела смыть с себя кровь, раз и навсегда заглушить запах железа. Снова и снова наполняя ладони водой, она изо всех сил тёрла кожу лица. До красноты, до боли. Аказа молча следил за ней, усевшись чуть левее. На его коленях стоял тазик, а мягкое полотенце всё так же небрежно было перекинуто через плечо. Он терпеливо ждал, пока она закончит умываться, впитывая её отчаянное желание избавиться от окрасившего чистую кожу алого. Он наблюдал, как покрасневшие капли озёрной воды скользят по её подбородку, а некоторые повисают на губах и кончике носа. Несколько капель постоянно собирались на краях её бровей, но она быстро смахивала их снова и снова. Ей не потребовалось много времени, чтобы очиститься от крови, но она умылась ещё несколько раз, а Аказа не стал её торопить. Закончив, она сложила руки на коленях, уставившись на воду. Аказа проследил за её взглядом, и постепенно они оба увидели, как их отражения проявляются на поверхности озера, чем спокойнее становились его воды. От Аказы не укрылось, как с её лица исчезло страдальческое выражение, когда её отражение уставилось на девчонку в ответ, и тогда она, наконец, отвела взгляд от воды. Ещё некоторое время он молча наблюдал за её отражением. Только звуки природы и их дыхание нарушали повисшую вокруг тишину. Она отвернулась, избегая его взгляда. Это заинтересовало Аказу, но он понимал, что должен уважать её желание уединиться. Через некоторое время он оторвал взгляд от озёрных вод и посмотрел ей в затылок. В тишине его взгляд скользнул по её роскошным локонам, а на губах появилась лёгкая улыбка. — Позволишь мне вымыть тебе голову? — предложил он. — Это поможет расслабиться. Может, даже избавит от головной боли. Истребительница задумалась ненадолго, но всё же кивнула, решив пока не задавать ему вопросов. Его взгляд смягчился. Ведомый подсознательной ностальгией по своим воспоминаниям, Аказа зачерпнул тазом воду, наполнив тот почти до краёв. Потом он сел за её спиной, чтобы видеть только её затылок, и чтобы она могла более комфортно наблюдать за водами озера. Разместившись, он установил тазик в песок, несколько раз покрутив тот, чтобы его дно погрузилось в берег для большей устойчивости. Закончив, он снова повернулся к её спине, отметив, что она подняла голову, чтобы ему легче было мыть её волосы. Однако ему не хотелось намочить её одежду. Девчонка и без того натерпелась за прошедшее время; Аказа не хотел, чтобы всю ночь она провела в мокрой одежде. Поэтому он взял полотенце, висевшее на его плече, и расстелил его на коленях. Своей большой, отмеченной чернильным рукой, он осторожно подцепил её волосы у основания шеи и приподнял. Другой рукой он накинул один край полотенца ей на плечи, после чего позволил её волосам вернуться в естественное положение. Убедившись, что она должным образом прикрыта, Аказа зачерпнул ладонями пригоршню воды и поднёс их к её макушке. Там он раскрыл ладони и смочил её локоны. Повторив так несколько раз до тех пор, пока её волосы полностью не промокли, он принялся осторожно пропускать пряди между пальцами, аккуратно и нежно. У него не было благовоний или мыла, цветочных ароматов и прочего, но это не мешало Аказе наслаждаться процессом, будто всю свою жизнь он только этим и занимался. Она не могла вспомнить, когда в последний раз кто-то посторонний мыл ей голову. В конце концов, она решила, что это было ещё в детстве, когда мать купала её. Те дни теперь казались такими невообразимо далёкими; она едва могла вспомнить, какими были прикосновения матери. Тем не менее, когда пальцы этого странного демона пробегали по влажным локонам, мягко распутывая и скользя сквозь них в расслабляющем ритме, она, сама того не желая, успокаивалась. Прежнее беспокойство, что она испытывала по поводу испачкавшей лицо крови, стёрлось. Она почувствовала, что словно погружается в песчаный берег, и взгляд её невольно устремился к противоположному берегу озера. Разум полнился приятной пустотой, и как же приятны были прикосновения его пальцев. Уставившись на воду, она, наконец, заметила неподвижное отражение неба на поверхности озера. Когда не было ряби, а ветер не гнал волны, вода до мельчайших деталей отражала образ луны и звёзд. Истребительница не обращала на небо особого внимания, когда ранее брела по направлению к лесу, но сегодня было полнолуние, луна — большая и пухлая, смотрела на землю в окружении звёзд, усыпавших небо. Глубокая печаль охватила её, когда она посмотрела на эту живописную сцену. — Неужели луна выглядела так всю ночь?.. Он на мгновение замер, подняв взгляд к небу, и проговорил в ответ: — Да, наверное, да. Сегодня полнолуние. — Она кажется такой… одинокой. — Одинокой? — переспросил Аказа. — О чём ты? Это просто огромный древний камень в небе, он не может быть одиноким. И вообще, там, наверху, он не единственный — его окружает куча звёзд, понимаешь? Она покачала головой и сонно прикрыла глаза, взглянув на отражение луны. — Нет, разве ты не видишь? Сколько бы звёзд ни собиралось вокруг, сколько бы комет или чего-то подобного не было между ними, она всё равно там, в вышине, совсем одна. Пока звёзды сияют собственным светом, луна может лишь красть свет у солнца на другой стороне мира. Луна, как ты и сказал, большой древний камень в небе, но это не делает её менее одинокой среди остальных, с которыми она никогда не сможет сравниться… Несколько мгновений Аказа смотрел на небо, обдумывая её слова, а потом тихо усмехнулся. — Вы, люди, и впрямь любите романтизировать и придавать поэтичности обыденным вещам, — пробормотал он. — Я, похоже, вижу это иначе. — Почему? — Ну… — Он помолчал, собираясь с мыслями, снова и снова рефлекторно проводя пальцами по её теперь уже распутанным шелковистым волосам. — Теперь, после твоего вопроса, я не уверен. Я живу уже столько лет, что мне почти кажется, будто луна столь же постоянна, как и я. Звёзды появляются и исчезают, сияют и гаснут, а луна всегда остаётся на месте, проходит свои фазы и меняется в своё время. И я бы не сказал, что она крадёт свет у солнца. В конце концов, солнце убило бы меня, тогда как луна оберегает меня и мне подобных. И мне кажется, в этих различиях и заключается их прелесть. Только представь, сколько взглядов сейчас обращены к ней? Как демонических, так и людских. Никто не может прямо смотреть на солнце, но каждый может смотреть на луну, сколько захочет и когда захочет. Если она и может что-то чувствовать, то я сомневаюсь, что это одиночество. — Вскоре после того, как Аказа подытожил свою мысль, он тихо рассмеялся про себя и весело улыбнулся. — А может, и во мне до сих пор сохранилась часть этой поэтики. Истребительница молча обдумывала слова демона, пока её пустой взгляд рассеянно скользил по лунному отражению. Их точки зрения существенно различались, и она не совсем понимала, как относиться к его интерпретации. Сейчас она чувствовала лишь бесконечное одиночество в лунном отражении, и как бы пристально ни вглядывалась, ничего большего не видела. — Ты убил моего наставника, Аказа. Рука демона замерла; пальцы запутались в волнах длинных волос. Её внезапное резкое замечание эхом прозвучало в голове, и Аказе потребовалась пара секунд, чтобы по-настоящему осознать его значение. Когда до него, наконец, дошло, он отвёл взгляд от неба и уставился ей в затылок. Внезапно его улыбка погасла, сменившись серьёзным, непроницаемым взглядом. Итак, вот оно. Она не двигалась. Приковав взгляд к отражению луны в озёрной глади, на самом деле она не фокусировалась больше ни на чём конкретном. Погрузившись в мысли, в мир болезненных реальностей и ярких воспоминаний, который ей никогда больше не дано было испытать, она заговорила инстинктивно. Она заговорила, потому что в голове не осталось больше места для слов, что могли бы сгинуть в тишине ради того, чтобы ей и дальше удавалось притворяться, будто всё в порядке. — Вот как… — тихо проговорил он. — Кто был твоим наставником? — Ренгоку. — Голос не дрогнул. — Ренгоку Кёджуро. Ты убил его в ту ночь, когда поезд Бесконечный подвергся нападению другого демона. — Кёджуро, — эхом отозвался Аказа, мгновенно вспомнив человека, о котором она говорила. Он никогда не забывал достойных противников, а Кёджуро определённо был одним из таких. Однако демон и не подозревал, что снова услышит это имя после ночи своего поражения. — Ты убил его, — повторила она. — Ты убил его и отнял у меня, у всех нас. Он отдал свою жизнь, чтобы защищать пассажиров поезда до рассвета, а ты за это забрал его жизнь, будто она ничего не значила. Некоторое время он молчал, глядя ей в затылок и размышляя над ответом. Будь она мужчиной, его не озаботил бы ни этот разговор, ни его реальность. Он бы прямо и гордо заявил, что действительно убил Столпа собственными руками. Он объявил бы последние минуты жизни Столпа бесполезной тратой потенциала и силы из-за вопиюще глупого отказа становиться демоном. Кёджуро мог выйти за пределы человеческих возможностей, стать сильнее, чем мог себе представить, но пресловутая человечность до самого его конца осталась недостатком Столпа. Будь она мужчиной, Аказа не пожалел бы слов и сказал всё, о чём думает, но перед ним сидела женщина. Демон не мог заставить себя говорить с ней, как с мужчиной. — Кёджуро был очень талантливым бойцом, — начал он ровным и уважительным тоном, соответствующим его размеренным словам. — Он был достойным противником и человеком с непоколебимым духом и свирепой решимостью. Страсть, с которой он защищал слабых, достойна восхищения, равно как и его непоколебимая воля и убеждения. Он пал в бою. Это почётная смерть. Больше Аказа ничего не сказал. Он не стал извиняться за свой поступок, потому что это был бы не только пустой жест, но и двусмысленный. Извинения, какими бы искренними или неискренними ни были, ничего не значат, если человек мёртв. Смерть мало значила для него, но для людей, Аказа знал, это было мучительное прощание, к которому невозможно подготовиться. Аказа знал, что ему нечего сказать, чтобы улучшить ситуацию, поэтому не собирался пытаться смягчить её боль или утешить её фальшивыми словами и пустыми извинениями, сказанными без всякого выражения. Его руки навеки были запятнаны кровью этого человека, и никто уже не мог ничего изменить. С каждым словом, произносимым Аказой, её глаза слезились всё сильнее. Всё больше и больше лицо её кривилось от боли, пока по проторенным дорожкам на щеках не скатились первые крупные, горячие слёзы. Ещё толком не осознав, что плачет, она задрожала, но, попытавшись унять сотрясающееся хрупкое тело, потерпела неудачу. Дрожь заставила напрячь плечи в ложной попытке взять себя в руки, но она знала, что давно потеряла всякий смысл этой фразы. Поникнув, от стыда и отчаяния она опустила голову, до боли сжав руки на коленях в прохладной воде. Его слова, так вдумчиво переплетённые с глубоким уважением, задели старые, проржавевшие струны в клетке её тела, оживляя их. Больно. Было так больно, когда они запели в самом её существе. Она хотела бы, чтобы это прекратилось, но всё только началось, словно необратимый процесс. Она чувствовала к самой себе такое отвращение. Она чувствовала себя законченной лицемеркой. Она должна его ненавидеть, безумно жалеть о его существовании. Она должна каждой частичкой своего существа хотеть обезглавить его. Она должна желать его уничтожить, стереть с лица земли. Она не испытывала ничего из этого. Она не ненавидела его. Не могла заставить себя ненавидеть его. Кёджуро отдал свою жизнь за то, во что верил. Он пожертвовал всем, чтобы защищать тех, кто слабее его. Всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы помогать всем, кому только мог, и по какой-то причине в его глазах она тоже причислилась к этим «всем». Она знала, что Кёджуро не сожалел о своей смерти. Он отдал жизнь за то, ради чего жил, и ушёл с миром, зная, что до самого конца побеждал в достижении своих бескорыстных целей. Ненависть к Аказе лишила бы Кёджуро наследия. Как будто в его смерти была жалость. Это принизило бы дело, за которое он отдал жизнь, за которое так упорно боролся, спасал молодых истребителей, вдохновлял их и наблюдал потом за тем, как они растут у него на глазах, призванные стать будущим человечества. Она должна была слепо ненавидеть Аказу, но не могла. Она лишь чувствовала внутри бесконечную ледяную пустоту, которую оставило после себя слепяще-яркое, свирепое и тёплое присутствие Ренгоку Кёджуро. Всепоглощающее, удушающее горе, с которым она не могла справиться и от которого не могла убежать. Оно следовало за ней каждый день её жизни, присосавшись плотью и костями, словно пиявка, к её плечам. Оно срослось с ней, и она сама стала частью этого горя. — К-как мне двигаться дальше?.. — рыдала она демону за своей спиной. —Он был т-таким замечательным человеком… Знаешь, он раньше так сильно верил в меня и в то, кем, как он думал, я стану… Ха, — горько рассмеялась она, непрестанно всхлипывая. — Интересно, смотрит ли он с той же гордостью на меня с небес... П-по-прежнему верит в меня? Неужели ему не стыдно за то, как низко я пала? Я никогда не пойму, что он увидел во мне, так разве не чувствует Кёджуро от этого разочарование? Я огорчаю его с-своими недостатками в то время, когда он должен, наконец, обрести покой после упорной борьбы, которую в-вёл всю свою жизнь? Она вскинула руки и спрятала лицо в ладонях, когда эти ржавые струны заиграли с отчаянной страстью. Она прижала подушечки пальцев ко лбу и щекам и безудержно зарыдала в раскрытые ладони. Из приоткрывшегося рта рвались сдавленные стоны сломленного, дрогнувшего человека. Пятки её босых ног зарылись в песок на дне озера, и она задёргала ими, прежде чем согнуть ноги, прижимая ближе к телу в попытке создать для себя ложное чувство безопасности, но оно не спешило наступать. Боль внутри неё с каждой секундой лишь росла, росла и росла. Став невыносимой, она побуждала поделиться собой, выплеснуть из содрогающейся груди, но клетка из рёбер крепко удерживала её внутри тела. — Он был м-моим учителем и очень хорошим другом, но просто взял и ушёл!.. Кёджуро мёртв, а я ещё жива! Почему я ещё дышу?! К-как мне двигаться дальше?! Как?! — Крики становились всё громче, разносясь ветром среди кедров, склоняющимся и раскачивающимся в мрачной обиде вместе с ней. — Почему я ещё жива?! Почему я продолжаю жить, когда такие люди, как Кёджуро, гибнут изо дня в день?! П-почему мне позволено жить, наблюдать, как вокруг один за другим умирают и умирают хорошие люди? Люди, которые заслуживают гораздо больше, чем миллион завтрашних дней, не то, что такой бесполезный человек, как я! Что мне делать? Куда мне теперь идти и как продолжать проживать жизнь, которую я не заслуживаю? Аказа! Она оторвала руки от лица и резко повернулась лицом к демону. Опухшие, полные слёз глаза встретились с демоническими, оттенка заката, и она не распознала застывшее в них выражение. Жалость или же сочувствие, она не могла понять, но определённо не то, что можно было отыскать в глазах убийцы своего наставника. В его неестественном, отмеченном кандзи взгляде плескалась доброта, которая смутила её до невозможности. Она знала, что всё в нём было неправильным, ужасным и отвратительным, она знала, что должна проклясть его гнить в самой глубокой пропасти ада вместе с остальными ему подобными, но всё в его глазах побуждало её обратиться к нему за утешением. За успокоением. За теплом и заботой. Она возненавидела себя сверх всякой меры за чувство безопасности, которое охватило её, стоило взглянуть в эти странные, сбивающие с толку оттенки заката. — П-пожалуйста, скажи мне что-нибудь! П-просто скажи!.. — Она подавилась очередным всхлипом, прижав руку к груди в отчаянной попытке удержаться на месте. — С-скажи мне, как это остановить? Что сделать, чтобы перестало так сильно болеть? Я не могу этого вынести... После этой последней, мучительной мольбы Аказа потянулся вперёд и крепко прижал человеческую женщину к своей груди. Сильные руки обвили дрожащее тело, одна из рук обхватила её затылок, чтобы направить голову к укрытию в изгибе его шеи. Чернильные пальцы впились в промокшие локоны, прочно удерживая её от упрямого сопротивления. Однако вместо борьбы, к которой Аказа инстинктивно приготовился, он мгновенно почувствовал, как она прижалась к нему, когда он предоставил ей такую возможность. Она обхватила его торс так сильно, насколько позволяло её ослабленное тело, и буквально рухнула на него. Её непослушные пальцы отчаянно царапали его спину, пока ей не удалось сжать ими тонкую ткань его хаори. Уткнувшись ему в изгиб шеи, она безутешно рыдала от боли, и что-то в том, как она плакала перед ним, и как цеплялась за него с таким безнадёжным доверием, всколыхнуло в Аказе глубоко ушедшие эмоции, о существовании которых он и не подозревал. Всё, к чему он сумел привязать их, — это знакомое чувство горя, потерянности в пространстве и времени. Аказа ничего не сказал. Ничто из того, что он мог сказать, не умалило бы её боль. Ничто из того, что он мог сказать, не изменило бы ситуацию. У него не было ответов, которые она искала, но, по крайней мере, эту ночь он мог дарить ей утешительные объятия. Он мог обнимать её во время рыданий, мог снова посадить к себе на колени и укачивать, предлагая ей укромное место, где она могла бы выплакать эти горькие слёзы под лунным сиянием и наблюдением звёзд. По крайней мере, на сегодня он мог стать для неё сомнительным убежищем, где можно выплакаться, выпустить всё, что она сдерживала. Его взгляд упал за дальний конец озера и миновал траурные кедры. Его разум одновременно полнился какофоническим хаосом и тонул в тишине. Он не был создан для подобных моментов. Он не был создан для таких, как она. Однако происходящее не было сюрреалистичным сном. Всю ночь потерянные воспоминания обрушивались на него шквалом вопросов, но когда его руки обхватили истребительницу, Аказа пришёл к пониманию, что никто из них сегодня не отыщет ответов — и это нормально. Он прожил так долго, ничего не зная о своём прошлом; и ещё столетия проживёт без этого. Её жизнь, однако, была мгновением по сравнению с жизнью демона. Людские жизни были хрупки и быстротечны, как хвост кометы, случайно вспыхнувший в ночном небе. Аказа не мог представить, что можно прожить всю жизнь в размышлениях о прошлом и тех, кого теряешь с течением времени. Для него это было нелогично. И всё же, сидя на берегу с девчонкой на коленях, Аказа чувствовал, как волна её горя обрушивается на него, словно стремнина бушующей реки, и не знал, как реагировать. Руки у него были запятнаны кровью, и он редко обращал на это внимание, но что-то в сегодняшнем случае тронуло его. Аказа ничего не сказал. Всё, что он мог сделать — это засвидетельствовать её горе и опустошение вместе с кедрами и тростниками, разделяющими человеческую боль. Всё, что он мог предложить ей — свои объятия и себя в качестве её убежища. Хотя она искала у него смерти, Аказа решил предложить ей уединение в лесу, чтобы оплакать своё горе в тайне — что она и сделала. Глубоко в кедровом лесу, у озера, нетронутого людьми, она скорбела в его окровавленных руках. Казалось, они сидели так долгие часы. Луна постепенно опускалась, и с каждым сантиметром её падения Аказа замечал, что всхлипы истребительницы становились всё тише. В конце концов, когда луна оказалась ровно над кронами, мир снова окутала тишина. Его плечо промокло от её слез, но она больше не дрожала и не плакала. Он чувствовал её тёплое дыхание на своей шее, и хватка рук оставалась всё такой же крепкой, но, наконец, и она расслабилась. Осторожно, стараясь не потревожить её, Аказа заглянул ей в лицо, и заметил, что она, похоже, исчерпала те немногие силы, что у неё оставались. Она так и уснула, уткнувшись ему в плечо. Там, где ещё недавно была кровь, её лицо покрывали дорожки из слёз. Он ещё некоторое время не разжимал бережных объятий, с любопытством разглядывая её измученное лицо. Убедившись, что она ещё долго будет пребывать в чертогах сна, Аказа стал гладить её волосы рукой, которой обхватывал её затылок. Нежно — почти ласково — он гладил её, теряясь в догадках о том, как получилось, что этой ночью она нашла его. В конце концов он решил, что это не имеет значения. Это данность. Аказа тихо вздохнул при этой мысли и, наконец, поднялся на ноги. Прижав девчонку к груди и удобно устроив её голову на своём плече, он снова погрузился в тёмные объятия кедрового леса.***
Открыв глаза в следующий раз, она увидела другой незнакомый потолок. Полосы на досках приветствовали её глубокими тонами красного дерева, подчёркиваемыми нежным дневным светом. Она ещё не совсем понимала, откуда просачиваются солнечные лучи, но видела, как они нежно-золотым сиянием покрывали доски над её головой, и чувствовала их приветливое тепло. Казалось, будто само солнце ласково обхватило её щёку ладонью, потирая чувствительную кожу нежными пальцами. Сонно моргнув, она поморщилась. Глаза слегка покалывало. Неужели они так сильно болели, когда она в последний раз засыпала? Она не могла вспомнить. Что произошло перед тем, как она уснула? Вопрос побудил её осмотреться в ожидании обнаружить себя в маленькой хижине в лесу, принадлежащей демону, но, похоже, она находилась совершенно в другом месте. Эта комната была просторнее и казалась более уютной, чем хижина Аказы. Она лежала на матрасе под простой белой простынёй, покрывающем деревянный каркас кровати. Стены-экраны, окружавшие комнату, имели цвет потемневшей от времени яичной скорлупы и обрамлялись поддерживающими балками из тёмного дерева. Их украшали несколько нарисованных вручную иллюстраций различных сцен природы. По правую сторону от кровати стоял стол, а на нём фарфоровая ваза с цветами. Она не знала таких цветов, но их округлые, бледно-розовые соцветия притягивали взгляд своей простой красотой. Слева от кровати располагалось окно, его стеклянные ставни были закрыты, чтобы не впускать в комнату ветер, но зелёные, как лес, занавески, наоборот, распахнуты на всю, чтобы позволить солнечному свету согреть комнату изнутри. С того места, где лежала истребительница, было видно кусочек неба. Оно было ярко-голубым, и несколько белых пухлых облаков лениво проплыли мимо. В поле зрения показалась пара пролетевших у окна птиц; их щебет показался ей музыкой — так давно она уже его не слышала. Разница между тогда и сейчас была астрономической, и этот факт заставил её задуматься. Она устало села на постели и продолжила смотреть в безбрежное ярко-голубое небо, пытаясь вспомнить события прошлой ночи. Последним она запомнила разговор с Аказой о Кёджуро и его смерти. Она вспомнила, как рыдала перед ним, рассказывая обо всём, о чём раньше никому не говорила вслух. Она вспомнила, как крепко он прижимал её к себе, когда она сломалась у него на глазах... Он не был ни груб, ни жесток, ни равнодушен в отношении того, о чём она ему поведала. Несмотря на то, что он был причиной всех этих страданий, демон отнёсся к ней с сочувствием и заботой. Он держал её так, будто понимал, будто никогда не отпустил бы, не убедившись, что боль притупилась. Если всё это действительно произошло, то где она сейчас? Они были у озера в глубине леса, когда он обнимал её. Теперь, судя по звукам непринуждённого разговора, доносившимся снаружи, и солнечному свету, гордо бьющему в окно, она могла только догадываться, что снова оказалась в маленькой деревне, которую должна была защищать. Аказа не мог быть где-то поблизости, судя по царившему вокруг спокойствию. Тем не менее, она знала, что прошлая ночь не была просто сном. Она знала, что это не так, потому что вспомнила всё до мельчайших деталей, а также причины, по которым изначально искала его. Она прекрасно помнила исходящую от него силу. Как бы она ни старалась не сосредотачиваться на этом, он был существом, само присутствие которого требовало от окружающих внимания. Несмотря на это, он ни разу не использовал свою огромную силу, чтобы причинить ей боль — даже словесно. Его силу она, скорее, чувствовала в том, как он держал её, прижимал к себе; в том, как его рука обхватывала её затылок, чтобы она могла прятаться в его объятиях столько, сколько нужно. Она помнила звук его голоса и слова, которыми он поделился с ней. Когда она ждала, что он поглумится над смертью её наставника, Аказа сдержанно выразил уважение и как мог утешил. Когда она больше не могла говорить, за него тоже говорило молчание. Она отчётливо помнила, как легко в его объятиях можно развалиться на части. Она помнила, какое спокойствие почувствовала, взглянув ему в глаза. Истребительница зажмурилась, отгоняя воспоминания, но перед мысленным взором вспыхнул его образ оттенка заката. Она застонала и поднесла руку к лицу. Потирая глаза и щёки, она вспомнила его сбивающую с толку заботу о ней и сочувствие, и какая-то часть её снова засомневалась в реальности произошедшего. Что-нибудь из этого произошло на самом деле? Было ли всё это действительно реальным? Действительно ли демон из Двенадцати Лун Мудзана утешал её прошлой ночью? Действительно ли Третья Высшая пытался лечить её в своей одинокой хижине после того, как защитил от разъярённого демона? Он действительно выверял каждое своё прикосновение? Подбирал каждое слово? И, наконец, действительно ли он отнёс её к скрытому в глубине леса озеру, где позволил ей впервые излить живому существу свою боль и тревоги? Он должен быть её главной целью. Как истребительница демонов, она должна была всеми силами стремиться уничтожить его, особенно после того, что он сделал с Кёджуро, но когда она думала о нём, то чувствовала лишь... потерю. Потерю и замешательство, а также новое, слабое чувство тоски и ушедшего тепла. — Что же со мной такое?.. — громко прошептала она, застонав себе в ладони, и повалилась обратно на матрас. Прошлая ночь была слишком реальной, и она не знала, что теперь с этим делать. Демон и человек взаимодействовали под покровом ночи, будто знали друг друга десятилетиями. Это делало её предательницей человечества, истребительница понимала, но… почему она не могла изменить своё отношение к нему? Почему при мыслях о нём в ней не вскипала ненависть? Почему она чувствовала себя несчастной из-за того, что проснулась, не увидев сидящего у ирори демона, помешивающего бурлящий в котелке очередной целебный отвар для неё? Звук шагов по коридору вырвал её из хоровода непрекращающихся немыслимых вопросов, и она переключила внимание на дверь. Та отодвинулась с тихим шорохом, и в комнату вошла знакомая фигура. Понадобилось время, чтобы припомнить её, но истребительница всё же узнала одну из немногих деревенских целительниц, с которыми она говорила, когда переносила раненных жителей из операционных в палаты. Момоко, вспомнила она её имя. В руках та держала поднос с чем-то похожим на блюдце с онигири и дымящуюся чашку с каким-то питьём. С чаем, наверное. — Ты проснулась! — воскликнула Момоко, и радостная улыбка тронула её губы при виде бодрствующей истребительницы. — Я так рада, что с тобой всё в порядке! Мы все так волновались за тебя, но я знала, что ты проснёшься утром! Истребительница же наблюдала за ней, озадаченная тем, с какой неприкрытой радостью молодая женщина приблизилась к её постели. — Где я, Момоко? Что случилось? Почему вы волновались за меня? — Неужели ты не помнишь? — Момоко покачала головой и сочувственно нахмурилась. — Хотя, не мудрено! Ты была так избита, когда мы тебя нашли… Мы нашли тебя на рассвете у входа в деревню. Ты выглядела так, будто выбралась из леса после того, как всю ночь боролась с демонами. Мы догадались, что ты, должно быть, потеряла сознание от истощения, не успев добраться до кого-нибудь из целителей. По правде говоря, мы не застали твой уход. Только вечером мы заметили, что комната пуста, но к тому времени тебя уже давно не было. — Она смущённо уставилась на поднос в своих руках. — Ни у кого из нас не хватило смелости выйти из деревни, чтобы найти тебя… Мы предположили, что ты отправилась защищать нас, и подумали, что станем для тебя обузой, если отправим кого-нибудь в помощь, поэтому решили дождаться твоего возвращения до рассвета. Не знаю, что бы мы делали, если бы ты не вернулась... — Она облегчённо выдохнула. — Хвала Ками, мы нашли тебя утром живой и относительно невредимой... Момоко замолчала, не поднимая глаз. Истребительница, ошарашенная её рассказом, сначала не знала, как реагировать. Она просто смотрела на деревенскую целительницу, сбитая с толку её рассказом, и наблюдала за тем, как на её лице друг за другом появляются выражения печали и вины. Внезапно Момоко сильнее сжала поднос в руках, крепко зажмурилась и низко склонила голову перед ней. — Должно быть, из-за тебя, всю ночь сражавшейся с демонами в одиночку, впервые за несколько месяцев в деревне не произошло ни одного нападения! За вечер не заметили ни одного демона, и не было ни единого сообщения о пострадавших или пропавших без вести! Благодаря тебе впервые за долгое время люди смогли спокойно спать в своих домах, не страшась потерять близких! Спасибо тебе! Спасибо от всех жителей деревни Тацукава; нам никогда не отблагодарить тебя за то, как храбро ты сражалась и рисковала жизнью ради нас! Истребительница широко распахнула глаза, чувствуя, как руки покрылись мурашками, когда слова глубокой благодарности от целительницы достигли усталого сознания. Смесь недоумения и ужаса образовала огромный тугой узел внизу живота, и внезапно ей показалось, что мир снова обрушивается на неё. Прошлой ночью она... ничего не сделала, чтобы прогнать демонов. Несколько недель, что она находилась в деревне, истребительница сражалась, — но тогда-то она была не одна. Теперь те дни казались такими далёкими... Теперь она осталась единственным истребителем, ответственным за защиту Тацукавы. Очевидно, что, как бы она не старалась, ей не завершить миссию, которую друзья завещали ей, прежде чем она могла бы воссоединиться с ними там, куда они ушли. Поэтому, перед тем, как отправиться в лес, она отправила ворона за подкреплением. Надежда была на то, что демоны в лесу слишком отвлекутся на блуждающую среди кедров её, вместо того, чтобы броситься в деревню, как только солнце зайдёт за горизонт. По сути, она планировала принести себя в жертву, чтобы обеспечить безопасность деревни, пока жители ждут прибытия нового отряда истребителей, что смогли бы завершить дело, которое она больше не могла нести на своих плечах. Однако всё пошло не по плану. Демоны проявляли к ней интерес, да, но это продлилось совсем недолго. Когда она встретилась с Аказой, они бежали от неё, как от солнца. Но деревня пережила эту ночь спокойно. Никто не пропал без вести, никто не пострадал — даже она сама. Как?.. Не успела она ответить Момоко, как девушка выпрямилась и водрузила поднос с едой ей на колени. Улыбка, до этого тронувшая её губы, сделалась ещё мягче, выражая благодарность, излучаемую, кажется, самим существом целительницы. — Благодаря тебе наша деревня снова пережила мирную ночь после месяцев страха перед темнотой. Спасибо за то, что стала ответом на столькие молитвы. Спасибо тебе и твоим друзьям, пусть они покоятся с миром. Никто из нас не забудет о том, что вы сделали для нас. Спасибо! От лица нас, целителей, обещаю, что мы позаботимся о тебе так хорошо, как только можем. Пожалуйста, — она указала на пищу на подносе, — насладись завтраком, который мы приготовили для тебя. Тут немного, но мы не знали, в каком состоянии ты проснёшься, поэтому пока решили ограничиться онигири и чашкой горячего чая. Не стесняйся, ешь! Я скоро вернусь, чтобы убраться, и принесу тебе лекарство от боли. В последний раз благодарно склонив голову, Момоко развернулась на пятках и вышла, оставив после себя только шорох задвинувшейся двери и щебетание птиц снаружи. Отдалённые разговоры, которые нельзя было разобрать, остались для истребительницы просто фоновым шумом. Несколько секунд она тупо смотрела на закрытую дверь, пытаясь осмыслить шквал информации, который только что обрушился на неё. По мере того, как каждое отдельное слово эхом повторялось в голове, дыхание неуклонно учащалось, пока она не начала задыхаться. Глаза немедленно наполнились горькими, жгучими слезами, но до того, как из воспалённого, саднящего горла вырвался крик, она плотно прижала обе руки ко рту. Раскрытые ладони приглушали всхлипы, пока слёзы жалкой траты жизни в миллионный раз катились по щекам. Она крепко зажмурилась и разрыдалась сильнее, изо всех сил стараясь выровнять дыхание, чтоб никто не услышал. Как она могла так поступить с этими бедными, добрыми людьми? Когда она стала таким отвратительным человеком? Её благодарили. Её хвалили. О ней заботились. В ней видели избавление. Она же при взгляде на себя видела только трусиху. Обузу. Никчёмную тряпку. Отвратительную лицемерку. Она не заслуживала их доброты, не заслуживала ни слов похвалы, ни радушного отношения. Её следовало оставить умирать, но она снова жива. Вместо заслуженной кары её снова пощадили, и теперь она могла лишь безнадёжно причитать о своих недостатках и тянуть руки к небу за окном. — П-почему, Аказа? Почему ты не убил меня, когда был шанс?..***
Остаток дня показался ей туманным лихорадочным сном. После того, как Момоко оставила её одну, она рыдала до тех пор, пока воспалённые глаза не перестали исторгать слёзы. В какой-то момент они просто высохли, какой бы несчастной и виноватой она себя не чувствовала, и с тех пор мир превратился в сплошное серое ничто. Она отрешилась от всего окружающего. Ей казалось, что она прожила целую жизнь всего за двадцать четыре часа, судя по усталости, пригибающей к земле своим весом. Она больше не хотела ничего чувствовать, поэтому предприняла всё, что могла, чтобы эти эмоции не вынырнули на поверхность. В чьём-то присутствии это было достаточно простой задачей. Никто не спрашивал, почему у неё покрасневшие и опухшие глаза, когда входил в комнату, чтобы проверить, как она, за что истребительница испытывала молчаливую благодарность. Она так привыкла скрывать всё, что чувствует, что делать это в присутствии жителей деревни стало сродни инстинкту. Она притворялась живой, когда люди приходили поговорить с ней, как, например, деревенский староста, или когда целители приходили справиться о её самочувствии или предложить лекарство. Когда рядом появлялся кто-то, она могла выдавить из себя улыбку и даже поддержать короткий разговор, но когда дверь за ними закрывалась, она оказывалась в ловушке из чувства вины, сожаления и ненависти к самой себе. Вдобавок, к этой мерзкой каше из эмоций примешивались мысли, образы и недавние воспоминания о Высшей Луне. Как бы истребительница ни старалась, она не могла заставить себя перестать думать о нём на протяжении всего дня. Не имело значения, в каком настроении она находилась; Аказа возникал в сознании независимо от того, притворялась ли она умиротворённой или просто оплакивала его уход в одиночестве. Где он сейчас? В лесу? Это он оставил её у ворот деревни? Он как-то связан с постоянными нападениями на деревню? Почему он заботился о ней? Почему его волновало её самочувствие, эмоциональное и физическое? Как могло случиться, что демон поделился добротой и состраданием с человеком? Тишина была ответом на незаданные вопросы, которые множились и множились, даже когда день медленно сменился ночью. К тому времени, когда за окном над облаками поднялась луна, Момоко заглянула к ней, чтобы пожелать доброй ночи и спросить, не нужно ли ей чего-нибудь перед сном. Истребительница попросила лишь открыть окно, чтобы лучше видеть деревню и чувствовать ночной прохладный ветерок. Минуло уже далеко за полночь, но она никак не могла заставить себя уснуть; она слишком боялась того, что может ей присниться, стоит позволить голове коснуться подушки. Поэтому, откинувшись спиной на подушку, она смотрела, как за окном плывут тёмные облака, сливаясь с луной и звёздами в ночном небе. Облака почти не скрывали полную луну, нависшую над миром и освещающую тёмные тропы своим фальшивым сиянием. Весь вечер её терзала тревога; она думала, что демоны обрушатся на дома жителей теперь, когда она не отвлекала их внимание своим пребыванием в лесу. Однако в течение нескольких часов ничего не происходило. Она просто наблюдала за окружающим миром. Селяне занимались своими делами: общались с соседями и близкими, обменивались ласковыми жестами или парой слов у обшарпанных заборчиков. Со временем толпы поредели, и лишь несколько припозднившихся брели по каменным тропинкам, но и они со временем скрылись из виду. Казалось, что ещё одну ночь Тацукава сможет спать спокойно. Тем не менее, она наблюдала, хотя уже не понимала, то ли несёт бдительную вахту, то ли просто существует во тьме. Когда её взгляд коснулся луны, голова уже покоилась на подушке. Никогда прежде небесное светило не казалось ей таким незнакомым, как сегодняшним вечером. Она не знала, та же самая это луна, что и вчера, потому что в её ослепительном великолепии видела лишь лгунью, которая отчаянно силилась подражать сияющим вокруг звёздам. — Должно быть, это тяжело, — прошептала она луне. — Постоянно поддерживать эту ложь. Ты когда-нибудь устаешь от этого? Замечают ли звёзды, насколько ты тусклая на самом деле? Кажется, в одном он всё же был прав... Если бы не солнце, ты действительно была бы просто огромным куском камня, парящим в небе. Когда эти слова слетели с её губ, выражение лица потускнело, так что она смогла составить компанию торжествующей луне. В окно ворвался порыв ветра, игриво взъерошивший ей волосы и охладивший воспалённую кожу щёк. Не в силах удержаться, она глубоко вдохнула свежий вечерний воздух и медленно закрыла ноющие, усталые глаза, чтобы отдохнуть всего несколько минут. Ветерок поднялся снова, на этот раз став сильнее, и обнял её своими тонкими руками, побуждая нормально устроиться в постели для сна, невзирая на беспокойство о том, что придёт вместе с ним. Повернувшись к открытому окну, она услышала шелест кедрового леса вдалеке, тоскливым, таинственным шёпотом зовущий её по имени. В крепких объятиях ветра и под пристальным взглядом луны и звёзд она заснула, вспоминая закат у сокрытого глубоко в этих лесах озера.