ВОСПОМИНАНИЯ ПОКЛОННИЦЫ
повесть.
_______________
I.
Эле́н открыла новое, только что отпечатанное издание майского выпуска «Вестника», бегло прочла содержание и тут же начала читать с самого первого рассказа. Весьма стремительно перебравшись на следующую страницу, она продолжила: рассказ увлекал с первых строк. Но недолго была её безмятежная радость. Она читала про сад и видела сад. И солнце видела. И тишину, необычайную тишину слышала. Брови её тут же нахмурились, как только припомнила Эле́н эту встречу. Там, в саду, где во сне своём она потеряла отчего-то обоих детей и бегала в поисках их, слыша грозные крики мужа, увидела возникнувшую из ниоткуда девушку вдалеке. Совершенно незнакомая девица в милом платье, самая обыкновенная бестужевка, бывало, виделась ей и раньше. Но это появление, и удивленная улыбка, и огонь в глазах отчего-то вмиг успокоили Эле́н. Она тогда улыбнулась ей ответно в благодарности, хотя не вполне понимала за что. И вот теперь она читала свой сон как бы с другой стороны, словно глазами этой незнакомки. Читала и видела себя саму в сочинении некого М. Арсеньева. Такого она не знала и даже не могла припомнить, чтобы когда-то слышала это имя раньше или видела в прошлых номерах. Каким образом загадочный господин Арсеньев оказался знаком с такими деталями снов Эле́н? Это одновременно будоражило её воображение и несколько пугало. Она с трудом дочитала рассказ. И даже не столько сюжет её поразил (хотя он довольно умело, как ей показалось, затронул что-то в её душе неспокойное), сколько не давали покоя мысли и предположения: как это возможно? Случайность ли? Острее это всё было оттого, что ей тут же припомнились и другие сны с участием той бестужевки. Самые разнообразные сны. Даже такие, о которых не то что говорить, и самой себе припоминать страшно. И стыдно. И вот теперь возник этот Арсеньев, так уверенно описавший недавний её кошмар. Что всё это может значить? Нет, быть может, это и вправду лишь разыгравшееся воображение, и Эле́н причудилось? Кто бы подсказал.***
Вечером того же дня Эле́н отправилась с мужем на приём к своей любимой подруге, Никифоровой Вере Евлампиевне, у которой все местные ценители литературного искусства от благородного дворянства, к каковым относили себя и Березины, обыкновенно собирались, чтобы обсудить и прочитанное, и написавших, да и в целом собрать последние сплетни, а заодно и составить новых. Хотя, конечно, прямо этого никто не признавал. Разговор зашёл и о рассказе, который так Эле́н впечатлил. Начали толковать идею, и что же вообще тут понимать. Эле́н поначалу сидела тихо, как замерзшая, прислушиваясь, потому как казалось ей, что стоит хоть слово вымолвить, и секрет будет тут же раскрыт. – А вам как показалось, Елена Фёдоровна, полюбил он или не полюбил эту незнакомку? – Вера с улыбкой, внимательно смотрела на Эле́н. Её как будто расколдовали эти слова. Чуть помолчав, Эле́н ответила: – Это всё же вопрос непростой... Если допустить, что он полюбил её, то никак, по моему представлению, невозможно было бы продать свою любовь за кусок хлеба... – Но ведь, Елена Федоровна, – перебил её граф Дрожжин-Шипов, – Художник купил и новый холст к тому же. Не символ ли это его желания к любви вернуться? – Мне так не кажется, – мягко возразила Эле́н. – Ведь он может вернуться к любви, чтобы снова продать её. Для меня такое немыслимо, я его совершенно не понимаю. И поэтому, – тут она уже повернулась к Вере, – Я всё-таки склоняюсь к представлению, что он её не любил. Быть может образ, идею... – Почему же вы возможность приравниваете к поступку? – продолжал спорить граф. – Мы ведь не знаем и знать не можем, продал бы он новую картину или нет? Мы знаем только, что он не бросил писать, и что он добр, раз отдал последнее нуждающемуся. Но более мы ничего не знаем, так почему вы так строги к нему? – Литература призвана устраивать диалог души автора с душой читателя, – Эле́н говорила серьёзно и холодно, Дрожжин-Шипов ей не нравился, – И я по этому разумению слушаю своё сердце в вопросах толкования. А сердце мне говорит, что он её – человека, индивидуум её, понимаете? – не любил и даже более, любить не мог. Такой у меня взгляд, – подытожила Эле́н, – Хотите спорить, на здоровье. Но я своего взгляда не переменю, так как это сердце мне говорит, а не рассудок. Эле́н буквально закипала внутренне, хотя и оставалась холодной внешне. Но после, сидя ночью у зеркала, она глядела на себя беспристрастно и обдумывала сказанное. Лежа уже в постели, пришла к выводам, что всё сделала правильно, никак себя притом не скомпрометировала – и удовлетворенно уснула крепко и надолго.II.
В следующий день Эле́н несколько раз возвращалась мыслями к Арсеньеву, который где-то был, что-то делал, откуда-то знал и притом был совершенно неуловим. Занимаясь детьми, говоря с мужем, отдавая распоряжения домашним... даже переодеваясь, она вновь и вновь думала. Судорожно, болезненно. Много о чём, но лейтмотивом, конечно, была мысль: «Кто это и как его найти?», а следом: «Обязательно нужно найти и выяснить, что это такое?». После обеда Эле́н вдруг осенило, и она отправилась в библиотеку, перебирая все номера в поисках его имени. Не считая времени, провела так весь почти вечер, и только однажды прервалась. Заглянула дочь, растерянно осмотрела Эле́н, сидящую на диване в окружении стопок журналов, потом как-то неловко подбежала и обняла её за ноги. Сама Эле́н едва коснулась девочки, слабо приобняв плечики. Та почти сразу же отпустила маму и выбежала в коридор. А Эле́н захотелось отряхнуться. Ни в одном из томов того года, и даже в томах предыдущих не нашла она ничего, написанного Арсеньевым. И это, конечно, сильно её разочаровало. Потом она подумала, что поиски эти даже если бы и привели к чему-то, навряд ли помогли бы разгадать его личность. Поэтому она попросила Аксинью прибрать по местам книги и вернулась к обычным своим делам, нисколько не успокоившись.***
Перед сном к ней зашёл муж, Михаил Павлович Березин. Хотя возраста они были почти что одного, она неизменно была к нему на Вы. И это его вполне устраивало, насколько можно судить по его с ней обращению. – Отчего ты сегодня весь вечер дома? – Голова болела, мне не хотелось никого беспокоить. Как Ваши дела? Вы останетесь?.. – Эле́н всегда немного смущалась его. – Нет-нет, я сейчас пойду. Хотелось тебя проведать, – он подошел к столу, на котором еще лежал новый номер журнала. – Ты вчера так бойко спорила с графом, – он усмехнулся, кивнув на книгу, и повернулся к ней. – Художник этот, я погляжу, весьма впечатлил тебя своей выходкой? – Мне показалось, он предпочёл материальное духовному... – робко начала Эле́н, но тут же умолкла. – Вы не согласны? – Отчего же, согласен, – он присел в кресло и стал рассматривать Эле́н так... хозяйски. – Мне думается, он даже не понял, что ему судьба преподнесла. Не оценил этого дара, и обошёлся с ним так мещански – на этом слове он сделал особый акцент. – Но меня удивило не это, – и тут взгляд его черных глаз остановился на лице Эле́н. – А то, как ты позволила себе говорить с графом. Михаил Павлович смотрел прямо и спокойно, но что-то в этом взгляде было металлическое и твердое, как камень. Эле́н об этот камень споткнулась и сразу опустила глаза в пол. – Простите, Михаил Павлович, – это все, что она смогла вымолвить. – Я понимаю, – как будто не услышав ее, продолжил он, – Сейчас многие дают женам своим воли, ставят на одну с собою ступень, слушают всерьез в делах. И картины эти перед глазами других жен создают ложное впечатление о границах допустимого. Я вижу, что духом ты слаба, – он подошел к ней сбоку и по-отечески обнял плечи, – И потому я как любящий муж особенно остро чувствую свою обязанность о тебе заботиться. Так что я предостерегаю тебя, Леся, – он наклонился и сухо поцеловал ее в лоб. – Не забывайся. После этого отпустил ее, улыбнулся и вышел. Скоро она услышала звонкий смех няньки Агафьи в коридоре, который резко был оборван шлепком, а следом хлопнула дверь его покоев. И Эле́н выдохнула.***
Через несколько дней Эле́н удалось кое-что выяснить об Арсеньеве. И хотя это никак не помогало ей в расследовании, отчего-то само возникновение новых подробностей утешало. Выяснилось, что из кружка никто не смог припомнить личного знакомства с этим человеком. Даже те, у кого имелось почти нескончаемое количество друзей. Это открывшееся обстоятельство, на которое они набрели на очередном собрании, весьма сильно взбудоражило всех. Теперь этот загадочный Арсеньев беспокоил не только ее, но и весь благородный свет Петербурга. Это и радовало Эле́н, но и тревожило. Потому что каждый новый разговор пугал и напоминал об этом человеке, заставлял вновь и вновь переживать весь ужас бесконечных догадок, которые невозможно никак подтвердить или опровергнуть. О которых она даже не может ни с кем поговорить. Но, что самое страшное, которые отягощаются новыми снами с этой бестужевкой, частыми и непонятными. И как это все – Арсеньев, бестужевка и ее сны – связано, Эле́н не могла никак разгадать. Раз было, что Эле́н долго не могла уснуть после очередной театральной постановки и последующего приема у Никифоровой, на котором обсуждали, кроме прочего, и Арсеньева. И вот когда наконец провалилась в сон, случился кошмар. Глубоко за полночь. Луна ярко-желтая, полная, огромным блином висела в небе. Эле́н стояла в центре площади, а вокруг ходили толпы людей. Некоторые намеренно отворачивались, проходя мимо, а другие – смотрели презрительно и холодно. Эле́н стало зябко и тут же почудилось, что ветер пробирает ее до самых костей. Она опустила голову и осмотрела себя. Оказалось, Эле́н стояла на площади, полной людей, в одной ночной рубашке. Она с ужасом обнаружила свои ноги босыми, а потом и голову – непокрытой. Она тут же оглянулась по сторонам, не в силах вспомнить, как оказалась здесь. Стыд жгуче-алым залил ее щеки и кончики ушей. Сердце колотилось как безумное. Она услышала жестокий, громкий мужской смех, который раздавался словно отовсюду разом. Зажмурилась, присела и закрыла уши ладонями, чтобы не слышать его, но это не помогло. Эле́н трясло от ужаса и стыда, и от холода тоже. Хотелось плакать и кричать, но слезы не шли, а голос словно пропал. И вот всё вокруг начало растворяться, она стала словно падать в какую-то пучину. И тогда ощутила спиной и плечами чье-то осторожное касание, как объятие. Оно было таким неожиданно теплым, что Эле́н дернулась и чуть отстранилась сначала, но затем... Это были руки бестужевки – она их отчего-то сразу узнала, хотя и не могла помнить, чтобы до того видала их так близко. Руки осторожно, но крепко обвили ее плечи, сомкнулись на груди в замок и продолжали удерживать, пока во всем теле Эле́н словно растекался мед, успокаивающий дрожь. Мужской смех утонул где-то вдалеке. А когда она наконец смогла открыть глаза – вокруг уже ничего не было. Ни ночи, ни площади, ни людей. Ни бестужевки. Тогда слезы потекли по ее щекам – стремительно, горячо. Она завыла горько, и от воя этого совершенно проснулась. Или другой сон, когда она задремала, слушая чтение детей, и вдруг привиделась ей незнакомка эта во всем черном, в какой-то темной и душной комнатке. Она, Эле́н, будто из дальнего угла наблюдала эту картину. Незнакомка стояла на коленях подле какой-то старухи на постели, и то ли молилась, то ли молила старуху о чем-то. Стены словно сдвигались и начинали все сильнее давить на нее и на незнакомку тоже. Она зажмурилась от страха. А когда открыла глаза, уже была где-то в лесу, босая на сырой земле. Эле́н блуждала по лесу, искала незнакомку (чувствовала ее присутствие, знала), но никак не могла найти. И вот вдруг подняла глаза и заметила меж двух тоненьких берёз пронзительный взгляд. Та смотрела в упор, долго, не моргая, словно чего-то ждала. Эле́н глядела на нее вопросительно. Тут девица махнула головой, и все исчезло, а Эле́н проснулась оттого, что сын дергал ей юбку. Так жила Эле́н несколько мучительных недель. Но со временем, когда всевозможные догадки относительно личности нового автора были высказаны, а истины узнать так и не удалось, разговоры об Арсеньеве в гостиных сошли на нет. Вместе с ними понемногу находила покой и сама Эле́н. Как и любой человек, она не могла страдать и бояться слишком долго. Поэтому летом мыслями ее почти полностью завладели домашние дела, муж и обыкновенные заботы. И даже сны отступили: теперь она либо не видала за ночь ничего, либо они были совсем отвлеченные и мирные. Один раз только за июнь она вспомнила свои тревоги и погрузилась в них. Но всего на четверть часа. С того момента, как доставили новый номер журнала, и до того, как она закончила читать содержание. Не обнаружив в списке его (или ее?) фамилии, Эле́н выдохнула и с удовольствием прочла все сочинения. И уж больше о нем не вспоминала. А потом пришел номер за июль.Е.Ф. Березина.
_______________
[Из рукописи г-жи Б., 1884г.]