ВОСПОМИНАНИЯ ПОКЛОННИЦЫ
повесть.
_______________
V.
Эле́н поспешила допить свой кофе, задала мужу дежурные вопросы и, выслушав о нужде ехать в министерство, приняла его приглашение отобедать у Политковских с тем, чтобы потом отправиться с ними на дачу к Никифоровой, которая уже месяц жила там с детьми. Когда план на весь день был оговорен, она поднялась и, крепко удерживая стопку писем, кивнула Михаилу Павловичу: – Значит, встретимся в три часа у Политковских, – и почти не выдержав никакой паузы для его ответа, добавила, отходя к двери, – Хорошего дня вам, Михаил Павлович! Но он не дал ей так просто уйти: – Елена Федоровна! – окликнул муж веселым голосом, следом за ней поднимаясь и подходя к двери. – Расскажите же мужу, не томите, что за сиротка вам пишет? – он лукаво глянул на Эле́н и улыбнулся вопросительно. Глаза ее вначале удивленно округлились, и она лишь обронила несвязное: – А? Потом мысли стремительно побежали одна за другой, пытаясь отгадать суть мужниного вопроса. Наконец, когда он уже приобнял ее талию и еще настойчивее посмотрел, Эле́н нашлась с ответом: – Не припомню, Михаил Павлович, честное слово... Быть может, институткой девушке какой помогла, или на улице встретила,.. – она несколько стушевалась под пристальным взором темных глаз, внимательно следивших за каждым ее движением, и прервалась. – Прочту и расскажу вам о ней, можно? – На том и договоримся, птичка моя, – он невесомо и сухо поцеловал ее в висок, чуть наклонившись. – Я буду с нетерпением ждать рассказа вечером, – это он добавил у самого уха чуть тише, – Хорошего дня и тебе, Леся. Муж вышел вперед нее с довольной и сытой улыбкой и направился сразу на улицу, на ходу отдавая распоряжения домашним. Она же на негнущихся после разговора ногах побрела к себе. Сам по себе его интерес к этому письму был вполне очевиден и нисколько не удивлял Эле́н: не каждый день приходят такие странные записки. Однако, ее пугала возникшая необходимость делиться содержанием письма, написанного кем-то, кого она не может угадать по подписи. Все это было очень волнительно. Эле́н стремительно дошла до своего кабинета, села у секретера и в нетерпении сломала печать на загадочном послании. «Она...» Эле́н перечла это короткое письмо дважды. Невидящим взглядом уставилась в пустоту пред собой, приложила руку, еще удерживающую лист бумаги, к чуть приоткрытым губам. Пыталась найти ответы на свои вопросы, оглядывая кабинет. И конечно, не находила.«И вот сегодня Вы... Но нет, не стану сейчас описывать. Если все так, как мне думается, то Вы и сами поймёте, о чем я говорю.»
Эле́н нахмурилась, припоминая вчерашний день. Действительно, кое-что у них с этой незнакомкой произошло. Они снова виделись, хотя и совсем недолго. И сон этот был словно украденный у судьбы, случайный, непреднамеренный. Она вспомнила, как накануне была утомлена нежданным летом балом, устроенным у графа Дрожжина-Шипова, и как ее сморило в карете по пути домой. Едва задремав на плече мужа, Эле́н увидала снова залу, где во сне был маскарад, и все как будто стали инкогнито; и вот среди танцующих вместо обыкновенного кавалера ее подхватила ловко незнакомка за талию и повела. Светлые, серо-голубые глаза, так близко к Эле́н промелькнувшие, сверкали под маской лукаво и довольно. Они кружились в танце самозабвенно, словно никого рядом не было, хотя и мелькали вокруг платья, локти, цветы и перья. И вот, закончив очередную фигуру, оказалась Эле́н со сбившимся дыханием и разгоряченным телом совсем близко к незнакомке – так, что уж оставалось только чуть податься вперед и губы их сомкнутся в поцелуе. Но обе они стояли, прижавшись друг к дружке, не двигаясь и тяжело дыша, и лишь пристально глядели на приоткрытые уста. И в тот миг, когда Эле́н решилась повести продолжение этого танца и потянулась вперед... Михаил Павлович разбудил ее, сообщая, что они добрались до дома. «Этого не может быть.» Тяжелое дыхание, точь в точь как во сне, вернулось к ней с этой мыслью. Она перечла записку в третий раз, зацепившись теперь взглядом за слова о Гороховой. Она была там... Видела ее... И не узнала! Ох, теперь же эти большие голубые глаза прочно засели в ее памяти. Теперь Эле́н узнала бы эту девчонку из тысячи! Губы дрогнули, искривились в горькой усмешке: какие злые шутки у судьбы, словно бы та нарочно не дает им встретиться, поговорить... Отчего все так? И все-таки, только теперь Эле́н убедилась: она не бредила, рассказы действительно были о ней, а эти магические совпадения их с бестужевкой снов в самом деле происходили. Пусть и оставалось загадкой, почему, но хотя бы она понимала, что произошло.«...если Вы понимаете суть письма (его истинное назначение), то подайте мне знак. Приходите в эту субботу в сад. Меня Вы там не найдете, не думайте. Но если в полдень я увижу Вас у фонтана, рассужу это как согласие с моими догадками.»
Эле́н усмехнулась и покачала головой, отложив письмо на стол. «Она хочет остаться инкогнито и единолично обладать всей правдой, оставляя меня без возможности хотя бы единожды объясниться?! Нет уж, дудки. Теперь-то я ее найду!» Она машинально потянулась за листом для ответа и только собравшись уже указывать адрес сознала всю суть положения. Перечитывая снова письмо, губы ее недовольно подрагивали. Едва закончив, она наскоро спрятала его в одном из потайных ящиков и тут же приступила к чтению остальных. Однако, пока глаза тупо скользили по строчкам, мысли в голове Эле́н стремительно ворочались, не зная покоя, совсем о другом. Там составлялся план дневной прогулки, которую необходимо было совершить сегодня же с Бороновой и ее сестрой Вороновой, предварительно их уведомив, и непременно проложить маршрут через Гороховую так, чтобы ни одна душа не догадалась о затее. «Сегодня она меня там не ждет. Но я помню лукавые глаза чертовки. Помню!» Когда почта была разобрана, совершенно механически написаны уже привычные ответы на приглашения (обыкновенные письма Эле́н оставила на потом), она стремительно написала короткую записку для Вороновой и отправила дворового мальчишку с поручением передать скорейше лично в руки. Сама же в это время отправилась к экономке, по пути раздавая указания повару, прачкам и гувернантке с учителями. У экономки справилась о делах в доме, записала все ее просьбы, распорядилась по возникшим вопросам – в общем, провела обыкновенное свое утро. Наскоро расправившись с собственными делами в доме, она получила к часу дня ответ от сестер Бороновой и Вороновой с заверением, что они будут счастливы составить ей компанию на прогулке. Тогда же отправилась одеваться, позвав Поленьку. Надела лучшее свое дневное платье, темно-алое, почти что кроваво-красное, с узором из темных и светлых тонких полосок. Атласные ленты розового и бордового цветов, служившие украшением юбки, лифа и рукавов, приятно дополняли его. Захватив кружевной зонтик и вооружившись веером, Эле́н быстро спустилась вниз к уже приготовленной двуколке. Времени в запасе было мало, поэтому каждую четверть часа она взволнованно поглядывала на карманные часики, подаренные мужем к прошлым именинам. Ведь нужно успеть до обеда у Политковских, до которого оставалось всего ничего. Встретившись с сестрами у дома Вороновой, где Боронова гостила вот уже неделю, они направились в сторону сада, и самой короткой дорогой была конечно же Гороховая улица. Едва они пересекли Екатерининский канал, Эле́н предложила дамам далее отправиться пешком, с трудом скрывая волнение в голосе. Сестры Воронова и Боронова были молодыми женами весьма уважаемых в Петербурге военных, потомственных дворян. Близость возраста и почти одновременный переход в замужнюю жизнь сделал их неразлучными подругами. Они почти все время проводили вместе, говорили подобно друг другу и даже выглядели как две капли похоже. Наивные, добродушные и веселые были эти две сестрицы. Любой повод вызывал у них заливистый смех, а более всего каждую смешил хохот сестры – потому если уж заводила одна, то и вторая неизменно подхватывала, даже не зная предмета смеха. Они болтали без умолку обо всем подряд на протяжении прогулки. Это дарило Эле́н возможность внимательнее следить за проходящими мимо людьми и лишь изредка поддерживать беседу, а не вести ее и значительнее отвлекаться от главной своей цели. Она хорошо знала свет и людей, в нем обитающих. За десять лет запомнила, кто из них чем может быть более всего полезен. И вот сестры были как раз той породы, с которой хорошо можно заняться своими делами, не вызывая излишнего любопытства прохожих – скрываясь за их болтливым нравом. Эле́н задавала ход прогулки, так как была ощутимо выше их по статусу. Поэтому шли все три дамы тем медленнее, чем ближе оказывались к гимназии.«...Серо-голубые, совершенно удивительные на таком смуглом лице...»
Внутри Эле́н все кипело от трепетного волнения, перемешанного со злостью и негодованием. Она снова и снова вспоминала эти дерзкие слова, какие девица позволила себе в ее, Эле́н, адрес – вообще-то уважаемой в свете дамы и замужней женщины...«...уголки чуть приподняты вверх лукаво, а черные густые брови всегда будто в удивлении вздернуты...»
И возмущение буквально переполняло ее, готовясь вылиться презрительным взглядом и строго поджатыми губами.«Губы! Как же я забыла. Сочные, налитые жизнью и кровью, пышные и яркие...»
Она осторожно рассматривала каждую встречающуюся на пути девушку, внутренне приготовляясь...«И непременно хитрый, веселый взгляд! Все помню!»
Но чем дальше они уходили от гимназии, тем больше из глубин души ее поднималась горькая тревога, затмевая прежние чувства. «И где же она? Должна быть здесь!» Эле́н встала, чем очень удивила сестер – никаких видимых причин к остановке не было. Они обе вопросительно на нее посмотрели. – Простите, я увлеклась размышлением... – Эле́н улыбнулась, постаравшись скрыть тревогу, но получилось довольно слабо. Потому она скорее увела тему в сторону: – Как вам кажется, есть ли толк в этих женских курсах? – О! Одна знакомая моей кузины в Москве пошла учиться, и та потом рассказывала... – тут же отозвалась Воронова и защебетала, как ни в чем не бывало, дальше. Боронова поддержала разговор, энергично кивая, и припомнила Асю Лабунскую, тоже бывшую курсистку. Они продолжили путь к саду, более не останавливаясь. С трудом выждав для соблюдения всех приличий полчаса от того времени, как они пришли к саду, Эле́н извинилась и сообщила, что вынуждена покинуть сестер, потому как обещала мужу встретиться у Политковских на обеде. Выяснилось, что Боронова тоже собиралась обедать у них. А вот Воронова обещала заехать к другой знакомой. Потому дамы попрощались с ней и отправились к Политковским вдвоем.***
Увидав мужа около ворот дома Политковских, Эле́н отчего-то ощутила желание улыбнуться. Его крепкая фигура и непринужденная поза, с какой он стоял возле графа Дрожжина-Шипова и о чем-то беседовал, вызвали в ней удивительное чувство покоя. Тревога, которая всю дорогу от сада заполняла душу Эле́н, словно растворилась в этой волне нового ощущения. Она помахала мужу из двуколки и окликнула его. Михаил Павлович помог спуститься и сначала мимолетно вскинул брови, внимательно на нее глядя, а затем долго-долго поцеловал руку, довольно крепко удерживая. Эле́н кивнула все с той же улыбкой и сама крепко ухватила за локоть, ближе прижимаясь. Они зашли к Политковским. – Что с вами? – быстро и тихо спросил Михаил Павлович, когда они проходили в гостиную и никого не оказалось рядом. – Рада нашей встрече, Михаил Павлович, – совершенно искренне ответила Эле́н, едва заметно погладив мужа по руке и взглянув на него за мгновение до того, как они зашли к другим гостям: да, он был удивлен еще больше. Весь обед Михаил Павлович то и дело поглядывал на Эле́н, которая чаще обычного прикладывалась теперь к рюмке, пытаясь разгадать, видимо, причину ее расположения и ласки, неизвестно откуда взявшихся, а также нехарактерного пристрастия к винам. Нет, конечно, она всегда в свете вела себя, как подобает. Но еще ни разу не случалось такого, чтобы Елена Федоровна первая прильнула к его руке, улыбнулась и прошептала, что рада встрече. Улучив минутку после обеда, когда часть гостей стала разъезжаться, а другая часть перемещалась из столовой обратно в гостиную за карточные столики и располагалась на диванах в кружки по интересам, Михаил Павлович поймал Эле́н и незаметно для остальных отвел в сторону. – Леся, что с тобой? – Мне нельзя радоваться вам? – Эле́н хохотнула несколько неприлично, и он нахмурился тут же, останавливая смешок. – Отчего же, можно... – Ну так что беспокоит вас, любимый? – она перебила его и в качестве извинения только слабо покачала головой с улыбкой, как бы говоря: не сейчас. – Здоровье твое, – ничуть не поддавшись на провокацию, отрезал Михаил Павлович. – Тебе хорошо известна моя внимательность к мелочам. – Он наклонился к ней сильнее допустимого и быстро закончил, чтобы их не застали врасплох: – Вижу, что дело дурно. Постарайся хорошо вести себя, а перед сном найду тебе настойки рюмочку. Держись! Не подводи меня. Сегодня нужно решить неотложные дела. Поняла? Эле́н улыбнулась снисходительно, а потом вдруг потянулась и быстро поцеловала щеку мужа – так быстро и легко, что сама не успела понять, к чему.***
В гостиной у Политковских Эле́н старалась вести себя смирно, сидя в кругу дам, обсуждающих погоду, детей и работу: вышивки, новую моду рукавов и – чуть тише – туалеты уехавших до того дам. Разговор шел мерно и Эле́н даже расслабилась, почти ни о чем не думая и не следя за словами – темы исключительно безопасные. – А как по-вашему, что у графа и графини Сальковых? Весьма любопытные отношения они имеют, и притом оба словно бы даже не скрывают своих протеже? – тихо и быстро тараторила Боронова, наклонившись к дамам и с азартом заглядывая каждой попеременно в глаза. Эле́н чуть выпрямилась, поправила юбку. Старая хозяйка Политковская ответила обеспокоенным полушепотом: – Вы правы, душенька, эти их прогулки мне кажутся совершенно неприличными! – Говорят, на той неделе... – Лабунская запнулась, припоминая, – Ах, нет! То было уж две недели назад... Да, вот сразу после приема на даче у Никифоровой это и случилось! Помните тот вечер, когда мы читали июльские рассказы? – дама рассеянно оглядела соседок, едва прищурившись (у нее уже было слабовато зрение), и продолжила, – Ну, когда выяснились эти скандальные детали про Елену Федоровну... Политковская зло глянула на Лабунскую, которая, видно, Эле́н сразу не признала, и шикнула. Остальные замерли, переводя взгляд с Эле́н на Политковскую, а с той – на Лабунскую. Эле́н вздохнула и смиренно посмотрела на нее тоже, уже приготовившись принимать извинения. Но та не спешила оправдаться. Молчание затягивалось. – Нам очень жаль, – начала Политковская, прерывая его, – Елена Федоровна. Уверена, Мелания Прокофьевна не хотела нанести оскорбление Вам, лишь оговорилась... – Нет-нет, Ташенька, – заговорила сама Лабунская (да, она была старее даже старой хозяйки Политковской и звала ее столь фамильярно), – Я не считаю нужным извиняться. Не бывает дыма без огня. На это Эле́н ошеломленно приоткрыла рот, уже собираясь что-нибудь отвечать, как вдруг сбоку до нее донесся голос мужа: – Прошу простить вторжение в разговор, дамы, – обратился он к кружку с уважительной улыбкой, – Мне поручено сообщить вам, что кареты отбывающих на дачу к Никифоровой уже готовы, и потому мы можем отправляться. Присутствующие поспешили скинуть с себя неловкость и смятение, какие нашли на них в этом разговоре, и уже через несколько мгновений шагали со своими спутниками к выходу, будто ничего и не было. Эле́н тоже шла, тоже улыбалась, даже Лабунской. Только внутри все снова клокотало и готово было взорваться, едва чье-нибудь неосторожное слово зажженной спичкой бросится в эту бочку пороху. Михаил Павлович помог жене сесть в их карету, тут же распорядился ехать и опустил шторки. Эле́н сидела ровно, не шевелясь, словно трость проглотила. И только ярко-алые ленты и кружева на груди ее колыхались быстро и рвано. Миша спросил ее: – Леся? – Старая... хамка! – прошипела сквозь зубы она вместо ответа. – Кто? – нахмурился Миша, взяв Эле́н за руку. – Лабунская... – нехотя пояснила, вздохнув. – Она оскорбила меня, Михаил Павлович. И даже не потрудилась извиниться. – Неужели? Эле́н вновь вздохнула недовольно и покачала головой. Та в бессилии опустилась, а губы будто онемели. Рассказывать дальше сил не осталось. – Что ж... В любом случае, это неприемлемо. Я напишу Феде. – Михаил Павлович наглаживал ладонь Эле́н, которую держал в своих широких руках. Некоторое время они ехали молча. – Не думаю, что это поможет, – наконец горько констатировала Эле́н, подняв голову и глянув на мужа, который тут же отозвался внимательным взглядом. Продолжила: – Она сказала «не бывает дыма без огня». Про то, что мой портрет этот Арсеньев, пропади он пропадом... Михаил Павлович изменился в лице и губы его плотно сжались. Спустя несколько долгих минут он все же ответил: – Почему это так задевает тебя, если их намеки не имеют ничего общего с действительностью? – А тебе не стало бы обидно из-за клеветы? – вопросила болезненно Эле́н вместо ответа. – Ле-е-ся... – на лице его растянулась теплая улыбка, пока глаза округлялись, довольно на нее глядя, а брови ползли вверх. Ей не сразу стала ясна причина такого поведения. Но как только разгадала загадку, тут же дернула руку из его хватки и чуть отвернулась: Эле́н впервые обратилась к нему на «ты». – Извините. Эмоции завладели мной, Михаил Павлович. Муж хмыкнул и тоже отвернулся. Остаток пути проехали молча.Е.Ф. Березина
_______________
[Из рукописи г-жи Б., 1884г.]