ВОСПОМИНАНИЯ ПОКЛОННИЦЫ
повесть.
_______________
VIII.
«Эле́н!» – она глядела в зеркальце, в которое с силой вцепились худые пальчики левой руки, пока правые барабанили по подоконнику у открытого настежь окна. – «Как-то это слишком жеманно, что ли? Неужто она и впрямь столь манерна? Так пошло...» – Эле́н отвлеклась от изучения изгибов бровей и бросила взгляд прищуренных глаз вдаль, на дорожку у парадной. – «Нет еще, никак не идет. Где ж он?» – словно отвечая ее ожиданиям, из-за угла сейчас же показалась фигура Михаила Павловича. Зеркальце почти что упало на подоконник: Эле́н бросилась к лестнице. – Ну, что? Решено? – Вы меня восхищаете, Елена Федоровна! – Михаил Павлович привычно захохотал, приобнимая жену, которая чуть не задыхалась после стремительного спуска со второго этажа. – Дадите раздеться с дороги иль прикажете тут же докладывать? Эле́н попыталась улыбнуться, однако, губы скорее дрогнули в кривой усмешке, чем ласково растянулись. – Обед подают? – муж медленно поднимался, все еще удерживая Эле́н одной рукой. Она семенила следом, задерживаясь на ступень из-за объемного шлейфа, который приходилось придерживать. – Нет, вас ждать велела. – Что ж, ну я теперь здесь, – Михаил Павлович, наконец, отпустил Эле́н и пошел быстрее. Она открыла было рот окликнуть удаляющегося в свои покои мужа, однако, осеклась. Все указывало на то, что молчать он настроен решительно. Эле́н повернулась в сторону людской, не спускаясь, и крикнула Агашу. Та выглянула, недовольно выгнув черную бровь, и кивнула, мол, чего изволите, барыня? – Детей приведи в столовую, Михаил Павлович изволит отобедать с ними совместно. И поживее, не спи, ночью выспишься! – Да куда уж мне... – бормотала себе под нос нянька, проходя к черной лестнице, – Это вы за меня отоспитесь, барыня. Эле́н ничего не ответила и не подала даже виду, что услышанное задело ее. Однако, следующие шаги ее по лестнице были намного громче и четче, словно хлесткие удары плети. Она зашла к мужу без стука и предупреждения, застав его за умыванием. – Я намерена докучать вам, пока не узнаю всего. В самых мельчайших подробностях, Михаил Павлович, – Эле́н неслышно, кошкой приземлилась в кресло напротив. – Нельзя ли отложить до вечера? Сейчас ведь все соберутся, – он скинул халат и стал сам одеваться, недолюбливал близости чужих. – Или ты желаешь побеспокоиться перед встречей с публикой, чтобы предстать потом скверной хозяйкой? – Михаил Павлович обернулся, взглянув ей в глаза: – Так я могу устроить тебе беспокойство, Лесь. Только рассказывать все равно ничего сейчас не стану. Эле́н фыркнула и отвернулась. Не только из-за колкости. Еще из-за того, какой эффект на нее производило едва одетое мужнино тело. Совершенно неприятный, неуместный и даже омерзительный эффект. Однако, она оставалась в комнате, потому что любопытство к подробностям его утреннего дела было намного сильнее смущения. Особенно потому, что дело это прямым образом касалось ее. – Подойди, – почти что приказал Михаил Павлович, застегивая пуговицы. Эле́н поднялась и медленно пошагала в сторону уже почти готового к выходу мужа. Он поймал ее ладонь, несколько мгновений загадочно глядел в глаза, слово что-то выискивая там новое, а потом вынул из кармана свернутый вчетверо лист бумаги. Вложил записку Эле́н в ладонь, согнул пальчики, чтобы те удерживали крепче и легонько сжал руку, все не прерывая связи взаимно пристальных взглядов. Эле́н почти сразу удивленно опустила глаза, чтобы прочитать: «Ув. г-жа Березина! Приносим свои искренние извинения от лица всего семейства. Мы и представить не могли, что многоуважаемая матушка подобным образом Вас оскорбила. Поверьте, она совершенно ни в чем не желала Вас обвинить, вышло чудовищное недоразумение! Наша семья не считает Вас в чем-либо виновной перед мужем или обществом. Надеемся на Вашу ответную благосклонность!С уважением, Федот Федорович Лабунской»
— Это что такое? — ошеломленно спросила Эле́н, протягивая резким движением записку обратно. — Михаил Павлович, это вздор! Вы что хотели этим сказать? — ох, как Эле́н негодовала. — Это, — Михаил Павлович забрал листок, бережно сложил его и спрятал в карман, — Это, моя дорогая, — повторил он, улыбнувшись снисходительно и приобняв жену, — Твой обратный билет в свет, из которого еще чуть-чуть и пришлось бы выйти. Это ведь скандал, Лесь. Представь: жена члена Госсовета, всеми уважаемого действительного тайного советника, пошла на адюльтер с каким-то неизвестным никому писателем, который еще и заимел наглость публично опозорить и любовницу, и ее мужа, опубликовав весьма недвусмысленные намеки на измену в самом читаемом журнале. Эле́н, покрываясь алым румянцем во время этой жаркой речи, с опаской взглянула на мужа, едва тот умолк. Но Михаил Павлович тут же продолжил, смягчившись: — Однако, дорогая моя, Ваш покорный слуга предан этому браку и не позволил скандальным слухам разойтись дальше. Я взял на себя смелость отстоять Вашу честь и доброе имя, Елена Федоровна, — он вздохнул как-то обреченно, но закончил: — Если они действительно Вам присущи. Эле́н решительно возразила: — Я вам верна. Михаил Павлович улыбнулся горько, не глядя на жену: — Будь по-вашему, Елена Федоровна, — и бросил тихо, отпуская ее из объятий: — Однако ж, я не слепой. В сердце Вашем и мыслях кто-то занимает мое место. Арсеньев это, кто другой или Вы сами – не важно, — Михаил Павлович подошел к двери и сказал напоследок: — Твое желание исполнено, дорогая. Ты беспокоишься. Пора спускаться. Следом Эле́н услышала хлопок двери. И всем своим телом почувствовала, как снова попалась в капкан, давно расставленный мужем. Отдельные события складывались теперь в общую картину. Он проверял ее. Хотел убедиться, что измены на самом деле не было. С самого первого рассказа в журнале и до этого момента продолжал испытывать, выводить на чистую воду. Но насколько он раскусил ее?***
Едва распрощавшись с большинством гостей, Эле́н поймала Веру за рукав и кивнула в сторону лестницы, призывая пойти следом. Та удивленно приподняла брови, однако, поднялась. — Верочка, будете Вы так любезны рассказать мне о том, что сама я узнать не в силах? — О чем Вы хотите узнать? — Никифорова присела в кресло, элегантно уложив руки на колени, и взглянула на подругу внимательно. — Хочу знать, что говорят в свете обо мне и Арсеньеве, — вдохнув поглубже, Эле́н села возле секретера, напротив Веры. — Что говорят, пока я не слышу. — Ох! Вера сочувствующе наклонила чуть вбок голову, поджала губы и заговорила: — Милая, этот несчастный Вас с ума сведет! Мне думается, тем хуже ситуация, чем больше Вы переживаете. Право, если б не Ваши собственные действия, то все бы уже и думать забыли... — она протянула руку к Эле́н, — Леночка, ну мало ли какой студент-поклонник забавляется! Прошу Вас, бросьте эти волнения. Эле́н смиренно подала руку, но покачала головой: — Не могу оставить, Верочка. — Отчего ж? — искреннее недоумение отразилось на всем лице ее. Но Эле́н молчала. А что она скажет? Не открывать же правду... Это слишком безумно, слишком неправильно, слишком волшебно. Это просто слишком. Эле́н не знала, как о таком рассказывать. Даже той, кого считала самой близкой если не в мире, то по крайней мере, в этом городе. Потому что так не бывает. А если и бывает, то приличные люди об этом молчат. Хотя, безусловно, невозможно совсем игнорировать разного толка кружки, заведения и сборища, какие в последние годы стали расти в Петербурге, словно грибы после дождика. И там люди только и делали, что обсуждали подобное. Но Эле́н все-таки замужняя дама уважаемого в свете человека. И даже осторожный, но замеченный кем-нибудь интерес в сторону подобных мировоззрений был бы крайне компрометирующим. Поэтому она его никак не проявляла. — Лена? — Эле́н очнулась, услышав голос Веры, зовущий ее. — Простите, Вера... Я крепко задумалась над Вашими словами. — И что же? Обещаете оставить волнения? — Нет, Вера, мне нужно узнать, что говорят, — она покачала головой вновь, наклоняясь ближе. — Понимаете, — Эле́н на мгновение запнулась, раздумывая, говорить ли: — Михаил Павлович сегодня почти что прямо обвинил меня... А я, Вы знаете, ничего такого... — голос ее сделался еще тише, — Вы же были со мной в саду. Вы сами всё видели. Вы знаете. — Так это все-таки он Вас... Вера не договорила, Эле́н перебила ее: — Он написал мне записку, — зашептала быстро и взволнованно: — Без обратного адреса, просил прийти к назначенному часу. Но, Вы видели, ни с кем я не обмолвилась и словом. Я и не увидала его там даже! — Эле́н сжала ладошку Веры крепче: — Но Михаил Павлович подозревает меня в адюльтере. Совершенно неоправданно, Верочка. Прошу, расскажите, что в свете об этом говорят! Мне нужно знать, что могли ему сочинить... — Ох! — Вера покачала головой, ответно сжала руку Эле́н и все-таки рассказала, немного помолчав: — Вы правы, Леночка, свет в самом деле говорит о том, что рассказы эти не случайны. Не все, безусловно, согласны. Многие настаивают, что это лишь неудачная попытка какого-нибудь поклонника обратить на себя внимание. Признаться, я и сама так думаю. Однако, есть и те, кто считают, что это мстительная выходка. Ну, а раз уж есть повод для мести, то и Вы, по их разумению, где-то согрешили, — Вера, пожав плечами, умолкла на мгновение и закончила: — Вот, Леночка, два главных мнения по Вашему вопросу. Пару минут подумала, глядя в сторону, и добавила: — Не думаю, что кто-то осмелился внушить Вашему мужу глупости про месть. Быть может, Вы не вполне поняли Михаила Павловича? — Спасибо, Верочка, — Эле́н отвела взгляд, выпуская ее ладони из своих. — Сомневаюсь, что могла ошибиться в мнении Михаила Павловича, — она поднялась, отходя к двери. — Однако, благодарю Вас за искренность. Вы меня очень выручили. Мне нужно теперь пойти к мужу... — Конечно-конечно, — Вера тут же поднялась, поправляя юбки, и торопливо подошла к Эле́н. — Я буду молиться за Ваш покой, Леночка, — она невесомо обняла ее плечи и кратко поцеловала в щеку, улыбнувшись ободрительно, а затем сразу же вышла. Эле́н тотчас затворила дверь, скорее вернулась к секретеру и открыла потайной ящик. Достала оттуда сегодняшнее письмо, которое утром удалось прочитать только бегло, в большой спешке. Унимая мелкую дрожь в руках, развернула листок. Отчаянно хотелось наконец ощутить ее присутствие. Прикоснуться к той же бумаге, какой недавно касались ее руки, возродить образ в памяти и вспомнить тот единственный взгляд, что девушка подарила Эле́н в саду. Она начала читать. «Уважаемая Елена Федоровна,Вы сделали меня своим появлением сегодня истинно счастливой. И хотя мы не обмолвились и словом, а взгляд Ваш у фонтана был до того растерянным, что мне стало совестно... Я все-таки счастлива понимать, что оказалась права».
Эле́н дошла до постели и присела на край, не отрывая взгляда от написанных строчек. Ровным, красивым почерком написанное «Вы сделали меня счастливой» она прочла, кажется, трижды к ряду. Перед глазами вновь возник образ бестужевки. Ее ничем не примечательное темно-коричневое платье, никакой моде не подвластное. Собранные под шляпой волосы — Эле́н помнила, какие густые и красивые они могут быть, если дать им волю — и сама шляпа. Ни то мужская, ни то просто бесформенная и совершенно безвкусная. И однако ж, этот взгляд. Уверенный, твердый и открытый. Мария изучала ее, любовалась. Несмотря на прохожих вокруг, на то, что о ней могут подумать спутники... Она ведь даже обернулась, чтобы рассмотреть Эле́н получше. Но почему же они не могут поговорить? Пишет, что встреча невозможна.«Стремления моей жизни совершенно иные и для их исполнения необходимо принимать определенные меры разумной предосторожности».
Однако, хотя встречи и невозможны, отчего-то их назначает! Проходит рядом, глядит загадочно. И не разговаривает. — Почему? — жалобно прошептала Эле́н, отрывая взгляд от письма и вглядываясь в темноту за окном. Мария ей, конечно, не ответит. Но почему? Что за стремления такие, из-за которых нельзя просто поговорить? Пускай она не хотела публичного знакомства, это можно простить. Какая бы ни была, очевидно, причина тому есть. Но ведь, в конце концов, все эти тайные письма и мистические приключения... Неужто нельзя и встретиться тайно? Неужто нет ни одного способа? Хоть бы и назначить такую же точно встречу, как она предлагала в саду, да только в то время и в таком месте, о котором никто не узнает? Почему не назначает? Эле́н уж нашла бы способ прийти. Наверняка нашла бы. Пишет, что хочет поговорить, что страстно желает этого! Так отчего ж не поговорить? Эле́н легла, вздохнув и прижав письмо к груди. Она глядела в потолок, а обида и досада горьким комом сидели в горле, желая вырваться негодованием и слезами. Однако, она молчала, пытаясь его проглотить. Слезы в этом случае ничего не решат. И она ничего не решит. Потому что Мария отобрала у нее право решать. «Теперь на дворе густая ночь, лучина трещит задорно, а мне так сладостно и так покойно... Воображаю будущую встречу нашу» — эти строки вспомнились, едва она прикрыла глаза. — Если бы ты только позволила ей состояться... — почти одними губами шептала Эле́н, хмуря бессильно брови. Мария зашла бы к ней в покои, как гостья. Эле́н бросилась бы ее обнимать, заглядывать в глаза и щупать ладонями щеки, проверяя на подлинность. Наверное, в глазах застыли бы радостные слезинки. А с губ не сходила бы мечтательная улыбка. Эле́н поймала бы пальчики Марии, крепко бы их держала и вела за собой. Она бы усадила ее на диван, велела бы нести чаю. Она бы не выпускала ее рук из своих. И не отводила бы взгляда, чтобы Мария не исчезала больше. Она бы сидела напротив нее, живой и реальной, и сначала, верно, боялась бы сказать хоть слово. Ведь столько лет она не могла, даже если хотела. А теперь... Эле́н закусила губу, шмыгнув носом. Горечь топила, не давая насладиться даже теми крохами доказательств существования ее бестужевки, какие были. Мария писала о своих переживаниях, мыслях по поводу этих снов. А Эле́н страстно мечтала узнать, действительно ли все те видения, в которых она сама видела ее, были общими. Сердце беспокойно билось от воспоминаний, а разум словно затягивало туманом. Ей мерещились руки Марии, скользящие по плечам и шее, взгляды и робкие поцелуи. И те поцелуи, что всегда следовали сразу за робкими — жадные, словно в бреду, рваные и теплые. Река, коридоры гимназии, какие-то совершенно неизвестные места. Непреодолимое желание ее касаться. Вести ладонью по спине, спускаясь от лопаток к пояснице. Подниматься от запястья к плечу по руке, едва чувствуя под пальцами мягкую кожу. Прижиматься губами к выступающим косточкам ключиц. Воображать аромат ее шеи. Эле́н провела кончиками пальцев по шее, спускаясь к вздымающейся уже от глубокого и частого дыхания груди. Все еще не открывая глаз, она вообразила, как себя чувствовала Мария, пока писала это «мне так сладостно и так покойно...». Как прерывалось ее дыхание, заставляя поставить многоточие, а не продолжить мысль. Улыбалась ли она? Думала ли о том, чем занята сама Эле́н? Что думает Мария о ней теперь, когда знает, что письмо получено? Эле́н облизнула губы и приоткрыла их. Тяжело выдохнула и открыла глаза, тоскливо и смиренно поглядев на потолок: — Ну почему? Ее шепот был совершенно неслышным. Ведь той, кому адресован вопрос, не услышать, даже если Эле́н прокричит его. А ей хотелось кричать. Однако, всякое отсутствие хоть какой-то пользы таких поступков останавливало. И она продолжала лежать, рассматривая лепнину на потолке, молча. В дверь постучали. Размеренно и громко. Муж.Е.Ф. Березина
_______________
[Из рукописи г-жи Б., 1884г.]