ВОСПОМИНАНИЯ ПОКЛОННИЦЫ
повесть.
_______________
XII.
Едва дождавшись воскресного обеда, Эле́н стала, переполняемая волнением, основательно собираться. И хотя сборы ее были хаотичными и суматошными, поскольку важность предстоящего дела представлялась решительно судьбоносной, несколько полезных действий она все-таки произвела. Во-первых, заранее выяснила у мужа, сможет ли он ее сопровождать — получила короткий утвердительный кивок и тут же последовавшую просьбу не отвлекать его от срочного дела и затворить за собой дверь кабинета. После этого распорядилась о том, чтобы подготовили ее бархатное сине-алое платье с прекрасным декольте и бриллиантовое колье, а к тому же привели в порядок шляпку и нашили на нее дополнительных цветов из лент. Платье это было исключительно элегантное — хотя обыкновенно дамы предпочитали более пышные наряды — Эле́н хотела проявить сдержанность в надежде, что это поможет ей улучить минутку и поймать Марию, не будучи замеченной. Наконец, Эле́н сделала еще кое-что очень полезное. Распорядившись обо всем и дожидаясь, когда Поленька придет ее одевать, она села за секретер и написала короткую записку на небольшом листе бумаги: «Прелестное создание, нам необходимо поговорить. Уверяю, холодность обращения Вашего со мной не только сердит, но и разбивает сердце.Ваш добрый друг.»
Записка эта была сложена вчетверо и спрятана в перчатку, как только Поленька их принесла. Теперь Эле́н полностью готова к поездке в театр, хотя волнение продолжало едва заметно сотрясать ее тело время от времени. Она спустилась к Михаилу Павловичу, ожидавшему ее уже возле дверей, и ласково ему улыбнулась — недавний разговор их, прошедший хотя и мучительно, однако закончившийся скорее благополучно, открыл ей новую сторону его натуры, доселе неизведанную. Она обещала подумать о том, чтобы во всем признаться. И, как ни удивляло это, действительно думала. А муж тем временем, с одной стороны, стал к ней снова добрее и мягче, а с другой — отчужденнее и словно равнодушнее. При этом она чаще могла слышать его соображения по какому-нибудь поводу (до того он обыкновенно не считал нужным ее в это посвящать), а однажды даже узнала новости о Родионовке, которых не ждала, понимая, что до дел он ее не допустит. Вот и теперь, сидя в закрытой карете и слушая, как дождик барабанит по крыше частыми и мелкими каплями, он спросил, накрыв ее руки, лежащие на коленях, своей ладонью: — Отчего тебе захотелось вновь на эту комедию? И у Эле́н была, конечно, возможность выдумать что-нибудь, не раскрывающее истинных причин, но вполне удовлетворительно объясняющее ее побуждение. Однако, безукоризненно-доброжелательное поведение Михаила Павловича вкупе с его трогательными признаниями намедни словно добрались до чего-то сокровенного в ее душе и убедили сказать правду: — Я читала рассказ в последнем номере, в котором углядела указания на нее. Михаил Павлович явно был удивлен ответом, потому сначала помолчал, размышляя о чем-то. Он задумчиво поджал губы на мгновение, вздохнул и спросил: — Так, и что же? Она посмотрела ему в глаза недоуменно. Потом сказала: — Я не стану вам всего рассказывать, Михаил Павлович, — и почти сразу добавила: — Вас просила не произносить при мне его имени и сама не стану. — Не произноси, — примирительно отозвался и покрепче сжал ее руки, подтверждая свое согласие, потом продолжил серьезно: — Что ты собираешься делать? — Не знаю, — на выдохе ответила Эле́н и отвела взгляд. Михаил Павлович вновь поджал губы и в удивлении вскинул брови, однако, ничего не сказал. Они проехали остаток пути в задумчивом безмолвии. Эле́н размышляла о том, что она может предпринять, если увидит Марию в ложах или партере (что было маловероятно, принимая во внимание ее собственные слова, что в свет она так и не вышла), или как поступить, если они встретятся во время антракта. Стоит ли заговорить или молча и незаметно передать записку? А может быть, все-таки удастся завести с ней официальное знакомство? Ох, это было бы лучшим исходом!.. Но надеяться на такое... — Лесь? — мягкий тон мужа вывел ее из раздумий, а когда он убедился, что взгляд стал осмысленным, продолжил: — Прошу, сохраняй благоразумие, — он говорил это тихо и сдержанно, а взгляд темных глаз при том почти умоляюще оглядывал ее лицо в поисках согласия. Эле́н, несколько смущенная такой нежностью, все же кивнула. В ответ на это Михаил Павлович приподнял ее ручки и по очереди поцеловал, что еще больше смутило и заставило даже несколько покраснеть. Она поспешила подобрать полы юбки и повернуться к дверце, чтобы показать, что намерена выходить, так как они уже прибыли. Но муж удержал ее за локоть и снова привлек к себе, губами легонько касаясь шеи и задевая ухо: — Спасибо, птичка, — это он прошептал едва слышно и уже сильно веселее, а затем отпустил ее и первый выскочил из кареты. Здание театра было заполнено публикой, которая спешила занять свои места в зале, пока не началось представление. Михаил Павлович, придерживая руку Эле́н, расположенную на его локте, сдержанно приветствовал знакомых мужчин, пока сама Эле́н внимательно осматривала всех, кто попадался на пути. Она знала, что встретит здесь Веру — они накануне обсуждали эту поездку и пришли к выводу, что Эле́н непременно должна вызволить ее после антракта к себе от Лабунских, с которыми та придет, потому как общество Мелании Прокофьевны, изъявившей желание отправиться вместе со всеми, несмотря на недавнее дурное самочувствие, было Вере крайне тяжело выносить столь долго (это она, конечно, рассказала по большому секрету). Тщетные поиски бестужевки глазами несколько опечалили Эле́н, однако, надежда еще не была потеряна, ведь вечер только начался. Михаил Павлович завел ее в ложу, которая давно была ими оплачена, и помог удобно расположиться. Первое действие началось, Пьер и Жорж на сцене завели разговор о коньяке и имени Лотохина, а Эле́н только и делала, что украдкой оглядывала зрителей — так только, чтобы никто не заметил этого. Оставаясь на своем месте, она лишь едва перемещала бинокль, создавая видимость, что смотрит на сцену. Но сложному в исполнении трюку не суждено было увенчаться успехом: в ложу зашли трое — Вера, Флор Лабунской и Николай Мансуров. Все они попросили прощения у Михаила Павловича за свое вторжение. Однако, к удивлению Эле́н, он принял их радушно и заверил, что если она, Эле́н, не возражает против компании, то и он будет счастлив. — Михаил Павлович, позвольте представить, Николай Петрович Мансуров, — стараясь понизить громкость голоса, проговорил Флор, по бесноватым глазам которого было видно, что веселье молодежь начала еще до прибытия в театр. — Добрый друг нашей семьи! — Очень рад, Березин Михаил Павлович, — он протянул Николаю руку, — а это моя жена... — О, имел счастье быть недавно представленным очаровательной Елене Федоровне, — одарив ее лучезарной улыбкой, Мансуров крепко пожал протянутую руку, — А теперь и с Вами рад познакомиться. Наслышан! — Что ж, увы, не могу похвастаться тем же, — ответил Михаил Павлович, глянув на жену задумчиво. — Ну, прошу, — он жестом указал на свободные стулья и встал, чтобы помочь сесть Вере. — Рад видеть тебя, Вера, — он коротко и учтиво поцеловал тыльную сторону ее ладони перед тем, как подвинуть стул ближе к Эле́н. Присев, Вера поцеловала Эле́н в щеку и улыбнулась, высказав, как рада видеть. В это время Флор рассказывал Михаилу Павловичу что-то шепотом о Мансурове, и Эле́н спросила едва слышно, отклонившись в сторону, чтобы Вере было лучше слышно: — Как вам удалось ускользнуть? — Мелания Прокофьевна в последний момент отказалась, сославшись на здоровье, — совсем без сожаления пояснила Вера и улыбнулась, глянув, куда смотрит Эле́н. Совсем недавно она рассказала, как познакомилась с Мансуровым. Выяснилось, что их, можно сказать, свела Васса, которую в семье звали не иначе как Асенька Ивановна. Она была кузиной Веры и, с недавних пор, женой Флора Лабунского, пришедшего сейчас в качестве Вериного покровителя (сама Ася сидела дома, беременная). Хотя был он ей седьмой водой на киселе, но все же лучше, чем одной — сам дядя сопровождал редко, поскольку считал это избыточной опекой для вполне разумной, хотя и молодой еще вдовы, матери четверых детей. Так вот Асенька Ивановна, бывшая до замужества курсисткой, имела знакомства со столичными студентами, в том числе бывали поклонники и друзья из окружения Ники, как звали его между собой. А уже после, когда Вере понадобилась помощь в поиске учителей детям, Асенька Ивановна применила свои старые связи во благо семьи — и кончилось тем, что приискала троюродной сестрице жениха, сама того не ведая. Вот уж полгода Вера была в постоянной и непосредственной близости с Мансуровым, имея возможность узнавать его в домашней, семейной обстановке. Конечно, по горячим заверениям, ничего предосудительного Вера не совершала. Но даже если и так — имеет ли право Эле́н, принимая во внимание собственное положение, ее судить? Узнав обо всем, Эле́н лишь обрадовалась. В первую очередь за то, что судьба ближайшей подруги вскоре будет окончательно устроена — хотя оставался вопрос о том, как примет свет такой мезальянс, не отвернется ли кто-нибудь из знакомых от Веры, как чуть не отвернулись от Эле́н сами Лабунские под влиянием матери, обвинившей ее в предосудительном поведении? Безусловно, ситуацию смягчало обстоятельство, что жених хотя и был холостым провинциалом, но все же не в тех летах, чтобы считаться незрелым юнцом, к тому же успел обзавестись хорошим образованием, а потому, наверное, можно было бы извинить такой выбор. Но кроме этого возникал и вопрос, собственно, состояния — Вера, унаследовав имущество первого мужа и имея собственные средства, явно была богаче Мансурова, который и в столицу-то бежал из губернии своей явно затем, чтобы разжиться деньгами. Это несколько беспокоило Эле́н, но не потому что сомневалась в порядочности Ники — тут она была твердо убеждена в благоразумии Веры, знающей его куда лучше — но потому что светом это может быть воспринято плохо. И однако, в Эле́н крепла надежда, что если до сих пор их помолвка не расстроена главной блюстительницей нравов и порядка в столице — старой Лабунской — то бояться им уже нечего. И когда она говорила им, то втайне надеялась причислить к этому и свою будущую связь с Марией, какого бы рода она ни вышла, видя явные, недвусмысленные сходства их с Никой внешности. Вот так, за размышлениями почти прошла половина комедии. Эле́н очнулась от дум, обратив внимание, что мужчины рядом тоже хранят молчание, наблюдая за сценой. Но стоило ей повернуть к ним голову, как Ника ответно бросил на нее ободряюще-добрый взгляд. Эле́н не спешила отводить глаз, всматривалась в оттенки настроения и черты лица. Заметив наблюдение, он улыбнулся едва, чтобы никто из присутствующих не расценил это превратно. Вера вскоре обнаружила переглядки, чем побудила обоих отвернуться в разные стороны не медля. С нетерпением поджидая объявления антракта, Эле́н истязала пальчиками краешек рукоятки своего веера, стараясь все же спрятать эти движения непроизвольные под складкой юбки, чтобы никого не волновать и не смущать. Едва занавес опустился, она энергично — слишком — обратилась к мужу: — Михаил Павлович, не будете ли так любезны принести фруктов? — испытующий взгляд, устремленный прямо в него, вкупе с очаровательной улыбкой не оставил никакого шанса для отказа. Он поднялся, уточнив, чего именно она хотела бы, и вышел. Тут Вера бегло оглядела подругу, после чего повернулась к мужчинам и радостно объявила: — Господа, я считаю, мы обязаны отправиться на разведку и расспросить Лизу и Федю о впечатлениях! Они согласно закивали и подали руки, помогая подняться. Выбравшись в коридор, уже полный шастающими от ложи к ложе людьми, все четверо стали обсуждать виденное и свои впечатления от того, что Островский умудряется сотворить из полной фантазии — которая существует, конечно, где-то далеко от них. Если вообще существует. Оказавшись в окружении шагающих в разные стороны зрителей, Эле́н незаметно коснулась одним пальцем руки Мансурова, призывая замедлить шаг: — Она здесь? Он медлил с ответом. Эле́н, вспыхнув, на мгновение бросила ему сверкающий негодованием взгляд, и добавила: — Прошу! Я вам доверяю, потому что вижу, она верит вам. — Да, — наконец, Ника произнес два заветных звука, услышать которые вместе Эле́н мечтала весь вечер. — Отведите к ней, — прошептала Эле́н, почти что умоляя, словно умирающий от жажды о глотке воды. — Простите, не могу, — он с сожалением покачал головой. Прозвенел первый звонок. Она сначала отчаянно сжала кулачки, но, заметив вдалеке фигуру мужа, осознала, что времени осталось совсем мало, и вынула из перчатки записку, после чего передала ее Мансурову быстрым движением и одновременно спросила: — Вера знает всё? — Нет, — он, мгновение помедлив, принял листок и сжал в кулаке, а потом убрал в карман, тут же доставая часы, как будто только для того и понадобилось ему это движение. Эле́н благодарно кивнула. — А вы? — спросила с любопытством и тонким внутренним страхом, мысленно отсчитывая шаги приближающегося мужа. — Да, — ответил Ника серьезно, но спокойно. — А кто вы? — наконец, она остановилась, увидев Михаила Павловича совсем недалеко, решилась задать последний вопрос и повернулась к Нике с улыбкой, ожидая ответа и создавая внешнюю видимость, что разговор идет совсем о другом. — Старший брат, — с доброй усмешкой успел пояснить он прежде, чем их настигли сразу все: Миша и Вера с Лизой и братьями Лабунскими. — Да, — задумчиво сказала Эле́н тут же, будто отвечая на прошлую реплику, — Замечательнее всего то, что тайна, так или иначе, полностью оказывается разгадана, — и лукавая улыбка заиграла на ее довольном лице. — Ох, Лена, Ника, вы все пропустили! — рассмеялась Лиза, прикрывая лицо веером. — Эти балагуры неисправимые снова затевали спор! Мы насилу их разняли, честное слово. Если бы не Михаил Павлович... — Неужели? — Эле́н вскинула брови в удивлении. Прозвенел второй звонок. — Да-да, Леночка, — вмешалась Вера, — наш славный Михаил Павлович помог несчастным остудить их пыл. Иначе, клянусь, они бы всерьез заключили пари! — Ничего подобного, — рассмеялся Флор. — Вот ведь до чего могут довести сплетни, а, Елена Федоровна? Представьте, мы всего-то поспорили, кто из нас смог бы выполнить коварный план Окоемова лучше него. Другими словами, кто бы смог расколоть эту прелестную Сусанну раньше, чем она раскусит его. — Боже мой, — она изумленно прикрыла лицо, сдерживая смех. — Лиза на ваш счет совершенно права, друзья! — Господа, дамы, скоро третий звонок, нам пора возвращаться, — это покровительственно сказал Михаил Павлович, подавая жене руку и направляясь в ложу. Эле́н подумала о том, что среди всей их компании Миша один действительно выглядел степенным взрослым мужчиной, хозяином семейства и ответственным гражданином. Остальные же — что дамы, что их спутники — несмотря на формальный возраст, количество детей и чин, оставались, в сущности, девицами и юношами, которые более всего на свете любили веселье и сумасбродные развлечения, хотя и не всегда могли их себе позволить. Эти мысли пробудили новую, безмятежную улыбку на лице ее — в этот момент Эле́н подумала о том, что Мария в их обществе совсем не заскучала бы, будучи юной девушкой. Жаль только, что для ее присутствия пришлось бы выдерживать также неподалеку какую-нибудь сердобольную тетушку, матушку или, того хуже, отца и дядьев, приехавших из губернии лишь затем, чтобы выдать поскорее замуж... Да, об этом-то она не подумала. Они заняли свои места. На этот раз к ним присоединилось уже все семейство Лабунских вместе с Верой, и ложа оказалась почти что заполнена. Не сразу Эле́н заметила отсутствие Мансурова. Но когда осознание этого факта до нее добралось, сердце сковала мука ожидания, смешанная с предвкушением и волнением. Ведь, сосредоточившись на цели доступной, она почти позабыла о том, что и сама Мария все еще была где-то рядом. Возможно, даже совершенно близко — так, что можно протянуть руку и коснуться — но за разговором и попытками остаться не разоблаченной мужем она не увидела ее! А теперь, может быть, Ника пошел прямо к ней, чтобы немедля передать записку и содержание их разговора? Картины возможного и ощущения близости своей цели кружили Эле́н голову. На мгновение даже показалось, что она и в самом деле потеряет сознание. Вот прошло предпоследнее действие на сцене, и во время смены декораций к ней в голову забрела еще одна шальная мысль: что, если прямо сейчас пройти по коридорам? Быть может, она еще застанет их? Эле́н с решимостью охотника, почуявшего добычу, уперлась руками в подлокотники стула и поднялась, с натуральной слабостью — от головокружительных идей — проговорив вполголоса: — Прошу меня извинить, — и выпорхнула прочь из ложи. Свобода и тишина коридоров Александринского во время спектакля показались ей простором и мелодией счастья полей под Родионовкой, где пшеницу колышет июльский ветерок, побуждая сладко и мерно шелестеть. Она остановилась в нескольких шагах от двери и прислушалась к звукам вокруг. Где-то вдалеке раздались медленные шаги — человек был один. Сбоку зашуршала портьера, Эле́н оглянулась. Но это была всего-лишь пожилая дама, входящая в ложу. Эле́н сделала несколько шагов в направлении лестницы, и, перегнувшись через перила, насколько того позволяли приличия, посмотрела вниз. Пустота. Совершенная пустота. Эле́н уже собиралась вернуться, смирившись с тщетностью попытки. Но краем глаза уловила качнувшуюся у колонны густую прядь кудрявых волос. Всего мгновение и это видение растворилось в воздухе, словно и не бывало. Но Эле́н прислушалась, и до нее, наконец, донеслось приглушенное: — ...уверена? — ...Если...Это нам будет стоить... — ...да... — Но еще... Эле́н не требовалось больше. Голоса эти, хотя были плохо слышны с высоты, она вполне узнала. Один из них имела счастье запоминать с недавних пор свободно, а второй, кажется, навсегда остался в голове с фразой «прелестная вещица», ставшей поднятой перчаткой. Она приподняла полы юбки и, стараясь не шуметь, сбежала вниз, стремительно преодолевая ступени и чудом не путаясь в собственном шлейфе, нижних юбках и ногах, потому что, кажется, так быстро еще никогда в жизни не бежала. Двое стоявших внизу, одновременно изумленно повернули головы на звук — и как две капли похожие кудри в прическах на них синхронно шелохнулись. Эле́н остановилась всего в десятке шагов, бросив юбки и схватившись ладонями за бока. Грудь ее взволнованно вздымалась от глубокого и сбитого дыхания, заставляя обсидиановые ленты качаться, извиваясь. Сердце колотилось, рискуя выскочить из грудной клетки. Несколько бесконечных мгновений Эле́н потратила на то, чтобы отдышаться, глядя куда-то сквозь цели. И вот наконец, придя в чувства, она смогла посмотреть на Марию, все это время стоявшую напротив. Она совсем не шевелилась, лишь глаза бегали испуганно по фигуре Эле́н. Отчего-то в голову пришли строки, написанные Марией: «словно из ниоткуда перед художником возникает дама, шагах в двадцати. Она выворачивает с боковой дорожки, проходит еще немного вперед и замирает на распутье». А потом еще: «она так и стоит, замерев, — живая и волшебная грация». Тут до сознания Эле́н добралась мысль, способная вознести ее и уничтожить одновременно. Глаза округлились, рука сама потянулась прикрыть лицо. Мария, заметив это движение, моментально приложила к губам палец, предостерегая, и набрала в легкие побольше воздуха. Эле́н жалобно нахмурила брови, как ребенок, и сделала пару шагов навстречу, все еще прикрывая рот одной рукой — вторую теперь вытянула вперед. Мария ответно протянула к ней руки, но не вышла из-за колонны. Сбоку донеслись глухие звуки шагов. Эле́н обернулась к ним, но не заметив идущего, лишь стремительно преодолела оставшееся расстояние и ухватилась за руки Марии с отчаянностью утопающего. Еще несколько бесконечных мгновений они просто держались за руки, осматривая друг друга, пока слезы в глазах набирались до того, чтобы полностью застелить взор. Эле́н улыбнулась и освободила руку, чтобы мягко смахнуть первую упавшую слезинку со щеки Марии. Улыбка стала взаимной, а веки, не в силах больше выдерживать напряжения, опустились — Маша потянулась еще ближе к Эле́н, чтобы соприкоснуться лбами. — Кто-то спускается сюда, — тихо предупредил стоявший неподалеку Ника. — Боже... — одними губами выдохнула Мария. — Прошу! Один разговор... — Не могу, — Маша нахмурилась болезненно, что Эле́н буквально почувствовала кожей. — Ника, уходи! Лучше увидят дам, чем... Эле́н слышала, как стремительно отдалялись шаги Ники в одну сторону, как почти столь же быстро приближались шаги с другой... много шагов. В висках отчетливо пульсировала кровь. Глаза не закрывались сразу, но все вокруг утопало в серой дымке, а звуки — даже голос Маши — доносились откуда-то издалека. Из рук почему-то пропало тепло... — Куда... — собственный голос тоже звучал необычно. — Помогите, пожалуйста! — кажется, это звала Маша. — Что случилось? Что тут?... Боже милостивый... Погодите, господа, дайте дорогу! — а эти голоса Эле́н уже не разбирала. — Она упадет, держите ее! — О, Господи! Что с ней?.. Не знаю, сударыня, потеряла чувства... Это, верно, от... — Эле́н ощутила новое мимолетное прикосновение к ладони, которое всего на мгновение сжало ее пальчики, — ...врач, есть... Позовите... Эле́н открыла глаза, когда все ее тело подлетело в воздух. Несколько раз она медленно моргнула прежде, чем смогла увидеть, что муж несет ее куда-то на руках. Голоса вокруг постепенно стихали, а духота театра сменялась уличной свежестью. — Миша, — рука слабо потянулась к его щеке. — Да, птичка? — шел спокойно, без спешки, и для разговора не останавливался. — Я ее видела... — Кого? — он спросил буднично удивленно и встал у кареты, продолжая крепко держать жену. — Деву Марию... Глаза его расширились, но скоро успокоились. Он спросил лишь: — Сможешь продержаться на ногах немного времени? Так не усажу тебя. Одними губами Эле́н сказала «да», и Миша осторожно отпустил ее. Какие-то руки помогли ей устоять, пока он сам садился. Она повернула голову и заметила тревожный взгляд Мансурова. — Где... Он перебил ее: — Все хорошо, Елена Федоровна, все хорошо, — поддерживая ее руками, он одним мимолетным движением оставил под краем перчатки сложенный листочек бумаги. Эле́н, ощутив его, провела рукой в том же направлении, чтобы запустить записку дальше под непрозрачное кружево, и, наконец, села в карету при помощи трех человек. Михаил Павлович раскрыл руки, предлагая ехать, оперевшись на его широкую грудь. Но жена лишь уложила голову на плечо и прикрыла глаза. Приехав к дому, Эле́н вздохнула и уже яснее поглядела на мужа. — Мне уже лучше, — слабым, но ровным голосом произнесла она, когда Миша помог ей войти внутрь. — Но я хочу побыть одна, — с этими словами Эле́н положила руку на перила лестницы и сделала первый ровный шаг. Спустя десяток или два таких же размеренных и осторожных движений, Эле́н оказалась в собственных покоях. Как только ей удалось закрыть дверь и убедиться, что муж прошел дальше, к себе, она дрожащими руками спешно достала записку из перчатки. На обратной стороне ее собственной записи карандашом выведено лаконичное:«у Н. ср, завтрак, ММ»
Эле́н с трудом подавляла победную улыбку и, поднеся записку сначала к губам, поцеловала, а потом к пламени единственной свечи рядом — сожгла улику. И позвала Поленьку, снова прикрывая глаза, расслабляя тело и придавая себе болезненный вид.Е.Ф. Березина
_______________
[Из рукописи г-жи Б., 1884г.]